Белое дело в России. 1920–1922 гг.

То, что предложили Пепеляевы, можно расценивать как стремление «перехватить инициативу» у оппозиции, использовать выдвинутые ею лозунги в программе правительства. С другой стороны, введение Сибирского Земского Собора предусматривало как минимум отказ Колчака от непосредственного управления (пусть и формального, «эшелонного») территорией Сибири и Дальнего Востока. Не случайно, видимо, Дитерихс в ответ на предложение адмирала (телеграмма из Красноярска 8 декабря) снова возглавить Восточный фронт выдвинул условие немедленного отъезда Колчака из Сибири за границу или на Юг России. В этом действии тандем в организации военно-гражданской власти Дитерихс – Пепеляевы становился вполне реальным[44].

Что же представляла собой идея Земского Собора в том виде, как это предлагалось «братьями-сибиряками»? В вышеупомянутом «ультиматуме» речь шла об органе, «в лице которого сам народ возьмет в свои руки устройство Сибири и изберет сибирское правительство». Таким образом, Собору предопределялся не совещательный и даже не законодательный характер, а – не больше не меньше – учредительно-санкционирующий, аналогичный Сибирской Областной Думе, распущенной год назад. По существу, происходил возврат к парламентской форме правления, оказавшейся столь опасной и бесперспективной в условиях военного времени, но весьма привлекательной для политической оппозиции и партийной элиты. Собор призван был создать совершенно новую вертикаль власти, при которой роль прежнего правительства становилась символической[45].

Показательно изменение позиции Верховного Правителя в отношении новых перемен политического курса. Как Верховный Главнокомандующий, верный Положению о полевом управлении войск, Колчак не мог сочувствовать позиции Третьякова «власть военная да подчинится власти гражданской». Слишком свежи в его памяти были воспоминания 17-го года о развале на Черноморском флоте и золотом палаше, «отданном» морю. Подавляющее большинство генералов также было убеждено, что отсутствие «твердой власти», «военного порядка» привело к «разложению тыла». Еще более его могла раздражать позиция Пепеляевых. 23 ноября 1919 г., будучи в Новониколаевске, Колчак признал право премьера «образовать состав сотрудников по управлению страной», «намеченных на посты членов Совета министров». И одновременно с этим, «рескриптом» новому премьеру, было отправлено «предписание об улучшении быта военнослужащих и их семей» – яркое свидетельство обеспокоенности адмирала положением солдат и офицеров. В тяжелейших условиях начавшегося сибирского «Ледяного похода» Колчак поручал Пепеляеву утвердить «в срочном порядке» законы об увеличении содержания солдатам и офицерам на фронте, обеспечении их семей «деньгами, продовольствием и помещением», предоставлении льгот «в отношении земельного и хозяйственного устройства»[46]. Проекты реформирования системы управления интересовали адмирала гораздо меньше, чем «заботы об армии, которые она заслужила». Но как Верховный Правитель, понимая политический характер гражданской войны, он мирился с необходимостью уступок и тактических компромиссов. Проблема заключалась в масштабе, пределе таковых. Если он признавал актуальность программы Пепеляева по реформированию существовавшей системы управления, то, получив утром 9 декабря «ультиматум братьев-сибиряков» о Земском Соборе, он пошел на уступки, означавшие, по сути, отказ от Конституции 18 ноября и сложившейся модели Российского правительства.

