Полная версия
Ближняя Ведьма
– Теперь, – тихонько говорит Тайлер, – мы заставим колдуний отдать нам чужака.
При слове колдуний он морщит нос.
– Если, конечно, он еще в деревне, – замечаю я, когда мы подходим к дому. – И если, конечно, он у сестер, и если Дреска не заколдует тебя за то, что корчишь рожи. Многовато если, Тайлер.
Он дергает плечом.
– Может, нам повезет.
– Вам нужно гораздо больше, чем просто везение.
Он склоняет голову на плечо, и светлые волосы падают на глаза.
– Тогда, может, поцелуемся, – и он наклоняется ко мне с вечной улыбкой, – чтобы все получилось?
Я улыбаюсь ему в ответ и привстаю на цыпочки. А потом делаю шаг назад и закрываю дверь у Тайлера перед носом.
Мне кажется даже, что я слышу, как он целует дверь с другой стороны.
– Спокойной ночи, жестокая девчонка! – кричит он за дверью.
– Спокойной ночи, глупый мальчишка! – кричу я в ответ, не отходя от двери, пока его шаги не стихают окончательно.
Глава 7
Рен в ночной рубашонке носится коридору, затеяв игру с деревянными половицами. Ее босые ноги шлепают по полу легко, как капли дождя по камням. Рен знает тысячу игр, чтобы занять себя до того, когда будет пора есть или спать. До того времени, когда кто-нибудь обратит на нее внимание. У одних игр есть слова и правила, у других нет. Топ, топ, топ по деревянному полу.
В нашем доме у каждой половицы свой голос, и Рен извлекает что-то вроде музыки, прыгая на разные доски. Она даже научилась выстукивать Ведьмину считалку, хотя получается немного неуклюже. Когда я вхожу, она как раз выстукивает последние строчки. Я оказываюсь у нее на пути, но Рен только смеется и в два прыжка огибает меня, не сбившись и не пропустив ни одной ноты.
В спальне я ставлю папину книгу на место рядом с тремя свечами. За окном тьма – тяжелая, усталая, густая.
В голове крутятся слова Тайлера: «Все оставляют следы».
Взяв из ящика голубой фартук, я надеваю его, обвязываю тесемки вокруг пояса и иду на кухню. За столом сидит Отто с желтыми повязками на обеих руках и тихо разговаривает с мамой. Обычно взрослые так понижают голос, когда не хотят, чтобы дети услышали, но получается довольно громко, так что любое детское ухо без труда разберет. Мать смахивает со стола крошки и муку, молча кивает. Я успеваю уловить слово «сестры», но тут Отто замечает меня и резко меняет тему и тон.
– Ну что, наговорились с Тайлером? – спрашивает он чересчур заинтересованно.
– Да, – отвечаю я.
– Ну, Лекси, как день прошел? – я чувствую на себе его взгляд, а в голосе определенно слышится вызов. Я сглатываю и готовлюсь соврать, как вдруг…
– Она разносила со мной хлеб, – с отсутствующим видом бросает моя мать, – Ребенок пропал, но людям все равно нужно что-то есть.
Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не показать, как потрясла меня мамина ложь. Перед глазами проносится, как они с Рен вдвоем бредут к дому с пустой корзиной, вспоминается неожиданная твердость в ее глазах, когда она сказала, что пытается мне помочь.
Кивнув, я отрезаю себе горбушку и сажусь к столу, на котором лежит сыр. Дядя хмыкает, но не произносит ни слова. Мама заворачивает в тряпицу несколько оставшихся буханок хлеба и снимает передник. Она всегда снимает его только в самом конце дня, когда со стряпней покончено.
– А вы, дядя? – интересуюсь я. – Нашли какие-то следы Эдгара?
Дядины брови завязываются узлом на переносице, он шумно отхлебывает кофе.
– Сегодня не нашли, нет, – говорит он в кружку. – Завтра снова пойдем.
– Может, завтра и я смогу помочь?
Отто колеблется.
– Посмотрим, – отвечает он наконец.
Это почти наверняка означает отказ, но он слишком устал, чтобы спорить. Он с усилием встает, так что стул с грохотом отъезжает назад.
– Я иду в первом дозоре.
– Дозор?
