Клеймо сатаны

Анна Валерьевна махнула рукой Светке, чтобы та не вздумала кричать. Все знали, что это такое. Было у Михаила Юрьевича еще одно занятие. Иногда ему звонили и вызывали на съемку. Звонили не часто, но являться нужно было немедленно. Никто не знал, откуда звонят, известно было только, что снимать шефу приходится ну очень высоких лиц. И сейчас, надо думать, случилось именно то самое событие.

– Понял, – коротко сказал шеф в трубку, потом послушал еще и закончил: – Буду. Ну вот, – сказал он, убирая мобильник, – простите, ребята, но труба зовет. Вы уж тут празднуйте без меня.

– А подарок… – заикнулась было Светка, но шеф сделал большие глаза и показал пальцем наверх. И после этого исчез.

– А что? – сказал Виталик. – Так даже лучше. Раскрепостимся без начальства-то! Анна Валерьевна, давайте на брудершафт выпьем!

– Ну тебя, балабон! – отмахнулась бухгалтерша.

– Тогда с тобой, Вероничка! И поцелуемся непременно!

Он был ниже ее на голову, но выглядел ужасно смешным, когда закрыл глаза и вытянул губы трубочкой. Она глотнула шампанского и поцеловала Виталика в лоб.

…Михаил проехал под железнодорожным мостом и выехал за пределы города. Где-то здесь его должны встречать…

Он покосился на заднее сиденье, где лежала сумка с оборудованием – камеры, объективы и все прочее, что может понадобиться для съемки. Сегодняшний день должен стать судьбоносным в его карьере элитного фотографа!

То есть, конечно, ему уже удалось приобрести имя, он был одним из самых известных фотографов в городе, но Ольшанский – это совсем другой уровень, это уже Москва… Если Ольшанский останется доволен – он может рекомендовать Михаила своим знакомым, а это самые известные, самые богатые и влиятельные люди в стране… Главное, не ударить в грязь лицом, провести фотосессию на самом высоком уровне!

Занятый такими приятными и волнующими мыслями, Михаил едва не пропустил нужный поворот. В самый последний момент он увидел на перекрестке длинную черную машину и стоявшего возле нее человека, высокого и массивного, в длинном черном плаще, с наголо бритой головой.

Михаил, как настоящий фотограф, отметил, что этот бритоголовый человек очень фотогеничен, в нем есть какая-то зловещая красота, то, что называют харизмой. Если бы ему предстояло снимать этого человека, задача была бы очень простой, но Ольшанский – совсем другой случай: мелкий, тщедушный человечек с незначительным лицом. Трудно поверить, что он – магнат и миллиардер, один из богатейших людей нашего времени. Чтобы сделать его фотографии яркими и выразительными, Михаилу придется основательно потрудиться…

Бритоголовый помахал рукой. Михаил сдал назад, подъехал, опустил стекло:

– Вы, наверное, меня ждете?

– Если вы – Рубцов.

– Совершенно верно! – Михаил приветливо улыбнулся, назвал свое имя, но бритоголовый не представился в ответ, на лице его не дрогнул ни один мускул. Он пристально оглядел Михаила, сдержанно кивнул и проговорил:

– Поедете за мной!

Черная машина свернула на боковую дорогу и помчалась вперед. Михаил последовал за ней.

По сторонам от дороги пролетали светлые березовые рощицы, просторные поляны. Промелькнула маленькая невзрачная деревенька. На смену пронизанным солнцем лиственным рощам пришел темный, мрачный ельник.

Дорога сделала плавный поворот. Впереди показался шлагбаум. Черная машина мигнула задними огнями, сбросила скорость и плавно остановилась. Михаил остановился чуть позади. Бритоголовый мужчина вышел из своей машины, подошел к «ауди» Михаила и наклонился:

– Пересядьте, дальше я поведу сам!

Михаил пожал плечами: у богатых свои причуды, а его дело маленькое – делай, что велят…

Он пересел на пассажирское место. Бритоголовый сел за руль, достал из кармана брелок, нажал на кнопку. Шлагбаум плавно поднялся, и машина покатила дальше.

Вскоре дорога сделала еще один поворот.

