Шах и Мат. Сыграем в Любовь?

– А я-то думала, ты значит, с любимой ученицей решил чаю попить, за жизнь поговорить. А ты с просьбой, значит?

– Я, кроме тебя, сейчас верить никому не могу, – мужчина вмиг сделался серьезным, и ее весь веселый язвительный настрой тоже пропал сразу.

Она могла по пальцам одной руки пересчитать ситуации, когда видела своего бывшего наставника и доброго друга с таким выражением лица и глаз. Сколько знала его, всегда веселый, с черным юмором, рот не закрывается, и подкалывает всех постоянно. В операционной стоит, человека режет, а балагурит хуже клоуна. А тут серьезный. Взгляд резкий, решительный и мрачный, но где-то глубоко горела надежда, что она, Вика Золотарева, согласится и ему поможет.

Кивнула, что готова его слушать, и заметила, как старый друг облегченно выдохнул.

Подошел к койке, стянул простынь и на нее вновь взглянул. Выжидательно так, типа «Давай, красота моя, покажи, что умеешь».

А Вика уже на него не смотрела, глаза не отрывались от мужчины, лежащего на кровати.

Бледный, что не удивительно. Относительно молодой – лет тридцать пять, может чуть меньше. Красивый. Сильное, развитое тело, мускулатура в тонусе, татуировки на руках. Массивный лоб и соболиный росчерк бровей, глубокая морщина на лбу, больше похожа на очень тонкий порез, мягкие высокие скулы, упрямый подбородок и сжатые от боли, видимо твердые, на вид, губы. Щетина трехдневная. Несколько шрамов на теле: старые, больше пятилетней давности, от глубокой рваной раны на предплечье, и парочка глубоких порезов на животе. Тут же, заклеенный стерильной повязкой, новый, в правой подреберной области, и еще один слева на груди, под ключицей.

Она спокойно обнажила красные рубцы, оценила ровность стежков. Руку мастера узнала.

– И что ты хочешь от меня услышать? Швы не воспалились, но пока рано об этом,– еще не все потеряно, – весело хмыкнула, отработанным жестом проверила пульс на запястье, потом на шее, – Пульс в норме.

Стянула с шеи наставника стетоскоп, послушала дыхание: ровное, без хрипов и затруднений.

– Дыхание чистое. Все с твоим пациентом в норме.

– Без тебя знаю, нашла, чью работу проверять! – язвительно прокомментировал ее действия, – Я тебя не для этого звал.

– А для чего?

– Ему здесь быть нельзя!

– Что значит нельзя? Где его карта, кстати?

– Тебе вот какая, на х*ен, разница, где его карта? Он здесь неофициально! И его надо увезти!

– Ты на старости лет спятил, что ли? – она задохнулась от собственного возмущения и догадок, а еще от его тона, – Умом тронулся?

– Вика, его убить пытались, понимаешь? И я не хочу, чтобы вторая попытка увенчалась успехом!

– Вызывай ментов, это их епархия, или ты в шпионов поиграть захотел?

– Ты не понимаешь! – взвыл наставник, схватился руками за голову, покрутился вокруг своей оси, выдохнул и заговорил уже спокойно, – Ты за новостями не следишь, тебе некогда. Это большой человек с большими возможностями. Я давно с ним связан, очень давно. И об этой связи могут узнать,– и найти его станет не так трудно. Ты должна его увезти, тебе я его доверю.

Сказать, что она в тот момент охре*ела – это ничего не сказать. Впервые в жизни, в такую ситуацию попала, когда вроде знаешь, что и как правильно надо делать, по закону. А с другой стороны, напротив тебя стоит твой наставник, друг, растерянный и обеспокоенный… Человек, который много раз помогал и выручал, научил всему. И этот человек просит о помощи.

И она уже согласна. Пусть и не сказала этого вслух, но в уме зрел план, как его лучше вывезти из больницы и дотащить до машины, незаметно чтобы. На заднем сидении его можно положить, и лучше прихватить пару подушек, чтобы полулежа, он смог полностью поместиться. А там, доедет домой… только вопрос как она его сама из машины в дом дотащит и, при этом, сделает это так, чтобы швы не разошлись?

Это все у нее в мозгу вертелось, а спросила она только одно:

– Кто он тебе?

– Это Савелий Петрович Шахов – мой сын, милая. Этой мой сын.

