Баланс белого

Ведущая услышала над ухом шепот оператора, который располагался за ее спиной:

– А дедулька-то тренькает.

Она равнодушно посмотрела на старика. В консерватизме старости, что бы та ни проповедовала, нет никакой сенсации. А в истории с Полой и ее чокнутым в пределах современной нормы городишком сквозил жирненький такой сюжетец. Передача уже почти полностью смонтировалась в голове у ведущей. И мистеру Киду в ней места не было.

– Наши ребята, и Джон, и Пола, и все остальные из этой секты – они ведь росли прекрасными сорванцами. И хулиганили, и дрались, и игрушки у меня из-под носа в магазине таскали. Прелесть, а не малыши. Как они стали такими… такими гаджетами? Это все проклятый дух времени… Мы с вами живем в век духовного мусора. Люди натаскали в свои дома и души целые мусорные свалки разных идей и убеждений. Вам, молодым, в наши дни сменить мировоззрение – как насморком переболеть. Вы примеряете новые идеологии, как джинсы в магазине. Поносили немного, а как только те выйдут из моды или станут задницу натирать, напяливаете следующие. Сегодня вы только траву жуете, а чрез пару лет, глядишь, поросят целиком глотаете. Тех, кого вчера на стенку вешали, завтра будете к стенке ставить. После этих ваших стэнфордов и оксфордов вы все – клинические рационалисты. Не оставляете чуду ни шанса. А все главные вещи в жизни происходят только чудесным образом. Встречи, открытия, любовь, дети. Чудо.

– Мистер Кид, я вам, конечно, благодарна за такой комплимент. Но вы совершенно напрасно причисляете меня к поколению Полы и Джона. Я значительно старше. И вас хорошо понимаю… – ведущая попыталась произнести это максимально доверительно, чтобы побыстрее заткнуть несенсационного, да еще и вдобавок нефотогеничного деда.

– Нет, не понимаете. Вот вы сейчас там у себя на канале этот сюжет покажете. Как думаете, сколько ваших придурков пожелает к нашим присоединиться? А если эти новые придурки какие-нибудь новые идеологические болезни сюда привезут, еще более экзотические? С нашими чайлдфри, допустим, я знаю, как бороться. Есть у меня один план. Теперь только из-за вашего сюжета мне ускориться придется. А если к нашему чайлдфри другой какой-нибудь «фри» прибавится? Олдфри, например? И «резервация бабушек» станет уже не просто названием. Обнесут нас забором и будут через него сырое мясо кидать. Не жалко вам нас, а?

Ведущая сослалась на спешку и закончила интервью.

Микроавтобус выруливал от магазина на центральную улицу. Через заднее стекло было видно мистера Кида. Он стоял на том же месте, где с ним попрощались: покосившийся и бесхозный, как паровоз за его спиной на крыше.

Джона наконец доставили до его прикорнувшего у обочины Мустанга. Он прыгнул в авто и еще успел в этот день доехать до работы и даже засидеться там допоздна…

VI

…В Нудлпоппенбуле показ сюжета по телевидению прошел практически незамеченным. Джон немного расстроился, что ведущая не использовала в программе интервью с мистером Кидом. В душе он симпатизировал нелепому старику. А Пола лишь заметила, что ее плохо сняли: по ее мнению, на экране она выглядела старше своих лет.

На следующий день после выхода передачи, ровно в восемь тридцать утра, Джон отправился на работу. Он постоянно выезжал в это время и обычно за считаные минуты пролетал по пустому городу. Другие жители работали дальше в долине и стартовали раньше него. Джон уже неплохо разогнался и едва успел затормозить, чтобы не врезаться в большую пробку в центре. Такое скопление машин было для их города чем-то невероятным. Одни припарковались у обочины, другие бросили свои авто чуть ли не поперек дороги. Джон вышел. Он не сразу узнал здание, к которому спешили люди из соседних машин, прибывших сюда непосредственно перед ним. Это был старый, давно заброшенный магазин игрушек мистера Кида. Только сегодня железная дорога на его крыше работала. Паровоз с несколькими вагончиками исправно нарезал круги, весело пыхтя. Кто-то содрал с витрин старые газеты и журналы. Двери в магазин были распахнуты настежь.

Джон не заметил, как очутился внутри. В магазине толкалась целая толпа. Джон удивился, что при этом вокруг стояла комариная тишина. В полумраке он пригляделся и остолбенел.

