Пулеметчики

Артем Драбкин

Пулеметчики

© Драбкин А.В., 2020

© ООО «Яуза-Каталог», 2020

Мичурин Василий Сергеевич

В армию меня призывали дважды. Первый раз призвали в 1937 году, когда мне исполнился 21 год. Но дивизии тогда были территориальные, так что меня призвали, записали в территориальный полк и отпустили. Я поехал в Ленинград, где тогда работали отец и брат. Работал на стройке, а в 1939 году, после реформы армии, меня опять призвали. 29 октября направили в Горький, в пулеметную роту 271-го мотострелкового полка 17-й мотострелковой дивизии. Туда я прибыл 3 ноября. 7 ноября в Горьком был парад, посвященный годовщине революции, но на него старший призыв пошел. После парада у нас началась усиленная подготовка, день и ночь изучали пулемет «максим» – общий обзор, разборка-сборка. Кроме пулемета, мы изучали винтовку Мосина, потому что весь расчет, кроме первого номера, был вооружен ими, у первого номера был наган.

В январе 1940 года нашу дивизию направили на войну с Финляндией. Прибыли мы туда в конце января, когда война уже вовсю шла. Первое наше наступление финны отбили, войска остановились, встали в оборону. Наша дивизия сменила какую-то сильно потрепанную часть.

5–6 февраля разведрота нашего полка проводила разведку боем, нам было нужно уточнить огневые позиции, расположение противника. Но финны наш маневр разгадали, без всякой стрельбы роту пропустили, и уже внутри финских позиций завязался бой. Несколько человек из роты смогли вырваться, доложили, что произошло. Утро, снег искрится, а на нейтральной полосе стоял наш подбитый танк. Политрук роты говорит: «Нужны добровольцы – подползти к этому танку и выставить красные флажки. Те, кто там выжил, могут эти флажки увидеть и выползти к нам». Я был комсоргом взвода и вызвался. По-пластунски пополз к танку, дополз, немного отдохнул, а потом с носа и кормы выставил флажки. На них два человека выползли. Потом еще часа два просидел, но больше никого не было. Вернулся обратно, доложил.

11 февраля мы пошли в наступление. Прорвали первую линию, и в это время прибыл завтрак. Мы остановились позавтракать, а семь офицеров-разведчиков с комбатом пошли вперед и попали в засаду. Там такие валуны большие были, финны за ними спрятались и всех ножами порезали, без всякой стрельбы. Срезали планшеты с документами и ушли. С разведчиками несколько рядовых было, один выжил. Когда финны ушли, он выскочил и прибежал к нам, кричит: «Комбата убили!» Комиссар батальона, старший политрук Власенко, сразу батальон поднял, на танки и вперед. Прибыли на место, а они там все распластанные лежат.

Пошли дальше. Подошли к Пуннусйоки, а финны с того берега из пулеметов палить стали. Мы остановились, и тут приказ: «Пулеметчикам переправиться через реку, обеспечить пехоте прикрытие». Я одну лыжу снимаю и вперед иду. Мороз 30 градусов, а река не замерзла. Вода мне где-то по грудь была, но ничего – перешел. У меня с собой ранец был, в нем запасные портянки, летнее обмундирование, так я, как только переправился, все с себя быстренько снял, переоделся. Тут ребята бегут, я им: «Ребята, вперед!» Они пошли, установили пулемет, открыли огонь и обеспечили продвижение пехоте.

Вышли к роще, закрепились, и в это время нашему взводу приказали выдвинуться правее батальона, окопаться и ждать, пока финны пойдут в атаку. Наш батальон в полку был крайний, а соседний полк немного отстал, и финны могли нас обойти.

Пошли я, Окунев, Майоров, Хмельницкий и наш командир взвода Суренков. Только двинулись, метров 700 прошли, – как финны огонь открыли. Пули в катки пулемета попадают, искры летят. Слышим, Суренков кричит, ранило его. Оттащили его в тыл и остались без командира. Но я постарше был, к тому же комсорг, так что взял командование на себя. Говорю: «Ребята, давайте окопаемся в кустах». А наши финские позиции бомбили 500-килограммовыми бомбами, от них хорошие воронки оставались. Нашли такую воронку и заняли в ней оборону. Майоров с тыла Окунев с левого фланга, Хмельницкий справа, я посередине. Не курить, ничем не звякать, говорить только шепотом.