9 декабря 1919 г. со станции Тайга Колчак отправил текст проекта Указа: «С первых дней принятия мною власти Верховного Правителя я имел перед собой цель – созыв Национального Учредительного Собрания. Ниспосланными тягостными испытаниями цель эта ныне отдаляется, и разрозненные части России принуждены отдельно бороться с общим врагом – большевизмом. В целях подъема усилий народных я, оставляя за собой объединение всех сил, борющихся за Единую Россию, передаю дело борьбы Сибири с большевиками в руки самих сибиряков. Повелеваю Председателю Совета министров незамедлительно внести в Совет министров проект закона о Сибирском Земском Соборе с тем, чтобы таковой был созван в самый кратчайший срок. Земский Собор определит временное устройство Сибири и изберет сибирское правительство. Бог поможет нам завершить правое дело объединения свободной Единой России»[47]. Тем самым Колчак полностью отказывался от контроля за сибирской политикой, сохраняя свою власть только как Верховный Правитель Российского госдарства. Благородный поступок адмирала, идущего ради стабильности фронта и тыла на подобный шаг, политически не был оправдан. Даже в случае сохранения «всероссийского» статуса Колчак терял свой аппарат управления, поскольку все время, начиная с 18 ноября, опирался на структуры бывшего Сибирского правительства. Единственный альтернативный путь состоял в том, что Сибирский Земский Собор санкционировал бы создание новой власти, но во всероссийском масштабе (повторив путь Уфимского Государственного Совещания и Уфимской Директории). В этом случае политическая целесообразность подобных действий становилась ничтожной, ведь от одной модели всероссийской власти перешли бы к другой. В случае же сохранения «краевого масштаба» Собора у Верховного Правителя России не оставалось иного выхода, кроме отказа от своего «всероссийского» имени и отъезда из Сибири. Возможен был и озвученный Дитерихсом переезд на Юг, но в статусе Верховного Правителя. Тогда в его подчинение автоматически ставился аппарат Особого Совещания, а Главком ВСЮР получал бы, вероятно, полномочия командующего Южным фронтом. Об этом варианте Пепеляев писал в своей телеграмме 10 декабря: «Верховный Правитель должен остаться для верховного объединения всех частей России. Местопребыванием может быть Юг России»[48]. О том, насколько подобная перспектива устроила бы военно-политическую элиту белого Юга, во многом привыкшей к «самостоятельности» в отношениях с Сибирью, трудно ответить однозначно.

Глава 6

Попытки реализации «административной революции» Совета министров (декабрь 1919 г.).

Планы Пепеляевых не осуществились в той форме, в которой они рассчитывали. И «ультиматум» и Указ остались «на бумаге». Не было издано ни одного «подзаконного акта» в осуществление идеи Земского Собора. В реальности правительство, оставшееся в Иркутске, поезд Колчака и поезд Пепеляева жили как бы в разных политических измерениях. Получив сообщения о проекте Земского Собора, Совет министров воспринял этот акт как излишний в свете только что изданных поправок в Положение о ГЗС. В телеграфной переписке с Колчаком Третьяков, будучи фактическим председателем Совмина в условиях, когда премьер тоже оказался в «эшелоне», отметил, что хотя «вопрос о Земском Соборе есть вопрос большой государственной важности», но при этом даже «само название «Земский Собор» не может дать никаких указаний относительно его конструкции и компетенции». По мнению Третьякова, «возможно остаться при старой конструкции Земского Совещания, давши этому Совещанию законодательные функции, увеличивши количество представителей от местных людей, земств и городов, исключивши членов по назначению». Колчак ответил, что «так как представительство возможно только в части Сибири, то претендовать на всероссийское значение оно не может… термин «Государственное Совещание» ему не подойдет и его заменит Сибирское Земское Совещание; в связи с этим возникает целый ряд других вопросов о конституции правительства»[49].

Еще более откровенно высказался в передовице «Русского дела» будущий идеолог «национал-большевизма» и «признания советской власти», а в 1919 г. «пламенный бард и идеолог диктатуры Колчака», глава Русского Бюро печати профессор Н. В. Устрялов: «Не случайно пришли мы в процессе гражданской борьбы к диктатуре. Не случайно осуществлена она на Юге и на Востоке России, причем на Юге в форме более чистой, чем на Востоке… «Представительное собрание с законодательными функциями» – в лучшем случае это будет посредственный суррогат народного представительства, вовсе не так уже превосходящий в этом своем качестве существующее Экономическое Совещание… Что можно ждать от настоящего законодательного органа? Либо он, поддавшись распространенным в Сибири, не изжившей большевизма, настроениям…, начнет проповедовать соглашательство с советской властью, либо он присоединится к программе правительства… Но Парламент не привлечет к правительству ныне чуждые ему социалистические элементы. Парламент может лишь ослабить власть, вернуть нас к эпохе правительства князя Львова, если не Керенского. Отказ от диктаториальной формы власти ныне есть неизбежно лишь мост к большевизму». По оценке Кроля, бывшего собеседником Устрялова во время переезда из Омска в Иркутск, профессор придерживался «крайне правых» взглядов: «о большевиках он говорил с пеной у рта и отказывался понимать, как можно подходить к вопросу исключительно рассудочным путем… Борьба не на живот, а на смерть; борьба – до конца» – вот что проповедовал Устрялов. Позднее, уже в Харбине, в полемике с Кролем Устрялов отмечал, что «суррогат парламента и парламентаризма, в виде разных «предпарламентов» и полу- или псевдопредставительных «совещаний», не укреплял власти, не создавал реально «единого фронта», не способствовал упорядочению управления и не успокаивал «оппозиционные» умы, а лишь возбуждал их к требованиям дальнейших «уступок». Настоящий же парламент был для белого правительства – как, впрочем, и для красного – непозволительной роскошью уже по одному тому, что он предполагает действительное осуществление гражданских свобод, совершенно немыслимое в эпоху революционного брожения и крушения старых, привычных социально-политических связей»[50].

