Инъекция страха

Жена Андрея, кстати, с Веркой тогда болтала без умолку, птички спелись, телефончиками обменялись, но так и не продолжили знакомство. Наверное, потому, что Андрей был против. И слава Богу, что не продолжили. Еще не хватало, чтобы Зоя насмотрелась и наслушалась всяких мерзостей. Незачем было подвергать правильные взгляды жены такому испытанию – вот чем руководствовался Андрей, высказывая после ухода гостей своей «ф-ф-ф!» по поводу Сашиной спутницы. Хотя если уж быть честным до конца, то Вера ему на самом деле понравилась. О, даже очень. Склонность к блядству – это ведь в некоторых ситуациях отнюдь не недостаток… В общем, хорошо в тот вечер посидели.

Позже выяснилась одна подробность – Саша признался. Покинув гостеприимный дом Андрея, им с Веркой так приспичило, так захотелось, так загорелось, будто они годик-другой воздерживались. Скорее всего, градус в голову ударил. Дойти гости смогли только до автобусной остановки, а там, найдя какой-то дворик с раздолбанной скамейкой, получили друг от друга желаемое. Разумеется, время было уже позднее, темно было в городе, а в тесном пространстве, окружавшем скамейку – просто черно (да и много времени на это не надо), однако каждую секунду кто-нибудь мог пройти мимо. «Дворик-то наш проходной», – разъяснил Андрей самодовольно ржущему Саше. Вот такая подробность.

Вот такие воспоминания…

«Почему он посчитал меня предателем? – вернулся Андрей к началу логической цепи. – О чем я мог донести на него?» Вопрос был риторическим, не требующим ответа. Ошибка, недоразумение… Впрочем, ответ пришел – в форме шутки. Можно было бы «заложить» офицера КГБ, поведав миру о том, что он продавал по молодости порножурналы, то ли взятые им с обысков, то ли действительно привезенные его друзьями из-за кордона. Да, в свое время за подобные шалости били. Но, к счастью, это время ушло давно и безвозвратно. Или рассказать Верке про загадочную «Марину», которой так дорожил любвеобильный Саша?

Андрей улыбнулся. Настроение улучшалось. Он осторожно доел бутерброд, жуя на той стороне рта, где нет зубного протеза, и родил новую версию. Предположим, неприятности действительно существуют только в Сашином воображении. И при этом он никакой не параноик, одолеваемый манией преследования. Как такое может быть? Вся разгадка в алкоголе. Стоит Саше выпить, и он сразу становится психом – временно, пока не проветрится. Есть у него это интересное свойство, никуда не денешься, случай с проходным двором и скамейкой – отличное подтверждение. Вообще, существует очень четкое деление: одни люди, как выпьют, становятся добренькими, другие – злыми и неприятными. Этот человек относится к третьим. Когда пьяный, он не злой, не добрый, а чокнутый…

Андрей принял, наконец, таблетку аспирина и встал, готовясь покинуть кухню. Его наполняло тихое удовлетворение. Вероятно, первопричина случившегося найдена, ибо последняя из сформулированных версий наиболее убедительна. И лучшее решение в сложившейся ситуации – просто не иметь с Сашей никаких контактов, если тот хоть чуть-чуть выпивший. По его голосу, кстати, легко определяется степень трезвости, так что пусть он только попробует еще позвонить…

Андрей вернулся в спальню, уверенный, что все кончилось, лег на двуспальную супружескую кровать и… Заснуть он так и не смог.

А ведь Саша угрожал, причем, осмысленно, трезво! Какую «кражу» он имел в виду? Неужели – ту? Но чем в той истории можно угрожать?! Мысль снова завертелась волчком. И Андрей завертелся, стремительно потея под пуховым одеялом. Да, была кража, так давно, что пострадавшая семья благополучно об этом забыла. В минувшем марте. Если отсчитать в обратную сторону три сезона: осень, лето, весна, то получится – ровно девять месяцев назад. Очень символично – «девять месяцев»… И монета существовала, но ведь никто этого не скрывал. «Про монету, – говорит, – я тоже знаю…» Ну и что, все знали. Какой смысл вкладывал Саша в свой зловонный портвейный шепот? Псих, он и есть псих.

