До свиданья, Шан-Кули!

До свиданья, Шан-Кули!

Азат Рахманов

Редактор Екатерина Долгова

Корректор Ксения Ложкина

Иллюстрация на обложке Марина Шатуленко

Дизайнер обложки Вера Филатова

© Азат Рахманов, 2019

© Вера Филатова, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-7936-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

До свиданья, Шан-Кули!

Утром позвонил племянник: «Дядя, мама умерла».

Сестра… моя милая, добрая и любимая старшая сестра. Самые светлые и счастливые дни моего детства прошли рядом с тобой. Сам не понимая того, наверное, я любил тебя больше всех на свете. Тогда, давным-давно, я даже и не думал о том, что когда-то мы расстанемся: ты, я, мама и папа, бабушка и наши Шан-Кули. Не мог я тогда, в самые светлые дни моего детства, представить, что судьба распорядится иначе, что мы окажемся далеко друг от друга и я стану тем человеком, который, возможно, разбил твоё счастье…

Я повесил трубку и долго сидел, смотрел на жизнь, кипящую во дворе нашего дома. Машины приезжали и уезжали. Мамы с колясками и дети, играющие на детской площадке, сновали по двору. Старушки, вечно сидящие чуть поодаль от детского шума, судачили о чём-то своём. Вот уже много лет я наблюдаю одну и ту же картину из окна своей кухни: сегодня всё как и прежде… Хотя нет, прежним остался мир вокруг меня, но я стал другим. Раньше, до звонка племянника, нас было двое: я и Лиза, моя сестра. Теперь я остался один. Я и мои воспоминания.

Хорошо, что именно сейчас жены нет дома, я могу побыть наедине со своими мыслями. Не нужно говорить, не нужно рассказывать, не нужно слушать слова сочувствия моему горю. Да и горе ли это? Смерть старшей сестры в моём возрасте уже вряд ли может быть горем, это неизбежный факт. Она умерла в кругу детей и внуков, за чьи судьбы, я думаю, она была спокойна. Я достал из старенького фотоальбома чёрно-белую, пожелтевшую и потрескавшуюся от времени фотокарточку. Вот уже почти шестьдесят лет она всегда со мной, и её мало кто видел, даже жене и детям я никогда не показывал этот снимок. Раньше, когда, бывало, мы листали альбом, я просто молча переворачивал страницу с этой карточкой. Теперь дети выросли, у них другие заботы. А внукам… Внукам старые фотографии неинтересны.

С фотокарточки на меня смотрит молодой китайский парень, в белой рубашке, с зачёсанными наверх густыми чёрными волосами. Рядом с ним стоит молодая красивая девушка в ситцевом платье в горошек. Мальчишка посередине, с коньками на шее, – это я. Мне десять лет. Позади нас – деревянный забор нашего дома…

***

Наша деревня Шан-Кули стояла, да и сейчас стоит, на китайской стороне советско-китайской, а теперь уже российско-китайской границы. Большинство жителей Шан-Кулей были такими же, как и наша семья: русская мать и китайский отец. В те годы в окру́ге было много деревень, где жили русские эмигранты. Нас они называли полукровками или полукровцами. Мы же себя называли мекисами. Так, мы считали, было куда красивее: не все могли правильно произнести не совсем нам понятное слово «метис». Метис – мекис, всё лучше, чем полукровки. Так мы и жили между русских и китайцев: оба народа нам были родными, мы хорошо разговаривали на двух языках и понимали и тех, и других. Правда, в отличие от русских, уезжать мы никуда не собирались: считали китайскую землю своей родиной и по-своему любили СССР. Союз для нас был лучшим местом на земле.

Кроме Шан-Кулей, я нигде не был. Леса и горы, поля и маленькая речка Шан-Кули, пробегающая по селу. Полноводный Ган, несущий свои часто мутные от дождей воды куда-то вдаль, где я ещё не был, – всё это было моим, родным. Другого, как, наверное, и большинство моих земляков, я и не знал. Конечно, я знал, что есть Пекин и Москва, что города эти большие и красивые. Но и Пекин, и Москва были далеки от нас, я понимал, что вряд ли туда когда-нибудь поеду, вот поэтому я жил тем, что было вокруг, не думая о других местах. Правда, ещё был Харбин, в котором, как говорили те, кто там бывал, тоже очень хорошо, как в Москве. Но возможности проверить это у меня не было, поэтому и о Харбине я тоже никогда не думал. А потом, когда мне уже было больше десяти лет, я услышал два новых слова: целина и Австралия… Именно то время, когда в нашу жизнь ворвались эти два слова, и осталось в памяти моей самым светлым и самым горьким воспоминанием.