Таким образом, вариант Земского Собора фигурировал только в требованиях Пепеляевых и оппозиции. Правительственный курс оставался на уровне условий созыва ГЗС и его поэтапной трансформации в краевое законодательное собрание. Конечно, и в этом случае менялся характер управленческой модели, но произойти это могло постепенно, без внутренних потрясений, столь опасных в условиях войны. Сам же «человек-порох» после «вспышки» 9 декабря и встречи с Верховным Правителем практически полностью прекратил свои политические эскапады. По словам Гинса, «Пепеляев уже остыл, догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным Правителем, но скорее поддерживал его… Пепеляев не спешил в Иркутск, академически спокойно обсуждая с адмиралом положение, и как будто предоставил все воле судьбы»[51]. Теперь он полностью связал свою судьбу с судьбой адмирала, разделив с ним крестный путь до расстрела на берегу реки Ушаковки утром 7 февраля 1920 года.

Телеграммы, полученные от премьера после 9 декабря, показывали его прежнюю приверженность идее Земского Собора («я пришел к окончательному выводу, что необходим крупный политический шаг, который остановил бы сползание в пропасть по инерции. Считаю совершенно необходимым созыв Сибирского Земского Собора»). Однако последние дни его деятельности в должности премьера были, очевидно, направлены на подготовку антибольшевистского сопротивления в Сибири, после установления здесь советской власти («будут отдельные партизанские отряды без объединяющего государственного руководства и отдельные районы их действий», «я решился бы впредь готовить почву для одной из будущих партизанских сил, в предположении, что центр окончательно обречен погибнуть»). В этом его позиция также совпадала с намерениями брата-генерала, объявившего в своем последнем приказе по Сибирской армии не только о ее роспуске, но и об организации белого подполья из бывших солдат и офицеров (есть сомнения в подлинности данного документа). «Сибирская армия не погибла, а с нею вместе не погибло и освобождение Сибири от ига красных тиранов. Меч восстания не сломан, он только вложен в ножны. Сибирская армия распускается по домам для тайной работы – до того времени, пока грозный час всенародного мщения не позовет ее вновь для борьбы за освобождение Сибири». «Я появлюсь в Сибири среди верных и храбрых войск, когда это время наступит, – и я верю, что это время скоро придет». Создание уже в марте 1920 г. сибирского партизанского отряда во главе с ушедшим в тайгу генералом, последовавшие в 1921 г. события Западно-Сибирского восстания, в котором участвовало немало бывших военнослужащих Сибирской армии, подтвердили надежду Пепеляевых на антибольшевистское повстанческое движение[52].