Монета хранилась у родителей, выполняя роль семейной реликвии. В каждой семье должна быть реликвия, и в этой была. Вероятно, ценная, хотя никто с ней специально не определялся. Бабуля, пока была еще жива, показывала ее какому-то специалисту из отделения нумизматики в Эрмитаже. Посторонних туда не очень-то пускают, только по пропускам, но бабуля, естественно, проникла. Без приглашения, без какой-либо самой завалящей рекомендации, прямо с улицы – сокрушительная была женщина, мир праху ее. «Бабуля» – это бабушка по папиной линии. Или иначе «Баба Уля», потому что имя носила такое забавное, как в романах – Ульяна. (По маминой линии, к сожалению, родственников не сохранилось, война и блокада над этим поработали.) Так вот, баба Уля нашла специалиста и проконсультировалась. Сказали ей немного: монета, мол, немецкая (это было и так известно), семнадцатый век, вероятно, особого выпуска, посвящена Вестфальскому мирному договору, если судить по дате «1648» и по латинской надписи «DOMINE CONSERVA NOS IN PACE», что означает «Господи, сохрани нас в мире».

Монета, мол, редкостно сохранилась, просто идеально, степень сохранности можно оценить как высшую. Термин даже такой есть – «зеркальный блеск». Никаких дефектов, значит, и, кроме того – из первой сотни отчеканенных экземпляров, которые по особенному должны блестеть. Что касается ценности данного экземпляра, то этот вопрос нуждается в специальном изучении. И вообще, – огорчили бабулю, – что-то конкретное можно сказать, только перелопатив кучи спецлитературы с целью отыскать аналоги. «Так что не оставить ли вам, милая дамочка, вашу реликвию у нас, и не извольте волноваться, все под расписку, с возвратом…»

Специалист, который тоже был дамочкой, долго семенил позади удаляющейся бабы Ули, умолял повторить ее имя и фамилию и обязательно, всенепременно придти завтра. А та была уже полностью удовлетворена. Потому что наглядно убедилась: семейная реликвия действительно имеет ценность, не подделка, ВЕЩЬ. И никуда больше не пошла.

И сын ее с невесткой (то бишь родители Андрея), в свою очередь, никуда с монетой не ходили. Зачем? Лежит себе, и пусть лежит. Все равно ведь продавать не будем, поэтому ее ценность в денежном выражении знать совершенно ни к чему. А если консультироваться направо-налево, то наверняка вляпаешься в какое-нибудь дерьмо – это очевидно. Показывали диковинку гостям и знакомым, рассказывали на работе, хвастались в узком кругу дилетантов-обывателей, и достаточно. Дед (муж бабы Ули), тот вообще никогда и никому из посторонних не говорил о существовании монеты. И всему семейству строго-настрого запретил разевать на эту тему рот. Наверное, боялся, что дойдет слушок до компетентных органов, а уж «органы-то» смекнут – если хранишь дома немецкие деньги, неважно, что средневековые, значит, враг народа. Пуганый был старичок, хоть и дошел в Отечественную до Берлина. Пока он не умер, требование его выполнялось, но потом, когда не стало деда, – «оттепели» всякие пошли, «застой», ума у людей совсем не осталось. Вот и жена его верная не послушалась, потащилась в Эрмитаж консультироваться.

