Три цветка и две ели. Первый том

Судья повторил свой вопрос на меридианском, Лилия твердо ответила «да», а Маргарита лишний раз убедилась в уме и даже расчетливости этой особы: скажи она нет, то Рагнер обещал обвинить ее в неумышленном наговоре на Нинно и присудить взыскание господам Тиодо.

– Значит, – заключил Лентас, – обвинение в надругательстве над родом с Пролы Шорхога не снято. Но до разбора доказательств его вины, род Тиодо прежде должен доказать свою честь. Слово у господина Адреами Тиодо.

– Ваша Честь, я и сестрица не прожили еще года в славном Ларгосе, – переводил с меридианского Вьён, – но если кто-то может сказать дурное о нас, то пусть скажет. Я получал заказы у господина Арла Флекхосога и господина Вьёна Аттсога – и честно их исполнил. Я и сестра, мы жили в их домах, поэтому прошу их свидетельствовать в защиту рода Тиодо. А также уважаемого отца Виттанда, ведь сестрица ни разу не пропустила служб по благодареньям и медианам. В час Веры мы всегда молились и не забывали о благодарственной молитве перед обеденной трапезой.

– Только если у названных господ есть возражения, прошу их подняться, – объявил уставший Лентас. – Нет? Хорошо. Можете ли вы доказать наличие девичьей чести у молодой госпожи Тиодо до нападения на нее?

– Госпожа Лилия Тиодо мечтала о монашестве и истово хранила свою чистоту, – переводил за Адреами Вьён. – Ларгосу известна скромность ее убранства, благоразумное поведение и приверженность постному питанию.

– Кто желает возразить, пусть встанет, – зевнул Лентас. – Никто? Продолжайте, господин Тиодо.

– О том, что моя сестрица была целомудренна, – продолжил переводить Вьён слова Адреами, – может свидетельствовать юная госпожа Аттсог, какая помогла госпоже Тиодо в омовении после того ужасного нападения. И как отец, – добавил от себя переводчик, – я, господин Вьён Аттсог, поручаюсь за правдивость слов своей дочери.

– Прошу встать юную госпожу Ирмину Аттсог и рассказать всё, что она видела и за что твердо поручается в деле о надругательстве над родом Тиодо.

– Господин Тиодо принес госпожу Лилию Тиодо из леса, – торопливо заговорила Ирмина. – Батюшка был с ними. Они искали госпожу Тиодо, когда мерин пришел один. Потом батюшка уехал на мерине в замок к Его Светлости герцогу Раннору, а мы с господином Тиодо утешали его сестрицу. Она сильно рыдала, была грязной, лицо в грязи и ноги… Я нагрела воды и помогла ей раздеться. Ран не было, только исцарапанная щека. Кровь я видела и на ее ногах, и на белье. Потом она пыталась уснуть, потом пришла мона Криду, чтобы ее осмотреть и лечить.

– Много ли было крови на ногах и белье молодой госпожи Тиодо?

– Не знаю… – порозовела Ирмина. – Немного, но я не знаю, сколько надо, когда… Можно я сяду, Ваша Честь? Мне более нечего сказать…

– Присаживайтесь, юная госпожа Аттсог, – с пониманием кивнул ей Лентас. – Прошу встать Соолму Криду, врачевательницу при доме герцога Раннора, и рассказать всё, что она видела и за что твердо поручается в деле о надругательстве над родом Тиодо.

– Я прибыла, Ваша Честь, в дом господина Аттсога где-то в начале вечернего часа Воздержания. Осмотреть себя мне госпожа Тиодо не позволила, и мне пришлось уйти. Кровь на ее белье я тоже видела и могу поручиться за то, что ее было немного, но вполне достаточно для следов утраты девства.

– И откуда же вы знаете? – усомнился Лентас. – Университетского образования у вас, со всем уважением, мона Криду, нет, вы не замужем, а у молодой госпожи Тиодо еще была исцарапана щека.

– Ваша Честь, – невозмутимо ответила Соолма, – я сопровождала как врачевательница герцога Раннора в военных походах в течение шести лет и разбираюсь в ранах. Царапины на щеке госпожи Тиодо были неглубоки – крови от них не хватило бы для следов, что я видела.

– Имела ли другие раны госпожа Тиодо?

– Не знаю. Госпожа Тиодо не позволила мне осмотреть себя.

Лентас кивнул Соолме, чтобы она села, и обратился к Лилии Тиодо, которая всё это время стояла на кафедре под любопытными взглядами зевак:

– Молодая госпожа Тиодо, почему не дали себя осмотреть врачевательнице?