Она уже в который раз за день потеряла дар речи и невежливо вылупилась на старого друга: она то всю жизнь считала, что у него детей нет. А тут, вона как оказалось. Вика пригляделась к лежащему в беспамятстве мужчине внимательней,– может, надеялась увидеть какие-то общие черты, сходства, -но, по правде, просто отупело пялилась на этого красавца и не могла мысли в собственной голове по полочкам разложить.

– Надо машину ближе к корпусу подогнать, запасной выход у вас рабочий?

Кузьмич кивнул радостно, подошел, резко обнял ее, сжал в могучих своих руках и отступил сразу.

– Иди машину подгоняй, а я его быстренько на коляску усажу и вывезу.

Она уже, когда из корпуса вышла, только тогда заметила, что практически все отделение ожоговой реанимации было пустое, пациенты находились только в двух крайних палатах, были без сознания, но возле них суетились, дежурившие две медсестры и санитарка. На нее они не обращали внимания. Видимо, новые пациенты,– только привезли. Удачно все складывалось.

Вика думать не хотела, в какое дерьмо влезала на самом деле, но дала себе зарок, что теперь новости будет слушать. По радио или по телевизору, без разницы, но будет слушать. Так, на всякий случай, а то вдруг скоро Армагеддон приключится, а она и не в курсе? Вот неожиданность получится.

Руки едва заметно подрагивали, и вся она была на взводе, в каком-то нервном предвкушении всей этой шпионской катавасии, но отступать или отказываться даже не думала. Правда, с трудом представляла, как объяснит появление постороннего раненого мужика в ее доме любимым племянникам и сестре.

Ладно, что-то придумает. Главное, чтобы они рты на замке все держали,– остальное не существенно.

Подогнала машину и только вспомнила, что Кузьмичу не сказала про подушки, у нее в багажнике то только спортивная сумка с чистым комплектом одежды и полотенцем. Под спину этому Шахову не подложишь. Но, Кузьмич тоже сообразил, подушки лежали на ногах бессознательного сынка ее старого друга.

Как они эту тушу в машину затолкать умудрились и, при этом, ни один шов даже кровить не начал, одному Богу известно, но упахалась она знатно, вспотела вся. Вот вроде спортом занималась, бегала по утрам, танцами увлекалась, еще в бассейн ходила, а поди ж ты, руки от усталости тянуть начало.

Утрамбовали пассажира на заднее сидение, прикрыли казённым пледом и захлопнули дверь.

– Долго он у меня куковать будет? Ты его хоть предупредил о смене места дислокации? Он меня не удавит, с перепугу?

– Язва! – беззлобно ругнулся, – Три дня, не больше, как проснется, сам все расскажет. Ты только не бушуй, он у меня с придурью, потерпи его три дня, а потом проси, что хочешь. Я даже этого твоего парня соглашусь взять.

– Не разводи мне тут сопли, Петр Кузьмич, парня моего ты и так возьмёшь, талантливый. А про остальное забудь, это же ребенок твой… как могу не помочь?

Не хотела, чтобы горечь в голосе слышна была, но прорезалась,– услышал старый лис, грустно улыбнулся.

Открыл ей дверцу переднюю, помог сесть.

– Доедешь, позвони мне, а потом режим молчания, поняла.

– Поняла-поняла, черт ты старый, впутал меня в историю, – недовольно буркнула, закрыла дверцу, посмотрела в зеркало заднего вида, хмыкнула тому, что взрослый мужик так умилительно губы во сне поджимал, повернула ключ в замке зажигания и повезла Савелия Петровича Шахова к себе домой, в свою крепость.

Вот чего не представляла и не смогла предусмотреть, когда только речь зашла о строительстве ее жилища, так это специальных рам для коляски (новорожденных или инвалидов у них в семье не было давно).

Но справилась же, ступеней было не много, а вот дверных проемов и порогов оказалось, пруд пруди, и не задумывалась особо, что есть перебор с дверями. Мужик, пока она совершала все эти перемещения, только постанывал,– если приходилось его резко поднять, дернуть или приобнять для удобства, – но в сознание не приходил, и хорошо. Еще испугался бы, кому оно надо, страх его?

Хотя, это она себя так успокаивала просто, что он испугается и занервничает. Нет. По нему сразу видно – привык командовать, отдавать приказы и чтобы все исполнялось сразу, без лишних вопросов и споров. Был в его лице этот отпечаток властности и жесткости, но готова поспорить, что в любой другой ситуации она бы ничего такого увидеть не сумела. Мужчина, привыкший контролировать все: себя, других, мир вокруг. Так что, вместо лица, у него маска. А сейчас он слаб и не способен скрыть свою сущность от кого бы то ни было.