В тот вечер в нашем доме появился бригадир четвёртой бригады мучана1, недавно переселившийся в наши края шаньдунец по фамилии Ван. Мы как раз ужинали, когда бригадир Ван открыл дверь нашего дома. Я давно уже заметил, что шаньдунцы, появившиеся у нас в деревне несколько лет назад, входили в дом без стука. Мы же, метисы и русские, перед входом в чужой дом всегда стучали в дверь.

– А, ужинаете, побеспокоил я вас, – сказал Ван, увидев, что мы сидим за столом, и, смутившись, добавил: – Я по делу, иначе бы не побеспокоил.

– А, бригадир Ван, – встав и приглашая гостя за стол, заговорил отец. – Садитесь, поужинайте с нами.

– Да нет-нет, я уже поужинал, я по делу, – отвечал Ван, отказываясь.

– Садись-садись, зачем не садись? Вместе куша давай, – сказала мать, как всегда, на неправильном и малопонятном китайском. Она, как и большинство русских, живущих в нашей деревне, плохо говорила по-китайски. Мы уже привыкли к неправильному выговору местных русских, а вот шаньдунцы, не так давно появившиеся у нас, плохо понимали китайскую речь из уст русских: кто-то, как бригадир Ван, смущался, почти не понимая говорившего, кто-то просто смеялся над тем, как лаомаоцзы2 неправильно произносили китайские слова. При нас, конечно же, никто так не осмеливался нас называть, но за глаза русских и метисов китайцы так и называли: лаомаоцзы и эрмаоцзы.

– А? А-а… – заакал шаньдунец на приглашение моей матери. – Я, саоцзы3, говорю, по делу пришёл. Вы уж не беспокойтесь.

Но отец всё-таки усадил бригадира на лавку, и они ещё пару минут обменивались ничего не значащими любезностями. Затягиваясь цигаркой, завёрнутой для него отцом, Ван, как бы невзначай, сказал:

– Вот что, старина Ли, из уезда, то есть это, из аймакá4, как тут у вас говорят, всё никак не могу привыкнуть, позвонили. Руководство постановило избрать наше село… э-э-э… – было обратился к отцу шаньдунец, но, забыв, что постановило руководство, полез в карман старого форменного френча. – Это, да… постановило избрать наше село «экспериментальной базой для производственной практики студентов-русистов», да, для практики русистов, – передохнув, повторил Ван.

– Эксперимент… это чего ж, анализы брать будут или как? – спросил, удивившись, отец.

– Папа, – прервала бестолковый разговор двух малограмотных людей моя сестра, – это значит, что к нам в село приедут студенты, которые изучают русский язык, – и, повернувшись к матери, добавила по-русски: – К нам китайские студенты приедут, русский язык тут учить будут.

– А чего тут учить-то? – удивилась мать. – Грамотных тут никого уже и не осталось, разве что Гришка Хромов, так он же баламут. Не знаю, как ему ещё школу-то доверили.

– Чего это твоя матушка сказала? – опять смутился Ван. – Я это, не понимаю по-вашему-то. Ты переведи ей, что главный ихний, учёный, он у вас поселится. Его Юй Пин зовут.

Мать хоть и плохо говорила по-китайски, но многое понимала: «Кто моя дома жить? Не надо никто жить. Места нету!»

– Саоцзы, не волнуйся, – начал успокаивать её Ван. – Это постановление руководства. – Ему никак не давались основные слова этого самого постановления руководства, и он опять полез в карман засаленных зелёных солдатских брюк. – Э-э-э… решено создать «экспериментальную базу для практики студентов-русистов». Это значит, что у нас тут с вами много людей на иностранном русском языке разговаривают. Вот городские студенты тут и будут учить русский язык.

– А от нас-то чего надо? Переведи ему, Лизка! – махнула рукой мать, и сестра быстро перевела вопрос бригадиру.

– Вы это… передовая семья, у вас выработка хорошая, и вот старина Ли участвовал в антияпонской борьбе. И в прошлом году у вас выработка хорошая была, и дочка советскую школу, четыре класса, закончила. Поэтому мы и предложили руководству поселить учителя Юй Пина к вам в семью, а остальных студентов по другим семьям. Всего одиннадцать человек.

