Тайное место

– После этого случая, – невозмутимо продолжала мисс Маккенна, вновь обращаясь исключительно ко мне, – мы могли бы, конечно, просто запретить девочкам упоминать имя Кристофера Харпера. И тогда “призрак” являлся бы каждые несколько дней, и это растянулось бы на месяцы. Взамен мы организовали несколько сеансов групповой психотерапии, сконцентрировавшись на методиках переживания горя и утраты. А у входа в актовый зал на маленьком столике поставили фотографию Кристофера Харпера, рядом с которой ученицы могли положить цветы или открытку или просто помолиться о нем. То есть мы создали возможность выразить горе приемлемым, контролируемым образом.

– Большинство из них никогда его даже не видели, – заметила Конвей, повернув ко мне голову. – Они не испытывали никакого горя, чтобы его выражать. Просто придуривались, и всё. По заднице им нужно было надавать, а не гладить по головке, типа “ах ты бедняжка”.

– Возможно, – сдержанно произнесла мисс Маккенна. – Но с тех пор “призрак” больше не появлялся.

И улыбнулась, довольная собой. Все встало на свои места, все опять мило и аккуратно.

А ведь она не дура. После рассказов Конвей я ожидал встретить тупую чванливую крашеную блондинку неопределенного возраста, анорексичку с приклеенной манерной улыбочкой, получившую должность благодаря связям мужа. Но эта дама определенно неглупа.

– И в случае с доской объявлений, – продолжала она, – мы использовали тот же подход. Мы направили импульсивные порывы в контролируемое безопасное русло. И вновь результат оказался более чем удовлетворительным.

Она так и не шелохнулась за все время беседы. Прямая спина, изящно сложенные руки. Во всех отношениях внушительная особа.

– Контролируемое, значит. – Конвей ухватила со стола авторучку – “Монблан”, черная с золотом – и принялась небрежно поигрывать ею. – Каким же образом?

– Информация на доске, разумеется, отслеживается. Мы проверяем ее регулярно на предмет появления неуместных высказываний – перед первым уроком, затем на перемене, во время обеда и, наконец, по окончании занятий.

– И как, находили что-нибудь неуместное?

– Разумеется. Не часто, но время от времени.

– Например?

– Как правило, различные вариации на тему “я ненавижу того-то”. “Тем-то” является либо учитель, либо кто-то из школьниц. Запрещено указывать имена либо иным способом идентифицировать личность, но, конечно, данное правило регулярно нарушается. По большей части вполне безобидно – пишут о мальчике, который понравился, или клянутся в вечной дружбе, – но порой с более серьезными последствиями. И по крайней мере в одном случае – с целью помочь, а не причинить боль. Несколько месяцев назад мы обнаружили там фотографию с синяками, подписанную “мне кажется, отец такой-то бьет ее”. Разумеется, мы немедленно удалили записку с фотографией, но начали расследование обстоятельств дела. Не афишируя, безусловно.

– Безусловно, – повторила Конвей. Подбросила ручку в воздух, ловко поймала. – Не афишируя.

– Но почему банальная старомодная доска? – поинтересовался я. – Почему не создать собственный сайт, который мог бы модерировать кто-то из учителей? И то, что может задеть чьи-либо чувства, никогда не появилось бы в публичном пространстве. Это ведь безопаснее.

Мисс Маккенна пристально изучила меня, фиксируя детали – неплохое пальто, но прослужило лишних два года; прическа вполне, но следовало освежить еще пару недель назад – и явно оценивая, насколько я компетентен. Разомкнула и вновь сомкнула ладони. Не опасается меня, нет, это было бы чересчур, просто старается быть осторожной.

– Да, мы рассматривали такую возможность. Некоторые из учителей высказывались в ее пользу, именно по указанной вами причине. Я была против. Отчасти потому, что это исключило бы из числа участников наших пансионерок, которым закрыт самостоятельный доступ в интернет, но в первую очередь потому, детектив, что девочки-подростки значительную часть времени существуют в собственных воображаемых мирах. И очень легко теряют связь с реальностью. Не думаю, что следует поощрять использование интернета свыше необходимого, не говоря о том, что не следует доверять ему свои самые важные тайны. Я убеждена, что девочкам необходимо как можно прочнее укорениться в реальном мире.

Конвей скептически приподняла бровь. Мол, это здесь-то у вас реальный мир?

