Рай социопата. Сборник рассказов

Секрет в том, что истину не знает никто: ни я, ни твои учителя. Но между нами есть отличия. Мы, сомы, осознаем, что ничего не знаем, а вы – гуппи – считаете, что знаете все, хотя в учености своей ушли не дальше бездушной ракушки. Всем известно, что мы живем в аквариуме. Но откуда взялся аквариум, мы не ведаем, так же, как и не знаем, какие рыбы в нем жили до нас. Кто-то из моих предков рассказывал, что когда-то здесь жил крокодил, а потом – черепахи. Но я не могу быть в этом уверен, потому что у меня нет доказательств. Возможно, это и так, а возможно, что нет. Мы знаем, что за стенками аквариума что-то есть. Порой мы видим движения снаружи, различаем фигуры, называя их людьми, но не понимаем увиденного. Я лично наблюдал несколько таких людей за стеклом, а вот твои сородичи считают, что Человек один, и что никого снаружи, кроме него, больше нет.

Когда-то давным-давно мы дружили с гуппи, они тоже верили, что Человек не один, а их много. Людям мы приписывали различные обязанности. Например, считалось, что один Человек включает свет, а другой его выключает, третий отвечает за воздушный фильтр, четвертый кормит нас, и так далее. Но потом настали другие времена. Ваши старейшины стали все чаще обвинять сомов в не уважении к Человеку, а еще – им стало не нравиться, что мы не похожи на них. Один из ваших старых дураков однажды заявил, что все старые учения были враньем, и что всемогущий Человек в большом аквариуме только один и выглядит он как огромный гуппи. И тогда все поверили ему, а нас – сомов – стали называть «неправильными рыбами», потому что мы якобы не похожи на Человека. Были среди ваших те, кто не верил в эту чушь, – их жестоко избивали и лишали корма до тех пор, пока они не поверят в новую истину или не умрут. Через несколько лет гуппи вообще забыли, во что раньше верили их предки. Они верят только в то, чему их научили с рождения. Мы же – сомы – сохраняем имеющиеся у нас знания и принимаем всё как данность, не строим иллюзий относительно мироздания.

Еще во времена дружбы с гуппи мы делились с ними знаниями, но они, пересказывая их из поколения в поколение, много раз запутывались. Кроме этого, ваши старики, чтобы упростить себе жизнь, придумывали правила, которым все должны были подчиняться, и выдавали их за якобы указания Человека. Например, ты в курсе, что когда-то давным-давно в аквариуме было запрещено подплывать к воздушному фильтру? Это придумал один из ваших старых лентяев. Он знал, что возле фильтра можно принять кислородный душ и первым ухватить свежий корм, который нам посыпал Человек. И вот однажды этот старейшина сказал всем, что к нему явился Человек и дал указание – не плавать рядом с фильтром. И все поверили. Все, кроме самого старейшины, который крутился там постоянно, барахтался в пузырьках и первым поедал падающую в аквариум вкуснятину. Ваши старейшины и учителя любые свои похоти и капризы приписывали наставлениям Человека, которому, между нами говоря, до нас и дела нет.

Ты ищешь правды, но у каждого она своя. И ни в одной правде нельзя быть уверенным. В этой жизни ни в чем нельзя быть уверенным, мой друг: все нужно подвергать сомнению. Вот тебе говорят, что наш аквариум находится внутри другого большого аквариума, в котором живет Человек, – так? А ты когда-нибудь задумывался о том, что находится за пределами этого второго аквариума? Наше сознание не в состоянии понять все то, чего мы не видим или не понимаем. Чтобы заполнить пустоту незнания, мы ищем объяснения событиям и явлениям, которые не можем понять и зачастую придумываем эти объяснения сами.

Одно я знаю точно – твои благочестивые дружки, грезящие о вечной жизни с Человеком в его большом аквариуме, окажутся после смерти там же, где и мы – в канализации. Жаль, что к тому моменту мы уже ничего не будем чувствовать, иначе я бы имел превеликое удовольствие полюбоваться их удивленными рожами.

– Значит, я так и не узнаю всей правды, – с досадой произнес гуппи.

– Ну почему же? Кто мешает тебе исследовать аквариум? Плавай, изучай, рассматривай происходящее за стеклом, анализируй увиденное. Возможно, ты станешь одним из первых, кто не только откроет что-то новое, но и сможет донести свои открытия до других, – а с этим, понимаешь ли, все намного сложнее. Не забывай, что правда здесь никому не нужна. Твоим собратьям достаточно того, что они уже знают. От большего объема информации у них заболит голова, и они скорее заклюют источник этой информации, нежели примут ее к размышлению.

