Феномен зяблика

***

– Итак, Андрей, – обратился он ко мне, – продолжаем разговор?

– Продолжаем, – согласился я, улыбаясь. И взял эту фразу на вооружение. Соломонович вызывал во мне бешеную симпатию.

– Куда путь держим?

И я, пытаясь проникнуть во вселенную его сияющих глаз, рассказал: и про старика, и про маршрут и про свои сомнения… Нам уже никто не мешал, и не надо было размахивать пистолетом.

Пифагор Соломонович даже задумался. С него почти слетела оболочка игривости.

– Андрей, выход и вход – это почти всегда одно и то же. И на первый взгляд определяется направлением движения. Но на самом деле – только конечной целью: влезть или сойти. Помочь я тебе не смогу. Мы живем в Шаранге, это почти верховья реки, а заповедник – в среднем течении и даже ниже. Это другой административный район: ни знакомых, ни бывших учеников. И про твоего старика у нас никто не слышал. Но теперь я понял, почему ты задал свой вопрос. Но не знаю, что ты хочешь у него узнать… Ты сам-то знаешь?

– Нет, – честно ответил я.

– Так вот. Ты хочешь убедиться, что он не сумасшедший. Что с головой у него все в порядке. И что такой образ жизни не убивает человеческую личность и не вызывает деградацию. Тебе даже не интересно от чего убежал он, у каждого свои причины для бегства.

– Спасибо, – ошарашено поблагодарил я. Пифагору Соломоновичу удалось за несколько минут наполнить мое путешествие смыслом. До этого мое желание найти Старика было каким-то инстинктивным – просто увидеть. Я даже не знал о чем с ним говорить. Ай да царь, ай да Соломон!

– На здоровье,– продолжал он, – есть другая проблема, я возвращаюсь к твоему вопросу. Как написал Фридрих Энгельс «каждый человек нуждается во сне, пище и удовлетворении своих половых потребностей». Это друг мой физиология, без которой нельзя.

– Да ему за эту фразу памятник поставить надо, – согласился я, – если бы наши «товарищи» взяли бы ее на вооружение (он ведь все-таки был основоположником марксизма-ленинизма), Советский Союз до сих пор бы Стоял!!! Эта статья называется «О семье в буржуазном обществе», мы ее в университете проходили по предмету история КАПЭЭСЭС.

– После революции большевики реально пытались воплотить эту идею в жизнь, – продолжал Пифагор Соломонович, – ты что, никогда не слышал про лозунг, что женщины должны быть общими? Про коммуны?

– Слышал, – неохотно согласился я, – но так, на уровне слухов и легенд.

– Правильно, потому что они вовремя опомнились и потом стыдливо замалчивали сей факт своей истории как позорный.

– Но Энгельс то тут причем, – обиделся я за Фридриха, – почему общие женщины, а не мужики? Как это вообще могло сочетаться с идеей равенства и братства?

– И не сочеталось, ошибочка вышла, – Пифагор Соломонович снова начинал заводиться.

– Да не поэтому, – возразил я. – Одно дело «обобществлять» чужое, тут мы все готовы! Другое – делиться своей женщиной. Знаете, я все-таки, сторонник идеи «поцеловал – женись».

– Не понял, – язвительно пропел Пифагор Соломонович, – где же соединяется признание секса физиологической потребностью и Ваше чувство порядочности?

– В семье, – четко ответил я, поражаясь, насколько быстро созрел ответ в моей голове. Я бы сказал, независимо от моего сознания. Или он там уже был? Вряд ли. Аналогично у меня в свое время выскочило «бомжом».

Соломон ликовал, он ревел как самец оленя после первых заморозков:

– Браво! Отлично! Молодец! Пять баллов! – искры сыпались во все стороны.

– Вы, наверное, не только русский язык и литературу преподаете? – мне на миг показалось, что Пифагор Соломонович как то очень профессионально управляет ходом моих мыслей. И вспомнил, как сам преподавал в сельской школе, помимо химико-биологических дисциплин, и географию, и пение, и труд.

– Все подряд, – быстро ответил он, не желая менять темы. – А как же любовь, Андрей?

– У меня есть двоюродный брат, которого я не видел лет 25. Я еще учился в школе, а он пришел из армии, и мы встретились с ним на деревне у бабушки. И я ему задал этот вопрос. Он ответил буквально следующее: «Любовь – это почти выдумка. Настоящая любовь встречается очень редко, может быть одна на десять тысяч пар. Представляешь, как тебе должно повезти?! Остальные живут просто так».