Мисс Маккенна оставила иронию без внимания. И вновь эта улыбка. Удовлетворенная.

– И я оказалась права. Никаких новых сайтов не появилось. Учениц увлекли хитросплетения и сложности общения в реальном мире: необходимость дождаться момента, когда никого рядом не будет и никто не заметит, как ты прикрепляешь свою записку, найти убедительный повод отлучиться на третий этаж, когда там пусто. Девочки любят секреты и любят раскрывать свои секреты. Доска объявлений оказалась идеальным вариантом.

– Вы никогда не пытались проследить и выяснить, кто именно повесил записку? – спросил я. – Ну, если, к примеру, кто-нибудь однажды написал: “Я употребляю наркотики”, и вы захотели узнать, кто это. Как бы вы подступились к этому делу? Есть ли там камеры видеонаблюдения или что-то в этом роде?

– Камеры видеонаблюдения? – Она произнесла это как незнакомое иностранное слово. Вопрос ее будто позабавил, уж не знаю, искренне или притворно. – Здесь школа, детектив. А не тюрьма. И наши ученицы не героинозависимые наркоманки.

– Сколько у вас учениц?

– Почти двести пятьдесят. С первого по шестой годы, два класса в параллели, примерно по двадцать девочек в классе.

– Доска объявлений существует около пяти месяцев. Статистически за этот период хотя бы у нескольких из двухсот пятидесяти учениц могло произойти в жизни нечто, о чем вам хотелось бы узнать. Конфликты, расстройства пищевого поведения, депрессия. – Мои слова звучали абсолютно неуместно в этом кабинете. Я знал, что прав, но все равно чувствовал себя так, точно смачно плюнул прямо на ковер. – И, как вы только что заметили, девочки любят делиться секретами. Неужели вы никогда не находили на доске ничего серьезнее надписи: “Французский – отстой”?

Мисс Маккенна внимательно рассматривала собственные руки. Размышляла.

– Когда необходимо определить автора, – проговорила она, – мы находим способ. Однажды мы обнаружили листок с карандашным рисунком, изображающим живот. Рисунок был располосован острым лезвием. Надпись гласила: “Вот бы все это отрезать”. Разумеется, мы должны были выяснить, кто это. Преподаватель рисования высказал свои соображения относительно стиля рисунка, другие учителя предложили проанализировать особенности почерка, и в течение суток мы узнали имя автора.

– Ну и как, она оказалась в порезах? – поинтересовалась Конвей.

Опущенные веки. Видимо, означает “да”.

– Ситуация разрешилась.

На нашей записке ни рисунка, ни надписи от руки. Девица с лезвием хотела, чтобы ее нашли. Наша героиня – напротив. Или, по крайней мере, не собиралась облегчать нам поиски.

– Полагаю, – на этот раз мисс Маккенна обращалась к нам обоим, – мне удалось объяснить, что доска объявлений несет положительную функцию, а не отрицательную. Даже записки в стиле “ненавижу такую-то” полезны: они указывают на тех учениц, к кому следует присмотреться внимательнее на предмет признаков травли, в ту или иную сторону. Для нас это окно в частную жизнь учениц, детективы. Если вы хоть немного знакомы с психологией девочек-подростков, то понимаете, что нам предоставлен поистине бесценный шанс.

– Звучит зашибись, – констатировала Конвей. И вновь запустила ручку в воздух. – А вчера после уроков вы проверяли свою бесценную доску?

– Мы проверяем ее каждый день по окончании занятий. Как я уже упоминала.

– Кто проверял ее вчера?

– Нужно спросить у педагогов. Они сами договариваются между собой о графике.

– Спросим. Девочкам известно, когда учителя инспектируют доску?

– Они, несомненно, понимают, что процесс контролируется, мы не скрываем данного факта, они видят, как учителя подходят к доске объявлений. Но точное расписание не афишируем, если в этом заключался ваш вопрос.

То есть наша героиня не догадалась бы, что ее можно вычислить. Думала, что растворилась в потоке сияющих мордашек, несущихся по коридорам.

– Кто-нибудь из девочек оставался в главном здании школы вчера после уроков? – спросила Конвей.

Пауза.

– Как вам, возможно, известно, переходный год – четвертый – предполагает значительное количество практикумов: групповые проекты, эксперименты и тому подобное. Зачастую выполнение домашних заданий четвертого года требует доступа к школьным ресурсам. Компьютерный класс, художественная мастерская.

