Воспоминания Олигофрена. Я – самое фантастическое преступление моей мамы

Практики Урая еще ждут своих исследователей и с течением времени их значение будет возрастать.

Так мне кажется.

ИНФАРКТ 2005

Случилось так, что мы – ровесники. Ваш покорный слуга, автор стихотворения «Днепр-Вепрь!» и ХайВей. Мы все родились в 2005 году. Автор этих строк – заново. Автор стихотворения «Днепр-Вепрь!» впервые, как и ХайВей. Тогда же родились и ещё кое-какие вещи – но сейчас мы повспоминаем мой инфаркт. Многое пережила Порфи, киевлянка, превратившаяся волею судеб в уральскую поэтессу. Но 2004-ый год мы встречали вдвоём. И мама сказала – это не наш год, Алёша! Мы родились в високосных годах. Те, кто родился в високосном, в високосном не умирают!

Большую часть года я провёл в Киеве. В конце августа приехал сюда и Саша Шорин. Мы гуляли с ним по Нагорной, по местам, где росла когда-то Порфи. 31-го утром он уехал в Екатеринбург. А вечером мне позвонили и сообщили, что у мамы – «тот самый» инфаркт. И я отправился к ней, вслед за только что уехавшим Шориным. Пока мама лежала в кардиологическом центре, я оберегал квартиру и двадцать её кошек.

В конце сентября она пошла -таки на поэтический марафон.

Когда-то, давным давно, в почти позабытом 1967-ом году (год 50- летия Советской Власти и Великой Октябрьской Социалистической революции!!!) мы с ней вместе пришли на улицу Авиационную и оттуда, считая столбы (других ориентиров не было!) я пробежал туда и обратно десять километров в сторону Химмаша. Фактически я тогда добежал до того самого роддома, в котором спустя жалких 38 лет родится автор строк «Днепр-Вепрь!». С тех пор мама всегда олицетворяла для меня старт моей легкоатлетической марафонской карьеры. И вот теперь, через тридцать семь лет мы с ней вместе приняли участие в поэтическом марафоне, что нашло хорошее отражение на страницах поэтического «марафонского» сборника. А 21-го октября 2004-го года она навсегда покинула эту весёлую планету. На меня упали все организационные заботы о захоронении мамы. Среди множества прочих обязательств я должен был сберечь жизни и хорошо устроить двадцать одно животное, включая сюда и маминого единственного пса Бобика. И всё у меня до Новогодних событий оказалось плотнейшим образом расписано. Приготовления. Похороны. Третий день. Девятый день. Сороковой день. Работа с обществами спасения кошек и собак. Смотрины кошек. Масса побочных мероприятий (например отражение наездов незваных гостей).

И тут из Киева грянули известия о начале Оранжевой революции.

Мама пережила последовательно (по мере поступления) год великого перешиба, голодомор, просто голод, высылку семьи на Урал, арест и пропажу отца, войну, включая сюда новый голод, арест по репрессивному Указу, Колыму, третий голод, войну воров и сук, гибель тирана… и далее – по списку, вплоть до 2004-го года…

Но Оранжевую революцию она не пережила. Она умерла в самом её начале. И с момента её смерти и вплоть до 2 февраля во мне накапливалось чудовищное внутреннее перенапряжение. 15 января приехала Марина с Машенькой и на шестом месяце беременности. Дом я худо-бедно – подготовил. Но по приезде они немедленно легли в больницу – у Машеньки было под сорок. Я в предынфарктном состоянии оказался в соседнем корпусе той же самой было больницы. Но сбежал, так как кто-то должен был обеспечивать их лечение. В районе 27—28 января у меня разыгралось чудовищное жжение в груди. Я думал, что это поджелудочная железа напоминает мне о своих проблемах. Врач скорой был склонен считать, что это идёт от сердца. В ночь с первого на второе февраля очередная скорая убедила меня, что пора ложиться «на обследование». «Обследовать» меня увезли в кардиологический центр Екатеринбурга, в отделение реанимации. Что это именно реанимация я узнал только после выхода оттуда в палату общей терапии.

2

Ну вот и выдалась свободная минутка рассказать о своём инфаркте миокарда подробнее.

Во-первых что значит «мелкоочаговый»? Это означает, что лопаются мельчайшие сосудики. Капилляры.