С тех пор мы с ним больше не встречались, не сложилось. Но я до сих пор его сильно уважаю за ту, тогдашнюю мудрость.

Действительно, я знал нескольких женщин. Милые, нежные, добрые, но не способные любить. Ни тебя, ни его, никого. Они заботливые мамы, но материнская любовь это немножечко не то, это инстинкт. А любовь, про которую мы говорим, это продукт души. Безусловно, имеющий в своей основе половое чувство, но требующий хоть немножко самопожертвования.

– Андрей, а как Вы считаете, – Пифагор Соломонович снова перешел на «вы», – вам повезло? Он демонстративно рассматривал обручальное кольцо на моем пальце.

– Да, Пифагор Соломонович, мне повезло, – торжественно, как клятву проговорил я.

– Зачем тогда ты куда-то едешь и зачем тогда тебе Старик? – он медленно и раздельно произнес каждое слово вопроса и лукаво посмотрел на меня.

Я пожал плечами.

***

– Андрей, – Пифагор Соломонович действительно стал совершенно серьезен, но от этого наша беседа потеряла цветность. – Не знаю, как тебе помочь, но только не рассчитывай на естественное затухание ранее затронутой потребности… «Венеру в мехах» читал?

– Слушал по радио «Литературные чтения», – ответствовал я, – запомнил, что автор Мазох, а не Садист, и мысль, если на работу ходишь каждый день, то и сексом надо заниматься каждый день.

– Молодец, снова в яблочко, – удивился учитель словесности, именно это я тебе и хотел сказать. – Возможно, в дебрях «уссурийского края» ты сможешь регулярно посещать стадо диких обезьян… Я бы сам, с удовольствием разок посетил, – Соломоныч улыбнулся (я бы ухмыльнулся), – но их там может не оказаться!

Андрей, знайте, при попытке затормозить или «соскочить с поезда» сразу начнешь болеть, дряхлеть, стареть. Регулярный секс – основа здоровья и долголетия. Регулярный – это когда два раза. Первый раз – утром, второй – вечером, и доживешь до ста лет. А не два раза в неделю. Возможно, если грызть осиновую кору можно это как то компенсировать, но я в этом деле не специалист.

– Пифагор Соломонович, – спросил я, – а как же мореплаватели, которые по несколько лет плавали, открывая новые материки?

– Андрей, друг мой. Кто из них доплыл обратно? – насмешливо ответил Пифагор Соломонович.

– Ну да, – растерянно ответил я, вспоминая уроки географии, – заболел на обратном пути и умер или съели, обычная история. Колумб, кажется, умер в старости и бедности. Это потому что вовремя доплыл до женщин Америки?

– В любом случае, ваши инсинуации не уместны, – сказал Пифагор. – О великом предназначении, о долге, о защите Отечества в твоем случае речь ведь не идет?

– Не поверишь, Пифагор Соломонович… я бы сейчас сходил на войну, – и опять ответ сгенерировался из неосознанных глубин моего подсознания. Удивительно, что Пифагор, вообще не удивился. Мой неожиданный для меня ответ не был неожиданным для него.

– Андрей, формы твоего черепа, а именно твой широкий лоб, не позволяет мне записать тебя в разряд «узколобых», – ответствовал он, – вряд ли ты желаешь кого-то либо убивать. Для этого тебе нужна красивая идея. Всеоправдывающая. Откуда ей взяться? Сейчас защита Родины, это защита чьих-то денег, а ты на идиота не похож.

– Спасибо, Пифагор Соломонович, – искренне ответил я, – но когда мы со сверстниками на несколько дней застряли на призывном пункте в Дзержинске и занимались тем, что копали траншею под какую-то канализационную трубу, мы мечтали, чтобы нас призвали в Афган. И я до сих пор вспоминаю это с гордостью, а ты утверждаешь, что я не узколобый. Убить кого-либо во время боя достаточно сложно, палишь на стрельбах из автомата по мишени и хрен попадаешь. Это только в кино: бах и труп, бах и труп. Патроны давно кончились, а все равно: бах и труп. Для меня война, это когда сырой с ног до головы, весь в грязи, трясешься от холода, а дождь не кончается, негде укрыться и даже присесть. Хочешь есть – а нечего, или еще хуже: есть сладкая булочка, и есть выбор, съесть «в тихушку» или поделиться. Легко отдавать то, чего у тебя много, а делиться последним – это очень тяжело. С одной стороны – сила духа, с другой – позор, который всегда с тобой. Поступать достойно легко только лежа на диване, не снимая домашних тапочек.

– Солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения военной службы, – процитировал устав Пифагор Соломонович, – но вряд ли ты нуждаешься в лишениях?

– Нет, конечно. Особенно не переношу холод. Но жизнь с годами стала такой скучной, а цели такими примитивными… Мысль о том, что в космос уже не слетать, нисколько не пугает и не печалит. Потому что не очень-то и хотелось… И каждый день одно и то же, и каждый год одно и то же! Уже сам себе неинтересен. С людьми общаться неинтересно. Они говорят и обсуждают одно и то же, изо дня в день, из года в год. Особенно раздражают теле-радио-нас ведущие. Они уверены, что они особенные личности, не такие как мы, и знают о нас все. От них прет сытостью, и скрывая презрение, они учат нас как надо правильно жить и пытаются доказать какие мы все, в сущности, …овно и сволочи. Но последнее для нас не является секретом, мы и сами догадываемся, а они, похоже, нет. Поэтому с их стороны это самонадеянно. А с помощью слов человечество изменить в принципе уже нельзя. «Все давно сказано, и к сказанному добавить нечего».

– Андрей, представь, если бог все-таки спустится на землю, – глаза старика впервые потухли, – он их первыми призовет к ответу?

– Нет, конечно. Сначала всех попов…

– Так они же слуги Господни? – наигранно спросил Пифагор Соломонович, но я реально почувствовал волну уважения, идущую ко мне. До этого я чувствовал, в лучшем случае только интерес.

– Сфигали?! – не выдержал я. – Тогда я буду его референтом. Можно?

– Можно, – тихо ответил Старик, и последняя искра в его глазах исчезла под слоем пепла. Он сразу постарел, вся его спортивность и энергичность исчезли, ершик пригладился. «Ильич сдох, а я Фроська Каплан».

Но образ Ильича в подтяжках, объявляющий о начале дискотеки, мне больше нравился, и я начал снова раздувать огонь. В результате, мы пришли к обоюдному решению, что путь к богу лежит НЕ ЧЕРЕЗ ЦЕРКОВЬ. Что даже политики, по сравнению с церковниками, просто «белокрылые лошадки», и их можно, хотя бы теоретически, поменять. Что безнравственность церковников, не в том, что они торгуют свечками и ритуалами, а в том, что они нарушают антимонопольное законодательство. Узурпировали нашу дорогу к Всевышнему, и пытаются никого не пускать мимо своей церковной кассы. Все кто напрямую к Богу – все враги. А иначе этот самый остроумный бизнес и не сохранить. И так уже более двух тысяч лет. Папе Богу, и его семье, где все мужики, вряд ли это может нравиться, и когда у него кончится терпение одному ему известно. А Пифагору Соломоновичу грустно, что большинство не знает другого пути, а меньшинство вообще потеряло ощущение своей связи с вселенским разумом. Это самые страшные люди, они и не верующие и не атеисты. У них сбой в программе уже в третьем поколении. Помолились и пошли убивать, или наоборот. Им по-тромбону, есть ли жизнь на Марсе или нет, нет вопросов – нет ответов.

После нашей теологической беседы, Пифагор Соломонович понемногу пришел в себя и снова начал источать свет. Приближалась моя станция, и он пошел проводить меня в тамбур. Когда двери электрички открылись, мы с ним очень тепло и крайне неохотно попрощались. А напоследок, уже стоя на перроне, я задал ему последний вопрос:

– Ильич, а женщины будущего будут носить лифчики?

Обращение «Ильич» его нисколько не удивило. Но ничего не ответил «проклятый старик». Ослепил меня улыбкой Чеширского кота и «умчался прочь на своей электричке». А я стоял на перроне и думал, что это было? А было это похоже на шутку «тихо сам с собою». Потому как ничего нового я от Пифагора Соломоновича не узнал и не услышал, даже анекдоты все были старые. Как будто душевно пообщался с зеркалом, а это, похоже, плохо влияет на психику. Мои мысли явно нуждались в дефрагментации, а от эйфории свободы полета не осталось и следа. Я снова побаивался смерти. Единственный вопрос, на который я не знал ответа, так и остался без ответа. А может быть это сейчас самый главный вопрос?! «Жизнь цепь, а мелочи в ней звенья, нельзя звену не придавать значенья».

