Куда сбегают города

Александр Аксаков

Куда сбегают города

Глава 1

Сон

Я снова вижу сон. Этот сон, что появляется в моей голове в один-единственный день весны и сидит в ней до самого конца лета. Тополя отцветут, сбросят весь пух, а сон все еще в голове. Там я вижу другую жизнь. Свою, но не свою.

– Саш, ты чего залип? – говорит мне она, но я ее не слышу. Не слушаю.

Тополя цветут. И вот вроде бы пора прекращать думать. А я не могу.

Правда ли я свернул не туда? Или туда, но не понимаю этого?

– Саш!

– Да что? – огрызаюсь я, но даже и знать не хочу.

А что было бы, если бы я тогда поступил иначе? Тогда, очень давно. Был бы мой путь другим, был бы он лучше? Иллюзия другого, неизвестного мне исхода каждую весну превращает меня в подобие человека. В оболочку без жизни. Терзания не прекращаются до этих самых тополей. А потом как-то легче становится. Пока вновь не подуют теплые ветра посреди снегов.

– Ты че, обо мне думаешь?

– Нет.

Глава 2

Аксаков и Удилов

Хлоп. Кнопочная раскладушка закрылась и улеглась в кармане.

Я докурил, чиркнул окурком по стене и бросил его куда-то в траву. Плевать куда. Рваные джинсы, белая рубашка, что торчит из-под пиджака. И вот вроде бы одет-то ты по правилам заведения, а все равно мудак такой – выпендриться хочешь.

Потертые кеды пересчитали ступени, и я оказался внутри школы. Почему так поздно? Да все просто – это мой стандартный коктейль. Я хорошо выспался, посмотрел пару видеороликов, умылся, сделал все свои утренние дела и пошел. В автошколу. В обычную школу – потом.

Вот так и выходит, что я весь последний год практически и не просидел за партой целого дня. Ну оно и неудивительно. Я не сказать, что хороший ученик. Ну такой… Средний. Даже где-то из самого низа середняка. Такого… Хренового середняка.

Я покурил. Пообедал. Пора и честь знать.

– Аксаков! Стой! – донесся знакомый голос из-за спины. А я почти уже ушел.

– Доброго дня, Татьяна Александровна.

– Ты где был сутра?

– Тут.

– Где тут? Не было тебя тут! – она явно раздражена.

– Ну…

– Не можешь врать – не ври, – как всегда говорит она мне, еле сдерживая улыбку. – Выпускные экзамены через месяц. Зайди забрать свои пробники. И прорешай все еще раз! Ты один сдаешь такой набор экзаменов, так что давай уж как-нибудь серьезнее.

– Да. Извините, – мну пачку сигарет в кармане, думая о том, как сорвусь и побегу на улицу.

– Воняешь…

– Простите.

Оно и неудивительно. Какие развлечения еще могут быть у восемнадцатилетнего парня? Вот я и собираюсь пойти покурить, а дальше, если подуют попутные ветры, – пойду в ларек у дома и прихвачу пивка. Потом завалится Женя, со своим пивком, и мы с пивком посидим уже в куда более приятной компании.

Точно. Весна… Вот он, отправной момент. Я все еще не верю, что жизнь окажется сложной.

– Привет, теть Наташ! – с сумкой наперевес, полной тетрадей, я врываюсь в маленькую будку. – Дай мне вот эту!

– Восемнадцать есть?

Я демонстративно достаю свой паспорт и протягиваю его продавщице.

– Есть!

Нет, конечно! Даже если бы его, паспорта, у меня не было, то она все равно продала бы мне пиво. Она уже года три как продает мне его, без зазрения совести. Я гневаюсь, что никто не пресекает детский алкоголизм, но сиську пива все равно беру. Не, ну как иначе-то? Если это не выпью я, то может появиться какой-нибудь добропорядочный школьник и по ошибке взять это вместо прохладного кваса. Чушь? Ну да – чушь.

– С тебя семьдесят.

