Блуждающий меж звезд

– Мяу, – едва слышно сказал Льюис, намекая, что пора бы выбираться отсюда.

– А что мы вообще тут делали?

Кот не ответил и направился вглубь шкафа.

– Куда ты? Там нет выхода!

Но Льюиса мало волновали человеческие убеждения, и потому он даже не обернулся на голос хозяина, а только продолжал идти, петляя между висящей одеждой. И снова Дэвид последовал за котом, но в этот раз опустился на четвереньки, поскольку боялся что-нибудь сшибить с вешалки, чем обязательно разбудил бы хозяйку комнаты. Переставляя четыре конечности, он медленно двигался вперед, периодически, словно ветки, разводя в стороны платья, брюки, пальто и много другое. Позади осталось несколько метров, а шкаф все не заканчивался, и только расстояние между стенами и полом с потолком становилось все меньше и меньше, превращая небольшую комнату в узкий тоннель. На ум пришла Алиса в Стране чудес, что вызвало улыбку на лице Дэвида, хотя в груди нарастала тревога.

– Льюис? Малыш, где ты?

– Мяу, – послышался тихий голосок далеко впереди.

– Может быть, вернемся?

Ответа не последовало, а значит, Дэвиду так или иначе придется двигаться вперед. В окружающем узком пространстве больше ничего не напоминало стенной шкаф, и чтобы протиснуться дальше, ему пришлось лечь на пол и ползти. Он боялся, что вот-вот настанет момент, когда двигаться будет некуда. И что тогда? Сможет ли он вернуться обратно и главное: как вернуть Льюиса?

Когда-то давно много лет тому назад, когда Дэвиду Розену было восемь лет, он провалился в старый колодец, крышка которого была заколочена досками. В силу своего возраста он даже не задумался, что доски могут проломиться под его весом, и потому прыгал на них, считая, что находится в своем замке и сражается со страшным огнедышащим драконом, но в какой-то момент под ногами раздался хруст, и спустя мгновение Дэвид с диким криком ужаса летел вниз. К счастью, расстояние оказалось не самым большим, и его падение затормозила вода. Окунувшись в нее с головой, Дэвид вскочил на ноги (воды оказалось ровно по пояс) и поднял взгляд: на самом верху после каменных стен, увенчанных густым мхом, вырисовывался четкий круг, отделявший мальчика от свободы.

Былой кошмар вернулся с новой силой, заставив Дэвида почувствовать себя ребенком, пытающимся забраться по скользким стенам, которые, как ему казалось, стремились сомкнуться вокруг него. Взрослый Дэвид продолжал ползти вперед, но картины прошлого то и дело прорывались наружу. Его дыхание участилось, а сердцебиение стало таким громким, что каждый стук гулко отдавался в ушах.

– Я хочу домой, – плакал мальчик Дэвид.

– Я хочу домой, – повторял мистер Розен.

Нельзя давать волю панике – нужно удержать рассудок, чтобы не наделать глупостей. Дэвид остановился и, закрыв глаза, уткнулся лицом в пол. Медленный глубокий вдох и выдох. Вдох, выдох. Он сумел взять контроль над телом, но едва ли был способен заткнуть циркулировавший в крови страх.

Мокрый холодный нос прижался к щетинистой щеке – это Льюис вернулся назад, чтобы поддержать своего лучшего и единственного друга. Дэвид оторвал голову от пола, и его глаза оказались прямо напротив кошачьих.

– Ты вернулся, – обрадовался мистер Розен.

– Мяу, – ответил Льюис.

Всем своим видом кот демонстрировал силу и уверенность, которых сейчас так не хватало большому взрослому мужчине, лежавшему на полу в узком коридоре.

– Пожалуйста, давай вернемся назад, а? – дрожащим голосом произнес Дэвид и не узнал сам себя. – Боже, я трепещу, как мальчишка, стоящий на пороге комнаты с выключенным светом. Что же это со мной?

– Мяу! – грозно ответил Льюис, словно имел в виду нечто вроде «Заткнись и возьми себя в руки!» – Мяу! – повторил он и, не выпуская когтей, с силой ударил Дэвида лапой по лицу.

Моментально страх ослабил свою хватку, и разум освободился от влияния эмоций, позволив трезво взглянуть на вещи. Нужно продолжать движение, ведь они оказались здесь не просто так.

Кот развернулся и пошел дальше по коридору, своей уверенной походкой призывая последовать за ним.