И я продолжил свой путь, не зная, где заканчивается вопрос и начинается ответ. А может все вопросы риторические? Но, это вряд ли.

Глава 2. Большие дивиденды, или пока мы не научимся летать

Автовокзал в Пыре находился напротив железнодорожной станции. Перейдя небольшую площадь, я сразу оказался у билетных касс. Работало только одно окошко. Я занял место в шумной очереди и начал изучать схему автобусного движения в районе, висевшую на стене. И тут меня прострелило! Прямо в голову! Слева направо.

Чем-чем? Видимо, собственной глупостью. Сейчас я возьму билет до Перерывов и окажусь в среднем течении реки. Намного выше начала заповедника. А мне надо попасть ниже по течению, где заповедник уже заканчивается. Именно там, по слухам и должен обитать мой старик. И зачем я приперся в Пыру? Надо было сесть на автобус и доехать до Старого Яра, там контора заповедника и приблизительно его середина.

Сказалась привычка. Если путешествуешь по реке, путешествуешь всегда сверху вниз, по течению. Да и путь свободного человека должен был обязательно начаться с рельсов и шпал, уходящих вдаль. Но теперь я даже дальше от цели, чем лежа на диване дома. Это если в километрах.

Я задумался. Кайфа от процесса всегда больше, чем от результата; но если цель оказалась недостижимой, кайф от процесса тоже исчезает.

Мои умозаключения были прерваны строгим голосом из окошечка: «Мужчина, вы едете?» Кассирша была очень даже ничего. Обычно таких берут на бензоколонки, для привлечения клиентов. Я купил билет и подумал про нее: «Зачем ты тут сидишь?! Муниципальное предприятие: работы много – денег мало. Могла бы работать на бензоколонке». Потом вспомнил, что это Пыра, и здесь любая работа, как удача. Особенно на автобусной станции. В центре города, официальная зарплата, мужики куртуазные, вроде меня, попадаются. Мне то, конечно, некогда – через 20 минут автобус. Но я успел оценить прикид банковской служащей в окошечке кассы.

Дорога до Перерывов была просто «разбомблена». «Пазик» пробирался по асфальтовой колее, то и дело выезжая на обочину, где только представлялась такая возможность. Опытность водителя и его знание рельефа местности совершили очередное чудо. Ровно через час. Преодолев 30 километров пути. Строго по расписанию. Под аплодисменты пассажиров. Местная традиция – понял я. Автобус пересек мост через Сежу и триумфально «приземлился» в Перерывах. Весь путь, сидя на заднем сиденье, я пытался обдумать дальнейшие действия. Но постоянно вытянутая вверх рука, чтобы не пробить головой потолок при очередной турбулентности, мешала мыслительному процессу. Только выйдя из автобуса, и заполнив легкие воздухом с реки, я успокоился. Вариантов как будто много. Традиционно хотелось спуститься по реке. Перерывы – место, где байдарочники, плывущие с верховий, заканчивают поход. Или плывут дальше. Но все равно останавливаются, чтобы пополнить запасы хлеба и пива: сельский магазин расположен очень удобно, у самой реки. А другие здесь только начинают свой поход. Те, кто заканчивают всегда с завистью смотрят на тех, кто плывет дальше. Это закон жизни, даже несмотря на дождь, мы всегда завидуем тем, кто идет дальше нас.

На противоположном берегу, сразу за мостом, ниже по течению я заметил группу ребят, собирающих байдарки. Они стартуют отсюда, понял я. Может напроситься? Свободные места в байдарках – не такая уж и редкость. Правда, запасные весла берут только придурки или чайники, которые просто забывают выложить лишние. Но я готов грести за всех. Или по очереди. Только зачем я им? Обонянием я, конечно, наделен. А вот обаянием – вряд ли. Да я и не готов сыпать всю дорогу короткими смешными историями… с неожиданной глупостью в конце. Один мой знакомый, с которым я, кстати, плавал на байдарках, сказал, что на байдарках плавают только хорошие люди. Чушь! Как раз те, кто не могут утонуть в силу своей природы, те и плавают. Эх, и почему мне так не нравятся люди?