Сколько так просидели – не помню, тут слышим – скрип, шум. Приготовились. Они на правый фланг пошли, где москвич Хмельницкий был. Он открыл огонь, и вдруг – тишина! Хмельницкий кричит: «Мичурин, пулемет заело!» Я туда. Схватил за рукоятку, смотрю – перекос патронов. Выбил патрон, только вставил ленту, хлопнул по станку (это секунды), тут разрыв гранаты и полголовы Хмельницкого нет. Финны метрах в 20, так я всю ленту (250 патронов) всадил. Оставил у пулемета подносчика Королева, сам пошел за свой пулемет. Смотрю, Окунев открыл огонь. Часть финнов в тыл прорвалась, так Майоров их так прищучил, что они в центре атаковать стали. Я тоже врезал как следует. И вот они четыре раза лезли. Утром к нам комиссар батальона с пополнением пришел, притащили еще один пулемет. Я комиссару докладываю, говорю: «Товарищ старший политрук, минометчики нам помогли, смотрите, сколько их тут».

Пошли дальше. Вышли к реке Вуокса, это уже большая река. Отрыли траншеи, я с расчетом сел в воронку из-под снаряда. Ночью старшина ползет, спрашивает: «У тебя есть наркомовский запас?» – «Да, недавно только получил». Нам водку выдавали, но мы только по пробочке от фляги выпивали, не напивались. Напьешься – потеряешь бдительность. Он ушел, я сижу, наблюдаю. Смотрю, впереди что-то звякнуло и вспыхнуло, и горит, как костер. Потом слышу, ползет кто-то, тяжело дышит. Два танкиста к нам подползают, это их танк подбили, говорят: «Кто тут есть?» – «Ползите дальше, там медсанбат, вам помогут».

Только они ушли, ползет командир роты Зайцев. «Кто пулеметчик?» – «Мичурин». – «Как, герой?» – «Ничего, нормально». – «Выпить есть?» – «Есть». Я наливаю, ему подаю, в это время мне по скуле как рванет, аж искры из глаз полетели. Я Зайцеву: «Ты что дерешься?» – «Это не я». Посветил фонариком, пуля пролетела… Она, к счастью, убойную силу потеряла и только скулу мне оцарапала…

К этому моменту мы уже научились воевать. На некоторых винтовках гранатометы были, так мы гранатометчиков пускали вперед, они давали залп, а потом мы перебежками. Вели активные боевые действия.

13 марта я на позиции был. Сам за пулеметом лежу, расчет сзади, в окопах. Я лежу, и тут мне в ноги мина падает. Меня такой страх охватил… Но, пересилил, выполз вперед, а мина так и не взорвалась.

Только я отошел, справа открыла огонь батарея 76-мм пушек. И тут смотрим, прям по нашим позициям человек бежит, руками машет. Ребята спрашивают: «Что такое?» – «Наверное, сошел с ума». Такие случаи у нас были. Потом зам. политрука прибежал, говорит: «Война закончилась! Разряжайте пулеметы!» И с нашей, и с финской стороны выстрелы стихли. Я смотрю, финны из окопов вылезают, садятся на бруствер и закуривают сигареты. Я даю команду: «Ребята, давай тоже на бруствер». Вылезли на бруствер, закурили. Потом команда: «Отойти в тыл». Мы километра на 3–4 отошли, остановились, и там нам сказали, что в Москве подписано перемирие, война окончена.

Мы от радости просто ошалели. Потом все пулеметные взводы снова в одну роту свели, на войне-то нас батальонам придавали, а меня назначили исполняющим обязанности старшины роты – наш незадолго до этого ноги отморозил. Привезли кашу, макароны, свинину, две бочки водки. Мы поели, 100 грамм выпили, после чего нас в санпропускник отправили, самое странное – вшей не было. Помылись, и мне приказали подготовить людей для поездки на экскурсию в Ленинград. Я подготовил, отправил. Потом к командиру роты прихожу, говорю: «Товарищ старший лейтенант, если еще будет группа, отправьте меня», – я же до армии штукатуром в 3-й конторе работал. Был членом комитета комсомола этой конторы, профоргом. В этой же конторе у меня брат работал, его тоже призвали, он был зенитчиком. На следующий день еще одну группу сформировали, в которую включили и меня. Приехали в Ленинград, группу в Зимний на экскурсию повели, а я не пошел. Отпросился, пришел к себе в контору, меня ребята обступают: «Мичурин, про тебя же в газете «Красная звезда» целая заметка, ты же герой!» А я про эту заметку и не знал, до нас газеты не доходили.

