Победитель остается один

Одним-единственным. И первым.

И это при том, что сам Орсон Уэллс никогда больше не смог достичь взятой им высоты. При том, что сошел со сцены (да, так бывает), и сейчас его помнят только исследователи и знатоки кино. Нет сомнения, что скоро кто-нибудь заново откроет его гений. Уэллс оставил потомкам не только своего «Гражданина Кейна», но и преподал им урок: достаточно сделать блистательный первый шаг – и вся твоя дальнейшая карьера обеспечена.

Морин поклялась себе, что никогда не забудет, через какие трудности и испытания ей пришлось пройти. И постарается сделать так, чтобы человек стал вести более достойное его существование.

А поскольку первым может быть только один фильм, она сосредоточила все свои нравственные и физические силы, всю эмоциональную энергию на единственном проекте. Не в пример друзьям, рассылавшим сценарии, синопсисы, сюжеты и работавшим одновременно над несколькими идеями, ни одна из которых, впрочем, не приносила результатов, Морин душой и телом предалась своим «Тайнам подземелья» – истории о том, как пять монахинь попадают в руки сексуального маньяка. И вместо того чтобы попытаться обратить его к вере и нормам христианства, приходят к выводу, что возможно только одно решение – принять правила его извращенного мира и отдаться ему, чтобы он через любовь сумел постичь величие Бога.

Замысел ее был прост: голливудские актрисы, как бы знамениты они ни были, лет в тридцать пять исчезают с экранов. Они продолжают мелькать на страницах глянцевых журналов, посещают благотворительные вечера, блистают на празднествах, церемониях и торжествах, а потом стараются подогреть гаснущий интерес замужествами и разводами, а также публичными скандалами – но былую славу им удается вернуть лишь на несколько месяцев, недель или дней. И в этом промежутке между невостребованностью и полнейшим забвением деньги уже не играют для них особо значительной роли: они готовы принять любое предложение – лишь бы снова появиться на экране.

И Морин приблизилась к женщинам, которые всего десять лет назад находились на вершине славы, а теперь, с ужасом чувствуя, как уходит из-под ног почва, отчаянно пытались вернуться туда, где были раньше.

В таком деле, как кино, немыслимо начинать со смирения и самоуничижения. Великая тень Орсона Уэллса являлась ей во снах: «Замахнись на невозможное. Перемахни несколько ступенек, раз уж по воле судьбы оказалась у подножия. Лезь вверх, пока не выдернули лестницу. Будет страшно – помолись, но не отступай». Она знала – у нее великолепный сюжет, первоклассный актерский состав, а потому необходимо снять такое кино, которое было бы принято крупными студиями и дистрибьютерами, но при этом – не поступиться качеством.

Необходимо сделать так, чтобы искусство и коммерция шли рука об руку.

А прочее – оно прочее и есть. Критики, склонные к умственной мастурбации и обожающие фильмы, которые невозможно понять. Маленькие зальчики, откуда ежевечерне выходит полдесятка ценителей, чтобы после просмотра засесть до утра в баре и в густом табачном дыму обсуждать сокровенную суть той или иной сцены (придавая ей зачастую противоположный смысл по сравнению с тем, что хотел сказать режиссер). Сами режиссеры, собирающие пресс-конференции, чтобы растолковать публике то, что должно быть совершенно очевидно безо всяких объяснений. Жалобы на государство, не оказывающее поддержки кинематографу. Манифесты и декларации, напечатанные в интеллектуальных журналах, многочасовые обсуждения и прения, сводящиеся в итоге все к тем же жалобам на отсутствие интереса, то есть финансирования. Одна-две статьи, появившиеся в крупных газетах и прочитанные только теми, кого это касалось впрямую или их домашними.

Кому под силу изменить мир? – Суперклассу. Тем, кто делает. Тем, кто способен воздействовать на поведение, разум и душу максимального возможного числа людей.

Поэтому она жаждала встречи с Джавицем Уайлдом. Для этого ей нужен «Оскар». И Каннский фестиваль.