– Мы подняли всех мужчин деревни, так, на всякий случай. – Он хлопает ладонью по желтым повязкам. – Метка для моих людей. Чтобы не попасть в своего. Я отдал всем приказ стрелять на месте.
Отлично.
Дядя прощается и уходит. Я устраиваюсь в освободившемся кресле, пытаясь вспомнить, найдется ли у меня хоть что-нибудь желтое.
Из коридора доносится шум: это Рен все еще продолжает играть. Мама смотрит мне в глаза, но ничего не говорит, а мне интересно, догадалась ли она, что я собираюсь сделать. Зевнув, она целует меня – губы едва касаются моего лба – и отправляется укладывать Рен. Топот в прихожей затихает: сестренку уводят спать.
Сидя на кухне и дожидаясь, пока остынут камни очага, я размышляю о том, что мать целыми днями до изнеможения печет хлеб и к ночи валится с ног от усталости – чтобы не лежать в кровати без сна и не вспоминать. Бывало, папа садился рядом с ней и до зари рассказывал свои истории, потому что знал: она любит звук его голоса, окутывающего ее, как сон.
Я сижу, пока темный дом не затихает, пока тишина не становится такой тяжелой, как будто весь мир затаил дыхание. Только тогда я поднимаюсь и тихо иду в свою комнату.
На полке уже ровно горят свечи, отбрасывая пляшущие тени на потолок. Я сажусь на застеленную постель, дожидаюсь, пока Рен не начнет дышать ровно и глубоко.
В гнезде из одеяла она кажется совсем крохотной. У меня ком в горле при мысли об Эдгаре. Я представляю, как он неловко вылезает из окна и скрывается на вересковой пустоши. Вздрогнув, я сжимаю кулаки. И вот тут вдруг вспоминаю. Ладонь у меня до сих пор слабо пахнет мокрыми камнями, травами и землей после того, как Дреска вложила в нее амулет и сомкнула на нем мои пальцы. Как я могла забыть? Я роюсь в карманах и с облегчением выдыхаю, нащупав мешочек. Вынимаю его и взвешиваю на руке. Странное ощущение: он разом и тяжелый, и невесомо легкий. Горстка травы, грязи и камушков. Что за сила заключена в нем? Я подавляю зевок и привязываю амулет сестренке на запястье. Она ерзает под моими руками, открывает сонные глаза.
– Что это? – бормочет Рен, увидев мешочек.
– Это подарок тебе от сестриц, – отвечаю я.
– А что он делает? – интересуется Рен, садясь на кровати. Она обнюхивает мешочек. – Чувствуешь, пахнет вереском, – и она тычет его мне в нос. – И грязью. Там внутри не должно быть грязи.
– Это просто оберег. – Я касаюсь его кончиками пальцев. – Прости, что разбудила. Я забыла и не отдала его тебе раньше. А теперь, – я приподнимаю одеяло, – ложись-ка и засыпай снова.
Кивнув, Рен тут же падает на подушку. Подоткнув со всех сторон ее одеяло, я смотрю, как она устраивает из него уютный шар.
Сидя на краю кровати, я дожидаюсь, пока Рен не начнет сопеть глубоко и равномерно. Скоро сон окутывает ее, пальцы сжимают оберег.
А мне пора за работу.
Я перебираю вещи в ящиках и нахожу, наконец, светло-желтый шарф – его подарила мне Елена года два назад. Я целую его, мысленно благодарю подругу, которая так любит вязать, и обвязываю шарфом руку.
Потом я беру нож отца и свою зеленую накидку, плавно открываю окно, замирая на месте от его скрипа. Рен спит, не шелохнется. Выбравшись, я спрыгиваю на землю, закрываю створку и ставни.
В доме Отто горит свет, а сам он, видимо, решил не ходить в дозор, потому что через окно я вижу его фигуру, склонившуюся над столом. Рядом сидит Бо, прядь волос у него свесилась на лоб. Вид у обоих мрачный, оба пьют из кружек, а в промежутках между глотками перебрасываются скупыми словами. У дяди Отто такой голосина, что ему не преграда ни дерево, ни стекло, ни камень, и я подкрадываюсь поближе, чтобы послушать.
– Как будто улетел, прямо из кроватки, был – и нет, – Отто взмахивает рукой, – испарился.