– Ага, – высыпаю я мелочь из кармана и аккуратно раскладываю стопочки монеток. – Спасибо.

Стоило только выйти, как я повернул пробку, и бутылка зашипела, как гадюка. Красота… Весна.

Для меня весна всегда была временем, когда заботы отходят на второй план. Еще чуть-чуть, и начнется законный отдых. Годы режима превратили меня в собаку Павлова, и каждую весну, последние годы, я все с большим усердием начинал пить алкоголь, что льется в моем родном городе из всех щелей. Какой город? Да так я вам и сказал! А то натравите полицию на ларьки, что закрыты уже пятнадцать лет как.

– Еб твою… Сак! – вырулил Женька из кустов, попутно нацепляв где-то прошлогодний репейник.

– Ага. И тебе привет, – я пытаюсь не отрываться от пива, глядя на то, как мой друг ревностно отковыривает колючки от своего выцветшего балахона.

– Дай глотну, а?

– Бля, да ты задолбал! Ты один хрен ведь купишь сейчас! Иди купи и пей.

– Да ну и хрен с тобой… – Женька скрылся за стеклянной дверью магазинчика, а через минуту вывалился из него с улыбкой до ушей. – Семи рублей не хватило. Взял портвейн.

Я в этот момент демонстративно ударил себя ладонью по лбу. Это вот он портвейн взял, и не дай бог он открыть его сможет – начнет пиво мое сосать, лишь бы запить эту дрянь.

– «Три топора», да? – поглядываю я искоса на бутылку.

– Очко!

– Бля…

– У тебя ножа не найдется? – Жека рассматривает ебучую пластиковую пробку, которую придумали специально для того, чтобы ты, в пьяном угаре, охуел открывать это чудовище в бутылке.

– Нет.

Я тверд и непоколебим. Ножа реально нет.

Легкий взмах, и горлышко с характерным звоном разбивается об стальной уголок, которым был обшит магазинчик. Часть портвейна проливается на тротуарную плитку, давая понять, почему же тут так воняет. Женя недолго думал. Запрокинул пойло и начал цедить языком стекло, что упало внутрь.

Как хорошо, что я учусь с ним в разных школах…

Я – элита, волен носить пиджак и брюки, заматывая на шее удавку-галстук. Престижная гимназия каждый божий день рада приветствовать меня, тушащего окурки об ее светлые стены.

Женя учится в школе номер тридцать семь. Просто номер. Никакой элитарности. На нем джинсы и рваные кеды. И старый балахон, что из черного стал серым. Там, в их школе, можно носить балахон. В моей – только рубашку и пиджак.

Рубашка и пиджак… Это же так меняет сознание человека. Вот надеваешь ты «пиджак» и сразу понимаешь, что не лыком шит (не пальцем делан). Вот я надел пиджак и пью пиво. А Женя – выплевывает стекло, стоя в своем старом балахоне.

– Мать на смене, а, Сак? – обращается он ко мне по прозвищу. Три буквы куда короче, чем произносить все имя целиком.

– Да, а че?

– Моя тоже, – открыл мне Америку. Матери работают в одной смене, поэтому это кажется таким странным заявлением. – Че, может соберем кого-нибудь?

Кстати – да. Женьке – семнадцать. Он стоит и пьет дрянной портвейн. Ведь кто, как не он, будет бороться с избытком алкоголя, что так легко достается несовершеннолетним? Он мнит себя героем, каждый раз упоминая это ментам, что соскребают его, а заодно и меня, от лавочек в центре города, на которые нас приносит невиданным потоком людей прямо посреди ночи. Поток людей разбегается, увидев мигалки милицейских (полицейских) машин. А мы вот не разбегаемся. Гордо смотрим стеклянными глазами в толстые рожи господ, что потирают руки, думая, как же сильно будут орать наши родители.

Вот только в обезьяннике выясняется, что матери на работе и приехать за нами некому. Сидим – кукуем до утра. Потом направление в комиссию и свобода. Я, как старший товарищ, ставлю кривую подпись за Женькино тело, и мы бодро выходим на улицу, обсуждая, что и в этой ментовке стоят решетки на окнах там, где их быть не должно.