А поскольку ничего этого не добьешься «демократической» работой – другие люди хотят всего лишь высказать свое мнение о наилучшем способе делать то-то и то-то, но не рисковать, – Морин пошла ва-банк. Наняла съемочную группу, несколько месяцев переписывала и правила сценарий, уговорила превосходных – и при этом безвестных – операторов, художников, актеров на роли второго, суля ничтожные деньги, но многообещающую возможность грандиозно «засветиться». На всех сильное впечатление оказывал список пяти главных героинь («Воображаю, сколько они запросили!»), все сначала требовали крупных гонораров, а потом убеждались, что участие в этой затее будет очень важно для их карьеры. Морин так загорелась своей идеей, что, казалось, ее энтузиазм открывает ей все двери.

Оставалось нанести последний и решительный удар. Писателю или музыканту недостаточно создать нечто талантливое и значительное: нужно еще, чтобы его творение не плесневело в ящике стола или на полке хранилища.

Необходимо «засветиться».

Она послала экземпляр сценария только одному человеку – Джавицу Уайлду. Привела в действие все свои связи. Стойко сносила все унижения, но не сворачивала с пути. Ей грубили, над ней смеялись, но она продолжала верить, ибо вложила в свое создание всю себя. Так продолжалось до тех пор, пока на сцену не вышел ее бывший возлюбленный. И Джавиц Уайлд назначил встречу.

И в этом павильоне она устроилась так, чтобы видеть его и предвкушать их беседу, которая произойдет через два дня. Внезапно она замечает, что взгляд его становится невидящим, а тело обмякает. Один из его спутников вертит головой, оглядываясь назад, озираясь по сторонам и не вынимая руку из-за борта пиджака. Другой хватает телефон и непослушными пальцами поспешно набирает несколько цифр.

Что-нибудь случилось? Но люди, сидящие неподалеку, продолжают как ни в чем не бывало разговаривать и пить, наслаждаясь солнцем, фестивалем, праздничной атмосферой и прекрасными телами вокруг.

Джавица пытаются поднять и увести, однако он, похоже, не может пошевелиться. Да нет, наверное, просто перепил… Усталость… Стресс… Что ж еще?

Ничего другого и быть не может! Она прилетела сюда из такой дали, она была в двух шагах от исполнения своей мечты, и вот…

Слышится вой сирены. Должно быть, полиция пытается расчистить путь через вечно забитую магистраль какому-нибудь ВИПу.

Спутник Джавица забрасывает его руку себе за плечи, выдергивает его со стула и тащит к дверям. Сирена все ближе. Второй продолжает озираться по сторонам. В эту минуту они встречаются взглядом.

Джавица волокут к выходу. Морин спрашивает себя, как это такой хрупкий на вид человек умудряется без видимых усилий тащить такую тушу.

Вой обрывается у самого входа в огромный шатер. В эту минуту Джавиц уже скрылся из виду, а второй его «друг», по-прежнему держа руку за бортом пиджака, подходит к ней.

– Что случилось? – в испуге спрашивает Морин. Лицо человека, остановившегося перед нею, кажется высеченным из камня – такие лица бывают у профессиональных убийц.

– Сама знаешь, что случилось, – отвечает тот с каким-то странным акцентом.

– Ну да, я видела, что ему стало плохо… Что с ним?

Человек не вынимает руку из-за пазухи. Морин в этот миг осеняет: этот маленький инцидент можно будет превратить в огромный шанс.

– Давайте, я помогу чем-нибудь… Можно?

Тот по-прежнему цепко следит за каждым ее движением, но держится уже не столь напряженно.

– Можно, я поеду с вами? Я знакома с Джавицем… Я дружна с ним…

Целую вечность спустя – хотя на самом деле прошло не более доли секунды – мужчина разворачивается и торопливо уходит в сторону Круазетт, ничего ей не ответив.

Морин лихорадочно соображает. Почему этот человек сказал, что она знает, что случилось? И почему так внезапно утратил к ней всякий интерес?

Прочие гости ничего не заметили – ну, разве что звук сирены привлек на миг их внимание, но они решили: наверное, что-то стряслось на улице. Сирены плохо вяжутся с морем и солнцем, с коктейлями и знакомствами, с красавцами и красавицами, с представителями племен «бронзовых» и «бледных». Сирены принадлежат к другому миру – где происходят аварии, катастрофы, сердечные приступы, преступления. А потому совершенно не интересуют никого из присутствующих.