Но ведь так не может быть. Я убеждена, следы наверняка есть, пусть и едва заметные. Знает ли Отто, где и что искать? Взрослые мужчины частенько ведут себя, как маленькие мальчики, неужели и рассуждают они, как несмышленые дети?
– Странно, странно, – вторит Бо. – И что ты об этом думаешь?
– Думаю, что лучше бы нам найти мальчишку, да поскорее.
– Как мы заставим его появиться из ниоткуда? – Бо пожимает плечами.
– Я должен, – Отто надолго припадает к кружке. – Такая у меня работа.
Они надолго погружаются в молчание, глядя каждый в свою кружку, и я отхожу. Набросив на плечи темно-зеленую накидку, я предоставляю мужчинам пить дальше, а сама поворачиваю к деревне. Дом Эдгара на западе, рядом еще с тремя-четырьмя, между этой группой домов и другими – разделяющая их тонкая каемка поля. Если можно найти хоть какой-то ключ к разгадке, хоть какую-то зацепку, позволяющую понять, кто забрал Эдгара, куда и как, я эту зацепку найду.
Я шагаю, и ветер ласково подталкивает меня в спину.
В лунном свете пустошь кажется призрачной. Над травой плавают тонкие пряди тумана, на холмы медленными волнами набегает ветер. Я вижу по другую сторону поля первую группу домов и размышляю о том, удосужился ли вообще дядин отряд поискать следы маленького мальчика. Они не так глубоки, как следы оленьих копыт. Но должно же было остаться что-то, какой-то след жизни, движения. Земля под окном обязательно должна быть примята и дать указания на то, в какую сторону ушел Эдгар. Все оставляет следы.
На самом деле это меня и тревожит. Все оставляет следы, а тем более компания дюжих мужиков, что топтались вокруг дома, уничтожая все своими сапожищами. Сомневаюсь, что я смогу найти что-то в темноте, без дневного света, но тащить сюда с собой лампу или свечу слишком рискованно, особенно учитывая, что где-то бродит ночной дозор. Лучше мне не попадаться на глаза людям Отто. Даже если не подстрелят, моему частному расследованию придет конец, и я, скорее всего, надолго окажусь под домашним арестом. Ради моего же блага, для моей же безопасности, – презрительно усмехаюсь я. Что-то не очень дом помог защитить Эдгара, взятого спящим прямо из кровати.
Нет, сегодня ночью темнота будет моей союзницей. Мой отец любил повторять, что ночь может поделиться своими секретами не хуже, чем день, – и мне очень хочется, чтобы это оказалось правдой.
Я пробираюсь по тропе, извилистой, как вена, бегущая к сердцу деревни, и стараюсь не поскользнуться и не споткнуться о камень.
Над головой пролетает ворона, как клякса на ночном небе. Дома все ближе, они разделены палисадниками. Теперь я иду медленнее, широким шагом, прилагая все старания, чтобы шуметь не громче ветра вокруг меня. Слышится чей-то кашель, и через мгновение от одного из домов отделяется человек, тень в тусклом свете из окна. Я замираю посреди тропки, прижимаю полы накидки, чтобы не развевались по ветру. Человек останавливается у дома, закуривает трубку, на сгибе локтя у него ружье, на рукаве желтая повязка. Я вспоминаю дядины слова. Стрелять на месте. Мне становится не по себе. Из дома окликает другой голос, и мужчина оглядывается. В этот момент я сбегаю с тропинки, в темноту между двумя домами. Прижимаюсь спиной к стене, вплотную к поленнице. Отсюда мне хорошо виден четвертый дом, самый дальний, самый западный. Дом Эдгара.
В нем тоже горит свет, но в глубине, так что окна совсем тусклые. Я подхожу и опускаюсь на колени поочередно перед каждым, пробегаю по земле пальцами и глазами, ищу вмятины, любые следы от руки или ноги. Подхожу к окну Елены (я так завидовала тому, что у нее есть своя комната… сейчас об этом даже вспоминать невозможно) и медлю, не решаясь постучать в стекло. Пожалуй, это не слишком хорошая затея – ведь только накануне из этого дома пропал ребенок. Так что я просто провожу пальцами по раме, надеясь что моя подруга крепко спит там, в комнате, а сама подхожу к последнему окну. За ним, знаю, и спал Эдгар. Оно, как говорят, было распахнуто. Я сажусь на корточки, щурясь в слабом свете.
