На службе Богу и прогрессу

Опять не удалось выйти из статуса нехристей.

Прошло с полгода, в сентябре отправили на две недели в командировку в Армению. В выходной по своему обыкновению поехал на экскурсию – выбрал древнюю столицу Армении Эчмиадзин. Там мужской монастырь Эчмиадзин. Среди его святынь частицы Ноева ковчега, Креста Господня, тернового венца Спасителя, наконечник копья, которым был пронзён Иисус Христос легионером Лонгиным.

Экскурсия окончилась, в свободном режиме иду по монастырю, а навстречу иеромонах. На голову выше меня, да ещё клобук. Мощный человек. Обращаюсь к нему:

– Покреститься в вашем монастыре можно?

– Можно, – пробасил, – только крёстный нужен.

Я опешил – опять двадцать пять. В Ленинграде в Князь-Владимирском соборе спросил про крёстных, нужны мне или нет? Сказали: вы взрослый, не обязательно. Им главное – паспорт предъяви.

– Зачем, – спрашиваю армянского монаха, – мне крёстный? Я считал, только детям…

– Это у вас в России детям, у нас и взрослым.

– Да откуда его взять? Я из Сибири, никого не знаю.

Он показывает на людей:

– Вон сколько, попроси. Лишь бы крещёный был.

Вижу, муж с женой, она армянка, он русский. Лет по сорок. Подхожу –

выручайте. Они из Адлера. Мы долго потом переписывались, пока Неля с Борисом в Минск не переехали.

– Почему бы и нет, – сразу согласился Борис. – У меня армейский друг в Омске. Гена Вихров. Хороший парень.

Доложил монаху, что нашёл крёстного.

– Ты подожди здесь, – попросил, – минут через десять вернусь и покрещу. Как звать?

– Александр, – говорю.

– Хорошо.

Перед крещением спросил:

– Крестик есть?

Я носил его в нагрудном кармане. Жена как-то положила и наказала:

– Хоть и нехристь, а носи.

Достал из кармана, показал.

– Хорошо, – говорит.

Ни паспорта не спросил, ни фамилию.

При крещении крестик я держал в руках. Монах совершил таинство и сказал:

– Если на шее не можешь носить крестик, пусть в кармане будет.

Только в 1988 году надел я крест на шею.

В монастыре стояла деревянная бочка со святой водой, метра два высотой. Рядом с ней две подставки со ступеньками. Я на одну встал, монах – на другую. Набрал он из бочки пригоршню святой воды и щедро мне на голову вылил. Я в рубашке, лёгких брюках, погода тёплая, весь мокрый стою.

– Ничего! – улыбается.

Три раза окатил меня, миропомазал.

Так я крестился. Дома никому не сказал. Два года в тайне держал. Утром, обычно, поднимусь с постели, если один в комнате – перекрещусь. Сын в тот день заметил, к матери на кухню прибежал:

– Папа крестится.

Пришлось рассказать. Жена говорит:

– Ну и хорошо, пошли в храм. Тебе надо исповедоваться, причаститься.

Тогда уже послабления начались. Тысячелетие крещения Руси отметили на государственном уровне. В Крестовоздвиженский собор пришли, я на исповедь к отцу Петру… Сейчас он на покое, старше меня на пять лет. Теперь я его причащаю, соборую. Круг замкнулся – он меня впервые причастил, а теперь я его.

Рассказал на исповеди о своём крещении в Эчмиадзине. Он прервал:

– Подожди.

Сам к владыке. Хорошо, архиепископ Феодосий (тогда ещё митрополитом не был) в Крестовоздвиженском соборе (тогда кафедральном) находился.

Отец Пётр доложил, мужчина крестился в Апостольской Армянской церкви, в Омске побоялся, а на первое причастие пришёл в православный храм. Что делать с таким христианином?

Владыка Феодосий разрешил:

– Причащай! Сам знаешь, в России открыто трудно было исповедовать Бога.

Позже я сам владыке звонил по такому же поводу. В Петровке служил, там обосновалась диаспора армян. Ко мне армянин с армянкой, супруги, подходят, можно у вас исповедоваться, причащаться? Митрополит Феодосий разрешил:

– Раз здесь живут – причащай!

Один раз всенощную служил в Петровке, наших ни одного не было, зато два армянина и две армянки всю службу от начала и до конца простояли.