Это было отступление. Но пока я отступал, мы уже переместились домой. В маленькую однушку на предпоследнем этаже. Сверху, словно лошади, скачут соседи, а снизу – безумная бабка долбит по батарее, пытаясь унять музыку, что мы включили в самый разгар дня. Время до вечера еще есть, и мы готовимся как можем. Я пью, а Женька… он тоже пьет, только не так охотно, как я.

– Восхитительное вино, господин Аксаков… – Женька залил полстакана портвейна водой и пристально наблюдает, как на дне сверкает стекло. В его голове сейчас идут хитрые подсчеты того, сколько нужно отпить, чтобы не нажраться битого стекла. – Божественная амброзия…

Каждый раз, как ему в руки попадает дрянь, – он восхваляет ее, словно это лучшее, что ему доводилось пить. Он никогда не признается, что вновь обосрался в своих алкоэкспериментах. Тайно надеясь, что я, дурак, тоже решу это попробовать.

Как я и говорил – это одно из немногих развлечений для молодежи в нашем городе.

– Сак! Телефон звонит! – окосевший Женька уловил вибрации от моего бедра.

– Да.

На обратном конце «провода» – мать.

– Да нет, мам. Мы с Женькой посидим и разойдемся.

Искореженный голос динамиков недовольно хрипит.

– Да нет, мам. Нормально все. Я приготовлю че-нибудь. Не переживай, – отвечает хороший сын Саша Аксаков.

Голос снова недоволен.

– Да блядь! Не бухаем мы!

«Ну все, давай!» – доносится из трубки, и телефон с характерным хлопком обрывает связь.

– Че орешь? – тычет меня в плечо этот идиот. – Не ори на мать!

– Я, сука, щас твоей позвоню, если не прекратишь! – отталкиваю его кривую руку и сажусь за компьютер.

За окном – апрель. Голубое небо стало ближе к земле, и редкие облака, подхватываемые ветрами, вяло ползут. Трава уже зеленая, а снега осталось так мало, что его можно в музей выставлять. Запах-то какой… Открытое окно балкона доносит звуки улицы и ароматы весеннего воздуха.

«Вот бы так было всегда…» – проскальзывает в моей голове мысль и уходит куда-то в туман.

– Ну че? – задает пустой вопрос Женька, подкуривая сигарету прямо посреди комнаты.

Я с размаху бью по папиросе, высекая искры, а после – тушу остатки носком.

– Удилов, блядь! Иди нахуй отсюда – на балкон!

Глава 3

Аксаков и длинная ночь

– Вот же… – стряхиваю я, в полукоматозном состоянии, и попадаю на свои светлые джинсы.

– Сак, ну ты че, скоро? – орет Женька, уйдя далеко вперед. – Мы че, тебя, ссыкуна, ждать будем?

Покачиваясь, я выбрался из кустов, попутно полоснув по лицу острыми ветками. Противно. Глаза глядят во тьму, а видят лишь яркие вспышки фонарей, что мотаются туда-сюда и не дают покоя.

От тошноты я опускаю взгляд, чтобы приземлиться ближе к асфальту под ногами, и становится легче. Вот кто как, а я пить не умею. Пусть начинаю я неплохо, но конец всегда один, и он печален.

Чем чаще я поднимаю глаза, тем труднее держать равновесие среди этих кружащихся вокруг светлячков. Так и бреду, склонив голову в пол, пока не натыкаюсь на кроссовки Юрца.

– Сак, ты че? – говорит Юрец своим утробным голосом, будто в глотке у него коктейль: половина блевотины, половина сигаретного дыма. – Еще вся ночь впереди, а ты уже никакой.

«Да знаю я…» – проносится в голове, а выговорить не могу. Лень. Я достаю помятую пачку и вновь закуриваю. Дым спускает тошноту куда-то ниже, и снова становится лучше. Прекрасная ночь. Просто восхитительная.