Собственно, монету привез дед. Из Германии, в качестве военного трофея. Рассказал, что ему один фриц подарил, которого он от смерти спас. В Глогау, небольшом таком городишке, который когда-то был крепостью. У этого фрица якобы было много разных монет, он оказался из династии знатных чеканщиков – родом из Байрейта. В его родном городе сохранился монетный двор, местная достопримечательность… Хотя кто его знает, как там на самом деле получилось. Байрейт (тьфу, не выговорить) был в западной оккупационной зоне, а Глогау – в нашей, советской. Может, «спасти от смерти» означало, что фрица просто-напросто пожалели и не застрелили? Может, вообще его не спасли, а как раз наоборот – после чего поделили добычу среди всего взвода? Так или иначе, но подарок получился со смыслом. Вестфальский мир, окончание Тридцатилетней войны – это точка отсчета, с которой началась новая Германия, это символ возрождения германского духа. Немец-чеканщик, очевидно, прекрасно понимал, что он дарил русскому солдату (если, конечно, был в тот момент жив). Вот такая красивая история. Настоящая семейная легенда, пригодная для развлечения редких гостей.

Впрочем, красота осталась в прошлом – а в настоящем – только досада. Была монета, и нет монеты. Кража.

Этой ли кражей пытался угрожать Саша? А какой еще?

Итак, в марте: кто-то вошел к родителям в квартиру, когда хозяева отсутствовали, будто знал, что никто не помешает, открыл дверь легко и свободно, будто обладал ключом, взял только монету, ничего, кроме монеты, причем, не искал ее, шаря по шкафчикам и ящичкам, а просто взял и ушел. Неужели кто-то из своих – друзей, знакомых или родственников? «Боже, какая пошлость!» – говорят в подобных случаях интеллигентные люди. Грязь.

Во всяком случае, милиция именно так и решила, что инцидент исключительно внутрисемейный. Пусть они сами друг с другом и разбираются, здраво рассудил перегруженный работой капитан из районного отделения. Фамилия оперуполномоченного, на территории которого находилась родительская квартира (Кировский район), была Кивинов – Андрей запомнил, потому что несерьезная какая-то фамилия, книжная. Так что прав был Саша, упомянув об отказном деле. Но ведь от друга Саши, кстати, тогда ничего и не скрывали! Наоборот, Андрей звонил ему, советовался, как правильно вести себя с равнодушными, ненавидящими работу ментами! А он, видите ли, специально нашел милицейский «отказник», параноик чокнутый. Очевидно, пьяный блеф, чисто гебешная привычка – по поводу и без повода намекать, что «нам все известно».

Кивинов, впрочем, ничего был оперуполномоченный, не похож на обычного мента – интеллигентный, вежливый. Да, его рука не дрогнула, выписывая сакраментальную фразу: «В возбуждении уголовного дела отказать», но возмущенным потерпевшим потом объяснили, что по-другому и быть не могло. Не потому, что опер плохой, опер как раз хороший, лучший на всей улице Стачек, а просто работа у них такая…

Андрей перевернул одеяло – взмокшей стороной вверх, сухой к телу. Аспирин действовал, и вместе с потом из тела уходила тяжесть. Воспоминания также становились легкими, воздушными, и оттого еще более своевольными, вопросы и ответы принципиально не желали упорядочиваться. Андрей с удовлетворением понял, что сейчас заснет… Когда включилась радиотрансляция, он вздрогнул. Играл гимн. На низшем уровне громкости, но в атмосфере полного отсутствия звуков это слабое мурлыканье оказалось взрывом. Шесть утра. Гадство, с вечера забыли повернуть ручку громкости до конца. Ведь почти уже спал. Скорее, а то мать проснется… Он встал, переполненный злостью.

И очень кстати пришлись мысли о милиции – те, с которыми он расстался несколько мгновений назад! Почему бы не позвонить в дежурную часть и не попросить защиты от сбрендившего офицера спецслужб? Лучше не попросить, а потребовать. Лучше не звонить, а утром сходить ногами и оставить заявление. Есть же на свете хоть кусочек правды, хоть капелька здравого смысла!