Духовное училище

Рассказ матушки

В одиннадцать лет сына Славика сбил мотоциклист. Славик улицу переходил, вдруг вылетел мотоциклист, Славик упал на чугунную решётку ливнестока. Его увезли в больницу. А мы ничего не знаем. Всю ночь плакала, просила Бога. Наутро поехали искать… Нянечка потом скажет, он единственный ребёнок, кто попросил сообщить родителям. Мы уехали искать, она пришла к нам, дочери сказала. Телефона дома не было, о сотовых тогда представления не имели.

В больнице врач говорит:

– Мы его перевели в палату, но он в тяжёлом состоянии. Езжайте домой, берите тапочки, халат, надо быть постоянно рядом с ним.

Я домой приехала, взяла крещенскую воду, просфору, вернулась в больницу. Славику систему за системой ставят. Голова, страшно смотреть, разбита, перелом теменной кости, гематом много. Первым делом, как пришла, намочила крещенской водой платочек и ему на голову. Славик открыл глаза:

– Как хорошо.

Только платочек начинает высыхать, снова мочу и так постоянно.

Правая нога тоже страх Божий – опухла, как колода стала, кожа натянута, блестит, как глянцевая. Я намочила в крещенской воде тряпицу, ногу обернула. Доктор на третий день говорит:

– Хорошо ты, Славик, восстанавливаешься, не ожидал, что так пойдёт! Честное слово, не ожидал.

Конечно, думаю, с Божьей-то помощью.

Молилась, не переставая.

– Надо тебя на рентген свозить, снимок ноги сделать, – сказал врач. – Ну-ка покажи, как она у тебя?

Посмотрел, а нога в норме. Опухоль спала, как и не было. Суставы работают.

– Удивительно, – покачал головой.

После десятого класса Славик не захотел идти в одиннадцатый. А куда податься, не знает. Вдруг решил – пойду учиться на зубное протезирование.

Поехал в училище, там говорят: бесполезно, тут только по великому блату.

Пыталась его убедить:

– Мало ли что говорят, ты поступай. Учишься хорошо, не сдашь, ну и что.

– Нет, не хочу туда. Не понравилось мне там.

И вдруг приходит домой возбуждённый, в руках газета… Славик газеты практически не читал. Книжки любил. Особенно о путешественниках, приключенческие. Как тот номер «Молодого сибиряка» ему в руки попал? Мы не выписывали. В газете на весь разворот рассказ об Омском духовном училище, которое объявляет первым набор. Это был 1991 год. Газету нам показывает и говорит:

– Мама, папа, всё – иду в духовное училище.

Для меня его решение было неожиданным. До школы брала его в церковь, причащала несколько раз. В школе, конечно, нет, но в старших классах мог зайти в церковь. Поедет к бабушке на Тарскую и зайдёт. Бывало, бабушка скажет:

– Славик, проводи меня в церковь, записочки подадим, свечки поставим.

Он идёт.

Обрадовалась, как узнала, что внук в духовном училище:

– Как хорошо, в нашем роду священник будет…

И ещё сказала:

– Вот видишь, мы с мужем венчанные, родители Александра венчанные, потому и Славик потянулся к церкви. Вам бы тоже надо с Александром повенчаться…

– Слава Богу, – говорю, – Александр покрестился…

О венчании я, конечно, подумывала, но что матушкой стану – в мыслях не мечтала…

Рукоположение

Рассказ батюшки

Я работал рядом с духовным училищем, минут десять ходьбы. Как-то пришёл к концу занятий за Славиком, мы куда-то собрались с ним. Зашёл в училище из чистого любопытства. Старое двухэтажное дореволюционное здание, более чем скромных размеров. Стою в коридоре, владыка выходит и сразу ко мне:

– Вы к кому пришли?

Объяснил. Он пригласил:

– Приходите на занятия, полезно послушать. В церковь ходите?

– От случая к случаю, – покаялся.

– Смело приходите, будут спрашивать, говорите, владыка благословил.

Мне и сама идея понравилась, и то, что архиепископ вот так запросто «приходите-приходите».

Славика спрашиваю:

– Что и вправду можно человеку со стороны присутствовать на занятиях.

– Если владыка Феодосий сказал – закон.

Я несколько раз ходил с сыном на лекции владыки, он литургику читал, гомилетику, причём и мне вопросы задавал, будто я не вольнослушатель. Если я не знал, что сказать, владыка рекомендовал книги читать.