Михаил ожидал увидеть впереди красивый загородный дом или ухоженный парк с посыпанными гравием дорожками, с копиями античных статуй, гротами и беседками – но вместо этого в лесу показалась прогалина, обрывающаяся краем глубокого оврага.

Водитель затормозил, поставил машину на ручник и повернулся к Михаилу:

– Нам рекомендовали вас, как лучшего фотографа в городе.

– Ну что ж, не буду скромничать. – Михаил довольно улыбнулся. – Говорят, я и правда неплохо снимаю, у нас в городе я очень востребован. Знаете, как это бывает – несколько лет ты работаешь на репутацию, а потом репутация работает на тебя…

– Мы, конечно, могли вызвать из Москвы фотографа, с которым обычно работаем, – бритоголовый назвал известную фамилию. – Но решили попробовать нового человека. Так что, сами понимаете, от того, как вы себя покажете, будет зависеть ваше будущее…

С этими словами бритоголовый покровительственно похлопал Михаила по плечу.

Михаил хотел было возмутиться: он все же не рядовой служащий, он человек творческий, незаурядный и не привык к такому пренебрежительному обращению…

Но вдруг он почувствовал укол в плечо, голова закружилась, и слова застряли у него в гортани. Он внезапно ощутил ужасную слабость, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, как будто только что разгрузил вагон угля.

– Что… что это… что вы… что со мной… – пробормотал он едва слышно.

Язык онемел, он едва помещался во рту и ворочался с трудом, как после обезболивающего укола.

А бритоголовый тип внезапно изменился.

Глаза его заблестели, черты лица заострились, скулы залила восковая желтоватая бледность. Он склонился над Михаилом и проговорил холодным, жестким, требовательным голосом:

– Где табакерка?

– Ч-то?.. – переспросил Михаил, с трудом ворочая языком. – О чем… вы… говорите?..

– Ты слышал, – бритоголовый облизал сухие губы. – Повторяю: где табакерка?

– Ка… какая табакерка?.. – с трудом выдохнул Михаил. Он пытался понять, что происходит, чего хочет от него этот странный человек, но мысли ворочались в голове так же тяжело, как язык во рту.

– Старинная французская табакерка! – процедил бритоголовый. – Где она?

– Понятия… не имею… о чем вы… говорите… – пролепетал Михаил едва слышно.

– Тебе должны были ее подарить подчиненные! У тебя вчера был день рождения!

– Да… – честно признался Михаил. – День рождения… вчера… но я весь день был на выезде… они хотели отпраздновать сегодня, но не успели… ваш звонок…

– Черт! – бритоголовый ударил кулаком по сиденью. – Черт, черт! Какой прокол! – Он вновь склонился над Михаилом и спросил, тяжело двигая желваками: – У кого табакерка?

– Я… я не знаю… – Михаил испуганно смотрел в горящие пронзительные глаза. Он никак не мог понять, чего от него хочет этот ужасный человек.

Все это было непонятно и бессмысленно. Какое отношение имеет ко всему происходящему его несостоявшийся день рождения? При чем тут какая-то табакерка?

– Черт! – повторил бритоголовый, скривившись. – Похоже, ты и правда ничего не знаешь. После этого укола ты бы не смог врать. Но тебе это не поможет. Ты видел меня, ты знаешь о табакерке, значит, тебя ни в коем случае нельзя оставить в живых…

– Пожалуйста, не надо… – пролепетал Михаил, но у него не было сил даже на страх, даже на мольбу. Сознание его путалось, перед глазами плыли цветные круги и полосы.

Тем временем бритоголовый начал лихорадочно действовать. Он перетащил Михаила на водительское место, затем достал из кармана маленькую бутылочку водки, побрызгал вокруг, остатки влил в рот Михаилу. Затем снял машину с ручника, выбрался из нее и подкатил к краю оврага. Еще один сильный толчок – и машина, постепенно набирая скорость, покатилась вниз.

Водка, которую невольно проглотил Михаил, обожгла пищевод.