Вьён перевел и этот вопрос, и ответ Лилии, какой она, бледная и страдающая красавица, произнесла с надрывом в голосе.

– Мона Криду носила двурогий колпак. Уважаемый отец Виттанд разъяснил нам на проповеди, что такие модные затеи от самого Дьявола. Я прошу горячего прощения у моны Криду, если оскорбила ее тогда, но я толком не помню, что говорила. Она оставила мази, какие помогли и быстро залечили мою кожу… но, как жаль, что не душу. Ваша Честь, я знаю, что должна сейчас умолять вас поверить в мою непорочность, отнятую у меня… но я не нахожу слов. И, признаться, мне не это важно. Бог наш милостив и его дамой можно стать даже после утраты целомудрия. Не для себя я ищу возмездия, а для других – тех, кто еще не загублен, как я, этим зверем… Для тех, кто еще могут быть счастливыми женами, матерями, дочерьми… стать невестами… Я взываю к справедливости от имени всех женщин – к вам, к мужчинам! На моем месте могла быть ваша жена, ваша дочь, даже ваша мать! Вспомните, что вас, мужчин, всех родили женщины – в муках принесли вас в этот мир! Вы ныне решаете – растерзает ли зверь – нет, не меня, – вашу собственную честь!

Горожане растрогались от ее раненого голоса и от душевного перевода взволнованного Вьёна Аттсога. Даже Железная Олзе утерла платочком свой голубой глаз, а Ледяная Люти шумно высморкалась.

– Никто не высказал дурного слова, не усомнился в почете имени Тиодо, оттого честь этого рода объявляю полностью доказанной! – ударил тростью по полу Лентас. – Теперь господам Тиодо надо доказать насилие в надругательстве над родом. Всех, кто может это подтвердить, прошу встать.

Поднялись Лилия, Адреами, Вьён и Рагнер.

– Насилие доказано, – взглянув на Рагнера, ударил тростью Лентас. – Далее разбираем: виновен ли Прола Шорхог в надругательстве над родом Тиодо с насилием. Слово у молодой госпожи Тиодо. Переводит нам ее слова господин Вьён Аттсог.

– Ваша Честь, – надломленным голосом произнесла Лилия. – Прежде всего… Я не обвиняю подсудимого. Я обвиняю его! – ткнула она пальчиком в Нинно. – Это! Это он! Зверь!

– Сиди тихо, кузнец, – прошептал ему Рагнер, пока Вьён переводил. – Госпожа Тиодо, сейчас разберемся, – встал верховный судья со скамьи, взял бумаги у писца и вышел на середину подиума. – Вы оставили такие описания насильника: «Высокий, сильный, что-то мычал и ревел, точно зверь». Я могу удостоверить Суд о том, что в устных беседах вы добавили к описанию бороду, но, возможно, приняли вместо нее тень от фонаря. А также вы не узнали цвет плаща, какой был у господина Граддака. Перепутать красный и синий невозможно… Господин Граддак стал жертвой банды и помог мне изобличить ее. Теперь, благодаря ему, спасено множество душ. Город Ларгос и город Нюёдлкос с признательностью награждают господина Граддака десятью золотыми ронами, а вы, ларгосцы, должны благодарить этого мужа за то, что путников, возможно, ваших родных или друзей, направляющихся из Нюёдлкоса в Ларгос, более не ожидает ужасная участь стать, будто помои, пищей свиньям.

Одни ларгосцы выкрикнули хвалы Нинно, вторые, уверенные в его виновности, нахмурились. Но большая часть горожан, впав в сомнения, шумно обсуждала слова герцога Раннора. Рагнер поднял кулак, приказывая замолчать.

– Сегодня я принял власть верховного судьи, так как лично занимался поиском насильника и опрашивал свидетелей. У меня нет сомнений в невиновности господина Граддака. И нет сомнений в вине бывшего мясника, Пролы Шорхога. Даю слово вдове Ноллё Моцнцог, главе лупанара «Лебедь».

В четвертой секции к перегородке вышла толстая Ноллё, одетая как добропорядочная горожанка, но с фингалом под глазом.