Еще раз идея Земского Собора во время сибирского «Ледяного похода» была озвучена командующим войсками Енисейской губернии генерал-майором Б. М. Зиневичем 28 декабря 1919 г., поднявшим восстание в Красноярске почти одновременно с антиколчаковским восстанием в Иркутске. В своем «открытом письме Колчаку» он писал: «Я призываю Вас, как гражданина, любящего свою Родину, найти в себе достаточно сил и мужества отказаться от власти, которая фактически уже не существует, и передать дело строительства Родины Земскому Собору… Адмирал, будьте гражданином и найдите в себе силы и мужество передать выпавшую из Ваших рук власть Земскому Собору как выразителю воли русской демократии»[53]. Но это была не более чем декларация, столь же утопичная, сколь и предательская, в отношении к белой власти. Ведь именно из-за восстания Зиневича в Красноярске отступавшая армия и сам Колчак оказались оторванными друг от друга, в результате чего у адмирала не оказалось необходимой военной поддержки в условиях его изоляции в Нижнеудинске в начале января 1920 г.

Что же реально удалось сделать из всей предложенной программы политических преобразований? Устрялов весьма точно назвал правительственный проект «административной революцией». Как уже отмечалось, Пепеляеву удалось добиться «списочного» утверждения Колчаком избранных им новых министров, а Совет министров существенно изменил «Положение» о Государственном Земском Совещании, положив начало его преобразованию в «законодательный орган». Начались структурные перемены, намеченные Государственным контролером Красновым. Заметные перемены были достигнуты в работе МВД. Благодаря настойчивости Червен-Водали вносились поправки в, казалось бы, «неприкосновенный» закон военного времени. Помимо Положения о полевом управлении войск, Правила о местностях, объявляемых состоящими на военном положении, гарантировали на протяжении Первой мировой и гражданской войн приоритет военной власти над гражданской. И именно в эти Правила, а также в Правила о военном положении на линиях железных дорог и местностях к ним прилегающих (от 11 февраля 1919 г.), новому главе МВД удалось внести принципиальные изменения (доклад «О некоторых изменениях действующих узаконений об исключительных положениях»). Показательно, что данные поправки, сделанные в духе лозунга «разграничения сферы гражданского и военного управлений», не поддержал новый военный министр – генерал от артиллерии М. В. Ханжин[54]. Суть поправок заключалась в том, что теперь чрезвычайное положение в тылу вводилось только с санкции министра внутренних дел, назначавшего также военных или гражданских чиновников, осуществлявших данный режим управления. Жалобы на неправомерность их действий должен был рассматривать 1-й департамент Правительствующего Сената, и, помимо этого, гражданские чиновники не могли быть осуждены решениями военно-полевых судов[55].

В военной сфере Пепеляевы осуществили свое намерение сместить генерала Сахарова с должности командующего Восточным фронтом и самовольно его арестовали 9 декабря. Как и предлагалось, против него было начато расследование (связанное с «оставлением Омска без боя»), не доведенное, однако, до конца. Новым командующим фронтом стал генерал-лейтенант В. О. Каппель, назначенный на эту должность 11 декабря 1919 г. Данное назначение многими воспринималось также в духе «демократизации», поскольку Каппель имел в военной среде репутацию «близкого к народу», «генерала-демократа» (именно он командовал частями Народной армии Комуча, взявшими Казань в августе 1918 г.)[56]. Новому Главкому пришлось, однако, не только командовать войсками, но и пытаться преодолеть начинающиеся процессы разложения, падения дисциплины и боевого духа, ярким свидетельством которых стал мятеж красноярского гарнизона в декабре, фактически разрушивший отступавший Восточный фронт.

Подводя итог реформаторским проектам и перспективам их реализации в условиях катастрофы Белого движения в Сибири, следует отметить, что, несмотря на все разногласия и конфликты внутри белой власти, ее попытки «сблизиться с оппозицией» и «опереться на народ», главным мотивом во всех программах и заявлениях, в частных беседах и переписке оставалась необходимость продолжения «борьбы с большевизмом», и для того, чтобы вести ее с большей эффективностью, требовалось «изменить курс». Третьяков в своем интервью при вступлении в должность зампреда Совмина «с твердой решительностью заявил, что правительство в отношении большевиков знает только один лозунг: борьба во что бы то ни стало»[57]. Предупреждая об опасности «соглашательства с большевиками», Третьяков ссылался и на недавний опыт осени 1917 года, когда Временное правительство, напуганное перспективной «корниловщины», пошло на компромисс с большевиками, реализуя идею «единого социалистического блока», и на «личный опыт» (четыре месяца заключения в советской тюрьме и год жизни в Советской России). В условиях, когда представители «союзных держав» заявляли о необходимости прекратить «междоусобицу» в России, Третьяков говорил о международном значении Белого движения: «Мы будем продолжать борьбу с врагом не только всероссийским, но и всемирным – с большевиками. И все, что является сочувствующим нам в стране, должно разделить сейчас власть с Правительством»[58]. «Мы должны определенно понять, что большевизм – самый страшный общий наш враг, что вся наша культура, все наше национальное достояние, все наши святыни погибнут, если победит большевизм. Весь культурный мир должен понять, что если большевизм задавит национальную Россию, то затем он обрушится на современную Европу», – повторял Гинс позицию Третьякова в своем выступлении на Государственном Земском Совещании[59].