Сознание его внезапно прояснилось, зрение стало отчетливее. Он увидел несущийся ему навстречу склон оврага, увидел на самом его дне огромный валун. Машина катилась именно к этому валуну, еще несколько секунд – и она врежется в него, и тогда – все, конец…

Собрав остатки сил, Михаил бросил непослушное тело к дверце. К счастью, замок не был заблокирован, дверца распахнулась, и Михаил выкатился из машины. Он врезался лицом и плечом в склон, ободрал руку о корявый корень, ударился головой о толстый сук. В глазах у него потемнело, но он все же сумел откатиться в сторону, больше того – как раненое животное, инстинктивно ищущее убежища, заполз в колючие заросли можжевельника.

И тут ниже по склону раздался грохот – это его машина врезалась в валун. Зазвенели бьющиеся стекла, заскрежетал металл, на секунду наступила тишина, а потом грохнуло гораздо громче, чем в первый раз: взорвался бензобак.

Михаил приподнялся на локте, выглянул из своего укрытия и увидел охваченный огнем остов машины…

В ту же секунду последние силы оставили его, и он потерял сознание.

На краю оврага стоял бритоголовый человек в длинном черном плаще.

Он смотрел на пылающие обломки машины. Убедившись, что все кончено, он резко развернулся и зашагал обратно, к шлагбауму, туда, где оставил свою машину.

Чертова табакерка опять ускользнула от него. Такое впечатление, что она играет с ним в прятки!

Ну ничего, теперь он знает, где ее искать. Перед смертью фотограф раскололся. Ему не успели подарить табакерку – значит, она находится в фотоателье.

Робеспьер спустился с трибуны, опустив голову.

Его речь приняли хорошо, доброжелательно. Ему хлопали… но хлопали, как хлопают артисту на вторых ролях, хуже того – как ярмарочному фокуснику: сдержанно, покровительственно. Нет, ему нужен не такой успех… Мирабо, Варенн, Лафайет – вот кого толпа встречает бурными аплодисментами! В чем же причина их успеха? Да всего лишь в том, что у них есть имя, есть родословная, есть связи. Он же в глазах парижан был и остается жалким провинциалом. То есть даже сейчас, в годы Великой революции, нет равенства, нет справедливости!

Робеспьер сам удивился тому, с какой злостью он думает о более удачливых политиках.

Но разве он завидует выпадающим на их долю аплодисментам?

Нет, аплодисменты – это пустой звук, мишура, фальшивая монета! Если он завидует – то только месту, которое эти люди займут на страницах Истории. И даже больше этого – тому, что они смогут внести свой вклад в борьбу за Справедливость…

Робеспьер уже подходил к выходу из зала, когда его остановил худощавый человек средних лет в скромном сером сюртуке.

– Господин Робеспьер! – проговорил он вполголоса. – Не изволите ли…

– Не господин, а гражданин! – поправил его Максимилиан. – А впрочем, что вам угодно?

– Мне поручено пригласить вас на встречу с весьма влиятельными господами… простите, гражданами.

– Кто они такие и почему я должен идти на эту встречу?

– Разумеется, вы ничего не должны, но вам просили передать, что встреча с этими господами может самым благоприятным образом отразиться на вашей политической карьере.

Робеспьер задумался.

Конечно, это весьма странное приглашение, но отчего бы не принять его?

Только что он думал о том, что ему не хватает связей, влиятельных знакомств – и вот его приглашают на встречу некие влиятельные господа. Может быть, это перст судьбы? Может быть, это событие изменит его жизнь?

– Что ж, ведите меня! – решительно проговорил Робеспьер.

Незнакомец учтиво поклонился и вывел его из здания боковым коридором. На улице их ждал закрытый экипаж.

Робеспьер поднялся в него и сел на подушки. Человек в сером устроился на козлах, и экипаж тронулся.

В экипаже Робеспьер оказался не один. Напротив него сидел невысокий человек крепкого сложения в черной треугольной шляпе. Робеспьер поздоровался с ним, как того требуют приличия, но тот в ответ только что-то нечленораздельно пробурчал.

Экипаж мчался, ровно покачиваясь на рессорах. Окна его были закрыты плотными шторами из черного бархата. Робеспьер хотел выглянуть в окно, чтобы узнать, куда его везут, но шторы были так плотно закреплены, что не оставалось ни щелки.

– Куда мы едем? – спросил он у своего спутника.

Тот опять что-то промычал.

– В конце концов, месье, это невежливо! – рассердился Робеспьер. – Извольте ответить на мой вопрос!