– Меня признают изгоем, – обречено произнес Сорок Седьмой.

– Не хочешь быть изгоем – притворись дураком, многие так и поступают. А коли хочешь быть честным с самим собой, то придется пожертвовать лояльностью общества – такова цена свободы.

Сорок Седьмой высказал досадное предположение, что ему не под силу будет выжить в одиночку, после чего поинтересовался, сможет ли он рассчитывать на помощь сомов.

– Тебе придется рассчитывать только на себя, – огорчил его старик. – Такова судьба всех свободных рыб. Назад пути уже не будет. Хочешь выжить – прекрати бояться! Если на тебя нападут, смело клюй самого здоровенного в глаз, – остальные сами расплывутся в страхе. Это удел вашей братии: они постоянно хотят кого-то заклевать, но в ужасе разбегаются, когда понимают, что получат сдачи.

После разговора с сомом Сорок Седьмой долго не мог уснуть. Он скучал по прежним временам, когда не задавался вопросами, ел, плавал и спал, шугаясь старших и выполняя правила. Стоило ему только начать логически мыслить и попытаться понять окружающий мир, как жить стало намного сложнее. Его перестали понимать, его стали ненавидеть. Больше всего Сорок Седьмого пугало то, что назад пути уже не было.

Однажды, когда Сорок Седьмой не спеша возвращался из школы, его догнал один из сверстников: он был в задорном настроении, широко улыбался и часто дергал плавниками. Поравнявшись с Сорок Седьмым, веселый малыш сбавил скорость.

– Привет! – бойко воскликнул он. – Меня зовут Тринадцатый.

– Здравствуй, а я Сорок Седьмой.

– Я помню тебя. Это ты задавал всякие там вопросы учителю. Куда плывешь?

– Просто так, никуда, – ответил Сорок Седьмой.

– А почему ты такой хмурый?

– Я не хмурый, просто задумался.

– Зачем ты так много думаешь, если это делает тебя хмурым? Я вот никогда не хмурюсь!

– Оно и заметно, – ответил Сорок Седьмой и натянуто улыбнулся. – Так лучше?

– Вот, другое дело! На гуппи стал похож! А то все думаешь да думаешь, как сом какой-то! – с этими словами Тринадцатый быстрее замахал плавниками и скрылся из виду.

После этого разговора Сорок Седьмой, проплывая мимо других рыб, стал натягивать глупую улыбку, чтобы его случайно не заподозрили в задумчивости. Гуппи окончательно решил, что проще будет молчать и со всеми соглашаться, продолжая при этом в тайне ото всех продолжать исследование дивного окружающего мира. Жаль, что времени на это Сорок Седьмому было отведено немного: аквариумные гуппи живут в среднем всего до трех лет.

Повзрослев, Сорок Седьмой устал притворяться, окончательно прекратив общение со своими сородичами. Как ни старался, он не сделал никаких открытий и не смог ничего изменить. Сорок Седьмой вел отшельнический образ жизни, периодически общаясь с сомами. Хоть изредка они и разговаривали с отшельником, к дружбе с ним расположены не были. Сомы между собой-то и не особо дружили, так же, как и не ссорились. Большую часть времени они задумчиво лежали на дне, в тени каменных замков, водорослей и ракушек, устало отводя взгляд от носящихся над ними из стороны в сторону суетных стай гуппи.

***

У окна шестиметровой кухни находился небольшой квадратный стол с помятой и прожженной в некоторых местах сигаретами скатертью. Рядом стояли три деревянные табуретки с сильно расшатанными ножками. Слева от окна журчал небольшой отечественный холодильник, обвешанный парой десятков магнитов. Следом за ним вдоль стены располагалась почерневшая газовая плита с засохшими и въевшимися в металл остатками еды, а затем раковина, заваленная горой немытой посуды. Над столом, холодильником, плитой и раковиной криво висели навесные шкафы. Мебель здесь переживала уже третий или четвертый десяток своих лет. Из под облезающей декоративной пленки, пропитанной жиром и табачным дымом, по частям осыпался прогнивший от плесени советский ДСП. Такая мебель часто встречалась на старых дачах, сохраняя при этом, хоть и ветхий, но практичный вид. Здесь же, на прокуренной кухне, она дышала на ладан и не разваливалась лишь по той причине, что за долгие годы вросла в стену вместе с прогнившими саморезами да спрессованными слоями пыли и плесени. Кухонные обои вписывались в интерьер: они тоже были пропитаны тем же многолетним составом, что и мебель, в связи с чем, сливались с ней в одной отвратительной пятнистой грязно-желтой цветовой гамме. Местами обои были ободраны, и можно было увидеть, что стены кухни когда-то, видимо еще при строительстве, были выкрашены темно-зеленой масляной краской, – такой же, какой выкрашивали стены в вытрезвителях, больницах и следственных изоляторах; подобный дизайн способен на любого нагнать тоску. Немытое, заляпанное окно загораживала штора – рваная и такая же грязная, как все в этом помещении. Единственное, что оставалось хоть немного чистым, – это иконостас под потолком и большой прямоугольный аквариум, стоявший на тумбочке у входа.