Потом нас посадили в эшелоны, и дивизия поехала обратно в Горький, но наш полк направили в Павлово-на-Оке, это где-то 90 километров от Горького. Приехали туда, казарм не было, так что кого где расположили – кого в школах, кого в других учреждениях, а нашу роту поместили в Клуб металлистов.

7 апреля 1940 года рота пошла на политинформацию, которую комиссар батальона проводил, а я с дневальным остался порядок наводить. Дневальный орет во всю ивановскую: «Смирно!» Смотрю, майор Петров, заместитель командира полка, пришел, командир полка тогда был ранен. Я докладываю: «Товарищ майор, рота находится на политинформации, за старшину такой-то». – «Показывай, где ваши пулеметы». А у нас пулеметы прямо на полу стояли, и когда дневальные подметали пол, пыль прям на смазанные пулеметы и осела. Ее сразу видно. Он говорит: «А ты куда смотришь?!» Пишет на крышке слово из трех букв: «Что написано?» – «Нецензурное слово». – «Говори какое!» Я сказал, а Петров: «И ты такой же!»

Только он ушел, сверху солдат бежит, говорит: «Мичурин, беги к комиссару батальона». Поднимаюсь на второй этаж. Только поднялся, все вскакивают, меня схватили и кричать: «Ура!» Я обалдел. Подходит комиссар: «Василий Сергеевич, я вас поздравляю с присвоением звания Героя Советского Союза». – «Товарищ комиссар, это же танкистам, летчикам, но не пехоте!» Я максимум на медаль «За отвагу» надеялся. А комиссар продолжает: «Можешь и меня поздравить, мне тоже присвоено звание Героя Советского Союза». Ему за то, что он взял на себя командование, когда комбат и разведка погибла.

А мне неловко как-то, даже не верится. Ребята мне телеграмму из конторы, в которой работал, протягивают, там: «Поздравляем!» Потом пришли газеты «Правда», «Красная звезда», в них указ: из нашей дивизии троим присвоили звание Героя Советского Союза, причем двое из нашего полка.

В мае я стал кандидатом в члены партии, мне было присвоено звание замполитрука, четыре треугольника в петлице и звезды на рукавах, а в августе меня направили в Минское военно-политическое училище. 28 августа я прибыл на Первомайскую, 26. Сдал экзамены, и меня сразу же назначили командиром 3-го взвода роты курсантов, в училище две роты было: наша – рота курсантов – и рота политруков, направленных на переподготовку. В этом училище мы изучали географию, топографию, тактику, вооружение. В феврале 1941 года мой взвод занял третье место на всеармейском кроссе им. Тимошенко, и 18 мая меня направили в командировку в Москву, я должен был получить приз – портрет Тимошенко. Приезжаю в Москву, докладываю. Мне: «Вы что, один прибыли?» – «Так точно, один». – «Портрет в рамке, рамка два метра высотой. Как ты понесешь?» Дали мне помощников, они сделали на рамку футляр, довезли меня до вокзала. Там я портрет сдал в багаж и в июне прибыл в расположение училища, которое в это время было в лагерях.

18 июня у меня закончился кандидатский стаж, и мне требовалась рекомендация из дивизии, она в это время в Полоцке находилась. Приезжаю в Полоцк, а полк и дивизия в это время ушли в район Лиды, причем без боеприпасов, только личный состав. Когда война началась, им крепко досталось…

В общем, рекомендацию я не получил, некому было ее дать. 20 июня в Полоцке зашел к секретарю райкома комсомола, он меня хорошо знал. С ним побывал на выпускном вечере и 22 июня прибыл в Оршу, там пересадка была. Выхожу из вагона, и вдруг на меня бежит взлохмаченный такой бирюк, а за ним с носилками бегут. Я ногу подставил, бирюк упал, подбежали с носилками, говорят: «Сумасшедшего везем, он вырвался». И тут я подумал, что будет что-то нехорошее.

Пришел на вокзал и услышал выступление Молотова. Комендант вокзала сразу же говорит: «Военнослужащие, едущие в отпуск, выйти из вагонов и следовать в Минск, для направления в свою часть». Гражданских, не жителей Минска, в Минск уже не пускали.

Приехал в Минск. У вокзала зенитки стоят, патрули. Прибыл на полигон, в расположение роты, а 23–24 июня нас, курсантов, направили в Минск, оказывать помощь гражданам, которые попали под бомбежки немецкой авиации. Они, сволочи, что делали – от вокзала по улице Ленина, сейчас это улица Победы, летели примерно 100 самолетов, бомбили и из пулеметов стреляли. Мы выводили очумелых людей из огня. Направляли их на Москву, Бобруйск, Могилев, Осиповичи. Потом мы получили приказ двигаться в район Могилева.