Теперь Дэвид был готов идти до конца, пусть даже если в конце его ожидает тупик. Он все полз и полз, не сбавляя темп, а коридор становился все уже и уже. Так могло продолжаться вечно, но наконец впереди показалась маленькая дверца. Это была самая обыкновенная деревянная дверь, только уменьшенная в несколько раз. Маршрут подошел к своему завершению, если, конечно, за ней его не ждет новый, еще более узкий коридор.

И только сейчас Дэвид ощутил, как сильно устал, ведь полз он не менее часа.

– Льюис, я добрался, – стараясь изобразить победную гордость, сказал мистер Розен, но кот в ответ лишь отвернулся к двери. Нам остается только догадываться, что скрывалось за маской уверенности, ведь наверняка кот тоже устал, как и хозяин, но он даже не думал этого показать. Льюис поднял правую лапу и тихонько поскребся в дверь, намекая, что пора бы ее открыть, что и поспешил сделать Дэвид. В глаза ударил яркий ослепляющий свет, за считанные секунды поглотивший Дэвида Розена целиком.

Мы нитью связаны одной

– Дэвид, ты меня слышишь? – откуда-то издалека звучал знакомый голос. – Дэвид, я здесь.

Он послушно последовал за голосом, выбираясь из яркого света обратно в мир, наполненный полутонами.

Обнаружив себя лежащим на полу посреди просторной комнаты, Дэвид удивился, ведь рядом не было никого. Его окружали привычные предметы мебели, такие как длинный бежевый диван, отгороженный от кирпичного камина журнальным столиком, поверхность, которого целиком была выполнена из стекла. По обе стороны от камина тянулись высокие стеллажи из темного дерева, доверху забитые старыми книгами, чей тяжелый запах бумаги, стремящейся превратиться в пыль, ощущался даже с большого расстояния.

В дальнем конце комнаты стояло черное блестящее пианино, нашедшее для себя уютное место прямо возле окна, которое обрамляли тяжелые бархатные шторы цвета кофе с молоком. И самым странным казались десятки колокольчиков разных размеров и форм, что висели под потолком. Они были разбросаны не хаотично, а представляли собой широкую линию, берущую свое начало от двери, затем огибающую ничем не примечательную люстру и заканчивающуюся у противоположной от пианино стены над огромной картиной Сальвадора Дали, которую мистер Розен тут же узнал.

– Как ты нашел меня, Дэвида? – встрепенулись колокольчики, порождая мужской голос. – Тебе нельзя здесь находиться.

– Профессор? Где вы?

– Я всюду, – загадочно ответил старик.

– Но… Я не понимаю.

– Подожди. Закрой глаза, и я выведу тебя. Не открывай, пока я не скажу.

Дэвид не переставал удивляться происходящим событиям, но в данном случае он, не мешкая, закрыл глаза. Едва веки сомкнулись, как мистер Розен почувствовал руку Профессора у себя на плече – такая дряхлая, но в то же время очень сильная.

– Не открывай, – голос прозвучал четко за спиной, и Дэвид послушался.

Для него ничего не менялось: он стоял посреди гостиной с закрытыми глазами и просто ждал, пока вокруг него менялся мир. Профессор медленно отпустил плечо Дэвида.

– Открывай, – сказал старик.

Дэвид послушался. Гостиная никуда не делась, да только изменилась в некоторых мелочах: на диване появился бордовый плед; журнальный столик изнывал под весом десяти, а то и пятнадцати толстых книг; в камине, потрескивая дровами, танцевали языки пламени.

– Ненадолго мы расстались, – улыбнулся Дэвид, глядя на морщинистое лицо Профессора.

– Так как ты нашел меня? И зачем? – обеспокоенно спросил старик.

– Меня привел Льюис. Не знаю зачем, не знаю откуда, не знаю куда, но так или иначе я здесь.

– Значит, у него были на то веские причины. Да, Льюис?

– Мяу, – подтвердил кот и запрыгнул на диван.

– Почему вы просто не можете мне все рассказать от начала и до конца? – Дэвид чувствовал, как много скрывает Профессор.

– Потому что это твой путь и ты сам должен его пройти. Но думаю, что, когда ты расскажешь, как здесь оказался, я смогу объяснить, зачем Льюис тебя привел.

– А где мы вообще?

– У меня дома. Это по сути замкнутый киберкуб со множеством временных и альтернативных вариантов. И тебе нельзя здесь долго находиться, так же как я долго не могу находиться в твоей версии реальности, иначе меня буквально разотрет в пыль между пространствами.