На длинных полках, идущих рядами позади массивного дубового прилавка, от пола до потолка стояли детские игрушки. Это были сплошь старые, раритетные игрушки, прямиком из его детства. Ни одной современной. Джон с какой-то маниакальной поспешностью разглядывал полки, словно опасаясь, что игрушки сейчас исчезнут, как видение, как очередной мираж Силиконовой долины. Внезапно он замер, и по его венам прокатилась теплая волна крови. Джон увидел большую игрушечную машину на педалях, на которой можно было кататься, как на велосипеде, забравшись сверху внутрь. У него в детстве была такая же. Очень похожа. И, странное дело, сейчас эта машина стояла на том же самом месте на витрине магазина, где Джон много лет назад впервые заметил с улицы свою. Джон не шевелился, завороженный, не в силах отвести взгляд. Внезапно чьи-то руки подняли машину с витрины и опустили ее перед ним на дубовый прилавок. Джон поднял глаза. Напротив него, по ту сторону массивной доски, стоял мистер Кид.

Джон неуверенно потрогал шершавый капот. И вот уже плотина Гувера у него внутри дала трещину и оттуда хлынули воспоминания, неряшливо, прямо на сверкающие полы его нынешних будней. Джон отчетливо вспомнил, как будто всегда это знал, что у его детской машины была глубокая царапина по правому борту, а внутрь игрушечного зеркала заднего вида его отец в шутку приклеил стикер с Терминатором. Джон машинально ощупывал машину со всех сторон. На правой двери его пальцы замерли. Под ними отчетливо ощущалась царапина. Джон наклонился и заглянул в зеркало. Там виднелась потускневшая наклейка с Терминатором. Сомнений больше не было. Джон держал в руках свою собственную игрушечную детскую машину, которую он самолично выкинул в мусорный бак во дворе лет пятнадцать тому назад, перед отъездом в колледж.

Кто-то тихонько дотронулся до его плеча. Джон обернулся и увидел жену. Она протягивала ему медвежонка Паддингтона со следами выведенного пятна за ухом, со стежками белых ниток на шее.

– Это мой Пади, – сказала жена.

Выглядела она при этом абсолютно безумно, как будто только что проглотила радугу.

В этот момент за ее спиной проплыла фигура Полы. Она двигалась сомнамбулически. Джон не мог отвести от нее взгляд. Пола подошла к прилавку и молча встала перед ним. В следующее мгновение мистер Кид снял с одной из полок игрушку зеленой личинки и так же без слов протянул ей. Пола какое-то время вертела игрушку в руках. Джон увидел, как у нее задрожала щека.

И вдруг магазин наполнился светом. Джон смотрел вокруг и не верил своим глазам. Все трое так же стояли перед прилавком – и он, и жена, и Пола, – но только уже маленькими детьми, и мистер Кид, молодой, с аккуратной черной бородой, делал вид, что не замечает, как они утаскивают у него из-под носа игрушку зеленой личинки. Джон был готов окончательно поверить в то, что это не мираж, но тут к ним подскочил старший брат его жены в своем нынешнем гориллобразном взрослом обличье. Со словами «А я думал, что тогда оторвал ему башку!» он выхватил мишку из рук сестры. На макушке брата торчал обшарпанный рыцарский шлем. Лет тридцать назад в него, видимо, помещалась вся его голова. На шлеме отчетливо виднелись вмятины. «Это многое объясняет», – подумал Джон.

Почти каждому посетителю мистер Кид вручал какую-то из его старых детских игрушек. Он делал это молча. Мистер Кид заговорил только с Полой, когда передавал ей жуткую зеленую личинку. Джон хорошо расслышал его слова:

– Всю жизнь я собирал эти старые выброшенные игрушки, чтобы однажды подарить их вашим детям. Чтобы ваши малыши подпитывались от них запасами уникальной энергии. Они ведь такие маленькие электростанции добра, эти старые игрушки. До сих пор у них где-то внутри и ваше тепло, и ваша радость, и ваш смех… Что же теперь с ними делать… не выбрасывать же во второй раз… забирайте себе.