К сожалению мало кто из людей, с медициной не связанных, понимает, что это такое – капилляры.

Капилляр – это очень, очень тонкий сосуд. Тончайшая трубочка.

И когда она лопается в сердце, возникает крошечный синячок. Рядом лопается второй капилляр. Еще один синячок. Процесс образования синячков набирает силу. Их лопается всё больше и больше. И сердечная мышца с одного из боков постепенно превращается в большой синяк.

Когда лопается достаточно большое число капилляров, здоровая часть сердечной мышцы при сокращении может окончательно разорвать поврежденный уже участок сердца. Тогда и говорят о разрыве сердца.

Лечится это дело тремя общими факторами: холодом, голодом и покоем. Ну и плюс там всякие лекарства и иные процедуры. Первым делом разжижают кровь, чтобы остановить процесс образования синячков – то есть разрывов капилляров. Подают кислород в ноздри, чтобы сердечная ткань быстрее насыщалась кислородом, а само сердце не слишком мощно качало кровь в легкие. Ну и так далее.

Холод – это я ощутил сразу. Меня тупо раздели до гола и положили на каталку прикрыв одной простынкой. Первые два часа меня бил чудовищный озноб. А потом я начал привыкать. Насчет голода проблем не возникло. К этому состоянию (нет еды) я привык с детства. А вот покой… Но постепенно я успокоился. Решил отдаться во власть родной постсоветской медицины.

Осознание того, что могу в любую секунду откинуть копыта пришло постепенно. Но пришло.

Я заметил, что медицинский персонал не вступает со мной ни в какие разговоры. Подошла медсестра, воткнула укол. Упорхнула. Подошла другая, поставила капельницу. Исчезла. И в какой-то момент я осознал. Они не разговаривают, потому что просто ждут: застыну или не застыну.

Таких они видят постоянно. Одни застывают, другие – нет.

Происходит всё как-то буднично и нелепо. Вот уже после реанимации. Один пошел на свидание с женой на первый этаж. И застыл в лифте. Другой потужился в туалете – и застыл. Третий застыл прямо в палате, разговаривая по телефону… В общем застывает народ регулярно.

Коварная это штука – инфаркт. Вроде уже оклемался – ан нет!

На третьей неделе я стал делать гимнастику. Одна нога очень медленно приподнимается и кладется поверх другой ноги. Потом медленно снимется. И так – поочередно – пять-шесть раз.

Аккурат во время моего пребывания в палате общей терапии проходил чемпионат мира по биатлону. Напротив меня в палате лежал интересный мужчина, который попал на шунтирование сердца в Челябинске, а теперь подлечивался здесь. Мы с ним весьма азартно следили за событиями на лыжне и стрельбище. Опишу его опыт немного подробнее. Перед операцией шунтирования он, как и остальные в его серии, подписал специальную бумагу о том, что всю ответственность за исход берет на себя. В день его операции в опыт пошли четыре. Двое вернулись, а двое – нет. Особое впечатление на меня произвела его нога, на которой вместо привычных вен были глубокие точные кровоточащие углубления. Вены были вынуты и использованы, как протезы в его изношенной сердечной мышце.

Маленький дивертисмент. 5 августа 2005-го года я с Мариной катал наших красунь в колясках по улице Чайковского. Это был ежевечерний обязательный моцион. Ляли спали. А я с огромным удовольствием катил их неспешно по тротуару. И тут раздался звонок. Из Архангельска.

Звонил один из самых первых моих учеников и друзей – Алексей. Вообще звонили они с Павлом. Но то, что я запомнил, сказал именно Алексей:

– Старик! Иди на шунтирование сердца! Будешь как новенький!!

Сам Алексей уже перенес два инфаркта. И прошел это самое шунтирование. В 2007-ом году его не стало. Они ушли почти одновременно с Ильёй.

мало кто понимал Илью так, как Алексей. Но мне так и не удалось их познакомить.

Но вернёмся в палату. Мы смотрели чемпионат мира по биатлону. И совершенно не интересовались политикой. В реанимации я в основном четко вспоминал, что я не успел сделать в этой жизни. Список был внушительный. Собственно именно он и определил мою деятельность в последующие после инфаркта годы. От момента инфаркта до моей встречи с ХайВеем оставалась ровно одна Олимпиада, то есть четыре года.

3

Пришла добрая женщина и принесла с собой явно портативное УЗИ.