Все так, как я и думала. На земле сплошная паутина следов: мужские сапоги, башмаки, туфли, шаркающие шаги стариков и уверенные – молодых. Поле битвы, а не земля. До сих пор еще мокрая после дождя, она несет на себе множество следов, но ни одного маленького или детского.
Выпрямляясь, я еле сдерживаюсь от досады и разочарования. Думай, думай. Может, чуть подальше это стадо разойдется в стороны, и я замечу-таки следы ног поменьше.
Я прислоняюсь спиной к стене рядом с оконной рамой, прижимаюсь к ней затылком и гляжу вперед, как бы из окна. Передо мной лежит поле, полоска травы, вереска и камней между этой горсткой домов и соседней – те, дальние дома кажутся отсюда похожими на яйца. На поле льется серебристый лунный свет, и я иду к нему, медленно, шаря глазами, осматривая все от высокой травы, что щекочет мне ноги, до холмов далеко впереди. Ветер все крепчает, заставляя травы шелестеть и раскачиваться.
У меня за спиной кто-то вздыхает.
От неожиданности я подскакиваю, стремительно разворачиваюсь, но там никого. До следующей группы домов идти еще столько же, по полной темноте, если не считать одного-двух неярких огоньков. Возможно, это был ветер – хотя сейчас он дует сильно, а тот звук был совсем тихим. Я решаюсь идти дальше, но тут же слышу это снова. Тут кто-то есть, рядом, совсем-совсем близко.
До рези напрягаю глаза в попытке различить что-нибудь в полной тьме у домов из тесаного камня, под соломенными крышами, куда никак не может попасть лунный свет. Жду, не двигаясь, затаив дыхание. И тогда я вижу это. Что-то проскальзывает через щель между домами, лишь на миг оказавшись в луче лунного света. Призрачная фигура исчезает в мгновение ока, скрывается за углом.
Со всех ног я несусь туда, за ней, то и дело оступаясь и не заботясь о том, чтобы как можно меньше шуметь на бегу. Мне так и слышится недовольный голос отца, когда под ногами с хрустом ломаются ветки, а башмаки стучат о камни – но я уже совсем близко! На полном ходу влетаю в проулок между домами и успеваю заметить впереди фигуру, как раз перед тем, как она свернет за угол. Задержавшись, фигура поворачивается, будто заметив меня, а затем кидается между домами, на север, к тени от холма, огромной и черной. Я понимаю, что вот-вот странная фигура исчезнет, тень сольется с тенью.
Бегу, не сводя с нее глаз, точно это может помешать ей стать частью ночи.
Она уже почти там. У меня жжет в груди. Фигура с пугающей быстротой несется по неровной земле. На что я быстро бегаю, но угнаться за ней не могу. В ушах свистит ветер. Фигура достигает подножия холма и скрывается из виду.
Я ее потеряла, кем бы она ни была.
Перехожу на шаг, но спотыкаюсь о незамеченный камень и кубарем лечу куда-то в темноту, к подножию холма. Фигура тоже где-то здесь, так близко, что мне кажется – если махну, вставая, рукой, то могу ее задеть. Но ни на что, кроме острых камней, мои пальцы не натыкаются. Ветер стучит в ушах наперегонки с ударами сердца.
И вдруг набегают тучи. Они молча скользят по небу, проглатывают луну и, словно свечу задули, погружают мир во мрак.
Глава 8
Весь мир исчезает.
Я неподвижно замираю, чтобы ненароком еще раз не налететь на камень, дерево или что-нибудь похуже. Пальцы все еще сжимают камень. Я судорожно перевожу дыхание и дожидаюсь, когда облака поплывут дальше своей дорогой, ведь ветер нанес их сюда так стремительно. Но облака не трогаются с места. Ветер достаточно силен, он свистит и завывает, а тучи словно застыли, закрывая собой луну. Я жду, пока глаза привыкнут к темноте, но ничего не получается. Темно, хоть глаз выколи.
У меня все еще лихорадочно стучит сердце, и это не только из-за охотничьего азарта. Тут что-то совсем другое: чувство, которого я давно не испытывала.
Страх.
Страх от того, что я осознаю: домов отсюда не видно. Отсюда ничего не видно. И все-таки, несмотря на этот мрак, я ощущаю чье-то присутствие. Рядом со мной есть кто-то.