– Я аще двацатагу дню Цалмудрия лупаю былася в Нюёдлкосе, – ворковала она деловитым голоском. – И славная тем, ча чеснаа шлюха! К нама енти бандиты частая хаживали. Мы и знаать не знаали о свинях и разбою, угаждали исправна ентим нелюдя́м… Ча казать-та, Пролу все бабы боялися. Он та тихай, та как расбусшаатся – ай дяржися! И дрался, и насилил тожа! Мы яго боялися! Пущали, тока ежаля брат ягайнай, Хис, яга вязал да запёрывал!

– Садитесь, вдова Моцнцог, – сказал Рагнер. – У меня сомнений в вине нелюдя нет. Если у кого-то еще они остались, то прошу встать, а всех остальных сесть.

Лилия с гордым и несчастным лицом, изображая оскорбленную честь, опустилась на стул, а за ней и Адреами сел, но Вьён остался стоять.

– Раз жертва тоже теперь не имеет сомнений, – холодно произнес Рагнер, – то я объявляю Пролу Шорхога виновным в надругательстве над родом Тиодо с насилием.

Лентас стукнул тростью, но Вьён и тогда не сел на стул.

– Это был не суд! – вскричал он. – А судилище над несчастной госпожой Тиодо! Ее пытали унизительными вопросами, копались в ее белье, ставили под сомнение чистоту этой безупречной меридианки! И она прошла через весь этот позор только ради того, чтобы покарали настоящего злодея, а не того, на кого ты сваливаешь его вину, герцог Рагнер Раннор!

Стражники хотели усмирить Вьёна, но Рагнер остановил их и кивнул им отойти. Он, встав на «подмостках», с печальной усмешкой слушал то, что выговаривал ему бывший друг, наставник и очень дорогой для него человек.

– Ты потерял право называться рыцарем после этого дня! – кричал Вьён. – Высеки меня, казни насмерть, разори меня, но я всё тебе выскажу! Сегодня ты намеренно унизил даму! С самого начала я понял, что ты затеял какую-то игру. И ты всегда выигрываешь! Ведь Ранноры всегда добиваются своего! И если не получается честно, то идут в обход даже тех законов, что сами писали. Я имею возражения! И знаю, что этот зверь, – ткнул он пальцем в Нинно, – появился из леса у моего дома – пьяный и грязный! С исцарапанным лицом и с бородой! Ты намеренно не привел в Суд ни одного свидетеля этого странного появления, но о ней, должно быть, позабыл, – указал он на Маргариту. – Давай же, спроси ее, баронессу Нолаонт, в каком виде и как появился ее брат в Ларгосе!

Зрительские секции разволновались, горожане стали шушукаться и спорить, обсуждая услышанное, так что Рагнер опять поднял кулак. В наступившей тишине он заговорил:

– Я не буду более никого опрашивать, ведь вел это дело как ищейка и дознаватель. Я уже расспросил всех и обо всем. Даже не жалел своей жизни для разоблачения, преследования и поимки бандитов. И потерял в Нюёдлкосе не просто воина, а брата по крови. Сомнений у меня нет! А чем ты помог, господин Вьён Аттсог? Что сделал, кого искал, кого преследовал? Я не тебе отвечаю, а ларгосцам, каковых смутил твой вопрос о странном появлении господина Граддака. Он стал жертвой бандитов, заблудился и вышел вовсе не из твоего леса, а рядом с ним. И вышел не ночью тринадцатого дня Целомудрия, а аж семнадцатого дня. Три дня нужно идти от твоего дома до Пустоши? А до этого мы искали насильника в лесу с собаками… Итак, – повысил Рагнер голос, – все четыре обвинения доказаны! И судья по злодействам огласит нам сейчас справедливый приговор. За неуважение к Суду, вы, господин Аттсог, приговариваетесь к тридцати трем ударам плетью. За несогласие с решением верховного судьи – к взысканию в сто золотых рон. За оскорбление моего имени вы, господин Вьён Аттсог, приговариваетесь к казни через повешение! И за оскорбление прославленного и доблестного рода Раннор, рода нашего короля Ортвина I, – к стиранию имени из Истории!

Зрители в Суде разволновались еще сильнее, Вьён продолжал стоять и испепелять Рагнера взглядом, а стражники уже пошли к нему, но герцог Раннор снова их остановил.

– Однако сейчас Венераалий, – улыбнулся он. – В празднество любви и счастья милуют преступников, поэтому герцог Рагнер Раннор по-рыцарски великодушно прощает господина Аттсога, хорошо известного нам своей горячностью и безрассудством. Сядьте, господин Аттсог, – жестко добавил Рагнер. – Вспомните, наконец, что вы отец и что у вас есть незамужняя дочь, какую вы едва не лишили будущего!