– Кто это мы? – грозно нахмурив брови, рыкнула мать.

– Мы, мы – это я и… я. Да, я, – сжавшись, боясь гнева нашей матери, смутился бригадир.

Слушая шаньдунца, мать было хотела бросить на стол ложку, которую она для этого лишь и подняла, но отец перехватил её руку:

– Погоди. Это решение руководства. Мы должны поддержать.

– Да. Вы уж поддержи́те. Студенты приезжают завтра, – заключил бригадир Ван, поспешно вставая и направляясь к выходу. – Как студенты приедут, так я к вам и приведу главного. Старина Ли, вы уж посодействуйте, пусть саоцзы так не переживает. Да, забыл, совсем забыл: правление вам добавит карточек на зерновые, не беспокойтесь.

– Ну и дураки же эти шаньдунцы! Так сразу бы и сказал, что карточек прибавят. Мать ваша и не волновалась бы так сильно, – заключил отец, когда за бригадиром закрылась дверь.

***

На следующий день, уже под вечер, бригадир, как всегда без особых церемоний, вошёл во двор нашего дома. Я как раз сидел во дворе, мне хотелось убежать, но мать приказала сидеть дома и ждать возвращения с работы сестры и отца. Сама она ушла на речку полоскать бельё.

– Заходи, заходи, учитель Юй. Не стесняйся. Мы тут люди все простые, не городской народ, не любим лишних церемоний. Эй, малый, зови мать. Я учителя из города привёл.

– Она на речку спустилась полоскать стиранки… чего её звать-то? Скоро сама придёт, – неохотно ответил я.

– Ты это, ну-ка встань-ка, разве так нужно приветствовать гостей? – грозно посмотрев на меня, попытался сделать строгий голос Ван. Я его совсем не боялся и не торопясь неохотно встал с завалинки.

– Учитель Юй, этот малый очень бойко по-русски говорит, вы уж поверьте. Можете прямо сейчас и начинать свою практику. Ну-ка, скажи, как вы там др-др-др-др-дэ… Очень сложный язык у советских, – с умным видом добавил бригадир.

Гость, улыбнувшись, шагнул в мою сторону и, явно стараясь правильно выговаривать слова, заговорил со мною по-русски:

– Здравствуй, меня зовут Костя, по-китайски Юй Пин. Рад с тобой познакомиться. Как тебя зовут?

Он ещё раз улыбнулся, снял с плеча сложенные в квадрат и перевязанные бечёвкой одеяло и матрац с эмалированным тазиком для умывания, личные походные принадлежности и протянул мне руку.

– Юрка, – ответил я, с неуверенностью протягивая китайцу руку. Ещё никто не протягивал мне руки для рукопожатия, и поэтому мне казалось, что в самый последний момент китаец всё-таки отдёрнет руку и они с Ваном начнут смеяться над моей наивностью.

Он мне понравился. У него была добрая улыбка. Как и все городские, которых мне иногда доводилось видеть, он был аккуратно пострижен. Белая рубашка и зелёные армейские брюки ладно сидели на нём, добротные чёрные туфли, а не кеды довершали его городской наряд.

– Эй, учитель Юй, я смотрю, вы по-советски очень хорошо разговариваете. Недаром вам доверили столько студентов привезти на эту… как её… полевую практику. Вы уже не хуже самого главного профессора в Пекине, я думаю!

– Что вы, бригадир Ван, век живи – век учись. Я стараюсь, но прекрасно понимаю, что ещё необходимо много работать. Русский язык богат своим словарным запасом и сложен грамматически. Всё сразу не охватить.

– Ну это да, они богаты. Вон в прошлом году ракету запустили. Но и мы, скажу я вам, учитель Юй, не лыком шиты! – довольный тем, что удалось показать свою грамотность перед городским учителем, он хихикнул. За моей спиной послышались усталые шаги моей матери.

– А вот и саоцзы возвращается, – залебезил он перед подходящей к нам матерью с тяжёлой ношей выстиранного белья. – Устали, саоцзы. Весь день по хозяйству, весь день. Домашних забот так же, как и в коммунном поле, всегда непочатый край. А это учитель Юй, сестрица, из города. Я вам с братцем о нём вчера говорил. Он будет у вас жить. Вы с ним по-вашему разговаривайте. Ему это и надо, – и, обратившись к Юю, он добавил: – Саоцзы по-китайски не очень хорошо объясняется, но, думаю, вам это как раз и нужно.