– Короче, вы хотите сказать, вчера вечером в школе торчали девицы из этого самого четвертого года. Кто именно и когда?

Настоящий директорский взгляд. И настоящий взгляд полицейского в ответ. Мисс Маккенна возразила:

– Ничего подобного. Я не имею представления, кто вчера вечером находился в главном здании. Ключи от двери, соединяющей главное здание с жилым крылом, хранятся у мисс Арнольд, кастелянши, и она записывает имена девочек, которым позволено войти в учебный корпус после занятий. Вам следует побеседовать с ней, я лишь сообщаю, что в любой из вечеров в главном здании можно застать кого-либо из четвертого года. Понимаю, что вам хотелось бы повсюду усмотреть зловещий смысл, но поверьте, детектив Конвей, в школьных проектах по социологии нет ничего угрожающего.

– Мы здесь именно затем, чтобы это выяснить. – Конвей потянулась, закидывая руки далеко за голову и выгибая спину. – Ну что ж, пока хватит. Нам понадобится список девочек, которым вчера разрешили заниматься в главном здании. И поскорее. А мы пока глянем на вашу бесценную доску.

Коротким точным движением, словно бросая камешек, она небрежно швырнула “Монблан” обратно на стол. Ручка покатилась по зеленой коже и остановилась в дюйме от сложенных ладоней мисс Маккенны. Мисс Маккенна не шелохнулась.

Школа затихла, такая специфическая тишина, состоящая из тысяч различных полузвуков. Где-то поют мадригал. Обрывки фраз, укутанные в сладкозвучные гармонии, прерываются через каждую пару строк и возобновляются, видимо, после учительских указаний. Веселый май приходит и хороводы водит, фа ля ля ля ля…

Конвей знала дорогу. Последний этаж, по коридору, мимо закрытых дверей классов. (Если длинных больше, чем коротких, то… Et si nous n’etions pas alles…) Распахнутое окно в конце коридора, теплый ветерок и запах зелени.

– Нам сюда. – Конвей свернула в небольшой закуток.

Доска размером шесть футов на три будто выпрыгивала из ниши и визжала вам прямо в лицо. Материализовавшийся бред умалишенного, словно псих выпустил кучу разноцветных шариков в игровом автомате, а кнопка “стоп” сломалась. Ни одного свободного дюйма: фото, рисунки, картинки – все толкаются, толпятся, налеплены друг на друга. Лица, замазанные маркерами. И повсюду слова – неразборчиво накорябанные, аккуратно напечатанные, даже вырезанные откуда-то.

Конвей издала странный звук, какое-то короткое фырканье – вероятно, так звучит смех в ее исполнении.

Поверху, крупными черными буквами, эдакими загогулинами из книжек фэнтези, написано: ТАЙНОЕ МЕСТО.

И чуть ниже, помельче, нормальным шрифтом без всяких финтифлюшек: Добро пожаловать в Тайное Место. Помните, пожалуйста, что уважение к другим – одна из ключевых ценностей нашей школы. Не изменяйте и не убирайте чужие записки. Сообщения, в которых содержатся упоминания конкретных людей, равно как оскорбительные или неприличные сообщения, будут удалены. Если у вас есть сомнения или опасения по поводу содержания некоторых записок, проконсультируйтесь со своим классным руководителем.

Мне пришлось на секунду зажмуриться, чтобы перестало рябить в глазах и можно было вычленить отдельные послания из этой мешанины. Черный лабрадор: Скорей бы псина моего брата сдохла, чтобы я могла завести котенка. Указательный палец: ПРЕКРАТИТЕ КОВЫРЯТЬСЯ В НОСУ В ТЕМНОТЕ, Я ВСЕ РАВНО ВСЕ СЛЫШУ!!! Обертка от мороженого, приклеенная скотчем: Тогда я поняла, что люблю тебя… и я так боюсь, что ты тоже это знаешь. Хитросплетение алгебраических уравнений, вырезанных из книжки и наклеенных одно поверх другого: Падруга дола мне списать потому что я никода эту хрень ни пайму. Рисунок, изображающий младенца с соской: Все обвиняют ее брата, но это я научила племяшку говорить “От…бись”!