Вообще мы здесь лежим каждый у своей стеночки, затылком к окну. Ногами к общему коридору. Над нами висят мониторы. Наши тела опутаны проводами. Похоже за нами наблюдают по показаниям приборов. Что на мониторе у соседа – я вижу. Около нас стоят капельницы, подведены трубки с кислородом. Когда кислород подают прямо в ноздри это заметно облегчает дыхание. Главное для меня в этом состоянии – просто дышать.

При инфарктах у одних сильная боль. а другие просто не могут вдохнуть. Я из тех, кому не удается сделать полный вдох. Задыхаюсь. Теперь я хорошо знаю это состояние. Раз задыхаюсь, значит миокарду не хватает кислорода. Ишемия. Где-то сосуды перехвачены жировыми осколками холестерина. Просвет сужен. Крови насыщеной кислородом мало. Вот и начинается вакханалия. Хочу вдохнуть глубоко и не могу. Когда кислород поступает в больших дозах, кровь насыщается интенсивнее и я могу продышаться.

Итак, я вижу показатели соседа, свои не вижу.

На схеме я постарался изобразить то, как устроена реанимация в Свердловском кардиоцентре.

Создавал его среди прочих в своё время Феликс Адольфович. Работала группа, но Феликс был одним из главных вдохновителей и организаторов процесса. С моей мамой они были в хороших отношениях. Иногда она подрабатывала у него, перепечатывая на пишущей машинке длиннющие эпикризы. В эпикризах мама разбиралась получше иных докторов, и частенько при перепечатке обнаруживала серьёзные ошибки и описки. Она всё это подчеркивала, созванивалась с больницей и правила. За эту проникновенность в работе её ценили и поэтому заказы шли и шли. Вообще это у нас в крови: вникать в мельчайшие детали своей работы. Другой бы просто перепечатал с ошибками. Мне довелось в своё время подрабатывать перепечаткой текстов Щедровицкого. Автор сложный, интересный, глубокий. Не то что последующие пустышки, пытавшиеся ему подражать, но безуспешно. Из последователей Г.П. могу выделить буквально десяток-полтора стоящих авторов. Но школа эта в силу неустранимости стартовых дефектов понемногу вырождается в секту. На мой взгляд. Так или иначе, но при перепечатке нашел массу нестыковок, пришлось вникать (даром что попал во ВНИК Днепрова Э. Д.) … Так и мама. Раз эпикризы, то формулу крови неплохо бы знать не понаслышке.

Маленький дивертисмент. Однажды к Лене Егоровой приехала скорая по поводу приступа. Юный доктор присел к больной на край кровати и задумчиво произнёс: «Напомните мне пожалуйста формулу крови»…

Но мы отвлеклись. Феликс Адольфович пару раз консультировал меня из уважения к моей маме.

Так что в кардиоцентре я бывал ещё задолго до своего инфаркта. Когда этот центр только-только возникал.

Однажды к нам приехали американцы. Их, среди прочего, повели по нашему кардиоцентру.. Гордо.

Мне доподлинно известно, что они сказали друг другу после этого осмотра:

«Ну и что? У нас тоже есть больницы для бедных».

Так что моё описание Кардио Центра это описание от того самого бедного, для которого сей центр и создавался. Мне там спасли жизнь. И я очень рад, что попал в этот центр во время своего весёленького инфаркта.

Но вернёмся к началу. Пришла добрая женщина и принесла с собой явно портативное УЗИ.

Она стала слушать моё сердце и я чётко слышал всё, что слышала она. А слышал я всплески! Словно на море. Явственные всплески волн. И так меня захватил этот процесс прослушивания всплесков в своём собственном сердце! Не передать словами. Ощущение просто космическое!!! Сердце билось и кровь плескалась в нём так, как плещется море!!!

ИСКУССТВО СДАВАТЬ ЭКЗАМЕН

Глава девятая ИСКУССТВО СДАВАТЬ ЭКЗАМЕНЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЯ

Дельный совет дал мне Володя Лисицын, когда я отправился на первую зимнюю сесии в ЛГУ имени А. А. Жданова в Ленинград.

– Хватай экзамены и зачёты!

Какой короткий, но ёмкий и продуктивный текст!