Если вы подумали, что мне плохо, – это не так. Я всецело обожаю это состояние. В голове нет ни одной плохой мысли. Такая пустота, такая легкость. Я вот днем, хоть и отмазался от всех дел, но всей своей ответственной душонкой чувствовал тревогу. Сейчас тревоги нет.

Ночной бульвар вдоль городского пруда тащит нас в самый центр. Туда, где ярко и громко, снуют машины и суетятся сотни людей. Вот вроде будний день, а людей там всегда до хрена. Колхозники на своих удроченных «девятках» слушают музыку, синяки валяются в кустах, менты мочат ноздри и суют их во все возможные щели. Это прям консенсус всего людского, что есть в этом городе. Все биороботы спят или впахивают на заводе, а мы, люди, отдыхаем…

– Сак, да ты задолбал! – Женька отрывает меня от скамейки, на которой я примастырился отдохнуть.

– Женя… – вою я откуда-то из желудка. – Жекос… Ну вот как ты так?

– Как «так»?

– Аксакыч, ну в натуре, вставай уже, – подхватил Юрец, мой одноклассник, а за ним и Димка, с параллели, завыл. И все в один голос твердят:

– Сак, вставай, пойдем бухать.

– А я не хочу!

– Ты опять в своем репертуаре, – тормошат они меня втроем. – Задрал уже делать два взлета за ночь. Мы щас нажремся – ты отойдешь. И ведь ты до последнего будешь нас дрочить со своим бухлом и «Давайте еще, че вы как маленькие»!

– Буду, – с полной уверенностью отвечаю я.

Парни приподняли меня и уселись на лавочку.

– Не, ну тогда ждем полчасика, пока Аксак в себя придет, и тогда двинем. А то он всех телок там распугает.

А я – да. Умею портить настроение. Вот они шли такие воодушевленные, ждали чуда. А я – хуяк, и притормозил их. Пыл поубавил. Вот они тоже успокоятся и с холодной головой пойдут. А куда пойдут? Так в клуб, куда ж еще?

Честно говоря, клубом это место-то и не назвать. Так, гадюшник. Вот если и есть в городе место, что как подводная лодка, только наоборот, наполняется пролитым бухлом, мочой и блевотиной, так это вот и есть тот клуб. Этот клуб, думаю я, останется отпечатком на всю жизнь. Вот мне говорят «клуб», а я уже чую запах прелой мочи, пота и перегара.

– …тот раз нормально было, вообще! – говорит Димка, передвигая пиксельные ящики в своем старом телефоне.

Я тут же вскакиваю со скамейки, в ярости закуривая сигарету.

– Тебе, дебилу, может, и норм было! А я весь вечер наблюдал, как на танцполе дергается какой-то солевой, в огромных кроссовках. Он же там один был! ОДИН, блядь!

– О, пацаны! Сак-Сак очнулся!

– Ага, видать…

– Ну че, погнали тогда…

«Да ну и хрен с вами», – думаю я, вдыхая живительную сигарету так сильно, что фильтр губы начинает обжигать.

Мы прошли еще пару километров, окончательно выветрив алкоголь из крови, и наткнулись на огромную парковку, уставленную всяким отечественным хламом. Все звенело и дребезжало от хрипов дешевых динамиков, и казалось, будто на улице вечеринка будет явно приятнее. Вот только нам, стае шакалов, тут и огрести можно без проблем.

Вот и уперлись мы в двери одного из самых знаменитых и самых поганых клубов нашего города. Почему сюда? Да все просто. Их всего три в городе. В одном – тусуются мамки, всем уже под сорок, и стоит тебе туда войти, как тебя (взрослого мужчину в самом рассвете сил) начинают щипать за жопу, как старшеклассницу на выпускном. Второй клуб – вообще для отбитых, поговаривают, что зэки устроили блатхату и прекратить не могут, а кто-то случайно назвал это место клубом, вот и стрижет бабки за вход. Третий – перед нами. Хочешь бухла посреди ночи – сюда. Наркотики бесплатно – сюда. Кривые и косые телки – тоже сюда. Тут даже криворожему Юрцу и рыжему Женьке, может, че перепадет. Димону не перепадет.