Голова Морин работает теперь четко. Что-то произошло с Джавицем, и это «что-то» – подарок небес. Она подбегает к выходу и видит, как по резервной полосе, закрытой для других машин, уносится на высокой скорости карета «скорой помощи», снова включившая сирену.

– Там мой друг! – говорит она охраннику. – Куда его везут?

Тот сообщает название клиники. Ни секунды не тратя на размышления, Морин бросается ловить такси. И лишь десять минут спустя сознает: такси просто так по городу не ездят – их вызывают швейцары к дверям отелей и получают за это щедрые чаевые. У Морин денег нет, и потому она входит в пиццерию, показывает план города, и ей объясняют, что до нужной ей больницы полчаса ходу, вернее бега.

Что ж, это ей нипочем, она всю жизнь бегает.

12:53 РМ

– Доброе утро.

– Добрый день, – поправляют ее. – Уже двенадцать.

Все в точности так, как она себе представляла. Пять девушек, внешне похожих на нее. Все сильно накрашены, все в мини и с глубокими вырезами, все вертят в руках сотовые и шлют эсэмэски.

Они не разговаривают между собой: в этом нет необходимости – они понимают друг друга без слов, как родственные души. Все прошли через одинаковые мытарства, все безропотно принимали нокаутирующие удары, все научились отвечать на вызовы. Все пытаются верить, что мечта – это билет с открытой датой, что жизнь может неузнаваемо измениться с минуты на минуту, что рано или поздно настанет благоприятный момент, а пока воля подвергается испытанию на прочность.

Все наверняка рассорились с родителями, которые были уверены, что дочери скатятся к проституции.

Все уже выходили на сцену, испробовали сладкую муку театрального действа, когда атмосфера в зрительном зале насыщена предгрозовым напряжением, готовым разрядиться бурей аплодисментов. Все сотни раз воображали, как представитель Суперкласса окажется в партере, а после спектакля зайдет в гримерку с чем-то более существенным и серьезным, нежели просьба дать телефон, приглашение поужинать или комплименты.

Все уже раза три-четыре принимали такие предложения, хоть и понимали, что этот путь ведет только в постель с мужчиной, который, как правило, немолод, наделен могуществом и заинтересован только в скорой победе. Кроме того, он почти всегда женат, как и всякий мужчина, заслуживающий внимания.

У всех есть возлюбленные, но если осведомиться о гражданском состоянии, каждая ответит: «Не замужем, никаких обязательств». Все уверены, что превосходно контролируют ситуацию. Все сотни раз слышали, что наделены редкостным талантом, но не хватает лишь счастливого случая, и вот теперь этот случай предоставляется, ибо наконец-то встретился человек, способный неузнаваемо преобразить их жизнь. И несколько раз каждая попадалась на эту удочку. И расплачивалась за доверчивость и самонадеянность, когда на следующий день по телефону отвечала столь же неприветливая, сколь и непреклонная секретарша, наотрез отказывающаяся соединять с шефом.

Все уже грозили, что расскажут, как их обманули, и продадут эту историю в желтые издания, падкие на сенсационные разоблачения. И ни одна этого не сделала, ибо все покуда пребывали в фазе: «Ябедничать некрасиво».

Вполне вероятно, двое или трое из них в свое время играли в какой-нибудь школьной «Алисе в Стране чудес» и теперь мечтают доказать родителям, что способны на большее. Очень может быть, что родители уже увидели своих дочерей в рекламных роликах или на презентациях и, позабыв прежние огорчения, твердо уверовали, что в их жизни будет отныне только:

Блеск и гламур.

Все в свое время считали, что мечты сбываются, что когда-нибудь их талант обнаружится, пока в один прекрасный день не осознали, что в мире сем действенно лишь одно заклинание, существует единственное волшебное слово.

И слово это – «связи».

Все по приезде в Канны разослали свои резюме. Все побывали там, куда можно попасть, и стремились проникнуть туда, куда вход закрыт, и мечтали, что их пригласят на какую-нибудь пышную церемонию, длящуюся всю ночь, или даже на вожделенную красную ковровую дорожку, ведущую во Дворец. Впрочем, последнее было из области почти неосуществимых мечтаний, так что даже они сами сознавали всю призрачность этого «почти» – сознавали и признавали, чтобы избежать обиды и разочарования, столь жгучего, что чувство это могло всерьез помешать той лучезарной радости, которую они обязаны были демонстрировать всегда и всюду, как бы скверно ни было на душе.