– “Записка была прикреплена поверх двойной открытки: сверху картинка Флориды, а снизу – Голуэй. И подписано: Я всем сказала, что это мое любимое место, потому что это круто… А на самом деле мое любимое место вот это, потому что здесь никто не считает, что я должна быть крутой. Я тоже люблю Голуэй, поэтому посматривала туда периодически, когда проходила мимо. Потому и заметила фотку Криса”.

Я не сразу просек. Показания Холли, слово в слово, насколько я помнил. Заметив мое озадаченное лицо, Конвей саркастически ухмыльнулась:

– Что, удивился?

– Не знал, что у вас такая память.

– Век живи, век учись. – Она чуть отошла от доски, внимательно ее изучая.

Пухлые накрашенные губы, белоснежные зубы: Мать ненавидит меня, потому что я жирная. Темнеющее синее небо, зеленые холмы, светящееся золотистое окошко: Я хочу домой я хочу домой я хочу домой. А снизу доносится все тот же изысканный мадригал, вновь и вновь.

– Вот. – Конвей отодвинула фото человека, отмывающего от нефти чайку. Продолжайте убеждать меня стать адвокатом, но я собираюсь заниматься ЭТИМ! И ткнула пальцем. Половина – Флорида, половина – Голуэй. Левая сторона доски, ближе к низу. Конвей присмотрелась. – Дырка от кнопки. Похоже, твоя маленькая подружка ничего не выдумала.

Ага, а если бы выдумала, то не забыла бы о таких деталях, как дырочка от кнопки; кто угодно, только не Холли.

– Похоже на то.

Снимать отпечатки бесполезно, все равно ничего не докажешь. Конвей опять процитировала:

– “Вчера вечером, когда мы были в художественной мастерской, я не посмотрела на открытку с Голуэем. Не помню, когда я в последний раз ее видела. Может, на прошлой неделе”.

– Если учителя, которые проверяют доску, справляются со своими обязанностями, то нам достаточно заняться девчонками, сидевшими в корпусе после уроков. В противном случае…

– В противном случае получается хрень, записка могла висеть тут несколько дней. И выяснить что-то – без шансов. – Конвей вернула фото грязной чайки на место, шагнула назад, еще раз окидывая взглядом доску целиком. – Твоя драгоценная Маккенна может сколько угодно трындеть насчет предохранительных клапанов. По мне, так это все хрень, они тут облажались по полной.

С таким мнением спорить трудно. И я лишь сказал:

– Все равно придется проверить всю доску.

Я видел, как она прикидывает, не завалить ли меня грязной работой, а самой заняться чем-нибудь пристойным. Она же босс.

– Самый быстрый вариант – снять с доски все бумажки, – вздохнула она. – Так мы ничего не пропустим.

– Мы ни за что не сумеем вернуть их на место точно в том же порядке. И ничего, что девчонки узнают, что мы рылись в их тайнах?

– Ой, да какого хрена! – возмутилась Конвей. – Да все это дело – сплошное дерьмо. Говенное хождение на цыпочках, сплошной геморрой! Ладно, оставим все как есть. Ты начинай с того конца, а я с этого.

Битых полчаса мы возились с этой доской – практически на передовой. Действовали молча – стоит отвлечься в этом торнадо, и тебя разорвет в клочья, – но слаженно тем не менее. Такое сразу чувствуется. Ритм совпадает; другой человек не раздражает тебя самим фактом существования. Я был абсолютно готов взвалить на себя всю работу и отдавал себе отчет, что отправлюсь прямиком обратно в Висяки, если посягну на полномочия Конвей или буду дышать ей в спину, – но обошлось. Все получилось легко и непринужденно. Новая волна вдохновляющего чувства, охватившего меня еще на лестнице: твой день, твой шанс – хватай, если можешь.

К тому времени, как мы закончили, удовольствие рассеялось. Как после бутылки прокисшего сидра – и во рту не пойми что, и живот пучит; шумно, крепко и бессмысленно. Не потому, что на доске все было так скверно, вовсе нет, просто они обе оказались правы, и Конвей, и Маккенна, каждая по-своему, но суть одна: это совсем не похоже на мою старую школу. Кто-то по мелочи тырит в магазинах (коробочка из-под туши для ресниц: Я стащила это + мне не стыдно!!); кто-то кого-то откровенно бесит (фото пакетика со слабительным: Вот бы сунуть это в твой долбаный травяной чай). Ничего криминального. И даже много по-настоящему трогательного. Очаровательный малыш стискивает потрепанного плюшевого медвежонка: Я скучаю по своему медвежонку!! Но эта улыбка стоила того. Шесть разноцветных обрывков ленточек, сплетенных в хитрый узел, кончик каждой приклеен к карточке с отпечатками шести пальцев: Дружба навек. Некоторые чертовски креативны, прямо произведения искусства, не хуже, чем в художественных галереях. Одно послание выполнено в форме окна, в котором идет снег, каждая снежинка тщательно вырезана, настоящее кружево, уйму времени на это потратили, поди; а за окном едва различимые черты девичьего лица, снег густой, не разобрать кто, но, кажется, кричит. И по краешку крохотными буквами: Вы думаете, что знаете обо мне всё.