Парень слегка поклонился моей матери и опять заговорил по-русски:

– Здравствуйте, меня зовут Костя, это по-русски, а по-китайски Юй Пин. Спасибо, что вы согласились меня принять в вашей семье.

– Ну, я и не соглашалась, это вот он вас привёл, ну, да уж ладно. Пойдём, покажу, где спать будешь. Юрка, чего стоишь? Помоги ему пожитки занести.

– А как имя твоей матери? Ни мама цзяо шэньмэ минцзы? – тихо спросил Костя, когда мы шли вслед за матерью в дом. Мне приходилось напрягаться и прислушиваться к тому, как Костя произносил слова: он, как я сейчас понимаю, старался правильно выговаривать каждое русское слово и не допускать ошибок в построении предложений.

– Во ма я? Мамку-то? – Я на секунду остановился и задумался. Я никогда не слышал, чтобы в нашем доме кто-то называл мать по имени, она всегда была мамой. – А-а-а… Катерина. Ага, Катерина.

– Можно, я вас буду называть тётя Катя? – спросил Костя, когда мы зашли в дом.

– Зови, чего уж, – смутившись и как-то сразу подобрев, осмотрев его с ног до головы, сказала мама и, оправившись от смущения, серьёзно добавила: – Во, Юрка, видишь, как городской да грамотный человек разговаривает? Ты, оболтус, у него учись. А то будешь… – махнув в сторону шаньдунца, – как этот, бригадир.

– Ну да, ну да, – поспешил согласиться ничего не понимающий Ван. Он был рад, что так легко смог устроить учителя, о приезде которого звонили из укома партии!

– Юрка, ты спроси-ка у него, где лянпяо, которые он вчера посулил, – повернулась к бригадиру мать, и сама же строго спросила его: – Лянпяо цзай наэр?5 Чем человека-то кормить будем?

– А, лянпяо, лянпяо, – заулыбался Ван, доставая талоны на зерно и масло. – Конечно же, я принёс. Сейчас вот по другим домам пойду. Всем всё и раздам. Аж десять студентов с собой привёз уважаемый учитель. Всех устрою, всем создам условия для прохождения обучения.

Уже темнело, когда с поля вернулся отец, а вслед за ним и Лиза, моя сестра. Так как коммуна выдала нам карточки на питание постояльца, мать пригласила Костю питаться вместе с нами за одним столом, чему он, конечно же, очень обрадовался.

– Столоваться, если хошь, с нами будешь. А то сам кашеварь как угодно, не принуждаем, – нахмурив для важности брови, сказала мать.

– А? Что вместе? Извините, я не понял.

– Юрка, переведи ему. Вот напасть-то!

– А «вот напасть-то» тоже переводить или чё? – спросил я, быстро переведя Косте сказанное матерью.

– А ну быстро беги луку сорви… совсем уж сдурел, все мозги проиграл! – хлестнула меня мать посудным полотенцем, попавшимся ей под руку.

На ужин была жареная картошка, хлеб, лук и два больших солёных огурца. Особенно рад постояльцу был отец. «Мать, достань там ляна два гаоляновой, отметим приезд уважаемого учителя Юя. А завтра купим-ка свининки в кооперативе и ещё раз отметим», – потирал он руки, садясь за стол и ставя лампу посреди стола. Мать что-то для виду ворчала, раскладывая хлеб и стаканы для чая по столу, но всем было понятно, что Костя пришёлся по душе, гостю были рады. Даже Лиза – и та почему-то переоделась в выходное платье и молча сидела за столом.