Под карнизом на занавеске сидел пузатый таракан. Он совершенно не пугался присутствия людей и внимательно наблюдал за ними, шевеля усиками. За столом, тем временем, сидели двое худощавых мужчин лет пятидесяти. Они готовили стол к обеду: открыли банки с солеными огурцами и шпротами; нарезали колбасу, лук, хлеб; расставили рюмки и разлили по ним прозрачную жидкость из стеклянной бутылки. В пепельнице, находившейся посередине стола, красовалась пирамидка из мятых окурков.

– А зверям своим не нальешь? – махнул головой в сторону аквариума один из мужчин, поднимая в руке наполненную рюмку.

– Да ты чо, Вася, офонарел? Сдохнут сразу, – ответил хозяин квартиры и в два глотка опустошил рюмку, звонко вернув ее на стол.

Друзья закусили заранее приготовленными бутербродами, после чего закурили.

– Заколебали они меня, – продолжил тему хозяин, кивая на аквариум, – дохнут без конца, жрут друг друга. Тупые, как пробки. Чистить его еще постоянно надо. Раньше жена занималась, сейчас все на меня переложила.

– Ну и выкинь его, – предложил свое решение гость. – Чего мучаешься?

Хозяин квартиры громко прокашлялся, после чего, сморщив лоб, снова затянул в легкие табачный дым.

– Да жалко их, слушай. Пусть живут. Успокаивают. Иногда, знаешь, скучно бывает, тоскливо; сядешь тут за столом, закуришь сигаретку и смотришь на них, – как они там плавают, еду делят, дерутся, таращатся на тебя через стекло. Идешь корм сыпать, так они чувствуют, сразу толпой летят наверх, хвостами машут. Не, не выкину, жалко их. Пущай плавают.

– А что это они у тебя жрут друг друга? У Вальки вон на работе тоже гупяшки в аквариуме живут, но нормально, слушай, каннибализмом не страдают.

– Да хрен знает, что с ними, может порода такая.

Докурив сигареты, друзья разлили по рюмкам новую порцию прозрачной жидкости. Гость с минуту задумчиво смотрел на иконостас, громко пережевывая бутерброд, после чего продолжил беседу:

– Я тут, знаешь, чего по телеку видел?

– Чего ты там видел?

– Передачу про космос. Вот говорят там, Вселенная у нас бесконечная.

– Ну, и?

– Ты можешь представить, как она бесконечной может быть?

– Да хэ-зэ.

– Ну и я вот не могу. У всего же должен быть свой конец. Если есть там стена какая-то, значит, за ней еще что-то должно быть, – или как?

– Еще вторую выпить не успели, а тебя уже кроет на философию, – с хрипом засмеялся хозяин.

Он зацепил пальцами соленый огурец из трехлитровой банки и высоко поднял наполненную до краев рюмку.

– Раз уж ты тему астрономии решил затронуть, то, как там Юра говорил, «поехали!»

Капюшон, фары, пистолет Марголина

Стоило только солнцу спрятаться за горизонтом, небо над городом затянуло тучами, черными и зловещими. Дождь моросил все сильнее, близилась ночь. Улицы опустели, и лишь случайные автомобили проносились по Большому Москворецкому мосту, даже не замечая идущего по нему в гордом одиночестве человека. Быстрый шаг, руки в карманах, глаза вниз. На голове колыхался по ветру черный капюшон от балахона, одетого под легкой кожаной курткой. Застигнутый природной стихией в самой гуще каменных джунглей, человек явно спешил найти укрытие.