Благодаря ему я четко усвоил правило номер один в вузе: зачет и экзамен должны быть сданы! Не важно – на тройку или на четвёрку. Важно – сданы! Всё остальное в вузе подчиняется именно этому золотому правилу. Хватай! Хватай зачёты и экзамены!! Именно хватай!!! Не стесняйся! Здесь все по сути своей голые: голее не бывает.

Преподаватель превосходно знает, что ты не готов. Здесь никто не готов. Здесь теоретически нельзя быть готовым. Система создает воровские места на производствах и гарантированный комплекс вины студентам. Студент не может быть готов. Даже если он трижды кандидат наук по этой дисциплине. Он всё равно не готов. Даже если наизусть выучил все лекции принимающего преподавателя. Это не поможет. Хороший экзамен – это игра в одни ворота. В ваши ворота. Вам кажется, что вы хорошо подготовились? Ваши шансы на неуд резко возрастают. Вы уверены, что можете получить пять? Мне вас искренне жаль. Экзамен в университете – это торжество личного террора преподавателя против абсолютно бесправного студента.

Вот вам ситуация навскидочку: вы идёте по улице и вам встречается патруль из трех людей при погонах. Они сильно смахивают на наряд полиции.

– Паспорт!

– Вы извлекаете из кармана и предъявляете им свой паспорт.

– Минуточку, позвольте, позвольте – проговавривает тот, кто похож на старшего у них, и листает ваш паспорт. Затем хмыкает удовлетворенно и прячет его в свой внутренний карман.

– Паспорт!

– Но я же Вам его отдал…

Они переглядываются недоуменно: «Когда?»

– Да только что…

– Так, задумчиво говорит сам себе старший, клевещете… А вот мы вас сейчас задержим до выяснения личности…

Ситуация понятна?

А теперь вопрос на засыпку: вы понимаете, что при таком развитии сценария вы абсолютно беззащитны? Если понимаете, то можете читать дальше. Если не понимаете, то дальнейшее написано точно не для вас. А вас мы искренне благодарим за внимание и потраченное на нас время. И желаем вам всяческих успехов!

Студент в ситуации один на один с преподавателем точно также беззащитен и бесправен.

Как впрочем и больной беззащитен и бесправен перед врачом. Здесь, в качестве заметки на полях укажем лишь на то, что есть одно отличие педагогов (в народе: «педиков») от медицинских работников (медиков) и полицейских. Социальные работники, медики и полиция работают (по статусу) с отклонениями от «нормы», тогда как педагоги в основном рабортают именно с «нормой», а общеобразовательная школа это в первую очередь нормозадающее учреждение и потому консерватизм – одна из основных внутренне присущих ей черт или характеристик. Говоря простым языком консерватизм – одно из четырёх основных эмерджентных свойств имманентных школе. Именно в силу нормозадающего характера всей этой институции. Построим для иллюстрации сказанного схему тетраэдра управления обществом.

(схема1)

ШКОЛА

I I I

СОБЕС – ПОЛИКЛИНИКА – ПОЛИЦИЯ

Теперь мы можем рассмотреть сначала набор частных оппозиций:

Гражданин – полицейский

Ученик – учитель

Больной – врач

Пенсионер – социальный работник

В каждой личность в левой части формулы беззащитна и целиком зависима от личности в правой её части. Теперь мы можем дать общую методологически точную оппозицию:

Гражданин – Чиновник.

Гражданин абсолютно беззащитен и бесправен перед чиновником. Но прежде чем мы разберём пути самозащиты в этом изначально безнадежном для нас противостоянии, мы рассмотрим частный случай искусства сдачи экзамена при абсолютном незнании предмета. В качестве вступления укажу на случай, имевший место в реальности, когда девочка, никогда не читавшая Некрасова, выиграла первое место во Всесоюзном конкурсе на лучшее сочинение по теме произведений этого поэта. Именно участие в качестве технического члена областного жюри в одном из литературных конкурсов показало мне оборотную сторону бесправия студента против преподавателя. Где-то году так в 1984-ом (тут я могу ошибаться) мне предложили проверить пять тысяч конкурсных сочинений школьников по теме «Письмо Татьяны Онегину». Сочинения были небольшие – по пять-шесть страничек тетрадного формата, написанные весьма аккуратно и разборчивым почерком (точнее почерками – пять тысяч почерков!). На эту работу мне была дана одна неделя. Будучи полным, как я теперь это понимаю, идиотом, я приступил к добросовестному чтению. Не скрою, первые двадцать работ я прочёл полностью. Вы понимаете, что такое пять тысяч работ? В техническом плане это комната, а в ней аккуратными стопками сложены они – труды. И во всех одни и те же цитаты, одни и те же обороты речи, одни и те же идеи… Позднее я узнал от Евгения Андреевича Васюкова блестящий метод для такого рода ситуаций. Но тогда я вдруг начал понимать, что не дойдя и до половины, да что там – половины – трети я рехнусь. Утешала только одна слабая надежда, что я уже давным-давно рехнулся и теперь мне уже ничего не страшно.