Кстати! Наркотики – это вообще отдельная тема. Переписываюсь с парой пацанов из столицы Урала, так они скулят, на жизнь жалуются, мол, бабки на приколы найти не могут. А я в шоке сижу. У нас тут промоакция как началась, так все закончиться не может. Вот и суют всем по карманам, на халяву и много. Пацанчики дуют и умирают. А те, кто не умирает, – дуют, пока не умрут. Тут так и повелось. Вот уже года два как.

Я вот бухло люблю…

– Так, стопэ. Этот в кроссовках. Не пройдет, – здоровая туша преградила нам путь, а сзади уже начали собираться в очереди местные маргиналы.

– Сука, – вырвалось у меня. Интеллигенты ебучие, ну какой клуб в туфлях? Точнее: какие туфли в клубе? Я че, может, еще и пиджак с брюками надевать должен, чтоб нажраться и ублевать им все сортиры, пока в соседней кабинке кого-то усердно ебут?

– Блядь, Сак, говорили же, что не прокатит!

Я снимаю обувь и встаю босыми ногами на заплеванное крыльцо.

– Так сойдет?

– Шутник хуев, – сказал «фейс-контрольщик». – Че, думаешь, смешно? А вот иди-ка ты нахуй отсюда.

– Да, Сак, иди-ка ты нахуй! – смеется Женька и заходит внутрь.

Мудак. Вот просто мудак. Следом и Димасик, и Юрец. Вот вам – шайка слабоумных. Трус, балбес и пидорас. А вот как ни крути – все равно им ничего не перепадет.

Я засовываю ноги в свои кеды, попутно забирая с собой пару спичек и шелуху от семечек. Чуть притоптал, и все встало на свои места.

– Парень, я, в натуре, говорю – иди отсюда.

– Да понял я, понял.

Думаете, зассал? Думаете, спорить с ним не хочу? Ну да.

Мне разбитая из-за пустяка рожа уже так осточертела, что и думать противно. Ну вот поругаюсь я с ним, получу по голове, а через десять минут это трио дебилов выйдет со словами – «Там тухляк, погнали поближе к дому». И ради чего все?

Ой, да сдался мне этот клуб! Я вновь закурил и побрел обратно, к той скамеечке, на которой и лежать было приятно, и, может, че в оставленных там бутылках осталось. Женькин портвейн давно выбросили, но там ведь была беленькая, а зная, как пьют мои друзья, – не мудрено, что мне там как раз хватит. Если, конечно, сейчас местные бичи не обсасывают горлышко. Тогда я не буду.

Я бросаю взгляд влево и замечаю укромно припаркованную «восьмерку». Черную, отпидоренную, «красивую». В салоне горит дохлая лампа и с трудом проглядываются силуэты.

Стою и пытаюсь приглядеться. Она – не она?

Она!

Девчонка на пассажирском кресле сидит и с улыбкой слушает своего друга. Тот вцепился в руль, поглаживает его, откинувшись на спинку своего «спортивного» сиденья. Видать, че-то крутое говорит. Девушка переводит взгляд и обнаруживает, что я уже минуты две иступленно пялюсь на них.

«Ну точно, Романова! Ай красава! Вот же повезло мне!» – прыгает в голове мысль, и дебильная улыбка расползается по лицу.

Она меня узнала. Дружелюбно кивнула головой, будто через стекло говоря: «Хули ты пялишься, Аксаков? Вали давай!»

Позвольте представить: моя одноклассница, Аня Романова. Веселая, добрая девчонка. Вот только ко мне все время с оскалом. Ну так и я к ней. Если у людей и бывают злые шутки, то они все равно такие… добрые, что ли. У этой шутки злые, да еще и противные. Шутки про меня, про мать мою бедную. Про то, что я дурачком уродился, и все в том же духе. Вот обидно мне.