Прибыли на Буйничское поле, где нас зачислили в резерв политуправления Западного фронта. Дали три машины, меня назначили старшим, и мы поехали в Оршу, штаб фронта к тому времени под Смоленск переехал, в Гнездово. Приехали в Оршу. Город горит, а нам есть хочется, пайков-то нет. Ребята говорят: «Давай, возьмет директор магазина за яйца, скажем, мобилизовали для нужд фронта». Так и сделали. Директор говорит: «Берите что хотите, только дайте мне документ, что взяли для нужд фронта». Мы ему бумагу написали, масло, булки, консервы в машины загрузили и поехали. Приехали в Гнездово. Там был организован пересыльный пункт запаса политсостава, их же мобилизовать нужно, а потом в части направить. На этом пункте я опять оказался старшим. Всех распределили, осталось двенадцать человек курсантов. И тут пришел приказ: присвоить всем нам звание младшего политрука. Выдали новое обмундирование, мы повесили в петлицы по два кубаря. В это время штаб фронта переехал дальше, за Ярцево. Прибыли в Ярцево, там река Лобь, и мы пошли искупаться. Сняли обмундирование, только в реку вошли, смотрим – левее нас клеверное поле, а на нем парашюты, немцы выбросили десант. Мы форму схватили и почти голые побежали к коменданту Ярцево. Там переоделись, а немцы в это время Ярцево из минометов обстреливать стали. Но ничего, уничтожили этот десант, а потом в Ярцево Рокоссовский приехал, он останавливал группы бегущих и направлял их в части. Я попал в 64-ю стрелковую дивизию, она Минск обороняла, а когда стала отходить, немцы часть дивизии окружили, но основная часть дивизии вышла со знаменами, так что ее пополнили и снова на фронт.

Вот в эту дивизию я и попал, политруком пулеметной роты 3-го батальона 288-го стрелкового полка.

Под Ярцево дважды был ранен. Первый раз – когда этот десант уничтожали, а второй – у совхоза им. Зайцева, он правее Ярцево был. Немцы пошли в атаку. Артиллерия, минометы, пулеметы – отбили. Второй раз пошли – отбили. Третий раз их напоили пьяными и под барабанный бой в психическую атаку. А у меня три пулемета, рядом минометная батарея. Я минометчику говорю: «Давай поближе их подпустим». Они метров на 200 к нам подошли, мы как дали по ним из пулеметов, минометчики тоже как дунули – немцы и побежали. Пошли на поле собирать трофеи, часы, сигареты и прочее. Выходим, там немец раненный. Я ему: «…твою мать, доколи вы тут воевать будете?!» А он на чистом русском: «Пока всех не перебьем, будем воевать!»

Потом немцы опять в атаку пошли. Пулеметчика и наводчика ранило, их в тыл отправили. Командир роты за пулемет лег, пострелял немного, и его тоже ранило. А впереди большой валун, немцы сбоку от валуна. Я тогда беру пулемет – и к этому валуну. Немецкий расчет положил, потом меня у пулемета сменили. Рядом сарай стоял, я там НП сделал. Стою, наблюдаю, и в это время подбросило руку. Гляжу – кровь. Санпакетов уже нет, израсходовали. Рядом борона была привязана, так ребята кусок веревки отрезали, руку мне перетянули, и я пошел в медпункт полка. Прихожу, рука вздулась, но вскоре медицинский самолет прибыл, и меня отправили в Гагаринское имение, в армейский госпиталь. Привезли, врачи говорят: «Тебе наркоз или спирт?» – «Спирт». Они мне кружку налили, и я с катушек. Мне пулю вырезали, перебинтовали. Я в себя прихожу, на руке уже повязка, и: «Все, товарищ дорогой, иди в роту».

Прибыл в роту. Стали отступать. Мы вышли к реке Царевич. И в междуречье Царевича и Оби мы целый месяц воевали, правда, там уже не роты были, а отдельные группы солдат. То немцы нас подожмут, то мы их…

Потом у нас убило связиста. А надо же наблюдать, что впереди творится, и докладывать. Я командиру группы говорю: «Давай мне шесть солдат. Мы вперед пойдем и будем передавать, что видим». Пошли. Метров на 200 отошли, а немцы успели мину поставить, мы и подорвались… Кто впереди шел, тех насмерть, а мне осколки в шею и лопатку попали. В санитарном эшелоне меня отправили в Саранск, в госпиталь. Там я лечился до декабря 1941 года, а по излечении меня направили в распоряжение политуправления Московского военного округа, оно тогда было в Горьком.