От таких мужиков лучше бежать, сломя голову и не оглядываться. Сожрут. Проглотят. От Шахова веяло опасностью. Нарушением правил и всяческих границ. Он сам устанавливал для себя свои правила и свои ограничения, не только для себя, но и для других. И точно карал тех, кто посмеет его правила нарушить.

Но, при всем при этом, он ее привлекал. Завораживал. Манил чем-то.

Необычная реакция, совсем для нее не типичная. Можно подумать, она никогда мужиков красивых и властных не видела, да она с таким всю жизнь росла. Целое семейство альфа-самцов пыталось контролировать ее жизнь, но как только она получила паспорт, махнула всем ручкой на прощание и ушла в свободное плаванье от дорогого семейства. Так что, на своем веку повидала и не таких индивидов.

Только это отговорки все.

А факт в том, что сейчас, разглядывая его полуобнаженное тело, лежащее на ее диване в гостиной, она сгорала от жгучего мощного желания потрогать немного смуглую кожу, провести губами дорожку от выпирающего кадыка до впадинки пупка, пальцами ощутить, как от ее действий сокращаются мышцы пресса.

Тряхнула головой, отгоняя от себя эти мысли.

Только кровь уже вскипела от желания, загорелась, дыхание участилось, а между ног стало жарко и очень влажно, низ живота скрутило сладкой болью, и сердце застучало бешено, губы пересохли.

Впервые такая реакция на едва знакомого мужчину.

Но в мыслях она уже видела картины их близости. Жаркие сладкие стоны, хрипы. Ощущала кожей, его дыхание на себе,– на губах, шее, на груди.

Боже, что за хрень с ней творится?

Это буйство гормонов или просто весна?!

Отошла от дивана, от греха подальше. Пару раз моргнула, чтобы прогнать эти чертовы картины из головы. Подышала. Постояла с закрытыми глазами и сосчитала до десяти.

Немного помогло.

«Вот так, Вика Леонидовна, вот так. Дыши. И не пялься на него больше, некрофилией ты раньше не страдала, и сейчас не лучшее время начинать!»

Включила телевизор и немного прибавила громкости, чтобы на кухне было слышно. Она всегда начинала готовить, если нервничала. А сейчас она определенно была на нервах, так что привычно двинулась на кухню и чуть носом не поцеловалась со стеной, когда из телевизора услышала знакомую фамилию. Вернулась обратно к дивану, и начала слушать репортаж про нападение на крупного бизнесмена и его людей. А еще намекнули, что это ему «привет» из незаконного прошлого.

Отлично.

Просто отлично! У нее в доме лежит раненый криминальный авторитет.

И только она собралась звонить Кузьмичу и высказать все, что думает по этому поводу, неприятным секретам и не менее не приятным личностям, как эта самая личность очнулась и прохрипела:

– Воды!

Вика спокойно отложила телефон на журнальный столик и стойко встретила наглый требовательный карий взгляд.

– Воды Вам много не рекомендуется, так что выпьете совсем чуточку.

Быстро на кухне набрала воды в стакан, сунула коктейльную трубочку и отнесла Шахову.

Тот смотрел на нее, подозрительно щурясь, и как-то так нагло, что этот самый стакан с водой сразу захотелось ему на голову одеть. Ни следа не осталось от ее гормональной вспышки. Она разозлилась на этого «короля» жизни, привыкшего всеми повелевать. Сунула ему стакан под нос, подождала, пока он рукой тот крепко обхватит, и только после, снова схватилась за мобильник.

– Очнулся твой пациент, жив, здоров, – уведомила Кузьмича, – Только, в следующий раз, предупреждай меня сразу, что у меня в доме может обретаться бывший криминальный авторитет! – не сдержалась и начала шипеть сквозь зубы.

Шахов наблюдал за Викой все с большим интересом и любопытством, невозмутимо сделал два глотка и поставил стакан на столик перед диваном, лег удобней и уставился на нее темно-карими глазами, в которых явно начал сквозить неподдельный мужской интерес.

– Я ж говорил, ты сильно не бушуй, и потерпи пару дней, а потом забудешь о нем и все. И спасибо, что не выгоняешь его.