За себя обидно. И за друзей обидно. Ведь над ними только я могу шутить и считаю, что на это есть веские причины. А она, сука, к ним по-доброму, к этой шайке слабоумных шакалов. Вот так и повелось у нас, что на дух друг друга не переносим. Вместо того, чтобы приветствовать друг друга и прощаться, как делают это все нормальные люди, – стараемся держаться на расстоянии. Так тише и спокойнее всем вокруг. Ведь я девочек не бью. А вот она руки распустить всегда не прочь.

Вот порой пиздит она меня, я склонюсь в три погибели и на жопу на ее смотрю. Она еще леггинсы свои напяливает так, что чуть ли не до плеч тянет. Там не только трусы видно, там еще чего порой разглядеть можно. Но жопа – это да… Вот будь эта жопа у любой другой – не раздумывая, сделал бы предложение. И жил бы счастливо с жопой этой. Долго бы жил, пока в старости не подох бы от цирроза печени или еще какой благой болезни. Жопа там точно хороша. Сисек нет, а вот жопа…

Так и учимся мы с ней вместе уже три года, и как только у нее начался пубертат – общаться с ней стало совсем трудно. Но я попробую.

Я выплевываю окурок, высекая искры об асфальт, и пытаюсь спросить у нее издалека, отчетливо шевеля губами: «Отсосешь ему?»

А чтобы было понятнее – свободными руками жестикулирую.

«Да, Сашенька, отсосу», – озвучиваю в ответ то, что не могу разобрать через стекла закрытой машины.

– Смотри там! – уже вслух проговариваю я и пальцем грожу. – Чтоб блестело там все. Как «восьмерочка»!

В этот момент я сделал самую добрую, самую натянутую улыбку, что мог изобразить. Мне кажется, они слышали, че я сказал, но пока еще не поняли.

Дверь со скрипом открылась.

– Ты че, охуел?

Тип оказался куда крупнее, чем показалось сначала. Он и вправду был огромный. Ну ниче. Если и получать по морде, то хотя бы так.

– Иди, блядь, отсюда, выродок! – пытается подбирать благородные слова паренек.

Спортивные штаны выдают в нем спортсмена. Спортсмен – это хорошо. Кому еще плодить здоровую нацию, как не спортсменам? За рулем, трезвый. На вид лет двадцать семь, а клеится к семнадцатилетней девочке.

– Педофил, что ли? – полушепотом произношу я, чтобы если и прозвучало, то не так грубо. А вообще, лучше, чтобы и не дошло вовсе.

– Извините, обознался. Думал, друг сидит, у него такая же «восьмерка», – нагло вру я и не краснею, потому что бледный и блевать хочу.

«Вот блин», – наблюдаю я, как с хрустом и скрежетом открывается вторая дверь. Вот щас начнется… Она-то уж точно слова подбирать не будет.

– Ты че, Аксаков, совсем берега попутал? Ты думаешь, я не поняла, че ты там пиздел? – Она как-то стремительно преодолела расстояние между нами и шлепнула мена по башке открытой ладонью. Трезвая, наверно.

– Бля, прости, я пошутил! – извиняюсь я и тут же начинаю неистово хохотать.

– Кто еще сосать будет, сука ты, Аксаков! – Видно, что ей больно бить ладонью по черепу. Бьет, дура, больно ей, а ведь все равно бьет. А я на жопу ее смотрю. Вот не будь этого гнильца, что сверху, – женился бы на жопе этой, а так…

Тип смотрит с недоумением. Вот он-то точно по губам читать не умеет. Он точно спортсмен. Аня не спортсмен – прочитала. А спортсмен – нет. По губам не прочитал. Да и не по губам – тоже не прочитал бы. На мое счастье.

А она все верещит свои: «Иди нахуй, Аксаков!», «Чтоб ты помер в кустах, Аксаков!». Верещит и долбит по голове. Уже больно и мне становится, а она все колошматит. Жопа трясется в этих полупрозрачных «штанах», а спортсмен смотрит на нас и не понимает ничего.