Связи.

Методом проб и ошибок они в конце концов завязывали полезное знакомство. Именно поэтому они сейчас и находились здесь. Потому что обзавелись связями, благодаря которым их вызвал какой-нибудь новозеландский продюсер. Никто не спрашивал о цели вызова. Все знали только, что опаздывать не следует: время дорого каждому, а особенно – тем, кто возделывает ниву киноиндустрии. И только эти пять девушек, вертевших в руках телефоны, листавших журнальчики, рассылавших эсэмэски, чтобы узнать, приглашены ли они сегодня куда-нибудь, и не забывавших упомянуть, что сейчас говорить не могут, ибо находятся на важной встрече с продюсером – так вот, только эти пять девушек готовы были потратить сколько угодно времени.

Габриэлу должны были вызвать четвертой. Она пыталась было что-то прочесть в глазах тех, кто молча выходил из дверей, но тщетно – все они были актрисами. И умели прятать любые чувства, скрывая радость или печаль. Они решительным шагом пересекали приемную и скрывались в дверях, недрогнувшим голосом бросив остальным: «Удачи», и всем своим видом будто говоря: «Не волнуйтесь, девочки, вам больше нечего терять. Эта роль останется за мной».

Одна стена затянута черным сукном. По полу вьются мотки всевозможных кабелей и проводов, мощные лампы-софиты, гигантские зонтики, смягчающие свет. Звукозаписывающая аппаратура, мониторы, видеокамера. По углам – бутылки минеральной, металлические кофры, треноги-штативы, разбросанные бумажные листки, компьютер. Женщина в очках – на вид ей лет тридцать пять, – присев на пол, перелистывает ее портфолио.

– Ужасно, – говорит она, не поднимая глаз. – Просто ужасно.

Габриэла не знает, что делать. Притвориться, будто не слышит, уйти в тот угол, где несколько техников ведут оживленный разговор, куря одну сигарету за другой, или остаться на месте?

– Просто жуть, – продолжает женщина.

– Это – мои.

Слова будто сами сорвались с языка. Не сдержалась. Пешком пробежала полгорода, почти два часа ждала в приемной, мечтая о том, как раз и навсегда преобразится ее жизнь (впрочем, со временем она научилась обуздывать полет фантазии и не предаваться такому безудержному восторгу, как прежде).

– Да я знаю, что твои, – отвечает женщина, по-прежнему не поднимая глаз. – И обошлись они тебе наверняка в приличную сумму. На свете немало людей, которые составляют портфолио, пишут резюме и CV, преподают актерское мастерство, короче говоря, зарабатывают деньги на тщеславии таких, как ты.

– Но если это ужасно, зачем меня позвали?

– А нам и нужно нечто ужасное.

Габриэла смеется. Женщина наконец вскидывает голову и осматривает ее сверху донизу.

– Мне нравится, как ты одета. Терпеть не могу вульгарно разряженных особ.

Сердце у Габриэлы начинает колотиться. Мечта вновь приближается.

– Стань вон на ту отметку. – Женщина протягивает ей лист бумаги и, обернувшись, к съемочной группе, говорит: – Перекур окончен. Окно закройте, чтоб посторонних звуков не было.

«Отметка» – это два обрывка желтой клейкой ленты, крест-накрест прилепленных к полу. Благодаря этому можно не устанавливать заново осветительные приборы и не передвигать с места на место камеру.

– Здесь очень жарко, я вся мокрая… Можно мне на минутку в ванную, немножко подкраситься, тон наложить?

– Можно-то, конечно, можно… Но тогда не останется времени снимать. Материал надо сдать до вечера.

Вероятно, все, кто стоял здесь до нее, задавали этот вопрос и получали одинаковый ответ. Лучше не тратить времени – и Габриэла, промокнув бумажным носовым платком лоб и щеки, подходит к отметке.

Оператор становится за камеру, Габриэла пытается хотя бы разок прочесть то, что написано на этой четвертушке бумаги.

– Тест № 25. Габриэла Шерри, агентство Томпсон.

«Двадцать пять?!»