– Почему? – удивился Дэвид.

– Мы дойдем до этого момента.

– А сколько у меня есть времени? – глядя на часы, поинтересовался Дэвид.

– Пара или тройка часов. Позволь, я сяду? – не дожидаясь ответа, Профессор удобно расположился на диване и накинул на себя плед.

– У меня столько вопросов…

– Я же уже говорил тебе: нельзя сразу получить ответы на все, иначе просто сойдешь с ума.

Льюис перебрался на колени к Профессору и, свернувшись клубком, замурчал. По какой-то неведомой причине он доверял этому старику и видел в нем нечто большее, чем просто рядового человека.

– Я живу в своем доме в разные моменты жизни, перескакивая от одного к другому благодаря обычной силе мысли. Потому я и сказал тебе, что я повсюду: в каждой точке времени и пространства. Знаешь, – Профессор улыбнулся, не поднимая взгляд, – пожалуй, я и есть дом. Ты не подумай, я не пленник – это мой сознательный выбор. Здесь все, что мне так дорого, включая коллекцию пластинок, которую я собирал целую жизнь.

– Как так вышло, что обычный мир неожиданно превратился вот в это?

– Обычный? О, нет-нет. Это не обычный мир. Ты вспомнишь. А теперь скажи мне, Дэвид, кого ты видел последним, прежде чем попал ко мне? – поглаживая кота по голове, спросил Профессор.

– Патрика Мэрлоуза и Сэйди Каннингем.

– Хм, вот по какому пути ты пошел.

– Вы их знаете? – удивился Дэвид, хотя в действительности ожидал нечто подобное.

– Знаю. Более, чем просто хорошо.

– А я? Я тоже их знаю? У меня было такое чувство…

– И ты их знаешь. Ты встретил Патрика и Сэйди не случайно. Твое подсознание пыталось как-то зацепиться за меня, и ты их нашел. Прямое попадание, мой мальчик.

– Кто они?

– Давай начнем с другого вопроса. Ты помнишь что-нибудь о Сэйди?

– Ммм… Я уже думал об этом Профессор. Ничего, – пожал плечами Дэвид Розен.

– Тогда зайдем с другой стороны, – Профессор аккуратно снял кота со своих колен и переложил на диван. – Помоги мне подняться? Сегодня колени совсем меня не слушаются. Может быть, глупо, но мне иногда нравится чувствовать себя по-настоящему старым.

Дэвид протянул старику руку, и тот с силой ухватился за нее. Заскрипели старые кости, но ему все-таки удалось встать на ноги. Не зная, что задумал Профессор, Дэвид просто наблюдал за ним: шаркающей походкой он направился прямиком к пианино, чьи черные и белые клавиши хранили воспоминания о руках множества людей, прикасавшихся к нему. Какие-то были большими с огрубевшей кожей, какие-то тонкими и нежными цвета свежего молока, но каждые изо всех сил старались выпустить на свет музыку, правда, не у всех это получалось. Оказавшись возле музыкального инструмента, Профессор провел кончиками пальцев по закрытой крышке: «Привет, старый друг. Я вынужден потревожить тебя ото сна, так как мне нужна твоя помощь».

Мистер Розен готов был поклясться, что на долю секунды услышал недовольное ворчание, исходившее из недр инструмента.

– Дэвид, подойди к нам, – сказал Профессор, бережно поднимая крышку, чтобы высвободить старые потертые клавиши. – Он не в очень хорошем настроении, но помочь не против. Давай же, иди сюда.

Очарованный тем, как ласково старик обращается с пианино, словно с живым существом, Дэвид, не отрывая от них глаз, пересек комнату и остановился на расстоянии вытянутой руки.

– Нет-нет, прямо сюда. Вот возьми стул и садись.

– Но зачем?

– Сам все поймешь без лишних вопросов! – воскликнул старик, делая пару шагов назад.

Неожиданно для себя Дэвид застыл. Откуда-то из недр груди поднялся необъяснимый страх, парализовавший все тело от пальцев ног и до кончиков волос на голове. Страх сильно сдавил ему горло, отчего стало трудно дышать, а перед глазами поплыли черные пятна. Так странно, будто его подсознание знало что-то такое, чего он не должен или не хотел помнить, что-то, от чего он так старательно пытался скрыться. Прислушавшись к внутреннему голосу, Дэвид отрицательно замотал головой.

– Нет, я не хочу.