– Чтоб блестел, сука? Да? – не перестает она, и мне тут же надоедает это представление. Я поднимаюсь и делаю два шага назад, с трудом держа равновесие от выпитого. – Урод, блядь. Мы с тобой завтра поговорим!

– Я не приду завтра. Посмотри на меня! – развожу я руками. – Я стою-то кое-как.

– Да насрать мне! – Она прячет опухшую ладонь за спину, и мне становится ее немного жаль. – Ты сука…

– Ладно. Извини. Пошутили, и хватит, – я реально подумал, что мне ее жаль. Прям даже растаял, глядя на нее. – Прости еще раз, и хорошего тебе вечера.

– Перегнул?

– Перегнул…

– Вот именно, – она гордо разворачивается и садится обратно в машину.

Спортсмен тоже садится, и видно, как через это дешевое китайское стекло он начинает сыпать на нее вопросами. Эх… знал бы он, что я не конкурент нифига. Эта дрянь только со спортиками и тусит.

Я закуриваю еще одну, пусть даже угольки на асфальте от предыдущей не догорели. Пару шагов к скамейке с беленькой и слышу, как дверь «восьмерки» снова открылась.

«Ну все. Пизда…» – подумал я и развернулся, чтобы гордо начать драку, в которой мне не победить.

Ну вот кто ж знал, что спортсмен кастет с собой носит? Я вот не знал!

Кулак с черным куском стали прилетел мне в бровь. Не увернись я – уже заколачивали бы, потому что этот полоумный дегенерат целился прямо в висок. Из брови, чуть выше переносицы хлынула кровь. Ах если бы этот удар был не вскользь… Ну точно в гроб бы лег.

Спортсмен с каким-то звериным рыком продолжал на меня кидаться, я споткнулся и рухнул на асфальт, ободрав ладони.

Я уже с жизнью прощался, сидя на жопе, на мокром от воздуха и плевков асфальте.

Вот чего не ждал, так этого: с диким улюлюканьем, прямо из дверей клуба на спортсмена свалилась троица идиотов. Перепитые придурки просто уронили бедолагу на землю своей массой. Один не давал подняться спортсмену, другие занимали позиции, чтобы пинать его по голове. Женька, Юрец и Димон хохотали как гиены, пока били своими кожаными клубными туфлями спортсмена. Я вытер бровь и поднялся.

Аня выскочила из машины и подлетела ко мне, вцепившись в рукав.

– Останови своих подпиздышей! Живо! Они же убьют его!

– Да ладно тебе. Они же по голове его бьют. Уж от него-то не убудет, – отшучивался я, наблюдая за происходящим и ковыряя рассеченную бровь. Ковырять было неудобно, ведь Аня то и дело дергала меня за руку. А я все продолжал. – Видишь, как удар держит. Ну точно спортсмен.

– Да еб твою мать! – выругалась она. Прям грубо выругалась. Сурово так. По-уральски.

Мы еще несколько секунд посмотрели с ней на эту картину. Со стороны все выглядело так, будто она обнимает меня, глядя на падающие небоскребы, а на фоне играет «Пиксис – вере из май майнд?».

– О-о-отставить избиение лежачего! – громко и протяжно выдал я.

– Есть «отставить избиение лежачего»! – Все трое встали по стойке смирно ровно на тех местах, что заняли для удобства своей расправы.

– Ну вы и ебланы… – выругалась хрупкая девушка. Снова грубо. Снова по-уральски.

Аня начала соскребать своего спортсмена с земли, а мы направились к скамейке. К беленькой. Я еще пару раз невзначай посмотрел, как она нагнулась, а после и думать забыл про ее задницу. Бровь заболела.

– Сак, тебе если легче от этого станет, то там тухло было, – оправдывался Удилов.

– Ага, но вот твой солевой на месте был, – подхватил Димасик. – Весь танцпол занял…