– Снимаем, – говорит женщина в очках.

В павильоне все стихает.

– «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь. Никто не совершает преступления без причины».

– Еще раз. Ты разговариваешь со своим возлюбленным.

– «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь. Никто не совершает преступления просто так, без причины».

– «Просто так» нет в тексте. Ты считаешь, что автор сценария, бившийся над ним несколько месяцев, сам не знал, что пишет? И не убрал лишние, поверхностные и ненужные слова?

Габриэла глубоко вздыхает. Терять ей, кроме терпения, нечего. Сейчас она будет делать понятные вещи – выйдет отсюда, отправится на пляж или вернется домой и немного поспит… Ей надо отдохнуть, чтобы к вечеру, когда начнутся коктейли, быть в форме.

Странное, сладостное спокойствие охватывает ее. Внезапно она чувствует, что ее любят и оберегают, чувствует благодарность за то, что живет. Никто не принуждает ее находиться здесь и снова подвергаться этому унижению. Впервые за столько лет она уверена в своем могуществе, о самом существовании которого прежде даже не подозревала.

– «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь. Никто не совершает преступления без причины».

– Дальше!

Это распоряжение – совершенно излишне, Габриэла и сама собиралась произнести следующую фразу.

– «Надо пойти к врачу. Мне кажется, ты нуждаешься в помощи».

– «Нет!» – подает реплику женщина в очках.

– «Не хочешь – не надо. Будь по-твоему. Давай просто погуляем, и ты расскажешь мне все, что произошло… Я люблю тебя. Если больше никому на свете нет до тебя дела, то мне ты дорог и нужен…»

Больше на листке ничего нет. В павильоне тихо, и все его пространство словно электризуется.

– Скажи девушке, которая ждет в приемной, что она может идти домой, – говорит кому-то женщина в очках.

Неужели это – то, о чем она думала?

– На левой оконечности пляжа, у причала напротив Алле-де-Пальмьер, ровно без пяти час будет ждать катер. Тебя отвезут на встречу к мистеру Джибсону. Видео мы отошлем сейчас, но он желает лично познакомиться с теми, кто, может быть, будет работать с ним.

На лице Габриэлы вспыхивает улыбка.

– Я сказала: «Может быть, будет…» Это еще не окончательно.

Но улыбка не гаснет. Джибсон!

1:19 РМ

Инспектор Савуа и судебный медик склоняются над распростертым на столе, обитом нержавеющей сталью, телом красивой девушки лет двадцати.

Девушка обнажена.

– Вы уверены?

Патологоанатом стягивает резиновые перчатки, швыряет их в таз – тоже из нержавеющей стали – и откручивает кран умывальника.

– Абсолютно уверен. Никаких следов наркотиков.

– Но что же тогда могло случиться? Инфаркт? В столь юном возрасте?..

Слышен только звук льющейся воды.

«Как стереотипно все они мыслят – передозировка наркотиками, сердечный приступ, летальный исход…»

Он дольше, чем это необходимо, моет руки, потом протирает спиртом. Поворачивается к полицейскому, просит его тщательно осмотреть тело покойной:

– Не стесняйтесь и постарайтесь ничего не упустить из виду: внимание к мелочам – неотъемлемая часть вашей профессии.

Савуа изучает труп. Хочет поднять руку девушки, но эксперт останавливает его:

– Нет, не прикасайтесь.

Глаза инспектора скользят по телу девушки. Он уже располагает кое-какими сведениями о ней: Оливия Мартинс, португалка, имеется любовник, лицо без определенных занятий, завсегдатай вечеринок; сейчас его уже допрашивают. Судья дал санкцию на обыск в его квартире, и там обнаружили несколько ампул с тетрагидроканнабинолом, основным галлюциногенным элементом марихуаны – это вещество, которое не так давно удалось синтезировать: не дает запаха, а эффект от его приема гораздо сильнее, чем при поглощении дыма. Еще были найдены шесть упаковок – по одному грамму кокаина в каждой. Простыня со следами крови отправлена на экспертизу. Скорее всего, дружок убитой был мелким наркодилером. Был на заметке в полиции, раз или два сидел в тюрьме, но тяги к физическому насилию за ним не наблюдалось.