Незнакомец вновь замычал и открыл рот. Во рту у него торчал багровый обрубок языка.

Робеспьер испуганно замолчал.

Наконец экипаж поехал медленнее и вскоре остановился. Дверца его открылась. Немой спутник Робеспьера ловко выкатился наружу, откинул лесенку, помог пассажиру спуститься.

Робеспьер огляделся.

Они находились в незнакомом месте, в одном из предместий Парижа. Перед ними была кованая решетка, за ней – заросший, неухоженный сад.

Немой ключом открыл калитку, вошел в сад и жестом предложил Робеспьеру следовать за ним.

Несколько минут они шли по извилистой дорожке среди кустов жимолости, наконец вышли на открытый участок, посреди которого возвышался дом, скорее даже небольшой замок. По краям фасада имелись две круглые башни, в центре – каменное крыльцо. На двери – массивная бронзовая ручка в виде головы дракона с кольцом в пасти.

Немой поднялся на крыльцо, постучал в дверь бронзовым кольцом.

Дверь тотчас открылась.

На пороге стоял человек в черном камзоле и позолоченной маске. В руке его был массивный посох из черного дерева.

– Благодарю тебя, Поль! – проговорил он, кивнув немому, и тот тотчас же удалился.

– Приветствую тебя, путник! – на этот раз человек в маске обратился к Робеспьеру. – В этом доме тебя ждет теплый прием!

Из-за маски голос его казался гулким и каким-то неживым.

– Вы хотели встретиться со мной? – осведомился Робеспьер, желая как можно скорее прекратить эти странные церемонии и перейти к делу. – Я приехал. Извольте…

Но человек в маске не дал ему договорить. Он поднес палец к губам, повернулся и пошел в глубь особняка.

За дверью был огромный холл, выложенный черно-белыми плитами, как шахматная доска. В глубине этого холла разинул свою пасть камин – столь огромный, что в него вполне свободно мог бы въехать экипаж, на котором сюда привезли Робеспьера. По обеим его сторонам возвышались изваяния неких чудовищ с телами людей и головами волков.

– Чей это дом? – спросил Робеспьер своего провожатого, но тот вновь прижал палец к губам.

Они поднялись по лестнице, прошли по сводчатому коридору и вошли в длинную полутемную комнату.

В этой комнате за длинным столом восседали одиннадцать человек в таких же, как у провожатого, позолоченных масках. В глубине комнаты жарко пылало пламя в камине – не таком большом, как в холле, но очень красивом.

Робеспьер наконец понял, куда его привели.

Это была одна из масонских лож, о которых ему много приходилось слышать. Говорили, что некоторые ложи обладают большим влиянием. Что ж, может быть, это именно то, что нужно, здесь он приобретет те связи, которых ему не хватало, чтобы выйти в первые ряды деятелей революции…

Когда дверь открылась, все лица, точнее, все маски повернулись к вошедшим. Провожатый Робеспьера остановился на пороге и трижды ударил в пол своим посохом.

– Кто это стучит? – спросил человек, восседавший во главе стола.

– Это брат Скорпион, привратник ложи! – отвечал спутник Робеспьера. – Я привел путника, нуждающегося в гостеприимстве, и прошу братьев открыть перед ним свои сердца! Этого путника привела в наш дом любовь к справедливости! Один из наших достойных братьев готов поручиться за него!

– Готов ли этот путник принять на себя тяжелый труд вольного каменщика? – осведомился председатель, повернувшись к Робеспьеру.

Тот замешкался, не зная, что сказать, но за него ответил провожатый:

– Путник устал в долгой дороге. Позвольте ему посидеть у огня и послушать разговоры братьев.

– Да будет так! – Председатель указал на кресло, стоявшее у камина.

Провожатый подвел Робеспьера к этому креслу.

Максимилиан опустился в него и почувствовал исходящее от камина благодатное тепло.

Все заняли свои места, и продолжился прерванный разговор.

Человек, сидевший по правую руку от председателя, заговорил:

– Все же мне кажется, что наиболее достойная фигура – это граф Мирабо…

– Согласен с вами, брат Стрелец! – поддержал его сосед. – Он, как никто, умеет увлечь толпу, а сейчас именно симпатии толпы играют решающую роль в судьбе страны!