Вьён с ужасом посмотрел на испуганную Ирмину – так, будто на самом деле только сейчас вспомнил о ней, и бессильно упал на стул. Рагнер же вернулся под балдахин и сел там на скамью. Лентас громко объявил:

– Суд приговаривает Пролу Шорхога к колесованию, к вырыванию щипцами детородных органов, к семидневному повешению, к захоронению плоти в нечистотах и к стиранию имени из Истории. Роду Тиодо отходит движимое имущество Пролы Шорхога, такое как дом – иного он не имеет, а все его вещи заведомо признаны украденными, – поэтому их забирает на хранение управа Нюёдлкоса. А также роду Тиодо причитается свиная нога, какую они могут получить после заседания у градоначальника Нюёдлкоса, ведь поросят Пролы Шорхога порезали и скормили иным свиньям. Казнь Пролы Шорхога через колесование назначается на второй день Венераалия, с началом дневного часа Любви. Казнь через вырывание щипцами детородных органов назначается через триаду часа после колесования. Позор с рода Тиодо будет смыт кровью их обидчика во второй день Венераалия, и род Тиодо восстановит уже к полудню свою честь. Тогда же, двадцать четвертого дня Целомудрия, тысяча четыреста шестого года, с началом дневного часа Веры, родовое имя Шорхог стирается из Истории – и Суд повелевает с полудня сего дня звать приговоренного «нелюдь» и никак иначе, – уличенных в произнесении слов «Прола Шорхог» будет ждать взыскание не меньшее чем в один золотой рон.

– Мне есть что добавить, – встал Рагнер. – Бандит и убийца моего побратима Рернота Горгнога еще не найден. И он, скорее всего, имеет друзей в Ларгосе или даже семью. За укрывательство злодея – виселица. За сведения, что приведут к его поимке, я назначаю награду в пятьдесят золотых рон. Мне известно то, что он белокур – светляк, и темноглаз, выглядит на второй возраст Благодарения, имеет красивые руки и лодку с парусом. Ездил на телеге без навеса, лошадей менял. Возможно, его первое имя «Фодд».

Услышав это имя, Прола Шорхог что-то замычал.

– Вытащите ему кляп, – нахмурился Рагнер.

– Оод и Ооё, – словно заклинал толстяк, – Оод и Ооё, Оод и Ооё…

– Воды! – крикнул по-меридиански Адреами – Лилии опять стало плохо. – Заседание окончено? Сестрице нужно на воздух!

– Вы с сестрой можете уйти, – разрешил Рагнер, и Адреами вынес Лилию на руках с кафедры, а затем и из залы.

– Оод и Ооё, – мычал Прола Шорхог. – Оод и Ооё, Оод и Ооё…

– Первое имя убийцы, какого я ищу – «Фодд»! – громко объявил Рагнер. – После моего ухода, уводите нелюдя, – тише сказал он стражникам, – и внимательно слушайте, что он еще намычит.

Рагнер подошел к кафедре. Когда Маргарита спустилась, то он взял ее за руку выше локтя и, оглянувшись на Нинно, кивнул головой к выходу, говоря идти за ними следом.

________________

Прощание состоялось на площади внутри Вардоца, у ворот к морю. Рагнер по-прежнему держал Маргариту за плечо, Эорик стоял за спиной кузнеца.

– Прощай, Нинно, – первой заговорила Маргарита. – Может, мы еще увидимся, если я буду в Орензе, но в Лодэнию более не приезжай. Ульви и Жон-Фоль-Жин ждут тебя дома, а мой дом здесь, рядом с моим мужем, супруг он мне или нет. Сегодня он в очередной раз доказал мне свою любовь – тем, что вызволил тебя, пойдя наперекор всему городу, настоятелю храма, лучшему другу, какой ему как отец, и собственной убеждености в твоей вине.

– Именно так, – хмуро сказал Рагнер, – не сядешь сейчас на корабль – я тебя прибью без разговоров. Увижу еще раз в Лодэнии – тоже прибью. Свои десять золотых возьмешь у господина Эорика Ормнога. Ты их честно заслужил за обличение жуткой банды, так что не отказывайся. Иди! – приказал он.

– Хоть объять б тебя, Грити, коль больше́е не увижу, – только ответил Нинно.

– Нет, Нинно, – помотала она головой. – Точно не сейчас. И более не зови меня «Грити». Моему мужу это не нравится, значит: тебе больше нельзя. Иди, Нинно, – повысила она голос. – Немедленно! Людей из Суда не выпускают из-за тебя, а там дети… Иди же! Прощай!