Я решил читать панорамно. Перелистывал труд и обратившее на себя чем-либо произведение откладывал в сторону. Со мной рядом трудились другие членши жюри. И они, прочтя первые полсотни работ начинали быстрее шуршать страницами. Работать в такой обстановке было сложно. Среди прочего я натурально боялся чихнуть или кашлянуть. Как назло, именно в такой ситуации носоглотка и бронхи ведут себя противу всяких правил. А еще предательски крутило живот. Бледнея от ужаса я на цыпочках вымётывался «на перекур» где откашливался, отчихивался и всё остальное. В общем к концу недели сотня сочинений была отобрана. Пересмотрена ещё раз. Победители были определены. Несколько лет я не мог даже смотреть в сторону произведений великого классика. Далеко по большой дуге обходил я памятники автору бессмертного творения. И только благодаря этому чудесному опыту до меня дошло, почему мне удавалось ничего не зная сдавать по десятку экзаменов за день. Я лично нравился преподавателям. Как молодой весёлый жизнерадостный жизнеутверждающий индивид, лёгкий в общении, прекрасно владеющий языками разнообразного общения. На мне, убогом, отдыхал их измученный взгляд. Сейчас я всё острее ощущаю это состояние. Сидишь порою на экзамене, а мимо проходит сотня студентов. Когда они открывают рот, хочется солёненького огурчика. Лучше выпить стакан неразбавленного спирту, чем слышать такое. И вдруг появляется один на тысячу. Весёлый, лёгкий, озорной. Понятно, что ничего не знает. Но просто свет в окошке, лучик света в тёмном царстве. Вот тебе дружочек от меня аванс. Иди, играй с Богом!

Но это я так, к слову. По-стариковски. А теперь по сути тематизма в заголовке главы.

Приведу пример из собственных практик.

На четвёртом курсе наша группа шла сдавать один экзамен по западным философским школам. Преподавателя я в глаза не видел. Лекций не посещал. Учебников и пособий по теме в руках не держал. Короче был тотально не готов. А потому решил идти сдавать с группой. Ибо с группой можно и проскочить незамеченным. Каким по счёту идти? Не в первой пятёрке – преподаватель вначале зело зол и придирчив. Не в третьей – он уже притомился от олигофренов типа меня и будет снижать, а мне снижать просто некуда. Потому решил пробиваться во вторую пятёрку. Это было тем проще, что народ, в отличие от меня толкавшийся в коридорах по этой теме, знал о суровости препода и не спешил попасть в неудачники.

Как раз вышел первый с двойкой. За ним второй… тоже с двойкой. И в пространство кабинета втянулась наша пятёрка. Я брал билет последним. Легко взял из середины (а какая разница), отметил номер, сел на третью парту, стал читать задание и обмер. Впервые в жизни я видел такой текст. По некоторым признакам это было вполне осмысленное задание. Но я не знал НИ ОДНОГО СЛОВА в тексте. То есть все слова я видел в задании впервые!!! Первый позыв встать, бросить билет и с неудом удалиться я в себе подавил. Предстояло совершить чудо. Предстояло понять написанное. И я, приняв позу готовящегося (бумага, карандаш на изготовку, задумчиво-сосредоточенная рожа), обратился в слух. До меня должно было ответить минимум пять человек. Спешить было некуда. Ребята что-то плели. Преподаватель задавал наводящие и дополнительные вопросы. И постепенно, как изображение на фотобумаге в ванночке с проявителем проступили для меня контуры смыслов сформулированных в задании. Преподаватель был в ярости. Уже седьмой вышел с двойкой. Вошла новая пятёрка. Кто? – он не спрашивал. Он прямо угрожал. Я собрался и спокойно двинулся навстречу своей гибели.