VII

В этот день, когда мистер Кид на несколько часов открыл свой магазин, Джон сильно опоздал на работу. И несмотря на сильное опоздание и гору моментально накопившихся дел, Джону почему-то как никогда хотелось побыстрее уехать с работы обратно домой. Он три раза делал себе кофе на офисной кухне и три раза забывал забрать его из кофемашины…

Джон бросил ключи на комод в коридоре и замер. Ему показалось, что наверху кто-то поет колыбельную. Джон поднялся на второй этаж и распахнул дверь в спальню. Жена стояла у окна спиной к нему и пела колыбельную. Мишка Паддингтон лежал на кровати. Жена не услышала, как открылась дверь. Джон осторожно прикрыл ее обратно.

Джон выкатил детскую машину из гаража на центр двора и в нерешительности застыл над ней. Она блестела, как новенькая: ее отчистили на славу. В какой-то момент у Джона мелькнула безумная мысль попытаться снова залезть внутрь.

Джона что-то смутно беспокоило. Ему захотелось срочно рассказать кому-то о том, какое эта машина на самом деле сокровище, каким богатством он обладал в свои детские годы. Захотелось, чтобы кто-то рядом с ним издал искренний возглас восхищения, как и он когда-то перед витриной магазинчика мистера Кида. Джон перевел взгляд на Ford Mustang, припаркованный в нескольких метрах. На фоне детской машины Ford Mustang показался ему глупой игрушкой.

Вечером Джон долго не мог заснуть и ворочался.

– Джон… Джо-о-он, ты не спишь? Знаешь, я в детстве так плакала после того, как братец-неандерталец порвал моего Пади. Два раза плакала. Сначала, когда папа выбрасывал в мусорный бак его тело, потом – когда его голову.

– Специально?

– Да нет, ты что. Зачем специально, он же не вампира хоронил. Просто папа голову не сразу нашел.

– …

– Джон… Джо-о-он, не спишь? И как же это возможно – всех запомнить, кому какую игрушку продал за все эти годы…

– …

– Джон… Джо-о-он, ты видел, сколько сегодня в магазине было народу? Он же почти всем что-то дал, почти каждому. Поле личинку эту смешную, помнишь ее?

– …

– Джон… да проснись ты уже… А как же он все эти игрушки находил… не по мусорным же бакам лазил…

– Ну, сам не лазил. А другие лазили. Не по бакам только… По бакам – это и долго, и трудоемко… а на свалке в самый раз… все в одном месте.

– На какой свалке?

– …с кем мистер Кид дружит всю жизнь…

– А… А-а-а-а! Мистер Чесснат! Мистер Чесснат! Мистер Чесснат! Мистер Чесснат и Ко, уборка и вывоз мусора. Телефон…

– Ты замолчишь уже…

– Замолчала.

– ……………

– Джон… Джо-о-он, ты не спишь? А ты видел, как мило он мне Пади зашил? А как тебе машину отполировал… А как Поле личинку выстирал…

– ………………………………

– Джон, можно я Пади между нами положу? Ему страшно там одному. Ложись, Пади. Папа разрешил. Папа добрый…

VIII

Огненно-красный кабриолет осторожно вырулил на центральную улицу Нудлпоппенбуля.

Девушка с лягушачье-зелеными волосами отчитывала парня за рулем:

– Я тебе точно говорю, ты не с той стороны въехал. Где указатель этот смешной? Мы же его не проезжали.

Парень невозмутимо смотрел вперед. Его спутница не унималась:

– Нам нужна мэрия, понимаешь. Кто-то из городского совета. Лучше сам мэр, конечно, эта Пола… А вдруг они больше к себе не принимают? Целых восемь месяцев с того сюжета по «Седьмому каналу» прошло, тормоз, тормоз. Да не жми ты на тормоз, на газ жми, тормоз – это ты, ты – тормоз.

Водитель снова нажал на газ.

– Смотри, смотри, вон этот магазин игрушек заброшенный. Помнишь, его показывали? С этим смешным паровозом на крыше… Когда же его снесут уже, это уродство? – причитала девушка с лягушачьей прической. – Слушай, а что мы им скажем? Что скажем? Что видели передачу, интервью, что все понравилось… Да? Мол, хотим стать частью вашей коммуны… что мы тоже за город без детей. За без детей город… Тормоз! Да не ты тормоз, теперь жми на тормоз, ты, тормоз!

Огненно-красный кабриолет остановился. Лягушонок смотрела вслед проходящей мимо девушке, чуть не свернув себе шею:

– Это что такое? Ты это видел? Она беременная, что ли??? Беременная – здесь? Показалось, скажи, показалось, да?