Вот потому я и чувствовал себя, как после плохого сидра. Золотистый свет, такой ясный и сочный, что его пить хочется, ясные лица, счастливый щебет в коридорах – мне все это понравилось, ужасно понравилось. А в глубине, скрытое от внешних глаз, вот такое. И не одно несчастное исключение, не жалкая ложечка дегтя, нет. У всех.

Я надеялся, что, может, это все фигня. Девчонки скучают, дурью маются от безделья. Потом подумал, что, может, все и впрямь так плохо. Потом решил: нет.

– Как по-вашему, сколько из этого – правда?

Беглый взгляд Конвей. Мы подобрались уже близко друг к другу, начав с разных сторон. Если бы она пользовалась духами, я бы уже учуял, но улавливал только запах обычного мыла без отдушки.

– Кое-что. Большая часть. А что?

– Вы говорили, что они все лгут.

– Верно. Но лгут, чтобы избежать неприятностей, или привлечь к себе внимание, или чтобы казаться круче, чем есть. В общем, обычная хрень. Но если никто не знает, что речь идет именно о тебе, то не слишком много.

– Но вы все равно считаете, что здесь полно фигни.

– О господи, конечно. – Она постучала кончиком пальца по фотографии парня из фильма “Сумерки”. Надпись гласила: Мы познакомились на каникулах, и целовались, и это было потрясающе, и следующим летом мы опять встретимся.

– Ну и каков процент правды здесь? – усмехнулся я.

– Эта куколка, спорим, бросала игривые намеки всем своим подружкам всякий раз, как проходила мимо, и все убеждены, что это именно она, но нет никакой необходимости при этом откровенничать, и никто тебя не поймает на слове. И еще… – Конвей задумчиво разглядывала доску, – если кто-то любит создавать проблемы, здесь для него достаточно материала.

Мадригал наконец-то зазвучал громко, чисто и торжественно: Весна в веселье скачет, зима печально плачет, фа ля ля ля…

– Несмотря на контроль?

– Несмотря. Учителя могут разглядывать эту доску сколько угодно – они не знают, за чем именно следить. А девчонки сообразительный народ: если что задумали, они найдут способ, и взрослым их не поймать. Подружка доверила тебе секрет, а ты берешь и выкладываешь его здесь для всеобщего сведения. Не нравится тебе кто-то, выдумываешь какую-нибудь гнусность и помещаешь здесь, словно от ее имени. Ну вот это? – Конвей ткнула в фото с напомаженным ртом. – Быстро переснимаешь фотку матери, которую кто-то держит на тумбочке у кровати, и готово, и сообщаешь, что мамочка думает, что доченька – жирная свинья, и терпеть ее не может за это. Бонусом – если все вдобавок узнали фотографию и теперь уверены, что бедняжка изливает душу.

– Мило, – хмыкнул я.

– Я тебя предупреждала.

Не будем в грусти боле, пойдем плясать на поле, фа ля ля ля…

– А наша карточка? – спросил я. – Какие шансы, что она из этой категории?

Меня это тревожило с самого начала. Не хотелось произносить вслух; не хотелось даже думать, что через пару часов все закончится – пойманный с поличным ребенок рыдает в ожидании наказания, а меня отправляют обратно в Нераскрытые, поощрительно погладив по головке.

– Пятьдесят на пятьдесят, – ответила Конвей. – Возможно. Если кому-то нужно было поднять шухер, то сработало. Но для нас эта штуковина все равно благая весть. Ты почти закончил, да? Не ровен час прозвенит этот чертов звонок, и нас с тобой снесут.

– Да. – Мне нестерпимо хотелось свалить отсюда. Ноги жгло от неподвижного стояния на одном месте. – Готово.