Ветер ненадолго стих. В раскаленную майскими праздниками столицу явилась гроза, но желающих выходить на улицу, чтобы насладиться ею, не находилось. Людям всегда было предпочтительнее пережидать природные стихии в укрытиях. Раскаты грома тем временем становились слышны все ближе.

Человек куда-то спешил. Если кто-нибудь из достаточно наблюдательных граждан проследил бы за его походкой, то непременно сделал бы вывод о том, что надвигающаяся стихия этого странного мужчину в капюшоне мало беспокоит. Его волновало что-то другое. Да и если бы он искал укрытие, вряд ли бы побрел пешком через мост протяженностью в полкилометра.

Несколько капель, стремительно летевших с порывом ветра, обогнули вставшую у них на пути защиту в виде свисавшего вниз капюшона и влетели в лицо мужчины, частично осев на едва заметных в темноте стеклах его прямоугольных очков. Человек моргнул. Это была его единственная реакция на удар дождя, в остальном же его лицо, скрытое в тени, сохраняло полнейшую незыблемость, словно у профессионального игрока Мировой серии покера.

Периодически оборачиваясь, мужчина достиг, наконец, центральной точки моста, откуда простирался вид на центральную излучину Москвы-реки, величественные стены Кремля и освещенные сквозь ночную мглу разноцветными огнями столичные улицы. Он внезапно остановился и подошел к бетонному ограждению, отделявшему его от почерневшей во мраке глади Водоотводного канала. Стоя на краю, он снова оглянулся по сторонам и, убедившись, что на мосту остался один, облегченно выдохнул и поднял голову, устремив взгляд куда-то вдаль. Теперь в свете огней ночного города можно было разглядеть черты его лица, овального и выразительного, местами покрытого морщинами. Подбородок его был гладко выбрит, губы сжаты, а густые брови застыли в нахмуренном состоянии, и лишь стильные прямоугольные очки придавали этому уставшему, лишенному эмоций лицу нотку харизматичной интеллигентности. На первый взгляд можно было принять его за школьного учителя или офисного клерка, не обремененного страстью к карьерному росту, если бы не страшная, загадочная пустота в глазах: пустота, порожденная равнодушием или моральным истощением, присущим людям, уставшим от суеты мирской жизни. Такой взгляд на себе сложно выдержать, даже если на тебя смотрит невзрачный мужчина лет сорока, среднего роста и такого же телосложения, с залысиной у лба и короткими светлыми, зачесанными набок волосами, местами покрытыми сединой. Черные брюки, ботинки из хромовой кожи, – человек в этом одеянии сливался с сумраком ночи. Он даже был рад нагрянувшей грозе, окончательно скрывшей его от внимания разбежавшихся по домам случайных прохожих.

С минуту он неподвижно взирал на темную гладь воды, пока ее не озарила вспышка молнии, отразившаяся в его очках и поразившая округу таким ярким сиянием, что в городе на секунду стало светло как днем. Грянул гром. Чудесное явление природы, давно уже изученное и объясненное законами физики, но все равно при этом избегаемое людьми, приписывающими грозным стихиям божественное происхождение. Страшно и красиво. Страшно красиво.

Позади сквозь стену нахлынувшего дождя пронесся автомобиль, и мужчина в капюшоне отвлекся от любования окрестностями. Засмотревшись на ночную Москву, он словно забыл, зачем пришел сюда. Левой рукой он расстегнул молнию на куртке и ловким движением извлек что-то увесистое, небрежно завернутое в тряпку. Судя по торчащему из тряпичного свертка блестящему черному глушителю, в нем находился пистолет. Мужчина разомкнул пальцы, и сверток устремился вниз. В недолгом полете тряпка отделилась от пистолета и плавно опустилась на поверхность воды вслед за ушедшим в черную пучину оружием. Слегка подрагивающие пальцы мужчины резким движением застегнули молнию на куртке и извлекли из наружного кармана коричневый платок, которым он не спеша протер линзы очков. Затем он поправил уже изрядно промокший капюшон, закрыв им верхнюю часть лица, и продолжил свой путь.

Человек «Х» покинул мост и, убедившись, что за ним никто не следует, свернул в один из дворов, где запрыгнул в припаркованный им еще накануне старенький «Рено Логан». Заблокировав двери изнутри, мужчина вытянул из под водительского кресла старенький смартфон с треснувшим экраном. В одном из мессенджеров он открыл переписку с абонентом «95» и напечатал сообщение: «Работа сделана». Абонент находился в сети и сразу же ответил.