– Не бойся, – настаивал Профессор. – Ты ведь сам пришел ко мне, а теперь пытаешься сбежать? Не позволяй страху взять над тобой верх, иначе ты так и останешься топтаться на месте, не добравшись до финиша.

Дэвид прекрасно слышал и понимал, что говорит Профессор, да только в груди от его слов все сильнее разгоралось желание убраться прочь.

– Сейчас твои эмоции изо всех сил сражаются с разумом и побеждают. Но разве это то, чего ты действительно хочешь? Отключи страх и прислушайся к разуму, не обремененному пагубным воздействием чувств, который старается проанализировать ситуацию. Что он тебе говорит?

Перебороть страх даже на одну секунду – занятие непростое, ведь его склизкие щупальца крепко хватают тебя и пытаются утащить вниз в густое вязкое болото, где нет места здравому смыслу. Ты рвешься вверх, чтобы сделать глоток свежего воздуха и попытаться избавиться от мерзкого привкуса болотных растений во рту, а вместо этого он с еще большей силой тянет тебя вглубь: чем больше сопротивляешься, тем сильнее засасывает. Поэтому, чтобы его урезонить, нужно не сопротивляться, а просто перестать замечать, дав полноту власти разуму.

И пусть не с первого раза, но у Дэвида получилось. Он взглянул на себя со стороны и увидел великовозрастного болвана, не желающего принимать реальность и довольного тем фактом, что сумел отгородиться от нее, заставив себя поверить, что ее не было вовсе. Страх отступил, и, когда туман рассеялся, мистер Розен наконец увидел пианино таким, каким оно было на самом деле. Он бросил короткий взгляд на Профессора, на лице которого появилась легкая довольная улыбка, а затем взял небольшой стульчик и сел прямо напротив инструмента, но все еще не решаясь прикоснуться к нему.

– Смелее, мой мальчик. Ты знаешь, что нужно делать, – голос Профессора зазвучал совсем иначе, ведь из него ушла старческая дрожь.

Мистер Розен с трудом сглотнул накопившуюся слюну и, резко выдохнув, положил руки на клавиши пианино. Они оказались слегка холодными, но очень приятными на ощупь, хотя, возможно, ему это только показалось. «Как давно никто не прикасался к ним, чтобы согреть душу музыкального инструмента?» – подумал Дэвид, но, увидев свои руки, тут же позабыл эту мысль. Прямо перед его взором предстали тонкие детские пальцы, которые много лет назад принадлежали ему. Годы сделали свое дело: кожа огрубела, пальцы вытянулись, а ладони разрослись вширь. От тогдашнего мальчика не осталось и следа, ведь последние воспоминания о нем Дэвид загнал глубоко внутрь себя, спрятав за десятками толстых глухих дверей.

– Сыграй мне что-нибудь, – попросил Профессор.

– Но… я не умею, – голос Дэвида стал мягким без единого намека на бас и хрипотцу.

– Умеешь. Ты был очень хорошим учеником, мой мальчик. Позволь рукам все сделать за тебя.

Одна нота последовала за другой. Затем третья, четвертая и так далее. Их стройный ряд образовывал грустную мелодию, которая прежде успела так глубоко въесться в душу мальчишки, что осталась там навсегда. Пальцы умело гуляли по двухцветным клавишам, ведя музыку от пролога к кульминации, эхом, отдававшимся от стен дома. С каждым звуком комната менялась, но Дэвид не замечал этого, ведь он следил за руками, жившими своей жизнью. Бежевый узор на коричневых обоях пустился в пляс, извиваясь и перекручиваясь. Линии становились то узкими, то широкими, то исчезали вовсе, пока в какой-то момент узор не разросся по стенам до такой степени, что от коричневого цвета не осталось и следа. Кофейный стеклянный столик поначалу выгнулся вверх, а затем резко осел вниз, сбросив с себя осколками старую поверхность – теперь он был полностью деревянным. По правую руку от Дэвида шторы тоже не теряли времени: им хотелось избавиться от бархатной тяжести, и потому волокна принялись вращаться вокруг своей оси, с каждым оборотом становясь тоньше и прозрачней. Раз, два, три! И вот на окне висит прозрачный кружевной тюль. И только колокольчики продолжали болтаться под потолком, раскачиваясь в разные стороны и дополняя музыку, лившуюся из пианино.