Ветер меняется. Из обычного легкого бриза он превращается во что-то иное, странно знакомое. Слов нет, только напев – выше, ниже, как музыка, и на мгновение мне кажется, что я дома, в кровати, под одеялом. Что я сплю. Но это не так. От странного напева у меня начинает кружиться голова, и я пробую отгородиться от него, не слушать… но мир погружен в непроницаемую тьму, и мне не на чем сосредоточиться. Музыка, кажется, звучит все яснее, яснее, и в какой-то момент я точно понимаю, откуда она исходит. Отбросив камень, я поворачиваюсь и делаю несколько неуверенных шагов в сторону от холма, к тому месту, где маячила фигура, где я и сейчас еще могу ее видеть.
Пальцы нащупывают отцовский нож, я вытягиваю его из ножен на бедре и, придерживая, двигаюсь вперед, как слепая, понимая только, что склон остался у меня за спиной. Помню, что, пока все не потемнело, я успела наткнуться на несколько больших камней и на дерево, поэтому шагаю неуверенно, чтобы не удариться о какой-нибудь острый край. Ветер продолжает напевать, мотив все повторяется – выше, ниже, – и я могу поклясться чем угодно, что знаю эту песню. А когда понимаю, где я ее слышала, у меня кровь стынет в жилах.
На пустоши ветер, поет он песню мне,О камнях, о вереске, о море вдалеке.Ветер и его песня окутывают меня, мелодия повышается и понижается, звучит в ушах все громче, и вдруг земля уходит у меня из-под ног. Чтобы не упасть, мне приходится остановиться. По спине у меня бегут мурашки, и я зажимаю себе рот, чтобы не закричать.
Не спеши, наберись терпения, Лекси, – предостерегает меня голос отца.
Я стараюсь успокоиться, умерить пульс, который стучит в ушах так, что я за ним ничего больше не слышу. Сдерживая дыхание, я жду, чтобы песня ветра окружила меня толстым слоем, одеялом из шума. Жду, когда мое сердце сделается частью этого шума, а не оглушительным барабанным боем у меня в ушах. Как только мои нервы начинают успокаиваться, я слышу в нескольких футах от себя новый звук, он доносится от подножия холма. Это шаги: кто-то тяжело идет по траве вниз.
Я успеваю развернуться на этот звук как раз когда облака расступаются и несколько лучей лунного света падают на землю – после кромешной мглы они кажутся ослепительно яркими. Свет поблескивает на лезвии моего ножа, на камнях, на темной фигуре. И наконец я ясно вижу силуэт мужчины. Я бросаюсь на него и толкаю, опрокидывая на склон. Свободной рукой бью его в плечо, а коленом в грудь.
Свет обрисовывает его шею, скулы, в точности так, как в первый раз, когда я увидела его в окно. Я гляжу в те же темные глаза, которые упорно не хотели встречаться с моими на холме у дома сестричек.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, приставив к его горлу охотничий нож. Сердце у меня колотится, я с силой сжимаю рукоять, но он даже не вздрагивает и не издает не звука, а просто моргает.
Медленно я убираю нож, но коленом продолжаю прижимать его к траве.
– Почему ты здесь? – снова задаю я вопрос, отгоняя досаду, возникшую разом и от того, что он следил за мной, и от того, как я радуюсь, что это оказался он. Он смотрит на меня оценивающе своими черными, как ночь вокруг нас, глазами, и ничего не говорит.
– Отвечай, Коул, – я предупреждающе поднимаю нож. Он отворачивается, сжав зубы.
– Здесь небезопасно. Особенно ночью, – отвечает он наконец. Голос у него четкий и в то же время мягкий, он странным образом заглушает ветер, скорее звуча с ним вместе, чем противореча. – И зовут меня не Коул.
– Так ты меня провожал? – Я отодвигаюсь от него, стараясь не дать ему заметить, что вся дрожу.
– Увидел тебя здесь одну, – неуловимым изящным движением он поднимается на ноги. Серый плащ колышется у него на плечах. – Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Рен (англ. Wren) – крапивник, мелкая птица семейства воробьиных. Здесь и далее прим. переводчика.
2
Английское имя Коул (Cole) произносится так же, как слово «уголь» (coal).