Оливия и после смерти очень хороша собой. Длинные пушистые ресницы, детское личико, девичья грудь…

«Не отвлекайся. Ты же профессионал…»

– Ничего такого не вижу.

Савуа слегка раздражает сквозящее в улыбке эксперта высокомерие. Тот показывает на маленькое, почти незаметное лиловатое пятнышко между левым плечом и шеей. А вот и другое – на правом боку, меж ребер.

– Применяя специальные термины, я сказал бы, что наблюдается обструкция яремной вены и сонной артерии с одновременным и равным по силе воздействием на определенный нервный узел, причем произведенным с такой точностью, что это привело к полному параличу верхней части тела…

Савуа ничего не отвечает. Судебный медик понимает, что сейчас не стоит пускать пыль в глаза, щеголяя профессиональной терминологией. Ему, как всегда, становится жаль себя: каждый день иметь дело со смертью, жить в окружении трупов, общаться с неулыбчивыми полицейскими… Недаром дети предпочитают не распространяться о том, где работает их отец, да и в гостях ему приходится помалкивать, потому что люди ненавидят «мрачные разговоры». Уже не в первый раз он спрашивает себя, не ошибся ли в свое время с выбором профессии.

– Проще говоря, ее задушили.

Савуа по-прежнему молчит, напряженно пытаясь представить себе, как можно задушить человека средь бела дня на набережной Круазетт. Родители рассказали, что утром девушка вышла из дому с товаром на продажу – незаконную, ибо эти уличные торговцы налогов не платили и не имели права работать.

«Впрочем, это к делу не относится».

– Вместе с тем, – продолжает медик, – есть кое-какие странности. Будь это обычное удушение, остались бы следы на обоих плечах, свидетельствующие, что злоумышленник душил, а жертва сопротивлялась. То есть была борьба. А в нашем случае он одной рукой – а вернее сказать, пальцем – перекрыл приток крови к мозгу, а другой – парализовал жертву. Такие действия требуют изощренной техники и превосходного знания анатомии.

– А может быть, ее убили где-нибудь в другом месте, а потом перетащили туда, где прохожие обнаружили?

– И в этом случае обязательно остались бы следы. Я первым делом начал искать синяки на лодыжках и запястьях. И ничего не нашел. Стало быть, ее не тащили. И потом… не хотелось бы вдаваться в технические детали такого рода… но есть и другие признаки насильственной смерти… например, непроизвольное мочеиспускание…

– Ну, так и что же это все значит?

– Что Оливия погибла именно там, где ее позднее обнаружили. Что убийство совершено одним человеком. И она этого человека знала, потому что не пыталась бежать – по крайней мере, никто из прохожих этого не видел. Что он сидел слева от нее. Что он в совершенстве владеет специальными приемами боевых искусств.

Савуа, кивком поблагодарив, стремительно идет к выходу. По дороге звонит в участок, где допрашивают сожителя Оливии.

– Про наркотики забудьте, – говорит он. – У вас в руках – убийца. Постарайтесь вытянуть из него все, что он знает о боевых искусствах. Я еду. Скоро буду у вас.

– Нет, – отвечают ему. – Приезжайте в госпиталь. Кажется, у нас еще одна проблема.

1:28 РМ

Чайка пролетала над пляжем и вдруг заметила внизу мышь. Приземлилась на песок и спросила:

– Где же твои крылья?

Каждая тварь земная говорит на своем языке, и мышь не поняла слов чайки. Однако заметила, что у этого существа по бокам туловища расположены две странные штуковины.

«Должно быть, страдает какой-нибудь болезнью», – подумала она.

А чайка, увидев, что мышь рассматривает ее крылья, сказала себе так:

«Бедняжка. Должно быть, на нее напали какие-то чудища, сделав ее безгласной и бескрылой».

И исполнившись жалости, подцепила мышь клювом и взмыла вместе с нею в поднебесье. «По крайней мере, уймется ее тоска по родине», – думала птица, чертя круги над морем. А потом бережно и осторожно опустила мышь на песок.

И в течение нескольких месяцев не было на свете существа несчастней, чем эта мышь: ведь она познала небесный простор, увидела бескрайний и прекрасный мир.

Но прошло время – и она вновь привыкла к мышьему своему положению и стала думать, что случившееся чудо ей, должно быть, привиделось во сне.