Когда Андрей спешил по коридору, щелкая повсюду выключателями, он окончательно проснулся. Причем здесь милиция? Именно, что здравого смысла на свете слишком много, и большая его часть концентрируется под форменными фуражками. Да если притащиться с таким заявлением, тебе в лицо рассмеются и похвалят за отличную шутку. А если будешь настаивать, на тебя обидятся, потому что хорошая шутка – короткая шутка. Или вида не подадут, привычные к каждодневным визитам всевозможных идиотов, но взгляды у профессиональных слушателей сделаются тоскливыми-тоскливыми, стоит только завести речь, например, об ирреальном состоянии, в которое погружал тебя твой собственный страх. Зато этот чертов Саша, как узнает, что ты его «заложил» по-настоящему, снова напьется и явится в гости с пистолетом, чтобы уже не уйти просто так…

«Что-то я упускаю из виду, – подумал Андрей, обесточивая гимн. Музыкальная миниатюра, написанная композиторами Глинкой и Петровым в соавторстве, оставила спящую квартиру в покое. – Что-то я не учитываю, что-то все время забываю…»

Нет, вовсе не те гадостные намеки, которые гость позволил себе в отношении Зои. Хотя (Андрей поморщился), эта заноза тоже болит, торчит в голове постоянно. Зоя в Пскове, здесь не о чем думать – нет, не это! Что тогда? Ирреальное состояние, ТЕ ОЩУЩЕНИЯ…

Андрей побрел обратно.

«Мне просто стыдно, – сказал он себе. – Мне просто было очень плохо, мне никогда раньше не было так плохо…»

5. Между сном и явью

Суета, не вмещаясь в прихожей, щедро плескалась по всей квартире. «Стой, не крутись! – командовала мама Андрея, она же бабушка Алисы. – Давай руку! Руку давай, а то опоздаем!» Ребенка собирали в садик, привычная сценка. Ребенок капризничал и что-то отвечал бабушке – настойчиво повторял какое-то слово. А может, фразу. Понять – вот так, с ходу, – было непросто, потому что Алиса торопилась и нервничала. Бабушка и не пыталась понять, целиком сосредоточившись на сборах, она тоже торопилась и нервничала. «Головку подними, лисенок! Посмотри, где лампочка? Ну, где лампочка?» Ага, уже надевали шапку, тесемочки завязывали. Андрей подсветил часы: ничего страшного, успевают. До садика нужно не идти, а ехать на автобусе – пять остановок. Ох, время, время! Завтрак в садике – в восемь, опаздывать нежелательно… Он прислушался и разобрал: «…Ка-яя?..» – все более отчаиваясь, спрашивала девочка. Назревали слезы, бабушка, наконец, обратила на это внимание. «Что ты хочешь, лисенок?» – «Ка-яя!» «ЯЯ – значит ЛАЛА, – машинально перевел Андрей, – букву „Л“ мы пока не говорим. КАЛАЛА – значит, СКАЗАЛА…»

– Что сказала? – с максимальным терпением уточнила бабушка. – Кто сказал? Кому?

– Папе.

– Что папе? Папа спит, не надо его будить, у него головка бо-бо.

«Еще как бо-бо!» – согласился Андрей. Всего ничего спал. Еще половина восьмого.

– Нет, папе!

– Тихонечко, у тебя все получится, – помогал ребенку ласковый голос. – Попробуй сказать по-другому, как тебя дядя Ефим учил? Только тихонечко.

Алиса шумно вздохнула, сосредотачиваясь.

– А папа жнаит?

«Знает», – мысленно поправил ее Андрей. С буквой «З» у нас тоже пока нет дружбы.

– Все ясно! – догадалась бабушка и почему-то засмеялась. – Не волнуйся, ничего папа не знает, я ему не говорила.

«Интересно, – он даже привстал на локте, – что это ей „ясно“? Тайны объявились? И здесь – тайны?»