После ужина я повёл нашего постояльца в школу, в которой летом всегда собиралась молодёжь и куда должны были прийти все десять студентов-практикантов. Клубом заведовал, вернее, ключи от дверей школы всегда держал при себе школьный учитель Гришка Хромов, ещё преподававший в четырёх классах русской школы. Мой отец почему-то решил, что с отъездом советских и русских эмигрантов в русской школе отпала надобность, и последний год я уже ходил в китайский класс. Григорий Фёдорович для меня сразу стал Гришкой, как его все в деревне звали. Вернее, я больше не называл его Григорием Фёдоровичем, но так и не смог назвать его Гришкой. Я его уважал. Гришка был не только моим бывшим учителем, чьи уроки русского, географии и истории мне очень нравились, он был нашим деревенским затейником. Он всегда был весел, хорошо писал и читал по-русски. А так как он окончил советскую шестилетку, его и поставили учителем за неимением других. Гришка гордился своим назначением и окладом в 85 юаней в месяц, огромные деньги по тем временам. Он хорошо пел и играл на гармони. До отъезда русских из деревни он был самым главным деревенским гармонистом, и каждый считал за честь угостить Григория у себя дома. Свадьба ли, рождение ли ребёнка – школьный учитель Хромов был желанным гостем. С отъездом русских клуб по вечерам больше не открывали, теперь здесь в основном проводились коммунные собрания. И лишь иногда, летом и по праздникам, проводили танцы для оставшейся молодёжи из смешанных семей да тех немногих русских, как семья Хромовых, которые то ли ещё не определились, куда уезжать, то ли уже ждали виз в Австралию и поэтому ещё жили в деревне. Без русских популярность Гришки немного сошла на нет, но, несмотря на молодость, он всё равно оставался одним из уважаемых жителей деревни: многие дома стояли пустыми, и по его инициативе молодёжь чаще начала собираться на танцы в пустующих домах, чем в здании школы. Гришка всем говорил, что он «жалает выехать на целину», но отец его, дряхлый и вредный старик-старовер в казацких штанах с жёлтыми лампасами, советской армейской гимнастёрке, казацкой же фуражке с жёлтым околышем6 и с длинной седой бородой-лопатой ни за что не хотел возвращаться туда, откуда бежал в 1920-х вместе с атаманом Бакшеевым. Попросту говоря, отец Гришки был бывшим белогвардейцем и поэтому не хотел и боялся возвращаться в СССР.

Когда мы зашли в клуб, все студенты уже были в сборе и, стоя полукругом вокруг сидящего посреди зала Гришки с гармонью на коленях, слушали его болтовню.

– Так вот, ребята, в вашем деле песня очень нужна. С нею вы весело и интересно будете изучать язык Пушкина и Гоголя. Слышали про таких? Они, конечно, песен не пели, я думаю, но по-русски здоровски изъяснялись. Итак… не забываем про р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р… – было видно, что Гришка доволен возможностью покомандовать и посмеяться над только что приехавшими студентами. – Хором за мной запе-е-е-вай! – И он запел, с силой разрывая меха гармони:

Артиллеристы, Сталин дал приказ!Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!

И студенты, которым уже нравился русский гармонист, дружно подхватили:

Алитилилисыты, Сыдалинь далэй пыликацзы!..

Гришка допел куплет и лишь тогда сделал вид, как будто только сейчас заметил наше присутствие. Он улыбнулся, встал, аккуратно поставил гармонь, нарочито вытер как бы грязные руки о широкие штанины своих щёгольских брюк, заправленных в до блеска начищенные хромовые сапоги, и, хитро улыбаясь, пошёл в нашу сторону. Вдруг он дёрнул плечами, наклонился, не разгибаясь повертел задом и, широко расставив руки, запел низким наглым голосом:

Здравствуй, милая моя.Я тебе дождалси.Ты пришла.Мине нашла.Я и растерялси…

«Ха-ха-ха!» – засмеялся я, а вслед за мной и все студенты. Я сразу узнал эту песню. Так пели трактористы из фильма, который крутили в клубе года два назад. «Молодец, Гришка! Во даёт!» – пронеслось у меня в голове.

– Фильм «Трактористы», тысяча девятьсот тридцать девятый год. Знаю. Спасибо. Нам понравилось, – сказал серьёзно Костя и протянул руку Гришке. – Юй Пин, преподаватель факультета русского языка. Мы приехали к вам на практику.

Гришка сразу выпрямился и так же серьёзно отрекомендовался:

– Хромов Григорий Фёдорович. Учитель местной русской школы. Прошу любить и жаловать, – и, секунду помедлив, добавил по-китайски: – Цин до до гуаньчжао7.

– Вы хорошо говорите по-китайски, – не моргнув, серьёзно ответил Костя.

– Хусян сюеси, хусян сюеси8, – с той же серьёзностью, наигранно, слегка поклонившись, парировал Гришка. – Ваш китайский меня тоже шибко удивил.

Мне нравился Костя, но Гришка был в сто раз смешнее и веселее. Я с восхищением смотрел на них и думал, что я тоже скоро вырасту и буду таким же умным, как Костя, и весёлым, как Гришка.