И.о. премьера Червен-Водали, в условиях начавшегося восстания в Иркутске, в первый же день начавшихся переговоров правительства с представителями Политцентра (2 января 1920 г.) так выразил свою позицию: «Я совершенно убедился, что настоящее движение – только переход к большевизму…, я рассматриваю соглашение с большевиками как преступление против Государства»[60]. Устрялов на страницах издаваемой им в Иркутске газеты «Русское дело» высказался по поводу всякого «соглашательства» с большевиками: «Слишком глубока линия разделения, чтобы быть стертой искусственно… И психологически, и исторически гражданская война есть всегда «война до полной победы» или «до полного поражения»[61]. Но ни времени, ни реальных возможностей для осуществления своих планов и проектов власти белой Сибири уже не имели.

Глава 7

«Передача Верховной всероссийской власти» от Колчака Деникину. Проблемы межрегиональной преемственности Белого движения.

7 декабря 1919 г., как и накануне «омского переворота» 18 ноября 1918 г., вновь напомнил о себе Восточный отдел ЦК кадетской партии. В принятой резолюции перечислялись «ошибки правительственной политики», заключавшиеся в «чрезмерном расширении функций военных властей» и «милитаризации административного управления»; «принцип диктаториальной власти» тем не менее признавался «непоколебимым»: «Пусть карающая рука власти обратится прежде всего против ее собственных агентов, роняющих ее престиж в стране. Пусть правительство обеспечит возможность действительного воплощения в жизнь начал законности, порядка и твердой власти». Весьма примечательно начало резолюции, в котором прямо говорилось о перемещении центра всероссийской военно-политической власти на белый Юг. Слова «с глубокой верой в конечное торжество национальной идеи обращаются ныне взоры всех русских патриотов на юг России, где доблестные армии генерала Деникина продолжают геройски противостоять врагу», недвусмысленно передавали «первенство» антибольшевистского сопротивления белому Югу (армии которого, однако, после поражений под Орлом и Воронежем также отступали и отнюдь не отличались, как полагали в Сибири, «способностью к активным боевым действиям»). Задачи же Восточного фронта должны были сводиться к «организации обороны Сибири от натиска советских войск» и «организации Сибири как надежного тыла и надлежащей опоры для фронта обороны»[62].

Отказ от полномочий всероссийской власти или отъезд из Сибири на Юг, как уже отмечалось, требовали от Колчака братья Пепеляевы. Категорично высказывался в отношении белого Юга Устрялов: «Восток от нападения перешел к обороне, стал второстепенным фактором продолжающейся борьбы… Южный центр противобольшевистского движения воистину приобретает характер и черты всероссийского государственного центра… Всероссийские масштабы и цели силою вещей отдалились от нас и, оставаясь обязательными и бесспорными, утратили непосредственность и остроту деловой программы дня».