Мы нашли две записки, которые стоило сохранить. Фото детской руки под водой, бледное и расплывчатое: Я знаю, что вы сделали. Фото голой земли под кипарисом, жирный крест авторучкой, отмечающий место, без пояснений.

Конвей сунула их в конверты для улик, извлеченные из сумки.

– Поговорим с теми, кто должен был вчера проверять эту доску. Потом получим список девиц, которые тусовались здесь, поболтаем с ними. И хорошо бы, чтоб список был уже готов, не то я за себя не ручаюсь.

После тесного закутка коридор казался бесконечно длинным. Сквозь мерный гул, доносящийся из классов, и мелодичные трели фа ля ля ля мне почудилось, что я слышу, как доска за нашими спинами негодует десятками голосов.

6

Позади “Корта” расстилается поле; ну, по крайней мере, это так называют – Поле, со смешком, имея в виду то, что там обычно происходит. Оно предназначалось под новое крыло “Корта”, с магазином “Аберкромби”, но случилась рецессия, и все заглохло. Теперь тут огороженная проволочным забором пустошь с высокими пожухлыми сорняками и проплешинами твердокаменной земли, которые, как застарелые шрамы, выдают участки, где бульдозеры успели начать работу; пара куч гравия, порядком раскуроченных, потому что на них лазают все кому не лень, и какие-то загадочные, постепенно ржавеющие железяки. Угловой столб покосился, и сетка забора провисла – отогни и пробирайся внутрь, если не слишком жирный, а жирные сюда и так не сунутся.

Поле – это темная сторона “Корта”, место, где происходит то, что в “Корте” невозможно. Парни из Колма и девицы из Килды заворачивают за угол “Корта” с делано рассеянным видом, только что не насвистывают, и юркают в лазейку забора. Туда ходят главным образом эмо, считающие себя слишком глубокими личностями для торговых центров, – у ограды вечно болтается их стайка, даже в холод или проливной дождь, и в подключенных к их айподам колонках неизменно играет Death Cab for Cutie[6]. Но иногда здесь попадаются и другие персонажи. Если вы объегорили продавца и добыли бутылку водки или умыкнули у родного папаши полблока курева, если у вас есть в запасе пара косяков или пригоршня мамашиных таблеток, тогда вам тоже сюда. Сорняки на этом пустыре растут густо, в зарослях вас никто не разглядит из-за забора, особенно если вы присядете или приляжете, а ведь вы так и сделаете.

По ночам, однако, все иначе. Дневные гости находят потом десятки использованных презервативов или целые россыпи шприцев. А однажды даже кровь, длинный размазанный след на сухой земле, и нож. Но никуда не сообщили. На следующий день нож исчез.

В конце октября в череде мерзких дождливых дней вдруг мелькнул и радостно, солнечно улыбнулся ясный полдень, и тут же образы Поля заклубились в юношеских мозгах. Парни из Колма, с четвертого года, уговорили чьего-то старшего брата купить им несколько двухлитровок сидра и немного сигарет; добрая весть быстро разносится, и вот уже не меньше двух десятков подростков вольготно развалились в сорняках или примостились на валяющихся бетонных блоках. В воздухе плывут семена одуванчиков, цветет желтым крестовник. Мягко припекает солнышко, дует легкий прохладный ветерок.

Отдел косметики “Корта” проталкивает новую линию, так что все девчонки со свежим макияжем. Лица напряженные – боятся улыбнуться, а уж тем более смеяться, чтобы ненароком не размазать чего, но крутой мейк стоит таких усилий. Еще не отхлебнув сидра, ни разу не затянувшись сигаретой, они двигаются самоуверенно и дерзко, выученная сексуальная походка делает их загадочными, надменными, властными. Рядом с ними мальчишки выглядят жалкими юнцами. Чтобы как-то соответствовать, они громче смеются и чаще обычного называют друг друга пидорасами. Некоторые швыряют камешки в ухмыляющуюся рожу, намалеванную кем-то на задней стене “Корта”, и радостно ревут, когда удается попасть прямо в высунутый язык; еще парочка имитирует потасовку, возя друг друга спинами по борту какого-то ржавого механизма. Девицы, дабы ни у кого не осталось сомнений, что их весь этот цирк ничуть не интересует, вытаскивают телефоны и фотографируются в новых образах. Далеки, надув губки, позируют на бетонных блоках; Джулия, Холли, Селена и Бекка – в сорняках.