– Только не «жнаит», а «знает», – спохватилась женщина. – З-з-з. Скажи: з-з-зна… Ну? Как будто холодная водичка течет по подбородку. З-з-зима…

– Коз-за – де-ез-за! – гордо отчеканила девочка, обойдясь без буквы «Р», р-разумеется.

Андрей, одетый в рубашку и тренировочные штаны, вышел из спальни на свет.

– Чего это я, спрашивается, не «жнаю»? – проворчал он, морщась. Голова была бо-бо, пропади оно все пропадом. Мутило, покачивало.

– Все-таки разбудили? – обернулась мать.

– Сейчас снова лягу, успокойся.

– Там пюре в ватничке тебе оставлено. Может, поешь?

– Успокойся, поем.

Мать не забыла про сына, обеспечила едой. Сын – прежде всего. Встала по будильнику. Потом поднимала внучку, стараясь не разбудить больного, а вчера вечером – укладывала ребенка спать, и так каждый день в течение всей недели. Забота о ближних составляла смысл ее жизни. Но только невозможно было представить, как это – засовывать пюре в рот, глотать – нет, невозможно…

– Я спросил, что вы тут от меня скрываете?

Мать Андрея тяжело вздохнула и распрямилась. Алиса, хитро улыбаясь, посматривала на отца. Она молчала.

– За садик Зоя платила или как всегда забыла?

– Что за тайны дурацкие! – нервно сказал он. – Ты мне объяснишь, наконец, что случилось?

Женщина и ребенок переглянулись.

– Все в порядке, не волнуйся, потом расскажу. Так платили вы или нет, а то воспитательница спрашивала?

– Сама не волнуйся. Зоя приедет и разберется.

– Нашла время уезжать, – пробормотала женщина, выкатываясь из квартиры на лестницу. – Я бы ни за что мужа в таком состоянии не бросила, да еще с ребенком… – бормотала себе под нос, но так, чтобы сын слышал. – Лишь бы умотать куда-нибудь, не сидится ей в отдельной квартире… Никакой благодарности…

Прихожая опустела, но муть осталась. Андрей справился с раздражением, подступившим к горлу, ничего не сказал вдогонку. Электрическая муть – снаружи и внутри. Опять что-то со зрением? И горечь – сухая горечь во рту. Аппетит был не просто на нуле, а пожалуй, с обратным знаком. Разве что чаю… горячего чаю с сухарем. Со сладким мягким сухариком… Андрей, облизав губы, не двинулся с места. Он знал, что ему хочется больше всего, и он не стал сдерживать свое желание. Тем более, записная книжка лежала тут же, на тумбочке, и телефонный аппарат – вот тебе телефонный аппарат, не стесняйся!

Междугородний звонок получился с первого раза. Линия была свободна, автоматическая связь работала, нужный номер накрутился без сбоев.

– Здравствуйте, – послал он в ожившую телефонную трубку. – Это Оля? Это Андрей из Петербурга, муж Зои. Помните такого?.. – (Еще бы она не помнила – свидетельницей была на свадьбе, потом наезжала сюда из Пскова пару раз, в качестве дорогой гостьи!) – …Оленька, извините, ради Бога, за ранний звонок. Я боялся, что днем вас не застану, а вашего рабочего телефона у меня нет… – (Ничего не рано! Как раз в это время она на работу и собирается, что подтверждает плохо скрываемая торопливость в ее приветливом голоске.) – …Не могли бы вы зайти к моим, сказать там Зое, что я сильно заболел. Нет, ничего опасного, просто мне обязательно нужно с женой поговорить. Зоя сейчас у матери. Пусть она сама мне позвонит или пусть через вас передаст, если вдруг прямо сегодня уезжает обратно… – (У тещи нет телефона, вот в чем проблема. Вечная проблема. За столько лет не могла поставить!) – …Спасибо, Оленька, извините за беспокойство…