Вообще, сама идея передачи центрального статуса белой России на белый Юг зародилась еще до декабря 1919 г. Взаимодействие белого Юга и Сибири прошло несколько этапов. В 1917– первой половине 1918 г. связь и взаимодействие осуществлялись преимущественно на основе командировок, отправках курьеров, из которых наиболее результативными были поездки генерала от инфантерии В. Е. Флуга, полковников В. В. Голицына и Д. А. Лебедева в Сибирь и генерал-лейтенанта В. А. Гришина-Алмазова – на Юг. Контакты сводились не только к обмену информацией, программами и декларациями правительств. Существенно важной была координация военных и политических усилий, участие в структурах, создаваемых белых правительств (Флуг занимал должность военного министра в «Деловом кабинете» Временного Правителя России генерала Хорвата, Гришин-Алмазов стал военным губернатором Одессы в начале 1919 г., произведенный в чин генерал-майора Лебедев возглавил военное министерство Российского правительства и принял должность начальника штаба Ставки Верховного Главнокомандующего, а также ставший генералом Голицын руководил «добровольческими формированиями» осенью 1919 г.). Но в целом политические центры Востока и Юга, равно как и других регионов Белого движения, формировались в тот период практически без связи друг с другом. Условия взаимодействия изменились после окончания Великой войны и прихода к власти Колчака.

Постепенно, при посредстве иностранных информационных агентств и Русского бюро печати, наладилась телеграфная связь между Омском и Ставкой Главкома ВСЮР. Более интенсивными стали контакты на уровне поездок делегаций и частных лиц (наиболее показательным был отъезд в Сибирь делегатов ВНЦ – Волкова и Червен-Водали). Стало также возможным координировать программные заявления и даже отдельные законодательные акты и законопроекты, в частности – в аграрной политике. При этом, несмотря на признанное правовое верховенство белого Востока, белый Юг сохранял своеобразное «духовное первородство», ведь именно здесь зародилась Добровольческая армия. 24 декабря 1918 г. на имя Деникина Лебедевым была отправлена телеграмма, сообщавшая: «Адмирал Колчак объявил, что будет работать с Вами рука об руку. Считайте себя единственным начальником для дел Запада и Юга России».

В свою очередь, 17 января 1919 г. Политическая канцелярия ВСЮР опубликовала тексты двух телеграмм Деникина на имя Колчака. Первая – «о принятии на себя высшего командования над всеми силами, действующими на Юге России», что рассматривалось в качестве «драгоценного залога успеха патриотической идеи, проводимой Вашим Превосходительством (адмиралом Колчаком. – В.Ц.) на Востоке, а мною (генералом Деникиным. – В.Ц.) на Юге России». Вторая телеграмма была отправлена на имя Сазонова в Париж и предназначалась для информирования Верховного Совета Антанты о «согласии с адмиралом Колчаком в чрезвычайном значении сочетания действий армий Востока и Юга России в их усилиях достижения общей цели». Начальник Политической канцелярии полковник Чайковский особенно подчеркивал при этом как равенство статусов сложившихся центров Белого движения, так и общность их военно-политических программ: «Подчиненной зависимости между генералом Деникиным и адмиралом Колчаком не существует. Между высшим командованием армий Юга России и Правительством адмирала Колчака расхождений быть не может».

Но с середины 1919 г. проблема взаимодействия Востока и Юга разрешилась уже в правовом поле, установленном известным приказом Главкома ВСЮР (№ 145) и указаниями о разграничении полномочий в сфере внутренней и внешней политики (телеграмма И. И. Сукина делегации Особого Совещания в Париже 1 сентября 1919 г.), а также признанием общего представительства перед «внешним миром» в форме Русского Политического Совещания в Париже. После этого речь могла идти о формальной и фактической «подчиненной зависимости» белого Юга единому Всероссийскому центру в Омске. С осени 1919 г. наметилась еще одна тенденция взаимодействия – признание важности принципа военной диктатуры. В сентябре – ноябре в Омске отдельными приказами были отмечены годовщины: кончина генерала Алексеева и начало «Алексеевской организации» на Дону. Юг выдвигался в качестве примера высокой сознательности в поддержке Белого движения, особенно в отношении широкого, как представлялось в Сибири, развития «добровольчества». Для Востока это было особенно актуально, так как пополнения из добровольцев оставались единственно возможными в условиях отступления белых армий и ограниченности мобилизационных возможностей региона. Из других центров Белого движения на роль политического и стратегического плацдарма мог претендовать белый Север в течение лета – осени 1918 г., когда здесь действовали войска Антанты и открывалась перспектива наступления по линии железной дороги Архангельск – Ярославль-Москва, и белый Северо-Запад – осенью 1919 г. в момент максимального приближения армии Юденича к Петрограду[63].