– Нет, не показалось, – наконец, ответил водитель развернуто. – Смотри, вон еще одна, там, на скамейке. И вон одна.

Они проехали немного вперед, и на коротком отрезке длиной не больше километра им встретилось сразу несколько беременных женщин.

– Карнавал у них, что ли… – предположил парень.

– Ничего не понимаю, – периодически подпрыгивала его спутница. – Давай здесь спросим, – предложила лягушонок, – ближе подъезжай. Остановись.

Они припарковались возле странного сооружения. Два дома, один побольше, другой поменьше, один серый, другой ярко-розовый, расположились в линию вплотную друг к другу, буквально стена к стене. Как будто их склеили вместе. На веранде спиной к ним стояла женщина.

– Просите, вы нам не поможете? – крикнула лягушонок.

Женщина обернулась.

– Тьфу ты, и эта беременная, – прошептала зеленоволосая.

И добавила уже громко:

– А как нам найти мэрию?

Женщина приветливо объяснила им дорогу. Когда огненно-красный кабриолет отъехал от странного двойного дома на приличное расстояние, лягушонок вдруг занервничала:

– Слушай, а это не Пола та самая была? Не мэр их? Очень похожа. Да что «вряд ли». Похожа, говорю, очень. Ну, смотри. Смотри у меня, если это она…

Они приближались к центру города.

– Гляди в оба, – приказала лягушонок, – где-то здесь уже. Ищи стекляшку и большой телик с их достижениями. Помнишь, на его фоне интервью брали?

В следующую секунду кабриолет уперся в стеклянное здание.

– А где телик? – жалобно пропищала лягушонок.

Здание мэрии стояло на том же месте, что и восемь месяцев назад. Оно почти не изменилось. Вот только вместо плазменной панели в гигантской витрине расположились различные товары на полках. Было ясно, что теперь здесь разместился магазин. Парочка перевела взгляд выше. Над витриной веселыми огоньками мигала вывеска:

«Мистер Кид. Товары для новорожденных».

Огненно-красный кабриолет стоял на выезде из города, пропуская колонну из нескольких трейлеров – домов на колесах. Трейлеры заворачивали по направлению к центральной улице.

– Да вот же эта табличка! – закричала лягушонок. – Говорила же тебе, мы не с той стороны въехали.

Они оба с тоской посмотрели в сторону указателя.

Около него стояли двое ребятишек и хохотали. До парочки долетали их довольные вопли. Мальчишки попеременно безуспешно пытались произнести «Нудлпоппенбуль». На табличке красовались неоновые буквы с названием города. Под ними все было щедро замазано толстым слоем белой краски.

Баббо Натале

I

– Цель поездки?

– Туризм.

Пограничник в Шереметьево невозмутимо поставил штамп. Ему хоть туризм, хоть бизнес, хоть паломничество, хоть разврат. Все кончается одинаково. Все возвращаются.

В самолете белых воротничков почти не было, преимущественно – пестрые шарфы. Двадцать третье декабря: русские перелетные хипстеры потянулись в рождественскую Европу. Запивать каштаны глинтвейном.

Я направлялся в Рим. А оттуда, на перекладных, вглубь страны. В такую глубь, что там про Рим знают только понаслышке. И вот он, мой любимый Порчеллино.

Уже пятый год подряд я приезжал в этот маленький итальянский городок на Рождество. Это сам маленький итальянский городок так себя называет – «городок». Из гордыни, с запасом. С очень большим запасом. На самом деле Порчеллино никакой не город, а самая настоящая деревня. Маленькая деревня с большим комплексом неполноценности.

Во-первых, из-за названия. «Порчеллино» по-итальянски – «поросенок». Не свинья, все же более пристойно – поросенок, но в округе за жителями Порчеллино испокон веков закрепилось прозвище «свинопасы». Они страшно обижаются. Хотя, по некоторым данным, в этом местечке в прошлом действительно пасли свиней. Но что такое прошлое для широкой души итальянца? Тьфу, мелочь. Сами жители деревеньки утверждают, что у них останавливался Данте. Не меньше. Куда ехал Данте через Порчеллино, в целом неясно. За деревенькой и сейчас, в начале двадцать первого века, заканчиваются все дороги мира. Возможно, Данте заблудился здесь по дороге в ад. Это, кстати, утверждают некоторые злые языки.