– У сына бери, – скажет, – и читай…

Славик, проучившись с полгода, стал иподиаконом у владыки. Сердце моё радовалось, когда сын в стихаре с рапидой или свечой стоял рядом с владыкой… Тогда молодёжь, подсаженная на сребролюбие, рвалась в юристы, экономисты, торговцы, а он пошёл по духовной стезе…

Как-то пришёл я на литургию в Крестовоздвиженском собор. Служба ещё не началась, народу немного, вдруг движение: владыка по храму идёт. Все к нему за благословением ринулись, я тоже, он мне говорит:

– Заходи в алтарь.

И ушёл.

А я оробел, не знаю, куда идти. И спросить не решился.

Сын вечером возвращается домой:

– Папа, ты почему в алтарь не зашёл, владыка ведь звал тебя. Спрашивает: почему отец не зашёл? А я откуда знаю.

– А куда это в алтарь?

– В северную дверь вошёл бы и всё.

Семь лет прошло, 1999 год, на Крещение поехал я в Никольский собор за святой водой. С пятилитровым баллоном. Набрал, стою у алтаря, смотрю, владыка, и он меня увидел, пригласил:

– Заходи в алтарь.

Зашёл, он спрашивает:

– Как зовут?

– Александр.

Владыка обращается к присутствующим – иподиаконы были, отец Игорь, настоятель, ещё кто-то – владыка говорит:

– Вот будущий отец Александр.

Ничего себе, думаю, но молчу, жду, что дальше будет.

– Сколько тебе лет? – спрашивает.

– Шестьдесят первый.

– Работаешь где?

Сказал, там-то и там-то.

– Ну что ж, – говорит, – ты во славу технического прогресса трудился, пора во славу Божью послужить. Борода есть, вид благообразный, можно сказать – готовый священник.

Тон такой, будто мы уже раньше этот вопрос оговаривали, и я дал предварительное согласие. Потом я сам себе удивлялся, не возразил, не попросил времени подумать, дома посоветоваться. Надо так надо, митрополиту виднее.

О прозорливости владыки можно не один пример привести. Сам он шутил по этому поводу: «Какой я прозорливый? Прожорливый – да». Тем не менее. Жена рассказывала, работала она с Галиной Георгиевной. Была та бухгалтером и серьёзной дамой. Немного знал её, лишнего слова не проронит, лишний раз не улыбнётся, сразу видно – женщина цену себе знает. Как-то Галина Георгиевна приходит к жене и говорит:

– Знаете, вчера в храме так было стыдно за себя, так стыдно! Едва сквозь землю не провалилась!

За неделю до этого приехала в собор за святой водой. Пошла к чану с баночкой, её священник скорым шагом опережает и – о, ужас! – обе руки в чан запускает… Пригоршню воды зачерпнул и щедро себе на голову, лицо вылил…

По поводу действий батюшки думаю так, он исповедь проводил. Когда исповедуешь, вражья сила может так на тебя ополчиться… Бесам не по нраву, подопечный каяться пришёл, а ты ему по Божьей милости грехи отпускаешь. Они старались-старались, а получается зря. Вот и начинают на священнике зло сгонять. Святая вода – первая помощь в таком случае, вражье отродье терпеть не может её попаляющую силу. Потому батюшка и набрал пригоршню святой воды, омыть лицо, чтобы в себя прийти…

Галина Георгиевна аж задохнулась от такого кощунства и форменного святотатства! Иерей в святой воде руки полощет! Дальше, что называется, некуда…

Развернулась и возмущённо ушла из храма с пустой баночкой. Побрезговала.

Минует неделя, снова с баночкой в храм поехала, у неё в привычку вошло святой водой таблетки запивать. Направилась к чану и видит – свят-свят-свят! – владыка с другой стороны к нему шагает.

– Думаю, – рассказывала Галина Георгиевна, – неужели и митрополит Феодосий в чан руками полезет, а он резко поворачивается, делает шаг в мою сторону и говорит твёрдым голосом: «Молись и не осуждай!» Развернулся и пошёл в алтарь. Рядом со мной женщины стояли. Давай спрашивать громким шёпотом: за что вас так владыка отчитал? Ведь слова не проронили. Не стала им, само собой, объяснять: есть за что.

Наверное, владыка чувствовал – иерей из меня должен получиться. Несколько раз мне пророчествовал. Служил я одно время по будням в Казачьем соборе. Трапезничать ходили в епархиальный дом на Пушкина. Сели за стол, владыка, понятное дело, во главе, и приглашает меня к себе:

– Отец Александр, иди сюда.

Рядом с собой посадил. Прошло минут пять, вдруг говорит:

– Вот как так – в пост кормить борщом с курицей! Представляете, постный день и борщ с курицей!

