Франция сквозь лобовое стекло. Диалоги на дорогах

– Я – да. Разве не видно по моим русым волосам и светлой коже? – смеется смуглый и черноглазый брюнет Сам.

– Мой круг общения в последнее время так узок, что уроженцев По я еще ни разу не встречала. А что, они действительно так светлокожи?

– Нет, нет, это он шутит, – с переднего сиденья тихо отвечает очень серьезная женщина, жена Сама. – Я родилась и выросла в По, и я не блондинка.

– Тогда попробуй угадать, откуда я, – предлагает Сам.

Я начинаю перебирать: Тунис, Алжир, Египет… Нет, оказывается, что Сам из Ливана. Дочь его, кудрявая девочка, сидящая рядом со мной, только что поступила на медицинский факультет. Поэтому разговор естественным образом переходит в область здравоохранения.

– Я с грустью констатирую тот факт, – неторопливо начинает Сам, – что в наши дни государство уже не заботится о своих гражданах так, как раньше. По статистике, современные французы гораздо чаще страдают профессиональными заболеваниями, чем 30 лет назад. В подтверждение папиных слов дочка-первокурсница, немного запинаясь, цитирует последние статистические данные в этой области.

– Вот пример, – продолжает Сам. – Когда информационные технологии только-только входили в обиход, на тыльной стороне клавиатуры, помнится, всегда был приклеен листок с правилами безопасности при пользовании компьютером: как правильно сидеть, как держать локти, кисти, голову, когда набираешь текст. Вот это была забота о гражданах! А сейчас что? Почему перестали так делать? Кто теперь информирует людей об опасностях, ждущих их на рабочем месте? Вот и процветают всякие артрозы и невралгии у офисных работников!

– А разве государство должно отвечать за то, как сидят люди перед компьютером – прямо ли, криво ли? Мне казалось, это дело личное, – удивляюсь я.

– Совершенно верно, это дело исключительно личное! – тут же соглашается Сам и продолжает:

– Я замечаю, что современные люди постепенно теряют чувство ответственности за собственное здоровье. К сожалению, многие граждане не осознают прямой зависимости между своим индивидуальным здоровьем и благополучием всего общества, а также экономикой страны в целом. Ведь наша система здравоохранения существует благодаря тому, что каждый из нас вносит в нее свой вклад. Вспомните, сколько отчислений из вашей зарплаты уходит в кассу социальной защиты. Все работающее население трудится на эту громадную коллективную копилку. А некоторые этого не понимают: болеют, болеют и нисколько болеть не стыдятся. Попадут в больницу, думают – не беда. Не из своего же кармана придется расплачиваться за медицинские услуги. Вот и кажется людям, что все это так, бесплатно с неба падает. Хотя, по сути, больной человек тратит на себя общественные деньги. Поэтому болеть – безответственно! Особенно молодым. Со стариков, конечно, нечего взять: им хворать природой положено. К счастью, для ухода за ними созданы специальные учреждения.

– А я, если честно, все никак не могу смириться с этим французским обычаем сдавать своих стариков в дома престарелых, – я поспешно подхватываю разговор. – Для меня это как бы обратная, темная сторона Франции. Пока ты молод и здоров, жизнь – отрада, веселись, наслаждайся свободой, едой, климатом. Только помни, что как только станешь стар и немощен, общество тебя выбросит, как море выбрасывает мусор на прибой. Конечно, это всего лишь вопрос культуры, но мне такой подход кажется чудовищно неправильным. Ведь пожилой человек – это не только брюзга и обуза для молодых и активных, но это еще и мост, по которому знания, опыт и любовь переправляются из одного поколения в другое. Старики – это хранилище национальной памяти и культуры. А французы воспринимают их всего-навсего как беспомощных ворчунов, которые мешают жить и которых надо поэтому отправить на свалку, в резервации, то есть в дома престарелых, где специально обученный персонал будет со снисходительной и наигранной доброжелательностью обеспечивать им гигиену и питание в ожидании их смерти. Причем за огромные деньги. И такая участь ждет всех, кто не умрет молодым. По-моему, это трагично. Не могу с этим смириться.