Прибыл в отдел кадров. Мне говорят: «Формируется маршевая рота. Пойдешь на фронт». – «Есть!»

Я развернулся, уже взялся за ручку двери и тут слышу: «Подожди. Ты уже и ранен был?» – «Даже три раза». – «Мы тебя направим в роту охраны штаба Московского военного округа. Эта рота только формируется, командир уже назначен, вы будете у него заместителем». Я, когда это услышал, так обрадовался… Навоевался…

Прибыл в роту, стали с капитаном ее формировать, а когда сформировали, меня в штаб вызвали и говорят: «Заместителем на роту постарше тебя пойдет, а тебя мы направим на курсы младших лейтенантов, помощником по комсомолу политотдела этих курсов».

Прибыл на курсы, они сперва в районе ВДНХ находились. Потом мы переехали в Кузьминки, в здание ветеринарной академии, которая была эвакуирована в Ташкент. До 1944 года служил там, женился (я, когда в госпитале лежал, познакомился с медсестрой, которая за мной ухаживала, потом в Москву ее привез).

В 1944 году меня вызвали в ГлавПУР, к секретарю ЦК Щербакову, хотели направить в Уральский военный округ помощником начальника политуправления. Я как это услышал, говорю: «Товарищ генерал-лейтенант, не хочу в тыл, не поеду. Направляйте в полк комсоргом полка!»

Щербаков засмеялся, говорит помощнику: «Что у нас формируется на фронт?» – «В Подольске формируется управление корпуса. Корпус идет в состав 1-го Белорусского фронта». – «Пойдешь помощником по комсомолу этого корпуса?» – «Раз на фронт – с удовольствием».

В Подольске сформировали управление корпуса и нас направили в Новозыбково, там в корпус стали приходить части – три дивизии, батальон связи, разведбатальон и прочее. Корпусом командовал Павел Федорович Батицкий. С этим корпусом воевал на 1-м Белорусском, потом на 3-м Белорусском, брал Кенигсберг. После Кенигсберга нас направили на 1-й Украинский фронт, брали Берлин, потом нас в Чехословакию направили. Войну окончил 13 мая.

– Спасибо, Василий Сергеевич. Еще несколько вопросов. Когда вас призвали в 1937 году, вы курс молодого бойца прошли?

Ничего не прошел. Меня призвали, записали в территориальный полк, и все. Никакой службы не было.

– В 1939 году в подготовку входила стрельба из пулемета с закрытых позиций?

Не входила, это уже после учили. Стрельбой с закрытых позиций хорошо наш командир роты владел. Он такую подготовку имел, что мог не одним, а, допустим, тремя пулеметами с одной точки управлять. Но это все теория была, на практике каждый взвод был придан к роте стрелкового батальона.

– Когда вы шли на передовую, присутствовала служба регулировки движения?

Нет. В первый период войны вообще никаких дорог не было, мы шли по пузо в снегу. А уж потом, когда война закончилась, дороги были, но регулировщиков я не видел.

– Глубина снега какая была?

Метра полтора.

– Когда пошли в наступление, бронещитки взяли или оставили на позициях?

Оставили. С бронещитками тяжело идти было. Они сами тяжелые, да еще полтора метра снега.

– В наступлении командиры рот где были?

Командир роты пулеметчиков двигался вместе со штабом батальона, он должен был командовать ротой, а рота была придана батальону, по пулеметному взводу на пехотную роту.

– А командиры стрелковых рот? Они где шли? Впереди?

Такого, чтобы шли впереди, – не видел.

– За командирами финны охотились?

Конечно. Они же в белых овчинных полушубках были, от нас отличались, и «кукушки» за ними охотились.

«Кукушки» сильно мешали?

Первое время да. А потом мы что стали делать – впереди идет взвод разведки и обстреливает верхушки деревьев. Прежде чем войти в рощу, мы по ней огонь вели и только потом шли вперед.

– Бывало такое, что финские минометчики охотились за пулеметчиками?

Конечно. Еще финны за санитарами охотились. Бывало, ночью с нейтральной полосы мы слышим: «Санитары, помогите». Финны это учли, стали сами на нейтралку выходить, звать санитаров. Те идут, а финны их хоп…

– Потери в расчете были большие?