Несмотря на идиотское сочетание звуков в слове «байдарка»: звучит, как будто рвется брезент. Байдарка – это телепортационная капсула, которая перемещается по воде. Главное – найти силы оттолкнуться от берега. Не у каждого это получается. Но если смогли, если получилось – вы в другом измерении. Пересекаете пространство вместе со временем. Один взмах весла и время отстало. Не беспокойтесь. К утру, пока вы будете спать, время вас нагонит. И с первыми лучами солнца, уткнувшимися в крышу вашей палатки, в мире снова наступит гармония.

Телепортация может завести вас очень далеко. Туда, где не ступала нога человека, только перепончатые лапы ваших коллег с дюралевыми веслами вместо рук.

Что еще мне всегда нравилось в байдарках, это грузоподъемность. Заходите в подъезд обычной девятиэтажки, а там над дверью лифта красной краской написано: «Г/п 380 кг или 5 чел». Это и есть грузоподъемность байдарки «Таймень-3». Пять человек, конечно, не посадишь. Максимум четыре. Четвертый в грузовой отсек, но тоже с веслом; пассажиры не приветствуются, дети тоже гребут. А уж если без четвертого, тогда можно со всем нажитым за долгие годы барахлом, предварительно пропущенного через гидравлический пресс.

О! И, конечно же, Роберт Льюис Стивенсон! Тот самый, кто написал «Остров сокровищ», тот самый, кто написал «Вересковый мед» (он еще много чего написал). И тот, кто сумел наполнить байдарки смыслом. А Роберт то Льюисович, безусловно – классик. И к классикам принято прислушиваться, если вы, конечно, не последний гопник. Книга называется «Путешествие вглубь страны». 1878 год. Можно считать, это первым описанным случаем, когда байдарки использовались для путешествия, а не для спорта, охоты на тюленей или рыбной ловли. «Трое в лодке» появились существенно позднее, но тоже здорово, и тоже про это – вниз по течению. Стивенсон описал это так: «Я каждую минуту жил за троих. С каждым ударом весла, с каждым речным поворотом я выигрывал десять очков у смерти. Мне редко удавалось получать с жизни подобные дивиденды». Он назвал это «забить в мужественный барабан».

Да, был бы у меня барабан, а лучше несколько, я бы связал из них плот и сыграл «Болеро» Равеля на речной ряби. А пока? Пока только так! То есть пешком. И я направился вглубь страны на своих двоих.

Если честно, я всегда предпочитал пешее изучение территории. Даже проплывая мимо на байдарке, мне всегда хотелось выйти и посмотреть, что там на берегу.

***

Пока мы не научимся летать, а еще лучше телепортироваться…

С нашими дорогами нам давно следовало бы научиться, или первому или второму. Передвижение пешком остается высшим проявлением человеческой свободы. Ни машина, ни другое иное средство перемещения на углеводородах, ни воздушный шар, ни байдарка или лодка, ни велосипед, и даже не вьючное животное, в виде осла, оленя, верблюда, слона или коняшки не обеспечивает такой степени свободы, как наличие двух ног. Это не только влево, вправо или иное перемещение по плоскости, это еще вверх и вниз. Если в машине кончится бензин, она остановится. Если в вертолете кончится керосин, он рухнет. Если в реке кончится вода, или река повернет направо, а вы хотите налево – всё: вы приплыли. Если ослик устанет – из ослиной кожи сделают барабан, если верблюд устанет, он плюнет вам в рожу: он точно церемониться не будет. Если устанете вы, вы все равно сможете идти вперед, потому что человека ведет по жизни сила воли, а не мышцы. Получается, не руки превратили обезьяну в человека, а ноги? Нет, дело не в конечностях, хвостах или инстинктах, все дело в духе. А это уже божественное. И еще философия: пешком – это не значит как можно быстрее попасть из пункта А в пункт Б. Самое главное, если ты отправился в путь, НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ по дороге. Этим свойством, в полной мере, не обладают даже мои любимые байдарки.