А после старикан бросил трубку, не дав ей, как следует душу отвести в словах.

– Так ты, значит, та самая Золотарева, любимица бати моего? – хрипло спросил кареглазый и снова нагло улыбнулся, осматривая оценивающим взглядом с ног до головы.

Ну да, выглядела она не очень: волосы не мешало бы уложить нормально, сделать маску для лица, а то бледная и мешки под глазами, переодеться не успела так и шастала в синем хирургическом костюме, скрывающим все ее прелести, что радовало. Однако, Шахова ничего из выше перечисленного не смутило и не огорчило. Он ее, глазами наглыми, уже раздел мысленно и начал вытворять те самые вещи, о которых она сама недавно думала.

Она вся вспыхнула вновь. За секунду. Губы, неосознанным жестом облизнула и заметила, как он это движение увидел и глаза еще больше почернели, а под пледом недвусмысленно начал выпирать бугор, свидетельствующий о его желании.

Твою мать, а! И она должна три дня провести с этим человеком в замкнутом пространстве дома, где в воздухе так и летает сексуальное напряжение?

– Мы с Вами не давние знакомцы и на «ты» не переходили, так что выберите другую форму обращения, – язвительно ответила и, плевать, что голос хрипел и выдавал с головой ее жгучее желание.

***

Сейчас. 2017 год.

Такой была их первая встреча и первый диалог. Но она не жалела, что помогла тогда и Саве, и Кузьмичу.

Возможно, хотела бы сделать что-то по-другому. Не реагировать на его слова. Не ощущать того бушующего бешеного желания к нему.

Но никто не мог дать гарантии, что не помоги она тогда старому другу, его сын остался бы живым. Никто. И она согласна переживать всю их жизнь и всю ту боль, что осталась после, снова и снова, зато уверенная, что Сава живой.

Вика задыхалась.

Сидела на этой проклятой лавочке и задыхалась. Не могла спокойно сделать вдох. Сердце давило, и реветь хотелось, кричать. От несправедливости. От боли.

Выть хотелось.

Но, она только судорожно сжимала края скамейки, до боли в руках, и держалась.

Она не имеет больше права быть слабой. Не имеет. Не здесь и не сейчас.

***

Сава гнал последние пятнадцать часов машину на максимальной скорости. Обгонял и подрезал другие авто, но с*ать было на остальных.

У него все внутри узлом скручивалось от страха и беспокойства за свою девочку. Он только узнал, что ее бабушка умерла, и рванул в другую страну.

Знал, что ей плохо, что она не сможет даже слезинки уронить, потому что в голову свою глупую втемяшила, что не имеет права на слабину.

Потому мчался, как бешеный, к ней. Знал, что опоздал на сами похороны, но и неважно было это. Главное, оказаться рядом с ней. Увидеть глазами, убедиться, что она держится, что может крепко стоять на ногах и ее эта смерть не сломает окончательно.

Его вина, что она может не справиться. Он ее надломил, больно и слишком сильно. И достаточно толчка совсем слабого, чтобы она сломалась полностью и навсегда. И тогда не будет больше его любимой девочки, его Золотца, будет другая женщина: несчастная и сломленная. Он будет ее любить все равно, но скорей пустит себе пулю в лоб, чем позволит такому произойти с ней.

Бросил машину возле старого кладбища и бегом побежал, подгоняемый страхом и ужасом за нее. Внутри все похолодело и замерло, когда увидел сжавшуюся темную фигуру, сидящую на лавочке.

Она вся сгорбилась, закрылась, обхватив себя руками. Пыталась ровно дышать и пережить накатывающую панику и боль.

Ему было жаль, что Катерина Михайловна умерла, жаль. Но от того, что его девочке сейчас невыносимо больно и она не может дышать и плакать, он готов был убивать, и проклинать хорошую женщину только за то, что она умерла и сделала Золотцу больно.

Вика ощутила, что за спиной кто-то совсем рядом стоит и на нее смотрит. Хотя, почему кто-то? Она прекрасно знала кто. Чуяла всем телом его приближение, трепетала вся в ожидании его касаний: собственнических и властных, но при этом мягких и иногда нежных. Даже сейчас она ждала его приезда, где-то глубоко внутри, в самых закромах сознания, она молилась, чтобы он приехал.

Приехал.

Не бросил.