Во-вторых, комплекс неполноценности развился у Порчеллино из-за того, что неподалеку раскинулся большой и довольно известный город. Раскинулся, не спросив разрешения у Порчеллино. Раскинулся и лежит, наглец, дышит в их небо по ночам неоном.

В деревне большой город так и называют – Большой Город. Пренебрежительно. Не считая нужным снисходить до его названия.

Все свои беды жители Порчеллино связывают исключительно с Большим Городом. Порчеллино, по их мнению, это та пятерня, сквозь пальцы которой в Большой Город утекают блага мироздания: бюджеты, туристы, поезда. К слову, поезда до Порчеллино и правда не доходят, несмотря на формальное наличие железнодорожной ветки. Последний раз рельсы можно увидеть за несколько километров до деревни, дальше они бесследно теряются в густой траве.

А вот Большой Город, в свою очередь, считает, что все беды Порчеллино – от несусветной жадности и межгалактической лени его обитателей. Это мнение косвенно подкрепляется жизнедеятельностью кота Челентано.

Челентано – известный в Порчеллино кот, в свое время прозванный так за свои мартовские эротические оратории. Челентано давно постарел и уже не первый год молчит, не понимая, чего от него хочет весенний солнечный зайчик. Но хотя эротика и осталась навечно погребенной под сводами его юности, прозвище прилипло к коту навсегда.

Кот Челентано известен, прежде всего, тем, что местные мыши сами носят ему еду – сыр. Таким образом они спасают животное от голодной смерти: Челентано не охотится, потому что патологически ленив. Я бы не поверил в эту историю, если бы сам неоднократно не был свидетелем этих подношений. При этом мотивация мышей непонятна. Возможно, это их благодарность коту за то, что он не пользуется своим правом хищника. Или же грызуны чисто инстинктивно сохраняют природный баланс: если есть мыши, должен быть кот. По сути, мыши Порчеллино завели себе собственного кота. Челентано уминает сыр за обе щеки, хотя пармезан не самое очевидное питание для кота. Он делает это в силу еще одного качества своей натуры, также принявшего патологическую форму – жадности. На непрофильных для своего пищевого рациона сырах Челентано отъел себе солидные поросячьи бока. Одним словом, если даже кот в Порчеллино похож на поросенка, как тут злым языкам не развязаться.

Порчеллино не всегда был покрыт невидимой ряской. В свое время и рельсы исправно доходили до его центральной площади, и Челентано гонял мышей. Когда-то Порчеллино был густо населен: старожилы помнят очереди и толчею на рынке. Закат некогда процветающей коммуны начался с расставания Роберто и Роберты. А не по экономическим причинам, как может показаться скучным реалистам. В этом мифе – вся соль местных свинопасов с их неисправимым романтизмом.

Роберто и Роберта были самой красивой парой Порчеллино. Одно созвучие имен чего стоит: это вам не какие-то там Ромео и Джульетта. Они дружили едва ли не с колыбели. С самого детства, с первых ссор и метания игрушек друг в друга эти двое уверенно шли к алтарю. Горожане со слезами умиления наблюдали за их вечной юношеской любовью и мысленно рассыпали перед ними лепестки роз. Роберто и Роберта поступили в один университет в Большом Городе, еще в те доисторические времена, когда он не был Большим Городом и в Порчеллино его называли по имени.

Роберто выучился на археолога и начал раскопки в окрестностях Порчеллино. «Ищет следы Данте», – умилялись старики. Роберта пошла работать в городской музей. До ее прихода там под видом древностей выставлялась утварь, выброшенная местными жителями из окон во время ссор. После появления Роберты экспозиция значительно расширилась. Она привозила экспонаты из Большого Города и даже из Рима. Но настоящей жемчужиной новой музейной коллекции стали находки Роберто, которые он щедро передавал своей возлюбленной с пылу с жару, из щедрой на историю итальянской земли. Среди них не было следов Данте, но встречались вполне интересные экземпляры.

Об их помолвке до сих пор шепчутся платаны на центральной площади. Роберта была в белом платье, Роберто – в белом костюме. Когда они обнимались, то сливались в одно белое светлое пятно: их тел было не различить. До алтаря они не дошли.

Где затонувшая Атлантида, кто убил Кеннеди и почему расстались Роберто и Роберта – некоторые вопросы так навсегда и останутся без ответа.