Весело сказал. С укором, но весело. Дескать, как малые дети, будто не знают, что в пост не полезно борщом с курицей потчевать.

К чему сказано – непонятно. Словно ты зашёл в комнату и застал окончание разговора, начало которого осталось за кадром, посему понять суть услышанного не можешь. Какой пост имел в виду? Кто и кого будет кормить скоромным борщом? Или уже кормил? Ни я, никто другой из присутствующих не поняли. После трапезы отцы меня спрашивают, о каком борще речь вёл владыка? Не знаю, говорю.

Недели через полторы после того разговора ко мне жена с дочерью в Петровку приехали. Совмещал, в будние дни служил в Казачьем, по воскресным дням и праздникам – в Петровке. А как раз шёл крестный ход из Владивостока в Москву. Они прибыли в Омск. И разделились на две группы, одна на север области отправилась, вторая мимо Петровки в Серебряное. Владыка позвонил за день: жди группу паломников.

– Завтра, – говорю матушке, – паломников принимать будем, надо чем-то накормить.

Жена забеспокоилась: что приготовить? И сварила борщ с курицей. Шёл Петровский пост, а на неё затмение нашло. Дочь подключилась:

– Надо хорошо накормить паломников, вон из какой дали следуют!

Ну и сварили борщ. Утром я встретил паломников на трассе. Подъехали к нашему храму, литургию я не служил, только молебен, они торопились в Серебряное. Там тоже храм в честь Петра и Павла. Пригласил гостей на трапезу. Их человек двадцать было. Только двое борщ ели, водитель да ещё кто-то, остальные отказались. Такой пассаж. Я и не подумал, что она может учудить с курицей борщ. Хорошо, дочь большую кастрюлю компота сварила. Весь компот выпили с хлебом.

Проводили, и я вспомнил слова владыки. Получается, наперёд видел, что сотворим.

Я несколько опередил хронологию событий. После разговора с владыкой в алтаре не прошло и трёх месяцев, рукоположил меня в диаконы. Случилось это на Благовещение, седьмого апреля, в Казачьем соборе.

Памятное событие ознаменовалось маленьким чудом.

Очки мне выписали в 1968 году. В техникуме дипломный делал, руководитель что-то начал объяснять, мелом на доске написал:

– Понял?

– Не, – говорю, – не вижу, сейчас ближе подойду.

– Да тебе, дружок, очки нужны. Срочно выписывай, чтобы не было на защите «тут вижу, тут не вижу».

Выписал я очки, минус полторы диоптрии, но постоянно не носил, стеснялся, только по надобности надевал.

В армию очки не взял, посчитал, что за солдат в очках? На стрельбы повели, карабин дали, а я мишень толком не вижу. Заставили очки носить. Служил в Калининградской области, Багратионовский район, на границе с Польшей.

Рукоположил меня владыка в диаконы и уже на следующий день назначил с протоиереем Димитрием служить литургию. Первая служба, волнуюсь, вдруг отец Димитрий обеспокоенно посмотрел мне в лицо:

– Что с тобой, отец Александр?

– В смысле?

– Да у тебя глаза красные. Что случилось?

– Ничего!

– Такая краснота, когда человек зайчиков от сварки наловит! Хочешь сказать, ни рези, ни болей не чувствуешь?

– Нет!

– Странно…

Подошло время мне Апостол читать, открываю его и вижу текст, будто у меня очки на носу.

С тех пор забыл про них. Краснота два дня держалась, потом сама собой, без всяких капель прошла. Зрение восстановилось. По сей день ни дальнозоркости, ни близорукости.

Владыка, если решал сделать кого-то иереем, не любил тянуть время после рукоположения в диаконы, меня через два месяца в иереи произвёл –

в День Святаго Духа. Произошло это 31 мая в Ачаирском монастыре в храме Димитрия Солунского.