Подошел, тихо ступая по траве, молча сел рядом и, властным жестом взял ее за руку, крепко стиснул ладонь, затем поднес к своим губам и одарил сухим горячим поцелуем. А потом, ничего не говоря пересадил ее к себе на колени, обхватил всю руками так же молча и, не отрывая своего карего взгляда от ее дрожащих рук.

– Мне жаль, милая, мне очень жаль! – тихо проговорил ей на ухо, обжигая дыханием ее щеку, коснулся губами в нежном касании к коже, и начал с ней на руках легонько раскачиваться.

– Она умерла, Сава, – вырвался из нее хрип, – Она умерла, а я думаю о тебе! Это неправильно! Я вспоминаю нашу встречу, что думала, что говорила. Переживаю заново. А должна думать о ней! Вспоминать о ней! – она вдруг вскинулась на него и заставила ей в глаза смотреть, – Я какая-то не нормальная, да?

У него все внутри задрожало от ее тона: такого слабого и безвольного, пустого. Что он мог ей ответить? Кто-то мог посчитать ее поведение действительно странным и ненормальным. А он не мог. Ни осуждать. Ни судить.

Он сам думает о ней постоянно. Живет этими мыслями. Воспоминаниями. И тоже переживает все заново.

Правда, уверен, что их первое знакомство они помнят по-разному.

Сава в нее втрескался сразу: без подготовки и долгой раскачки. Услышал ее голос теплый и насыщенный, сильный и полный язвительных ноток, и сразу запал. Влюбился, как мальчишка. В голос ее. В ее ехидные комментарии. Она ему понравилась. А уж когда увидел… Мама родная, у него башню снесло и тело все, слабое, прямо маякнуло, чего и кого оно хочет.

Те три дня стали самыми лучшими за последние годы. Пусть ему было хреново и мутило от слабости, сознание, туманом болезни было затянуто, но он кайфовал от каждого ее слова, взгляда, касания.

И уже тогда решил, что она будет с ним. Неважно, долго или нет. Но главное, что с ним.

Ту встречу они помнят по-разному. Но чувства, возникшие после, абсолютно одинаковые у обоих.

– Ты нормальная! – заявил со всей возможной убежденностью в голосе, стиснул ее руками, сильней, и еще крепче к себе прижал. Мог бы, чтобы она ему под кожу вросла,– сделал бы, – Ты просто боишься, что не справишься. Но я здесь, я рядом, ты можешь…

– Уже можно, да? – тихо прошептала и вцепилась своими руками в его плечи, царапая ногтями кожу.

– Уже можно, – кивнул он и прижался губами к ее виску, чувствуя, как вена на виске у нее снова вздулась и запульсировала, своими руками ощутил, как она вся замерла на миг, а потом содрогнулся от ее дикого раздирающего его на куски, на молекулы, воя.

Она выла. Ревела. Захлебывалась слезами. Задыхалась.

Как-то давно Сава заметил, что слезами радости она делится со всем миром, без всяких усилий. Могла расплакаться от того, что в романе прочитала, или кино посмотрела. Могла рассмеяться, до слез, от выходки своих племянников. Или разреветься от счастья за своего брата или подругу.

Но, чтобы показать свои слезы или вообще уронить хоть слезу, когда ей самой по-настоящему больно… Такого за семь лет можно по пальцам одной руки пересчитать. И почти каждый раз она плакала из-за него.

И сейчас тоже он виноват.

Потому что приехал, и теперь ей не нужно быть сильной и стойкой. Теперь она может реветь и выть, проклинать весь мир и его, в частности.

С ним она позволяла быть себе слабой. Доверяла ему свои страхи и боль. Потому что у нее был только он, а у него была только она.

Сава бы с огромным удовольствием зажал себе уши, только бы не слышать ее плач, ее боль. Но боялся разжать руки и отпустить ее.

Он никогда не отпустит ее.

Всегда будет приезжать и держать в своих руках, даже если завтра она прогонит его прочь и скажет, что ненавидит.

Он все равно будет приезжать.

Потому что, несмотря на всю ее ненависть, обиду и боль, знал: его Золотце по-прежнему его любит и нуждается в нем.

ГЛАВА 2

Тогда. 2010 год.

Он очнулся, хрен знает где, в каком-то чужом доме. Не сказать, чтобы его не предупредили, – Сава сам настоял на том, чтобы обезопасить отца и его больницу, – светить такие связи и рычаги давления было абсолютно глупо, с его стороны. Но найти человека, которому его отец смог бы доверять на сто процентов, было нелегко, ну и, чтобы Артем смог этого человека проверить, по-быстрому, и убедиться в его надежности тоже.