А мальчик все играл и играл на радость своему учителю. Ему не хотелось останавливаться, поскольку впервые за долгие годы он почувствовал себя настоящим и, самое главное, живым. В груди в такт аккордам билось юное сердце, полное сил и надежд, ничем не напоминавшее тот дряхлый кусок плоти, что только и умел с пробуксовывая перегонять густеющую кровь. Как много он забыл! Как много закопал в самом себе! А все ради чего? Он не помнил, но вряд ли оно того стоило. Продолжая рождать музыку, Дэвид почувствовал страх, но совсем не тот, что прежде – он боялся остановиться, так как не хотел снова превратиться в постаревшую версию себя, и потому с новой силой обрушился на инструмент. Ведь, может быть, музыкой он сможет вытравить все то, к чему сейчас испытывал презрение.

– Дэвид, – раздался тихий голос из-за плеча, – хватит, остановись.

Но мальчик не послушал его, а лишь закрыл глаза, чтобы еще дальше отделиться от мерзкой реальности.

– Дэвид, – сухая ладонь Профессора ухватила его за руку, и мечтательный туман рассеялся.

Он перестал играть, несколько секунд посмотрел на дрожащие руки, а затем положил их на колени и перевел дыхание.

– О чем ты думаешь? – поинтересовался старик, которого, впрочем, уже не повернулся бы язык назвать стариком.

– Я думал, что смогу… – признался мальчик.

Хоть память Дэвида и напоминала решето, но теперь он отчетливо понимал, что всю жизнь пытался сбежать от самого себя, а сейчас при помощи музыки, вырывавшейся из недр пианино, хотел вернуться обратно. Глупый парадокс, в котором Дэвид Розен не нравится Дэвиду Розену ни в одной из вариаций. Нет, так дело не пойдет. Сжигая мосты, однажды понимаешь, что мостов больше не осталось. И что тогда? Ничего. Нужно уметь принимать себя таким, какой ты есть, но что если ты не помнишь, какой ты?

– Дэвид, ты хорошо играешь, правда, слишком торопишься и начинаешь выбиваться из ритма.

– Что? – мальчик непонимающе посмотрел на Профессора.

Перед Дэвидом стоял изрядно помолодевший лет на двадцать с лишним мужчина, облаченный в брюки, белую рубашку и черный галстук-бабочку.

– Музыка – это не только ноты и их последовательность. Здесь важна гармония и умение поддерживать нужный темп, – Профессор сопровождал свои слова жестами, словно пытаясь таким образом лучше растолковать мысль. – Ты каждый раз начинаешь хорошо, а затем ускоряешься и ускоряешься, как будто тебя кто-то преследует.

Мысли в голове Дэвида путались: его настоящая личность ускользала от него, подобно желтым крупинкам в песочных часах. В надежде остановить распад он перевел взгляд на диван, где прежде лежал Льюис, но там никого не оказалось, и тогда последняя капля взрослого Дэвида Розена оставила его юную голову.

– Простите, Профессор. Я сильно увлекаюсь. Могу попробовать еще раз? – спросил мальчик своего учителя.

– Конечно, ведь мы здесь именно для этого, – Профессор поправил бабочку и задумался. – Ты начинай, а я пока налью нам по чашке какао. Не против?

– Это было бы здорово!

Профессор похлопал Дэвида по плечу и, насвистывая мелодию из популярного телешоу, направился на кухню.

Проводив взглядом своего учителя, мальчик вернулся к музыкальному инструменту. Руки тут же нашли нужные клавиши, и из пианино снова полилась печальная мелодия. Несмотря на яркое солнце, чьи лучи пробивались через грязные стекла, покрытые разводами, из-за музыки складывалось впечатление дождливого дня. Вот-вот и тяжелые ледяные капли начнут медленно падать прямо с потолка, разбиваясь о гладкую поверхность пола или впитываясь в мягкую обивку дивана. Постепенно уровень воды будет подниматься, пока полностью не заполонит собой свободное пространство. Но это были только образы в голове мальчика, пытающегося следить за темпом музыки. Дэвид Розен позабыл о работе, о машине и даже о своем коте Льюисе, ведь ничего этого еще не произошло, а Льюис даже не родился. Его заботили совсем другие вещи и проблемы: как в пятницу сдать контрольную по математике, когда совсем в ней ничего не понимаешь; как напроситься поехать вместе с отцом на рыбалку; как сделать так, чтобы девочка увидела в нем не просто ребенка. Эти и многие другие мысли витали задним фоном в голове Дэвида, пока он занимался постижением искусства музыки. Он не мог утверждать наверняка, но кажется, в этот раз у него получилось значительно лучше.