Техническому прогрессу я служил сорок один год, Богу столько не получится, но тоже немаленький стаж – двадцатый год пошёл… Скажи мне кто в 1999-м, что столько получится, – не поверил бы… Максимум, рассчитывал, лет десять в церкви послужить… Да слава Богу…

Поклонный крест

Рассказ батюшки

В 1991 году летом поехал в командировку в Москву. Поселился недалеко от Елоховского Богоявленского собора, тогда кафедрального, храм Христа Спасителя ещё и не думали восстанавливать. Пришёл в Елоховский, а там поют «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…» Что за Пасха посреди лета? Мне говорят: мощи Серафима Саровского в храме. Их в Дивеево из Санкт-Петербурга везут. В то время я уже начал с некоторой регулярностью причащаться. Делал это в командировках, в Омске неловкость ощущал. В чужом городе чувствовал себя свободно. В тот раз в Елоховский пришёл, исповедался, литургию отстоял, пропели «Отче наш». Народу полный храм. Вдруг в очереди среди причастников движение. Что такое? Ах ты, Боже мой, патриарх Алексий II вышел с Чашей. Почему народ и заволновался. Сам Патриарх всея Руси. Было несколько священников с Чашами. Я к патриарху встал.

Из храма вышел, счастливый – причастился, и у самого патриарха. Недолго музыка играла, вдруг мысль пронзила – я же в районе двенадцати ночи кефир пил. Значит, причащение неправильное. Человек технического склада, в крови – во всём надо следовать строго по инструкции, решил для себя: ничего не причастился по большому счёту… Расстроился, как же, балда такая, мог опростоволоситься? Как из головы-то вылетело? Машинально стакан кефира выпил. Знал – никаких чаёв, кофе, ни крошечки хлеба… Мысли не возникло, по привычке кефир выпил и забыл…

Это было в субботу. Посокрушался и нашёл выход – ещё раз причаститься. Исправить ошибку действием. Отстоял всенощную в субботу, после неё вычитал, как полагается, каноны, кефир уже не пил, утром снова на исповедь. Покаялся батюшке: я такой-сякой и бестолковый, мне на причастие идти, я кефир выпил, а вспомнил об этом причастившись. Батюшка добрый, благостный:

– Ты в командировке, что уж тут. Не расстраивайся. Иди, причащайся.

И снова патриарх с Чашей вышел. Во второй раз у него причастился. Теперь без ошибок.

В 1993 году Алексий II в Омск приезжал. На Ильинской горке освятил камень на месте будущей Свято-Ильинской церкви. Произошло это 13 сентября. И совпало с днём моего рождения, юбилеем – мне как раз 55 лет исполнилось.

В год моего рукоположения, в августе 1999-го, был поставлен поклонный крест на месте разрушенного Успенского собора. А вскоре владыка дал мне послушание каждую пятницу в восемь утра читать акафист Честному Животворящему Кресту Господню, а в посты – канон. Дождь, холод, жара, снег – не имеет значения. Один раз в минус 36 градусов служил.

В морозы руки над свечами погреешь и ничего…

Владыка потом с нарочитой серьёзностью говорил:

– Это отец Александр вымолил Успенский собор…

Теперь вымаливаю Свято-Ильинскую церковь у того же креста. Дело в том, что в 2007-м, когда уже вовсю строился Свято-Успенский собор, поклонный крест от него перенесли на Ильинскую горку. Там уже была часовенка, рядом с ней поставили. Я «переместился» вместе с крестом.

И по сей день служу перед ним каждую пятницу. А рядом камень, который освятил патриарх в день моего рождения.

Не могу не сказать ещё об одном пророчестве владыки Феодосия. Вскоре после рукоположения говорит:

– Отец Александр, думаю так, будешь ты служить в деревенском храме Петра и Павла.

Сказал без конкретики. Я поначалу думал, пройдёт время и назовёт точный адрес. Время идёт, ничего не говорит. Спрашивать не будешь. Он к разговору вернулся через месяц, отправил в Петровку. Местные жители возжаждали иметь свой храм. Под храм выделили им детский садик, они написали прошение митрополиту (семнадцать человек подписало) выделить деревне священника. И я оказался в Петровке. Первый раз приехал в самом конце Петровского поста. Собралось на встречу со мной человек двадцать. Зашла речь, в честь кого храм будем освящать, кто-то предложил –

раз Петровка, значит, в честь Петра и Павла. Говорю, можно, и в честь апостола Петра, у католиков в Риме такой храм, а у нас в Петровке. Если строго подходить, не Петропавловка, а Петровка. Большинство проголосовало за Петра и Павла. Вышло, как и говорил владыка.