95: Фото делал?

Х: Нет, как договаривались.

95: В новостях будет – с тобой свяжусь.

Человек «Х» несколько секунд держал телефон в руке, задумчиво глядя на экран. Он неоднократно перечитал последнее сообщение, но ничего не написал в ответ. Несколько кликов, и скриншот чата отправлен в облачное хранилище, переписка удалена.

Не прогревая двигатель, мужчина тронулся с места. Сквозь затихающий дождь, под сверкающие за горизонтом зарницы он удалялся подальше от центра города вглубь рабочих окраин. Не прошло и получаса, как он уже находился в Нагорном районе Москвы.

Бывший владелец затонувшего на дне Москвы-реки пистолета оставил машину в одном из темных дворов и продолжил свой путь пешком. До дома, в котором он снимал квартиру, оставалось полкилометра.

Дождь уже закончился. Где-то вдали еле слышно потрескивал гром. Человек шагал по опустевшим бульварам, сквозь тихие дворы спального района. Вдали гудел ночной город: автомобили, фабрики, электропровода – все сливалось в единый шум, еле слышимый за высокими стенами многоэтажек.

На бульварном перекрестке, к которому приближался мужчина, стоял незнакомец. Человек в капюшоне продолжал смотреть вниз и взглядом исподлобья всего за пару секунд успел изучить случайного встречного. На вид ему было лет двадцать, он был изрядно пьян и жаждал общения: такие куролесят допоздна, а потом всю ночь не могут дойти до кровати. Незнакомец был не один, его собутыльник справлял малую нужду на стену жилого дома; оба были одного возраста – загулявшиеся студенты или просто районные бездельники.

Когда человек «Х» поравнялся с дежурившим на перекрестке незнакомцем, тот протянул в его сторону открытую ладонь, как бы предлагая путнику остановиться и выслушать интересную просьбу или заманчивое предложение. Вопросы «как пройти в библиотеку?» или «где находится ближайшая филармония?» стали бы явно неуместными, поэтому парень процедил сквозь зубы привычную для него фразу:

– Братан, погоди. Дай закурить.

Очкарик не остановился, прошел мимо, равнодушно ответив:

– Не курю.

– Э-э-э, а чо так дерзко, дядя, не понял, – повысил голос алчущий курильщик и зашагал вслед за мужчиной.

Его приятель к той минуте уже застегнул штаны и вприпрыжку принялся догонять собутыльника.

– Косой, чо там, проблемы? – радостно крикнул он.

Их двое, чужак один – отличная возможность самоутвердиться.

– Да вот, дерзит дядя, – ответил Косой, догоняя очкарика.

Тем временем дядя очкарик, не замедляя шаг, на секунду обернулся вполоборота, оценив скорость преследующего.

– Слышь, очки, тормози, нах! – напыщенно прохрипел подбегающий сзади паренек.

Как только он протянул руку к локтю невзрачного очкарика, чтобы остановить его, мужчина резко развернулся через правое плечо и встретил парня кулаком левой руки в нижнюю челюсть. Молодой человек в тот же миг размяк, и мужчина успел подхватить его за ворот ветровки, оградив от свободного падения головой об асфальт с высоты собственного роста. Уложив на газон отправленного в нокаут хулигана, мужчина выправился во весь рост и, поправив очки, вопросительно посмотрел на приятеля только что поверженного им бойца. Тот застыл в нескольких метрах от мужчины, занервничал, испугался, захотел было броситься бежать, но замешкался и остановился. Из кармана парень достал китайский выкидной нож и нажатием кнопки привел его в боевую готовность.

– Дядь, ты охренел?! Вали, куда шел!

Мужчина ничего не ответил. Он последовал предложению хулигана и продолжил движение, слегка повернув голову, чтобы контролировать боковым зрением оставшегося позади любителя ножевого боя.

– Отморозок! Тебя просто закурить попросили! – крикнул парень ему вслед.

Мужчина встал как вкопанный. Впервые за эту ночь он скинул с головы капюшон, после чего развернулся. Сквозь запотевшие очки он сверлил парня каким-то пустым, отрешенным взглядом, словно смотрел сквозь него на что-то другое.

– Закурить попросили, – тихо повторил он слова хулигана.

Не отрывая взгляда от парня, мужчина сделал шаг к нему навстречу, затем еще один, и еще. Он ускорял шаг и надвигался к растерявшемуся молодому человеку все быстрее и быстрее.

– Закурить попросили, – бормотал мужчина.