– Молодец, – примирительно сказал Гришка, похлопывая Костю по плечу. – Даже знаешь кино «Трактористы». Ставлю пять!

– Вы тоже ничего, – не остался в долгу Костя. – Знаете китайские традиции. Не менее похвально.

– Наш учитель тоже хорошо играет на… – вступила в разговор одна из студенток и, указывая на гармошку, смущённо добавила: – Играет на… этом! Сыграйте, учитель Юй!

– Cяо Ван меня перехвалила, – улыбнувшись, поправил на китайском студентку Костя. – Григорий мастерски играет на гармошке, я же лишь немного играю на аккордеоне. Техника игры разная, на гармошке я не могу.

Гришка понял разговор и, обрадовавшись, добавил по-русски:

– Аккордеон у нас есть! Здесь же, в клубе. Я сейчас! – и, повернувшись ко мне, с напускной серьёзностью бросил: – Шуряк, слетай-ка за аккордеоном! В чулане, там, у стены, стоит.

– А что такое «шуряк»? – спросил кто-то из студентов.

– Сяоцзюцзы!9 – захохотал Гришка.

Когда мы возвращались из клуба домой, Костя вдруг спросил:

– А почему Григорий тебя называет сяоцзюцзы? Как это по-русски?

– Шуряк! Так он на нашей Лизке ещё не женился, но говорит, что это дело времени, скоро породнимся! – с гордостью ответил я. Я любил, когда Гришка называл меня шуряком, и мне было приятно оттого, что теперь и Костя знает, что скоро я буду родственником такого бравого парня, как Гришка Хромов.

– Вот как… – только и сказал Костя.

***

До приезда студентов я вместе с соседскими ребятишками каждый день бегал по деревне. Мы купались в речке, уходили в близлежащий лес, собирали и тут же съедали то землянику, то голубику с дикой смородиной и лишь под вечер, грязные и голодные, возвращались домой. С появлением у нас студентов и Кости жизнь в нашей деревне стала более весёлой. Студенты не просто жили в семьях метисов и изучали русский язык. Костя, посоветовавшись со студентами, обратился к бригадиру Вану и предложил посильную помощь в работе производственной бригады. Ван с радостью согласился, и теперь каждое утро студенты выходили вместе с бригадой в поле. Мне было интересно с ними, с городскими ребятами. Нравилось, что они серьёзно относились ко мне и часто спрашивали, как то или это называется по-русски. Я почти забросил игру с соседскими ребятишками и бóльшую часть времени был со студентами, а постепенно и вообще позабыл игры с друзьями. Вечера я проводил с Костей и студентами, сидел на его вечерних уроках, как мог, помогал ему, а по утрам вместе со всеми спешил в поле. Мой отец работал на тракторе, который оставлял с вечера у ворот нашего дома. Мы втроём, Костя, Лиза и я, позавтракав на скорую руку тем, что готовила мать, выходили за ограду и смотрели, как наш отец, выкурив утреннюю самокрутку, неторопливо открывал кран бензобака, включал «массу», зажигание, подкачивал бензин в карбюратор и так же спокойно, несколькими рывками, чтобы сначала разогреть двигатель, заводил свой ДТ-20. Ещё немного мы ждали, когда подтянутся другие студенты и наша молодёжь-метисы. А собравшись у нашего дома и дружно запрыгнув в кузов телеги, с песнями выезжали в поле. Я любил слушать их песни, сидя в телеге. Они пели и на русском, и на китайском. Советские песни переплетались с русскими частушками, которых не знали студенты, но с интересом слушали и, даже не понимая значения, вместе со всеми смеялись над пропетым. Затем пели китайские песни. У Кости хорошо получалось петь китайские синь минь гэ, новые народные песни. Особенно хорошо у него получалась мужская часть из «У бабочкина родника»10

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мучан – государственный животноводческий совхоз, аналог советского колхоза. – Кит.

2

Лаомаоцзы – оскорбительное прозвище русских в Северо-Восточном Китае. Эрмаоцзы – русско-китайский метис, оскорбительно.

3

Саоцзы – жена старшего брата, уважительное обращение к жене старшего по возрасту.

4

Уезд – основная административная единица уездного уровня провинций Китая. Кроме провинций, в КНР существует пять автономных районов. Автономный район Внутренняя Монголия подразделяется на аймаки.