Короткий получился разговор, но стыда прибавил изрядно. «Что за ревность идиотская? – удивился себе Андрей, перемещаясь из прихожей в кухню. – У тещи нет телефона… Конечно, очень удобно, когда телефона нет. Кому проблема, а кому – возможность скрыться от семейных забот на целую неделю… Фу, что за гадость лезет в голову? Однако теперь остается только ждать, дело сделано, дело сделано, дело сделано… Бо-бо…»

Пусть жена побесится часок-другой, когда, вернувшись из Пскова, увидит свекровь! Сказать-то всё равно ничего не посмеет. Главное – что? Ребёнок утром собран и отправлен в садик, вечером приведён обратно, накормлен, уложен в кроватку. Да и сам папа окружён неистовой заботой. Горчичники, ингаляции, витамины. Полноценные обеды. Целебное безделье, телевизор днём, вечером и ночью. Утром – спать, спать и спать. Отсутствие свободы воли – это ведь очень удобно, потому что за тебя не только решают, но и делают. Отхаркивающая трава, горячие ванны для рук, горячие обёртывания, причём, всё сразу. «Папина мама»…

Чайник был горячий, прекрасно. Заварка была свежая, опять же мать постаралась. Аппетит несмело выглянул из норки в поисках пакета с сухарями.

«Криминальные новости,» – объявило радио, которое, как выяснилось, опять работало. Очевидно, мать включила, чтобы картошка веселее в пюре превращалась. Ладно, пусть новости будут криминальные, лишь бы подальше отсюда – по радио. – …Маньяк пока не пойман, очередная жертва найдена в одном из туалетов гостиницы «Октябрьская»… – Понятно, опять маньяк. Опять туалет. Скучно. Вот переименовали бы «Октябрьскую» в «Августовскую», было бы куда веселее. Или лучше в «Августейшую» – только для проживания особо приближенных к Его Президентскому Величеству господ и для членов их семей… – …Жертвой маньяка-насильника стала пятидесятитрехлетняя уборщица, работавшая в ресторане гостиницы. Напоминаем, что предыдущие жертвы также были далеко не молодыми женщинами: хореограф Вагановского училища пятидесяти шести лет, секретарь Союза дизайнеров пятидесяти восьми лет, гардеробщица районной поликлиники пятидесяти одного года. Особо выделяется в этом ряду семидесятидвухлетняя домохозяйка-пенсионерка, изнасилованная и убитая на собственной лестничной площадке… – «Да уж, псих какой-то, – согласился Андрей, замачивая первый, самый вкусный сухарик в сладком чае. – Про психов, оказывается, не всегда скучно. И что за любитель старушек такой нашелся?» – …Известны приметы преступника: мужчина лет тридцати-сорока, крупного телосложения, широкоплечий, спортивного вида. Короткая стрижка, походка вразвалку. Особых примет нет…

«Под такие приметы любой подойдет, – усмехнулся Андрей. – Вот, хотя бы, Саша…»

Криминальные радио-новости воспринимались почему-то не всерьез, поднимали настроение. Это вам не по телевизору расчлененные тела рассматривать. Интересно, рассчитывали ли на такую реакцию журналисты? Зато опять все испортил зубной протез. Кушать и получать удовольствие было не то чтобы невозможно, но как-то ненужно, неуместно. Рекомендация, называется. Керамическое чудо, последнее достижение зубопротезного дела. Бюгель на крючочках. Голливудский шик, ослепительная улыбка кинозвезд… Позорище. Проснувшийся было аппетит уполз отдыхать, мутная гадость вернулась в мозг. Теперь снова придется идти к зубному технику, ругаться, требовать оплаченного качества. Сам виноват! За полцены – оно и есть за полцены, получите… Впрочем, этот дядька говорил, что если возникнут какие-то проблемы – милости просим, сразу к нему. Он как бы «на примерку» изделие поставил, «на подгонку». Андрей не придал значения такой возможности, внутренне уверился, что эпопея с зубами кончилась, что «дело сделано». Ну что ж, надо идти, значит, пойдем. Успеть бы поправиться, пока с голоду не умер…

Андрей продолжал сидеть на кухне, когда вернулась мать.