Хулиган замешкался: мужчина был уже в нескольких метрах от него. Парень попятился назад, беспорядочно отмахиваясь ножом. Человек в очках теперь смотрел ему прямо в глаза и нож его абсолютно не заботил.

– Закурить попросили… – повторял он, словно в бреду.

Мужчина сделал резкий рывок вперед и, сблизившись с противником, схватил запястье его руки, в которой был нож, одновременно нанеся удар коленом в солнечное сплетение.

– Закурить?!

Правой рукой мужчина перехватил запястье хулигана и вывернул наружу, заставив бросить нож.

– Попросили…

Удар в ухо. Парень пытался что-то кричать, но теперь уже только стонал. Человек «Х» уже сидел на его спине, зажав своей ногой вывернутую руку молодого человека.

– Закурить…

Удар слева.

– Попросили…

Удар справа.

Парень уже перестал стонать, он лишь машинально закрывал голову дрожащей окровавленной рукой. Противник был повержен.

Тяжело дыша сквозь сжатые зубы, мужчина поднялся, осмотрел свои окровавленные кулаки, пятна крови на куртке и бросился бежать. Молодые люди, вставшие у него на пути в ту роковую ночь, отплевываясь кровью и кряхтя, поднимались на ноги. Они остались живы. Все приходит с опытом.

Человек в капюшоне когда-то носил прозвище Сухой, прилипшее еще в молодости от фамилии Сухов. Имя его от рождения – Кирилл, хотя он уже и не помнил, когда последний раз им кому-то представлялся. О том, кто он на самом деле, из его немногочисленного окружения знал только один человек, проживающий в Питере и предоставивший несколько лет назад Сухому паспорт на вымышленное имя. С тех пор Кирилл Сухов был известен в миру́ как Петров Алексей Иванович, зарегистрированный по месту жительства в несуществующем доме № 15 никому неизвестной, кроме ее местных жителей, деревушки в Тульской области. Он жил в Москве: то ночевал в хостелах, то снимал квартиры на непродолжительный срок. По легенде своего прикрытия от посторонних глаз и любопытных ушей, Кирилл Сухов, а точнее Петров Алексей Иванович, приехал в столицу на заработки. На этом легенда заканчивалась. Если кто-нибудь из граждан, предоставлявших Кириллу жилье, интересовался подробностями, он просто уходил от ответа.

Человека из Питера, который был знаком с Суховым, звали Влад. Он занимался множеством махинаций, в том числе подделкой документов, начиная от справок и больничных листов, заканчивая паспортами различных государств. Рынок сбыта у Влада простирался от мелких розничных торговцев, до организованных преступных групп.

Чем дальше от 90-х, тем сложнее было отличить бандита от чиновника, коммерсанта от разбойника, а верующего праведника от лицемера, использующего добродетель в целях наживы, – все они срослись в одной личине развивающегося капитализма, генетически мутировавшего под воздействием российского менталитета.

«В Москве убит владелец строительного холдинга «ТрастПромСтрой Корпорейшн» Михаил Квантришвили», – новостные ленты интернет-порталов запестрили громкими заголовками уже под ранее утро. «Застрелен во дворе дома», «по одной из версий убийство является заказным и связано с профессиональной деятельностью бизнесмена», «правоохранительные органы связывают убийство Квантришвили с его криминальным прошлым в девяностых». Сухов не мог уснуть – следил за новостями.

Наступивший день выдался пасмурным. Черный «Мерседес» S-класса с тонированными наглухо стеклами и номерными знаками «001», не бьющимися по базам данных ГИБДД, летел в левой полосе Московской кольцевой автодороги. Фары устрашающе моргали дальним светом, и автомобили, оказавшиеся перед ним в крайней полосе, спешили перестроиться правее, освободив дорогу. Впереди сидели двое черноволосых мужчин со сломанными ушами, бородатые и мускулистые. Они были как братья-близнецы, разве что имели небольшие различия в длине коротких волос и шрамов на затылках. Глаза водителя скрывали модные солнцезащитные очки. Мужчина, сидевший справа от него, своего взгляда не прятал, – его черные глаза буквально разрезали все, на что смотрели. Он имел вид гражданина, с которым вряд ли захочется заговорить о стихийном материализме времен Гераклита или объяснении природных явлений на основе постулатов астрофизики. Его, скорее, интересовал разве что спорт и унижение людей, – с целью самоутверждения, в попытках скрыть свою фобию быть униженным самому.