Но тут слова попросил брат Скорпион – тот самый, кто привел сюда Робеспьера.

– Вы все знаете, братья, – начал он. – Все вы знаете, что в котле революции, как в ведьмином горшке, перемешаны самые разные, самые противоречивые компоненты. Здесь и мечты о милосердии, о любви и братстве, здесь и ненависть к ближнему, жажда крови и наживы. Приспособиться к этой адской смеси, научиться управлять ею почти невозможно. Но можно добавлять в этот котел щепотку то одной приправы, то другой, добиваясь определенного вкуса. Никому не дано знать, кто завтра станет избранником толпы – но можно играть на вкусах этой толпы, на ее пристрастиях.

– Что мы с вами и делаем, – вставил реплику председатель.

– Совершенно верно. – Оратор вежливо кивнул. – Так вот, мне кажется, что самым правильным будет поддержать этого человека. – И он плавным, красивым жестом указал на Робеспьера. – Особенно учитывая имя того, кто его рекомендовал…

– Кто же это? – несколько надменно осведомился брат Стрелец.

Все повернулись к Робеспьеру. Он же растерянно молчал, глядя на того, кто привел его в эту комнату.

Брат Скорпион привстал и сказал нечто неожиданное:

– Друг мой, не угостите ли брата Стрельца табаком?

Максимилиан поднялся, подошел к удивленному масону и проговорил:

– Не хотите ли угоститься? У меня и в самом деле неплохой табак!

– Это неподходящий момент… – начал было брат Стрелец, но вдруг замолчал и буквально вцепился в табакерку.

– Что там, брат Стрелец? – осведомился председатель.

Тот молча протянул председателю табакерку Робеспьера.

Председатель поднялся со своего места.

– Так вот кто рекомендует нам этого путника!

Табакерка пошла по рукам. Она обошла вокруг стола и вернулась к Робеспьеру. Председатель повернулся к нему и взволнованно проговорил:

– Ваш приход – честь для всех нас! Мы готовы предоставить вам место за нашим столом, но правила ложи требуют соблюдения некоторых формальностей. Так что, прежде чем занять подобающее вам место, вы должны принести обычную клятву.

– Да будет так! – ответил Робеспьер.

Председатель достал откуда-то старинный свиток, протянул его Робеспьеру. Тот медленно, торжественно прочел:

– «Клянусь, во имя Верховного Строителя всех миров, никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев масонства и хранить о том вечное молчание, обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталось ни следа, ни памяти изменника».

– Аминь! – произнес председатель.

– Добрый день! – сказала Вероника. – Что вы хотели?

Заказчица выглядела очень плохо – нос красный, губы все время облизывает, одета небрежно, на пальто пуговицы нет. Больная, что ли? Вероника постаралась отодвинуться как можно дальше. Еще вирус подхватишь!

– Девушка, мне вот… увеличить для портрета…

И протянула маленькую карточку. Все ясно, не больна она вовсе, а плачет. И портрет этот нужен ей вовсе не для красоты, а для того, чтобы поставить его на видном месте в комнате, увить траурной черной лентой и перед ним расположить рюмку водки и кусок хлеба. Будет он так стоять, и люди, пришедшие на поминки, будут смотреть на него и вспоминать покойного.

Иной причины и быть не может, кому придет в голову делать портрет с фотографии на документы?

Вероника взяла из рук заказчицы крошечный прямоугольник фотокарточки и положила его перед собой. Вгляделась – и оторопела.

У нее всегда была хорошая память на лица. И теперь она точно знала, что перед ней фотография того самого типа, который три дня назад толкнул ее на улице возле антикварного магазина. Того самого, кто ударил по голове мужчину в машине. И отобрал у него сумку. Ограбил его, в общем. Он, больше некому!

Вероника пристально посмотрела на снимок. Редкие волосы, залысины на лбу, маленькие тусклые глазки. Выражение – не такое злобное, как в момент их столкновения, скорее испуганное.

– Что с ним случилось? – невольно спросила она, едва не добавив, что третьего дня она видела его живым и здоровым.

Женщина не удивилась ее вопросу.