– Совершенно согласен! – восклицает Сам. – Ведь это проблема государственного уровня! Почему правительство не предпримет мер для решения этой проблемы? Почему не занимается содержанием стариков? Дома престарелых должны быть бесплатными и доступными для всех!

За окнами проносится лесопильный завод, узнаваемый по ровным стопкам гладких, блестящих от влаги сосновых бревен. Сам сокрушенно вздыхает.

– Куда катится мир! Посмотрите, до чего мы довели окружающую среду! Воздух загрязнен, воду из-под крана скоро страшно будет пить! Недавно ученые заметили, что в последнее время среди представителей водной фауны все чаще и чаще наблюдается явление гермафродитизма, причем даже у видов, которым оно в принципе не свойственно. Ведь это же ненормально!

– Уже доказано, что одна из основных причин этого феномена – широкое применение гормонов в качестве контрацепции, – вносит в разговор свое веское слово юная студентка-медик. – Эти гормоны через урину попадают в водоемы и таким образом действуют на обитающих там рыб и моллюсков.

– Вот этого я тоже понять не могу! – снова возмущается Сам. – Казалось бы, ответственность за рождение детей лежит в равной степени на обоих партнерах. Так почему же за все последствия отвечают всегда одни только женщины? Почему лишь они должны травить свой организм гормонами? Заметьте, противозачаточных пилюль для мужчин не существует. Как будто само собой разумеется, что мужчина тут ни при чем. По-моему, это вопиющая несправедливость.

Я мысленно аплодирую Саму. А он тем временем продолжает:

– Взять хотя бы сельское хозяйство: оно же губит природу! Пестициды, гербициды, фермы конвейерного типа, где животные не могут ни пошевелиться в своих боксах, ни заснуть от круглосуточно включенного освещения… Это же ад! Но что самое-то ужасное: потом все эти пестициды попадают куда? В наш организм. Лично мне страшно за здоровье моих детей.

– Тогда вы, наверное, покупаете исключительно продукты органического сельского хозяйства? – интересуюсь я.

– К сожалению, это для нас слишком дорого. Нет, мы, конечно, стараемся употреблять в пищу как можно больше органических продуктов, но полностью перейти на био-рацион нам не по карману. Ведь экологически чистые продукты стоят в два раза дороже остальных! И это неудивительно: где маленьким местным фермерам соревноваться с мультинациональными гигантами сельского хозяйства? Поэтому государство должно было бы ввести пособия для производителей органической продукции, чтобы помогать мелким фермерам.

Я хочу было возразить, что спасение потребителей – дело рук самих потребителей, и что переход к здоровому сельскому хозяйству может быть оплачен только нашими же собственными кошельками, а вовсе не европейским бюджетом… Но всего этого сказать я не успеваю, потому что мы уже приехали.

О вкусах не спорят

Стоя возле парковки в ожидании назначенного часа, я разглядываю людей. В глаза бросаются двое: молодой человек и девушка. Почему за них так цепляется взгляд – трудно сказать. Вроде бы, ничего особенного, студенты как студенты. У него рюкзак и немного отросшая стрижка, у нее – рыжие вьющиеся волосы, потертый кожаный портфель и сигарета в руке. Весь вид их как будто хочет рассказать что-то о своих хозяевах, только я не владею языком, на котором ведется рассказ.

Час отъезда. У Максима новенькая спортивная машина, галстук и костюм и без единой складочки. Ему девятнадцать лет. Выясняется, что юноша с рюкзаком тоже едет с нами в Бордо, а девушка просто пришла его проводить.

Максим, беспрестанно улыбаясь и демонстрируя все свои безупречные зубы, производит впечатление то ли торгового агента, то ли человека счастливого, самоуверенного и всей душой желающего сделать окружающих такими же счастливыми, как и он. Уже на ближайшем перекрестке выясняется, что первое предположение было близко к истине. Максим радостно указывает на рекламный щит у дороги.