– Совсем другое дело! – прозвучал довольный голос Профессора, едва Дэвид сыграл последнюю ноту.

– Спасибо, но я могу и лучше! – принимая из рук учителя какао воскликнул Дэвид.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – Профессор облокотился на стену, держа в руках большую кружку с ароматным напитком.

– Ты быстро учишься, даже слишком. Так что давай не будем торопить события и перегружать твой юный мозг новой информацией. Пусть все как следует уляжется.

– Вы думаете, я могу стать хорошим музыкантом?

– Нууу, – протянул учитель, – это зависит только от тебя самого, но все задатки у тебя есть. Твой отец еще не надумал купить пианино?

– Он часто говорит об этом.

– Тогда в чем же дело?

– Я не могу вам сказать.

– Понятно, – Профессор и без объяснений догадался, что дело в больших расходах на врачей для матери Дэвида. – Ты можешь приходить ко мне и играть в любое время, конечно, если у меня не будет занятий с другими учениками.

– Спасибо, Профессор.

– Не за что. Ведь в конце концов что может быть важнее любимого занятия. Знаешь, когда я был в твоем возрасте и родители заставляли меня заниматься музыкой, я буквально ненавидел все это. Мама часто говорила: «Я думаю о твоем будущем, Эдвард! Ты еще слишком маленький, чтобы это понять, но однажды ты будешь мне благодарен!» И сейчас я действительно ей благодарен. Порой для того, чтобы понять, как сильно мы заблуждались, нужно время.

– И когда вы изменили свое мнение?

– Это довольно грустная часть истории. Ты уверен, что хочешь ее услышать? – слегка прищурившись, поинтересовался Профессор.

– Конечно, – кивнул мальчик.

– Всю мою жизнь с нами жила бабушка по маминой линии. И она очень любила слушать, как я каждый вечер играю для нее одну и ту же композицию…

– Какую? – перебил Дэвид. – Ой, простите.

– Ничего, – он действительно не злился, ведь для этого не было никаких оснований. – «К Элизе» Бетховена. Бабушка говорила, что эта мелодия напоминает ей о детстве: временах, когда она бегала босиком на соседнюю улицу, чтобы купить батон свежего хлеба. И хоть мне и не нравилось играть, но я делал это для нее, – глядя в пол, Профессор замолчал.

– И так вы однажды полюбили музыку?

– Что? – он опомнился и перевел взгляд на Дэвида. – Ах, нет. Через несколько лет, когда бабушки не стало. На ее похоронах собралось много людей из разных эпох ее жизни. Но даже когда гроб опускали в яму, я еще не до конца понимал, что же случилось. Могилу быстро засыпали землей, оставив на ее место высокий холм, и все присутствующие поехали к нам домой. Там ко мне подошла наша соседка. Оказалось, что бабушка буквально каждый день рассказывала ей, как я играю, и тогда она попросила сыграть «К Элизе» для бабушки в последний раз. Я согласился. Сел за пианино, открыл крышку и, закрыв глаза, начал воспроизводить выученные наизусть ноты. С каждым нажатием на клавиши внутри меня что-то менялось, пока наконец я не осознал, как сильно мне будет не хватать наших с бабушкой вечеров. Я сожалел о каждом дне, когда ворчал и пытался отлынивать от надоевшей композиции Бетховена, ведь в те секунды делал больно близкому человеку. На глаза навернулись слезы, и я понял, что музыка – это то, что тонкой нитью навсегда связало меня с бабушкой. Прежде игра на пианино и издаваемые им звуки были для меня просто механическим процессом, но тут я прочувствовал каждую ноту и впервые услышал, как по-настоящему звучит этот громоздкий инструмент. И с тех пор для меня ничего не изменилось. Иногда по вечерам я гашу свет в комнате и играю «К Элизе» для бабушки. Пару раз мне даже казалось, что она, как прежде, сидит на диване и внимательно слушает. Хотелось бы, чтобы это было правдой.

– Вы на самом деле ее видели? – Дэвид был еще слишком юн, чтобы в полной мере осознать то, о чем говорил Профессор, зато тема призраков, как и любого мальчишку, интересовала его гораздо больше.

– Не знаю, – задумчиво ответил учитель. – Трудно отделить желаемое от реального. Я видел ее краешком глаза, но стоило мне повернуть голову, и на диване уже никого не было.

– Может быть, попробуете сыграть сейчас, а я послежу из-за угла?