Поначалу на службы приходило шесть-семь человек. Потом из Калиновки стали приезжать. На клиросе было три женщины. Ничего до этого не умели, но, слава Богу, быстро освоились. Одна старушка петь не могла, а читала так хорошо, голос звонкий, дикция отличная. Семь классов всё её образование, дояркой с шестнадцати лет до пенсии, а читала, будто всю жизнь с эстрады не сходила… Псалмы читала, каноны. Ещё одна женщина пела хорошо, а третья ей подпевала. Втроём держали клирос. Позанимался немного с ними, и пошло…

В последние годы на клирос молодые женщины подтянулись, бабушки, наоборот, – запросились на покой: мы своё, батюшка, отстояли, смена есть, ну и с Богом, чё мы будем под ногами путаться… Я и сам написал прошение владыке… Не хотела отпускать Петровка… Да никуда не денешься – возраст у меня не юношеский. Батюшка Евгений дом в Петровке купил. Он в Омск ездит в храм служить, я из Омска – в Петровку… Говорю, принимай эстафету… Владыка удовлетворил моё прошение…

Из Петровки, бывает, приезжают ко мне на исповедь. А то звонят, благословения просят на то или иное дело. Так что – мне есть чем отчитаться перед Богом, пусть небольшой, да стабильный приход сформировался в деревне, этакий островок православия образовался.

Обновление икон

Рассказ батюшки

В Петровке в храм приходил раб Божий Николай из Калиновки.

В каждый пост исповедовался, причащался. Сорок пять лет, четверо детей. Любимая тема – костерить власть предержащих.

– Ну, что ты постоянно ропщешь? – пытался всякий раз остудить его, когда Николай начинал седлать любимого коня. – Бес тебя подзуживает, ты ему на потеху вспыхиваешь порохом.

– А что если слуги народа народ ни во что не ставят! На выборах покрасуются, наврут-наврут сорок бочек арестантов, и век бы им снова нас в глаза не видеть. Ничего в голове, кроме доллара! На Пасху со свечкой в соборе перед телекамерой постоит, а страха Божьего ни на грош копейку!

Потом Николай исчез. Что произошло, не знаю. С год не появлялся, вдруг приносит две иконы на сжигание. Собственно, сразу не разобрать, иконы или нет. Одна – чёрная жестянка семь на десять сантиметров, края со всех сторон под девяносто градусов аккуратно загнуты. Вторая – старая-старая тёмно-коричневая картонка. Смотрели с ним, смотрели – ни на одной, ни на другой совершенно ничего не видать. Иконы от бабушки достались в таком виде.

– Бабушка тряслась над ними – не выкидывайте, Бог накажет!

– Правильно тряслась.

– А с жестянкой как поступите? – спросил Николай.

– В костёр положу, благодать с огнём уйдёт. Потом можно со спокойной душой в утиль.

На проповеди не один раз призывал: ни в коем случае не выбрасывать иконы, какие бы ни были, – деревянные, картонные, металлические. Время от времени приносили на сжигание. На чердаке попадётся или в старой кладовке.

Во дворе за храмом отвёл я специальное место, кирпичами огородил, сжигал там записки церковные, бутылочки из-под освящённого масла, старые церковные календари, иконы…

В ту субботу разложил костёр. Иконы, что Николай принёс, в храме на подоконнике лежали. Пошёл за ними, руки протягиваю взять, а мне голос в голове «не надо». Не мой голос. Я руки опустил в недоумении, отошёл на середину храма, походил, походил. «Господи, – говорю, – я не знаю, что это». Встал лицом к алтарю, прочитал «Отче наш». Второй раз подхожу к иконам, второй раз руки поднимаю, снова «не надо». Да твёрдо так. Не надо, так не надо.

Вернулся к костру, сжёг, что было приготовлено, сам думаю-гадаю, а что делать с иконами Николая? Жестянку занёс в алтарь и поставил у иконы Петра и Павла. Что вы думаете – понемногу стала проявляться. Была единственная микроскопическая светлая точка. От неё дальше пошло. Сам металл чёрный и как тиснёный. Тиснение начало заполняться красками, становиться гладким. Лик Спасителя проявился, одеяние, ангел в левом верхнем углу, лучи от него к центру, дерево, камешки под ним. И чёткая надпись «Моление о Чаше».

Близкая по композиции икона «Моление о Чаше», написанная на картоне, у меня года за два до этого проявилась. Женщину немощную причащал на дому, соборовал. Сама из Омска, из Старого Кировска, когда совсем занемогла, сын забрал в Петровку. Зинаидой звали. Она мне отдала икону:

– Возьмите, батюшка, это ещё мамина. Для сына ценности не представляет, выбросит, как я умру.

Икона не совсем тёмная была, чуть-чуть что-то проглядывало. Её сразу в алтарь поставил. Сначала появился свет от ангела, солнечный закат. Затем сам ангел возник, за ним – Спаситель.