Так думал я, ловя кайф от прямохождения. Конечно, если бы мой рюкзак не был бы таким легким, моя одухотворенность чудесным образом превратилась бы в мат и раздражительность. Но я хорошо приготовился к путешествию: синтетический спальник с температурой комфорта минус 10 градусов, нейлоновая куртка с надписью «ЛДПР» без какой- либо подкладки (скорее дождевик, но по пояс), зато халявная. Аббревиатура, придуманная кем-то, Ленивые Додоны Предатели России – очень хорошо подходила для описания меня в сегодняшнем историческом моменте и не вызывала протеста. Запасные трусы и плавки, футболка, три пары носок, «хоккейные рейтузы» – проще говоря, серые плотные трико; очень тонкий свитер, блокнот, ручка, нож, ложка, маленький котелок, кружка, сотовый телефон, коробок спичек в пластиковой баночке из-под «Морского коктейля», зубная щетка и паста «Колгейт». Я, конечно, знал, что зубы можно чистить углем от костра, но морально не был к этому готов. С точки зрения цивилизации, вкус зубной пасты во рту – это и есть вкус утра, а никак не чашечка кофе, как утверждает телевизор. После чашечки кофе запах из-за рта как от выкуренной сигареты, а это уже на любителя. И никакой романтики! Какая уж тут романтика – целоваться с пепельницей. Другое дело – влажные губы, пахнущие свежестью и мятой.

Таким образом, моя ноша не давила на плечи, но спина под рюкзаком все равно была мокрая. Несмотря на начало мая, солнце пекло как летом, на голубом небосводе – ни облачка и температура была не ниже 24 градусов. Благодаря своему юношескому опыту хождения вдоль Сежи, я знал, что дорога проходит далеко от берега, и запасся «полторашкой» воды из последнего колодца в Перерывах. Из еды у меня было две банки прибалтийской кильки в томатном соусе, батон и пачка рожков, прихваченных еще из дома. Несмотря на то, что соли у меня не было (как и сахара с заваркой), рожки я, видимо, собирался грызть. В местный магазин я не зашел принципиально, чтобы в буквальном смысле, не отягощать предстоящий путь материальными излишествами.

Глава 3. ГМО, яичница и божий дар

Несмотря на слухи, что от Перерывов до Летуново построили дорогу и туда даже ходит рейсовый автобус, дорога так и осталась мечтой местных жителей. Вернее, дорога была, но точно такая же, как двадцать лет назад – песчаная колея для лесовозов. Я решил до вечера дойти до Летунова, чтобы завтра за световой день пересечь заповедник. По пути была еще одна деревня, кажется Арья. Но она произвела на меня такое жуткое воздействие, что я поспешил ее проскочить. Вдоль дороги стояли дома, темные слепые окна без занавесок; ни одной живой души, ни курицы, ни кошки; и нет звуков. Гробовая тишина и полное ощущение, что на тебя со всех сторон смотрят и не видят. Я чувствовал взгляды затылком, я слышал их ушами, я видел их перед собой. Улыбка Чеширского кота – это нифига не весело!

Я помню, двадцать лет назад, когда мы с Диманом проходили это село, ярко светило солнце, и под присмотром бабушек играло множество детей всех возрастов. Здесь было весело, шумно и никто не собирался умирать.

Летуново встретило меня благодушно. Дома стояли прямо на берегу, и текущая вода берегла ауру села. Спустившись к берегу, чтобы умыться, я тут же натолкнулся на трех грудастых девиц, возвращающихся с реки. Ультракрашенные волосы и кассетник в руках выдавали в них представительниц городского стада недойных коров. Им было очень скучно. Мое неожиданное появление их слегка взбодрило, но ненадолго – батаны и лохи их не интересовали. Я поинтересовался, нет ли в селе магазина. Они мне пообещали киоск со сникерсами. Это было очень кстати, потому что пора было подумать и об ужине. Но когда я снова столкнулся с девицами уже на улице, на мой вопрос: «Ну, где же тут киоск?» Я получил удручающий ответ: «Какой тут нафик, киоск». Мне даже показалось, что они пожалели о своей шутке в силу грустности существующей действительности. И все же спрашивать у них, где бы мне тут переночевать, я не рискнул, боясь нарваться на новые скидки и бонусы.

Зато первая встретившаяся старушка тут же направила меня к нужному человеку. Нужным человеком оказалась баба Варя. Она предложила мне пустующий дом своей матери и, распознав во мне городского ребенка, тут же сообщила, что дом продается, я могу осмотреть его с пристрастием и оценить пригодность к дачной жизни. Единственное табу, которое наложила баба Варя, это не топить печь. В силу того, что ей уже несколько лет не пользовались, и старушка не знает в каком она состоянии.

– Сколько с меня полагается за ночлег? – поинтересовался я.

– Да, давай, сколь не жаль. Рублей двадцать, или тридцать… А то и ничего не давай, – предложила баба Варя. – Живи так, и скольки хочешь. Мы тут кажнему новому человеку рады, а не то будет как в Арье.