Роберто забросил раскопки, стал профессором и теперь каждый день ездит на перекладных в университет в Большой Город. Роберта дослужилась до директора местного музея. Хотя «дослужилась» – слишком сильное слово, благо конкурировать ей пришлось бы разве что с котом Челентано, жившим при музее, но тот в директорское кресло не метил (как не метил он уже и всего остального). Новых экспонатов от Роберто не поступало, и музей захирел. Современная Роберта проводит рабочий день рядом с черепками, в каком-то смысле и своего счастья тоже. Сталкиваясь на улочках Порчеллино, эти двое теперь даже не здороваются. Они встречаются взглядом так, будто чокаются бокалами в ненависти – только осколки летят.

Но за красивой мифологией, к разочарованию романтиков, стояла-таки экономика. Дело в том, что мэр деревеньки в гробу видал и экономику, и хозяйство, и деревеньку, и свое мерзкое мэрство в целом. Его так и прозвали «мэр Порчеллино» – мэр Поросенок. Он толще кота Челентано, а это о многом говорит. Кругленький, розовенький, пыхтящий одышкой, неповоротливый, на коротких ножках – плоть от плоти своей деревни. Несправедливо утверждать, что мэр Порчеллино ничего не делает для своего города. Он делает. Он делает сайт. Уже третий год мэр собственноручно делает сайт деревни на бесплатном конструкторе сайтов. Первый год он выбирал фон. Второй год он выбирал шрифт. На третий год мэр Порчеллино, наконец, разместил на сайте первую информацию – про городской музей. Роберте, правда, было все равно. А коту Челентано – и подавно.

Все прочие обитатели этого последнего круга ада, на котором заблудился Данте, по неформатности не уступают своему мэру. Мой самолет уже пробил лбом московские облака и по-птичьи встал на крыло, так что я мог блаженно растянуться в кресле, перебирая в памяти драгоценную (для меня) россыпь милых чудаков Порчеллино. В предвкушении скорой встречи, в качестве аперитива к ней.

Первым делом я, конечно, вспомнил старушку Инганнаморте. Старушка Инганнаморте настолько стара, что поговаривают, будто это именно она видела в окрестностях Данте. Пожилая женщина не выходит из дома, сколько ее помнят. Ее содержит муниципалитет. Ей приносят продукты из местного магазинчика. Старушка Инганнаморте круглые сутки сидит у открытого окна своего дома возле центральной площади. С ней проживает собачонка, такая же древняя. Силы давно покинули четвероногую, и вместо лая животное шипит. С собачкой гуляют жители Порчеллино. Время от времени старушка Инганнаморте извлекает псину из недр своей пещеры и через окно передает ее первому встречному прохожему на улице. Прохожий выгуливает моську и тем же способом возвращает недовольно шипящую четвероногую субстанцию хозяйке.

Старушка Инганнаморте не просто сидит целыми днями у окна. В этом не было бы ничего странного, в конце концов так сидит половина жителей Порчеллино почтенного возраста, а старушку Инганнаморте считают именно что странной. В таком местечке, как Порчеллино, нужно очень сильно постараться, чтобы прослыть странным. Все дело в том, что старушка Инганнаморте сидит у своего открытого окна с огромным армейским биноклем цвета хаки. Для всех остается загадкой, как ей удается удерживать это оптическое чудовище в своих трясущихся руках. Некоторые из аборигенов так и не смогли привыкнуть к тому, что их в упор разглядывают в гигантский бинокль, когда они проходят мимо окон старушки. Остроумные старики, торчащие вместе с голубями на центральной площади, шутят, мол, вон, смерть опять выбирает себе жертву в четыре глаза. А возможно, и не очень остроумные. Потому что мнительная молодежь от этих слов каждый раз вздрагивает.

Следом за старушкой Инганнаморте в моей памяти возникла колоритная фигура синьора Герра, хозяина местной гостиницы. Если бы мы жили в Древней Греции, я бы сказал, что синьор Герра – это бог жадности. «Человек с зашитыми карманами» – говорят про него в Порчеллино. Он разговаривает с тобой, стоя полубоком, как бы пряча что-то в нафталиновых складках своей души. Приезжая в Порчеллино, я каждый раз останавливался в самом меленьком и затрапезном номере его гостиницы, практически в конуре, несмотря на то что остальные номера вечно пустовали. Синьор Герра ни разу не предложил мне переселиться, хотя я платил за конуру довольно приличные деньги даже по меркам Большого Города. В его случае это был бы слишком широкий жест, настолько широкий, что в результате синьор Герра просто разошелся бы по швам.