Да. У меня весь расчет сменился. Последним Королев был ранен, когда мы уже на Пуннусйоки отбивались. Мы с ним тогда вдвоем остались, он был ранен в ногу и шею, раненым мне патроны подносил. Я его кое-как перевязал, а утром его в тыл отправили, и я с ним только через 30 лет встретился.

– В полку потери большие были?

Большие потери только в первой атаке были. А потом, когда вышли к реке Вуокса, на том берегу доты были, так наши столько артиллерии поставили, что шагнуть негде было. Там даже 203-мм орудия прямой наводкой били. Вообще, артиллерия нас хорошо поддерживала.

– А как вообще с дотами боролись?

Стали формировать группы по уничтожению дотов, в которые входили пехотинцы, пулеметный расчет, саперы с толовыми шашками. Группа примерно восемнадцать человек. Пулеметчики обеспечивали прикрытие на случай, если финны обнаружат и начнут атаковать. А саперы обкладывали этот дот и подрывали его.

– Василий Сергеевич, вы сказали, что вас хорошо поддерживала артиллерия, а авиация поддержку оказывала?

Да. Вообще, когда стал руководить Тимошенко – совершенно другое дело было. Мерецков сперва неправильно направление выбрал, севернее Карельского перешейка, и там их побили. Потом его и на Карельском прищучили. А когда Тимошенко пришел – все изменилось. Были сделаны дороги, налажена дисциплина. Офицеров пропустили через специальные полигончики.

– Как «максим» работал на морозе?

Плохо. У финнов немецкие МГ-34 были и немецкие минометы. Они сперва с Англией были, а потом отошли от англичан, переключились на Гитлера. Так у них нет такого охлаждения, как у «максима». У нас кожух заполняется водой или антифризом, глицериновой смесью, а если жидкость вытечет – пули падают в 5 метрах от пулемета. Это первое. Второе – очень густая смазка и гарь, в результате ствол очень туго ходил. Если командир расчета не заметит и не устранит это – все, пулемет не стреляет. Так мы через старшину просили, чтобы он нам не водку, а бензин давал, чтобы гарь устранять и смазку разбавлять.

– Василий Сергеевич, вы сказали, что офицеры были в белых полушубках, а как вы одеты были?

Хорошо. Два комплекта обмундирования. Летнее обмундирование, на него зимнее, брюки ватные, теплая фланелевая рубашка, шапка-ушанка, рукавицы, белые маскхалаты. Правда, маскхалаты не очень удобные были, комбинезоны. Мы-то, пулеметчики, в них в атаку не бегали, мы только поддерживали, а пехотинцам он немножко мешал. В Отечественную войну это учли, и там раздельные маскхалаты появились.

– Как обустраивали быт, где жили?

Раскапывали снег, у нас были небольшие плащ-палатки, так мы этой накидкой ямку накрывали и в этой норе отдыхали. Ставили наблюдателя и зарывались в снег.

– Пополнение в роту приходило?

Конечно. В Финляндии у нас много башкир было. Они такие вояки! Их ничем не выкуришь из-за пулемета! Водку не пьет, сало не ест, им только чай давай! Так мы сало забирали, а им сахар давали. В Великую Отечественную у меня в основном были московские и смоленские ребята.

– Смертные медальоны выдавали?

Всем выдавали. Но некоторые не заполняли, считали: заполнишь – тебя убьют.

– Как хоронили погибших бойцов?

В каждом полку были похоронные команды, в них в том числе и музвзвод входил. Земля мерзлая была, так ее рвали, делали могилы и хоронили.

«За Сталина!» кричали?

Это смешная история была. После войны на Карельский перешеек стали прибывать экскурсанты, и один капитан рассказывал, как штурмовали доты. И вот однажды журналистка задала этому капитану вопрос: «Товарищ капитан, что вы кричали, когда шли в атаку?» – «Мы кричали «К е… матери!» Все упали.

– Действительно так кричали?

Кричали, а как же. Не все же кричали: «Вперед За Сталина!»

– Ваше отношение к финской войне?

Его очень точно описал Сталин на апрельском совещании командного состава. Шапкозакидательство – это уже не война. Вы решили взять на ура – на ура не возьмешь, надо современной тактикой, чтобы хорошо работала разведка, артиллерия. Не жалеть снаряды, а жалеть личный состав. Война показала, что офицерский состав не готов к войне, армия не готова.

– Василий Сергеевич, в начале Великой Отечественной войны вы были политруком роты. Вам приходилось объяснять, почему мы отступаем?