Он подхватился: что случилось, почему так быстро? Варианты, один другого ужаснее, пронеслись вместе с ним по коридорчику.

– Ты еще не лег? – неприветливо спросила она, стаскивая с ног сапоги. – Мне спать не дал, и сам все колобродит, колобродит…

– Что случилось?

Сапоги она стаскивала с яростным, неконтролируемым раздражением. Сзади нее неподвижно стоял отец Андрея – любимый «дедушка Слава». Отец был хмурый, темный, какой-то странный – едва кивнул сыну, ничего не сказав и не спросив.

– Где Алиса? – рявкнул Андрей.

Мать швырнула сапоги под вешалку:

– Поори тут нам… В садике Алиса, где ж еще? – Она обернулась на мгновение к своему мужу. – Раздевайся ты, чаю хоть попей.

Резкими движениями он принялся стаскивать с себя куртку – так же молча, с немым вызовом.

– Ответить нельзя по-человечески, что ли? – попытался обидеться Андрей.

Мать агрессивно крутанулась в обратном направлении:

– Да потому что надоело! Зойка твоя мотается неизвестно где, неизвестно зачем, а я должна, это… – Она спрятала глаза. – И главное, никакой благодарности… – Она уже остывала, говорила по инерции, но теперь вспыхнул Андрей.

Он вспыхнул тихо, никто этого не заметил. Он вошел в спальню и лег, забрался под одеяло прямо в рубашке и в штанах. Итак, родители почему-то в сборе. Полный комплект. Поссорились они, что ли? У них – свои тайны; у всех – свои тайны, один я прямой и прозрачный, как градусник…

– Температура есть?

Мать остановилась на пороге, примирительно вздыхая.

– Не знаю, – мертво ответил ей Андрей. – Будем считать, что нет.

– А браслет почему снял? Не помогает?

Упомянутая вещица лежала на тумбочке – там, где недавно был видеомагнитофон.

– Мне нужен другой браслет, на горло. И болтами его завинтить потуже. Лучшее средство от кашля.

Мать все вздыхала, не зная, улыбнуться ей или броситься утешать сына.

На самом деле Андрей просто забыл вернуть браслет на руку, когда переодевался перед сном. Вера в нетрадиционные средства, способные восстановить здоровье, пока еще жила в нем, как бы он ни кривлялся перед матерью. А во что иное оставалось ему верить? Новейший препарат из плаценты, зашитый в собственное брюхо, или, скажем, магический браслет на запястье – ведь это хоть какой-то шанс выкарабкаться, когда таблетки и уколы уже не действуют.

Не магический, конечно, нет. Все по науке. Андрей купил этот чудо-прибор недавно – в тот день, когда ездил подшивать капсулы. Совместил два дела. И вышло так же недорого, просто смехотворные деньги отдал. Опять помогла добрая участковая врачиха, дай ей Бог здоровья. Она позвонила очередному своему знакомому, попросила, чтобы изделие продали по отпускной цене, как сами брали. Называется «Инь-Ян корректор», мощное лечебное средство. А внутри, говорят, батарейка есть, как у электронных часов… Удивительной души человек она, этот ангел из поликлиники. Возможно, ей нужно кого-нибудь ко вступительным экзаменам натаскать – с душой и «без наценки»? Или кому-то хочется парочку сессий проскочить малой кровью? Так ведь никто не против! Организовать это элементарно – только намекни! Надо будет узнать, есть ли у врачихи брат (муж? сын?), а то взять и спросить напрямик…

– Короче, я совершенно здоров, – подытожил он, отворачиваясь к стене. – Антибиотики все равно больше пить не буду, лучше так подохну.