Батя часто про своих учеников рассказывал, когда им обоим выпадала возможность поговорить по душам. И одной, особо гордился.

Золотарёва Виктория – умница, красавица, отличный специалист, ас в своем деле. Сколько он про нее слышал, но никогда не думал, что выпадет шанс заглянуть в глаза этой женщине, сумевшей заслужить не только доверие, но и уважение его отца, что было, не так просто, если прикинуть.

Мысли в голове перетекали вяло, но осматривался он с явным интересом. Похоже, что увезли его за город, но на обычную летнюю дачу, домик явно не тянул.

Хоромы – семейное гнездо, не меньше. Минимум два этажа, высокие потолки, как он успел заметить, и в воздухе пахнет едой, чем-то действительно вкусным. Если эта умница-раскрасавица еще и готовить умеет, он точно на ней женится. Хоть батя порадуется.

Язык не поворачивался назвать эту женщину бабой, несмотря на то, что жизнь его по такому аду и клоаке протащила, и видал он красавиц с нутром, гнилее помойки, да и вообще от женщин мало чего хорошего ждал и видел.

Да, была парочка исключений, но именно исключений из установленного правила, не более.

Еще когда валялся в больнице и услышал ее голос, его проняло, пробрало до крови. Даже не сам голос, ее интонации, ехидные слова, подколки. Сава не мог открыть глаз и увидеть ее лицо, но отчего-то, в его воображении, она была самой красивой из всех женщин, что он видел, а красавиц он видал много, еще больше побывало в его постели.

Но только эта Золотарева чем-то зацепила. Как будто, до этого, он водил пальцами по гладкой деревянной поверхности и наткнулся на занозу, и она ему под кожу впилась, да там и осталась.

А когда увидел ее, все – пропал.

Глаза голубые, манящие, в обрамлении светлых ресниц без всякой косметики. Заостренные скулы, ровная шелковистая, на вид, кожа. Забавный нос, тонкие, но, до бешеного, безумного желания к ним прикоснуться, ощутить, на себе, эти чертовы розовые губы.

Сава, будто, спятил окончательно, помешался.

Захотел ее, как увидел этот злой, холодный взгляд.

Плевать стало на заказчика, на исполнителей, на того, кто информацию сливал (они с Артемом уже давно просекли, что крот завелся среди людей, искали по-тихому, особо не афишируя остальным, шум был им не на руку), все по боку стало.

Мир сузился до расстояния между ним и ею.

Она смерила его равнодушным взглядом, но при этом оглядела его всего с ног до головы, и не заметить, как эта женщина смотрела на его пресс, было трудно.

Сава должен провести с ней три дня, и он очень надеялся, что трех дней ему хватит, чтобы хоть как-то зацепиться в ее жизни.

У него было целых два часа на то, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию, раскидать мысли, обмозговать все.

В принципе, Артем и без него все сделает, главное, чтобы журналюги не подняли лишний шум, у них есть парочка своих прикормленных, но, когда дело набирает резонанс, предотвратить что-либо становится трудно.

Два часа она колдовала на кухне.

Специально передвинулся на диване, удобном, кстати,– лег наоборот: там, где были ноги, теперь оказалась голова. Получил прекрасный обзор на весь дом, в принципе, и на нее, в частности.

Красивая. Хотя и спрятала все за бесформенной серой футболкой и старыми джинсами. Но руки остались открытыми.

Никогда в жизни бы не подумал, что его могут так возбудить женские руки. Вроде обычные: пять пальцев на каждой.

Но, как она ими двигала. Плавно и не торопясь, каждое движение было точно выверенным, что ли, ничего лишнего. Тонкие длинные пальцы без украшений, не длинные ногти, но с ярким лаком.

Сава хотел ощутить их на себе. На своем животе. Лице. Чтобы провела ногтями по животу и спустилась ниже, высвободила напряженный член и сжала, доставила ему удовольствие, своими руками.

Никогда не замечал, что после перестрелок у него были силы на такое возбуждение. Но пах, каменным стал от, прилившей к нему крови, и больно было, чертовски. Но, боль приятная, предвкушающая, хоть он мог руку дать на отсечение, что с этой красавицей ему постель не светит, по крайней мере, не так быстро.