– Вот это – моя сделка! Я занимаюсь продажей рекламных пространств, – радостно объявляет он.

– Тяжелая, наверное, у тебя работа? – спрашиваю я как носитель той расхожей мысли, будто работа продажника напоминает вылазку большой белой акулы на калифорнийский пляж.

Максим как будто даже удивлен.

– Нет, наоборот, работа очень приятная. У меня замечательные отношения с коллегами, свободный график. Например, я занимаюсь теннисом. Два раза в неделю у меня бывают тренировки прямо в середине дня. Я прихожу утром в офис, ухожу в обед и потом возвращаюсь в пять вечера. И никаких проблем! Напротив, моя фирма очень уважительно относится к свободному времени своих сотрудников.

– Действительно, здорово! – соглашаюсь я. – Но все-таки в отношении заказчиков наверняка приходится проявлять некоторую агрессию? Ну, чтобы убедить, что твой продукт или сервис самый лучший, заставить человека раскошелиться…

– Вовсе нет! – доброжелательно возражает Максим. Его манера говорить наводит на мысль о воспитательнице из платного детского садика, которая в тридцатый раз разъясняет детишкам, откуда берется молоко: мол, ну что же тут сложного, ничего, я вам еще раз объясню. – На самом деле, никакой агрессии в нашем ремесле не требуется. Смотри: моя главная цель – удовлетворить клиента. Я пытаюсь мысленно войти в его ситуацию и понять, чего он хочет. И потом предлагаю действительно качественный продукт, который полностью соответствует ожиданиям заказчика. Ведь это же сплошное удовольствие, а не работа!

…и снова улыбка воспитательницы, ожидающей реакции своей малолетней паствы.

– Если так смотреть, то действительно, ты прав, – соглашаюсь я и углубляюсь в размышления о том, что надо бы пересмотреть мои взгляды на профессию Максима. Тем временем Кзавье, студент с заднего сиденья, спрашивает:

– А у тебя аттестат о среднем образовании с каким уклоном? С коммерческим?

– Ах, у меня вовсе нет никакого аттестата, – снова расплывается в улыбке Максим. – Мне никогда не нравилось учиться. Зато я люблю работать. Уже в семнадцать лет я устроился в магазин мужской одежды продавцом. Чудеснейший был опыт! Там я понял, что коммерция – это действительно мое. К тому же у меня было много бонусов: например, я мог покупать себе костюмы самых известных брендов с пятидесятипроцентной скидкой. Я там себе весь гардероб составил! – добавляет Максим, сияя от гордости.

– И ты так и не хочешь получить хоть какое-нибудь образование, связанное с твоей работой?

– Хочу! – охотно соглашается Максим. – Я как раз сейчас думаю, как получить аттестат заочным способом. А ты где-то учишься?

– Да, я учусь в школе изящных искусств. Я художник, – отвечает Кзавье.

Как всегда, в компании молодых людей, живущих в маленьком городе, заводится разговор о том, как студенту скучно в провинции.

– Признаюсь, мне, как человеку из большого города (то есть из Бордо), довольно трудно привыкнуть к жизни в По. Не то, чтобы здесь совсем не было культурной жизни, просто все мероприятия как-то не очень афишируются. Надо знать, где искать о них информацию, – сетует Максим.

– Это верно, – подтверждает Кзавье, уроженец По. – На самом деле, здесь много что происходит, но если не интересоваться, то ничего и не узнаешь. Ты, например, уловил, что в следующие выходные намечается очередная «рейв пати»?

– Честно говоря, такие вечеринки не совсем в моем вкусе, – отвечает Максим как бы нехотя.