– Умер мой Витенька, – она не удержалась и всхлипнула, – братик мой дорогой…

В голосе ее звучала такая боль, что Вероника опустила глаза. Подумать только, такой мерзкий тип, а вот была же у него близкая душа, любила его эта женщина, видимо, искренне.

– Одни мы с ним были на свете, – женщина больше не сдерживалась, заплакала навзрыд, – мама умерла, когда ему всего пять лет было. А мне – пятнадцать…

Она замолчала. Вероника уже думала, что продолжения не будет, но женщина снова заговорила:

– Жили с отцом, он пил сильно. Так я Витю вырастила. Маленький он такой был, все время болел. Качаю его, бывало, качаю, он все сказки просил ему рассказывать – про лису, там, как она волка обманула, про трех медведей…

– Вы успокойтесь, – мягко сказала Вероника, – теперь уж что…

– И верно, – женщина закивала головой и вытерла слезы рукавом, – что уж теперь делать! Только оплакать да похоронить по-человечески. Говорила ведь я ему, сколько я ему твердила: «Витя, не доведет тебя такая жизнь до добра!»

– А он что? – невольно спросила Вероника.

– А он только отмахивался – брось ты, все так живут! Да как же все, говорю, люди работают, премии получают, хорошего-то работника всегда ценят… А Витька смолоду такой был – с людьми плохо уживался, поработает два месяца – и заявление об уходе подает. Все, говорит, там сволочи, начальство норовит его обмануть, деньги недоплатить, я, говорит, горбатиться на чужого дядю не желаю!

Женщина помолчала, глядя, как Вероника аккуратно заполняет бланк заказа.

– Так вот и жил… Женился было, только она и года с ним не выдержала – злой он очень бывал, когда выпьет… Может, и правда на работе к нему плохо относились – с двумя судимостями-то на хорошую работу кто возьмет?

Женщина сообразила, что ляпнула лишнее, и прикрыла рот рукой, но Вероника даже не подняла головы от своих бумажек, как будто не слышала ее слов.

– Так и перебивался, мне ничего не рассказывал. То последние деньги у меня выпросит, а то придет веселый, при деньгах – гуляем, говорит, Анька, все у нас будет путем! Витя, говорю, нечестные это деньги, не будет от них ничего хорошего! Так оно и вышло… погиб мой Витенька…

– Как – погиб?! – Вероника подняла голову от бумаг. – Вы же говорили – умер… Я так поняла, что сердечный приступ…

– А тебе не все равно? – чужим, грубым голосом спросила вдруг женщина.

– Мне? – Вероника пожала плечами. – Разумеется, все равно. Вы говорите – я слушаю. Это моя работа.

Что-что, а разговаривать с клиентами она умела. Попадаются ведь люди разные. Иной и расскандалится на пустом месте. Вероника всегда была с клиентами вежлива, но и постоять за себя могла.

– Извини, – женщина сникла, – это я от горя. Одна ведь теперь осталась я на свете, никого нету! Зарезали Витю, братика моего… Позавчера утром рано – звонок. Спрашивают: «Перегудов Виктор Анатольевич вам кем приходится?» – «Брат, – говорю, – родной, я сама – Перегудова Анна». Ну он мне и бухнул сразу – нашли, мол, тело вашего брата под мостом в безлюдном месте…

– Ограбили?! – снова невольно вырвалось у Вероники.

– Да нет, бумажник на месте. Я ему подарила на прошлый Новый год… Там денег, конечно, не было почти, но права водительские лежали, хоть и просроченные давно… По ним его и опознали… Вот так… Сколько с меня?

Женщина заплатила за срочность, увеличенная фотография нужна была ей завтра. Вероника аккуратно подколола все квитанции и еще раз посмотрела на крошечную фотографию. Она вспомнила, какой лютой ненавистью полыхнули эти глаза тогда, три дня тому назад, и как он прохрипел: «Убью!»

Вот так вот. Тебя самого убили. Что не удивительно. Что-то не поделили дружки-приятели, вот и получил этот Витя нож в сердце.

Что ж, он это заслужил. Сколько на его совести таких случаев, как тогда, третьего дня? Хорошо, что не так сильно он того мужчину стукнул, а мог бы… Впрочем, и до того типа из машины Веронике нет никакого дела, она уж и забыла…