– Какой такой грейп? Что это? – вопрошаю я, очнувшись от размышлений и мгновенно осознав, что вот-вот потеряю нить разговора. Юноши объясняют: оказывается, «рейв пати» (от английского rave party) – это спонтанно организованные и официально запрещенные сходки на лоне природы любителей техно-музыки и наркотиков. За несколько часов до мероприятия все члены сообщества секретным образом получают сообщение о месте встречи и в назначенный час дружно туда отправляются: кто пригородным поездом, кто пешком…

– Да, это сложно понять людям извне, нужно быть немного в ритме со всем этим бредом, но если бы ты попробовал, тебе бы понравилось, – говорит Кзавье.

– Да я попробовал один раз – и зарекся. В начале вечеринки вроде все было здорово, хоть я и не любитель техно и электронной музыки. Я познакомился с симпатичной девушкой, все, вроде, как всегда. И тут она мне начинает рассказывать про свое трудное детство, про то, как она свою первую дозу кокаина приняла из рук матери, пока ее насиловал отчим, и все такое… А ближе к утру я случайно снова наткнулся на эту же девушку, только уже в полностью обезображенном состоянии, обколотую и втоптанную в грязь. Меня тогда чуть не вырвало. У меня сложилось впечатление, что рейв-вечеринки – это центр притяжения несчастных людей. Они переживают или пережили такие потрясения, что теперь не в состоянии радоваться простым вещам и мечтают об одном – забыться в громкой музыке и в наркотиках.

– Нет, вы не подумайте, я так-то ничего не имею против наркотиков, – быстро продолжает Максим как бы себе в оправдание. – Я уже не раз пробовал и кокаин, и марихуану, но доводить себя до такого состояния, как это делают люди на подобных вечеринках, – нет, спасибо.

После этого рассказа слова из песни «Машины времени» «…они торчат под рейв и чем-то пудрят носы» расцветают перед моим внутренним взором всеми красками. Теперь, когда я вижу в вечернем транспорте группы молодых людей, одетых неуловимо странным образом, с блуждающим взглядом и печатью какого-то страшного горя в отуманенных глазах, я знаю, что это – любители «рейв», устремляющиеся в лес, во тьму, на свой громыхающий и безрадостный шабаш, и мне становится грустно.

Главное – свобода

Сказать честно, я выбрала Ширин себе в попутчики исключительно по двум причинам. Первая: потому что вспомнилась знаменитая поэма Низами. Вторая: потому что пришло на ум ничего не означающее словосочетание «Пряник, прялка и птица… Ширин». Птица Ширин…. Надо познакомиться.

Но это самое знакомство происходит на двадцать минут позже намеченного и длится аж на час дольше запланированного.

Итак, встреча назначена на восемь вечера у остановки «Сен-Женес». Из-за пробок мой автобус задерживается, и я хотя и бегом, но все-таки с десятиминутным опозданием, прибываю к этой остановке и звоню Ширин, чтобы уточнить, где именно она припарковала свою машину. Она объясняет, что ждет меня прямо напротив продуктового магазина. Я с телефоном в руке и с рюкзаком за плечами отмеряю раза четыре всю улицу сверху донизу, устаю, расстраиваюсь, но ни продуктового магазина, ни, соответственно, машины Ширин, не нахожу. Равно как и проезжей части, открытой автомобильному движению. Словом, через добрых десять минут тщетных метаний я понимаю, что возле трамвайной остановки «Сен Женес» Ширин припарковаться никак не может, потому что улица пешеходная. Тогда я вспоминаю, что есть автобусная остановка с таким же названием не очень далеко отсюда.

Так мы наконец находим друг друга.

На переднем сиденье уже сидит приятного вида девушка с азиатскими чертами лица.

Я, конечно, не могу удержаться и первым делом, извинившись за опоздание, начинаю расспрашивать Ширин, откуда у нее такое имя и читала ли она поэму с одноименным названием.

Выясняется, что об этом чудесном литературном произведении она и не слышала ни разу, а поэтическим именем обязана своему отцу, который у нее, оказывается, родом из Марокко.

– Мой папа марокканец, мама – из Голландии, а я родилась во Франции, – гордо заявляет Ширин. Глядя на нее, легко поверить, что смесь арабских генов с нидерландскими дает отличные результаты. По крайней мере, Ширин – очень красивая девушка.

Она рассказывает, как живет теперь в городе Олорон-Сент-Мари, что затерялся между По и Пиренеями, как приехала туда на годичную практику и работает на известного производителя шоколада.

– Мне осталось пройти эту практику, и я получу свой магистерский диплом. Что буду потом делать – еще не решила.

– Может быть, тебя возьмут на постоянную работу в фирму, где ты сейчас работаешь?

– Может, мне и предложат остаться. Но даже если и предложат, я все равно не соглашусь. Мне, конечно, нравится это предприятие, и зарплаты там неплохие, но я не собираюсь вот так сразу после университета себя связывать постоянной работой. Меня такая перспектива не интересует. Я предпочитаю краткосрочные контракты в разных компаниях. Так у меня будет больше времени на то, чтобы понять, чем именно я хочу заниматься в жизни. И потом, я хочу путешествовать. Устроиться на постоянную работу – значит, потерять свободу передвижений. На твоем месте я бы тоже не стремилась зацепиться там, где ты сейчас работаешь. В жизни ведь столько возможностей! – уверенно заключает она. За минуту до того я делилась своими чаяниями по поводу постоянной работы.

Я пытаюсь было объяснить, что наши с ней жизненные ситуации кардинально различаются: у нее, в отличие от меня, есть гражданство той страны, где она живет, и она значительно моложе меня… Но француз никогда не поймет иммигранта, поэтому мы меняем тему и слушаем другую пассажирку – студентку медицинского факультета. Она очень занимательно рассказывает, что родители ее – из Лаоса, что они держат ресторан в Бордо и что у нее в рюкзаке лежит несколько вкуснейших рулетиков из рисовой бумаги, которые только и ждут, чтобы их съели на ужин.

На этом захватывающем моменте Ширин вдруг объявляет, что у нее вот-вот закончится горючее. До ближайшей заправки остается всего около десяти километров, и мы успокаиваем Ширин, что уж до бензоколонки-то мы точно сможем доехать. Но меньше чем за километр до заветной заправки двигатель глохнет, и машина съезжает на обочину. Мы оказываемся на пустынной автодороге А64 совсем одни, без бензина и без помощи.

Согласно статистике, продолжительность жизни человек на обочине скоростной автодороги составляет не более десяти минут. Вопреки этим данным, мы втроем проводим в таком положении чуть больше часа. За это время Ширин успевает дозвониться до своей страховой компании, объяснить ситуацию, замерзнуть за компанию с нами, достать из багажника синтетический плед – один на троих – и почти согреться.

Но тут приезжает грузовик-выручатель. Из него выходит невысокий человечек с маленькой канистрой бензина. Заправляет машину Ширин, выписывает счет на двадцать пять евро и снова исчезает в летних сумерках вместе со своим грузовиком. А мы благополучно доезжаем до заправки, выпиваем по чашке горячего шоколада и опять пускаемся в путь.

Вот такая птица оказывается Ширин.

В одну и ту же воду не войдешь дважды

– А чем вы занимаетесь в жизни? – спрашивают с заднего сиденья две старушки-хохотушки, лишь только мы все четверо сели в машину.

– Я сейчас осваиваю профессию чертежника, – отвечает сорокашестилетний Робер. – Со следующей недели у меня начинаются курсы строительного черчения в Байоне.

– Надо же! – восклицаю я, не удержавшись.

– А что? Тебе близка эта область?

Я признаюсь, что работаю архитектором.

– У-ля-ля, – говорит Робер, – если б я знал, я бы пришел сегодня в галстуке и с папкой моих рисунков! Я как раз ищу, где бы пройти практику. Твоей фирме не нужен практикант?

Тут мы говорим о разных программах, в которых работают архитекторы, и о том, как тяжело найти преддипломную практику в таком регионе, как Юго-Запад.