– Прощай… – пробормотал Нинно и вышел за ворота, в каких сразу поползла вниз опускная решетка. Эорик шел рядом с кузнецом – мужчины направлялись к «Медузе» у пирса.

– Пойдем и мы, – вздохнул Рагнер и повел Маргариту к зданию управы. – Покажу, где я тут сплю. Правда, придется подняться на третий этаж. Из тех окон можем посмотреть, как «Медуза» отчаливает.

– Рагнер, я так тебя люблю! – пылко ответила ему Маргарита. – Я не всё поняла, что там происходило сегодня, но… для меня достаточно!

– О, я с удовольствием тебе расскажу, как я наконец заткнул отца Виттанда! Это стоило даже того, чтобы с Вьёном разругаться!

– Вы помиритесь?

– Я для этого многое сделаю… А знаешь, Вьён так рьяно и бесстрашно защищал свою Лилию, что равнодушной она остаться никак не может. Наверняка уже влюбилась в своего рыцаря. Он скоро станет счастливым и добрым. Вьён мне еще спасибо скажет, когда под венец с ней пойдет!

Рагнер привел Маргариту в свои покои, состоявшие из кабинета, спальни и уборной. Окна выходили на море. Пока на площади внутри форта начинался поединок драчунов, «Медуза» оставляла Ларгос. Нинно стоял на палубе и смотрел на Вардоц, а в нем Рагнер, обнимая Маргариту со спины, держал руки на ее округлом животе. Он и она смотрели на Нинно.

– Спасибо, – еще раз прошептала Маргарита. – Нинно не виновен.

– Нет, виновен, – невесело усмехнулся Рагнер. – Кроме него, просто больше некому. Все бандиты были тринадцатого дня в Нюёдлкосе. А тот вольнодушный и впрямь порой буйствовал, но никого из дам ни разу не тронул: ни горожанок, ни девок… Лупа из Нюёдлкоса сегодня его оболгала. Надеюсь, ей хоть кто-то поверил. Честных шлюх не бывает, как не бывает честных поваров, разбойников-лесорубов и градоначальников в городе мелкой поганки – таком, как драный Нюёдлкос.

– Значит, мясник не причинял вреда женщинам? И даже вольнодушным был… Тогда мне его жалко… Он не заслужил казни для насильников.

– Моя ты добросердечная, – поцеловал Рагнер ее в висок. – Всё равно он нелюдь, уже кусачий зверь, – и, прав Сиурт, монастыря такой убийца не заслужил. Он завтра мигом потеряет сознание и истечет кровью за час, вместо того чтобы мучиться три дня на колесе. Я бы сказал, что ему очень повезло.

Маргарита задумалась.

– В прошлом году, я где-то в это время венчалась. Так мужа любила, и он меня вроде любил, – а всё оказалось обманом… Хорошо, что сегодня иначе.

Рагнер ничего не ответил, только крепче ее обнял.

«Прощай, Нинно, – сказала Маргарита заходившему за Южный мыс кораблю. – Пожалуста, будь счастлив».

«Прощай, выродок, – думал в это время Рагнер. – Позор с Лилии Тиодо смоется уже этой ночью, а не завтра в полдень. Тебе тоже сильно, очень сильно повезло, "красноглазый демон", – быстро и без боли станешь рыбой».

________________

Лилия и Адреами не вернулись вместе с Аттсогами в их дом: Арл Флекхосог любезно предложил им переночевать в своем доме, а во второй день Венераалия вместе просмотреть казнь. Лючия Альмондро, сочувствуя подруге, оставалась с ней в доме Флекхосогов аж до окончания ночного часа Целомудрия – до того, пока за ней не пришел обеспокоенный муж и не увел ее.

– Наконец-то она ушла! – сказала Лилия в кабинете Арла. – Столько же в ней благочестия и правильности, аж тошно! Если у Лючии будет дочь, то я этой крошке не завидую – к ней она будет даже строже, чем к себе. И сыну не завидую – как раз его Лючия избалует!

Лилия по-домашнему вольготно полулежала на покрытой узорной камкой скамье, подложив под руку подушку из золотистого бархата – ту, что некогда сама вышивала. Хозяин дома стоял у стены напротив нее, у трехъярусной полки, и разливал сладкую можжевеловую настойку. Более никого, кроме них, в темно-вишневом кабинете не было.

– Тебе пора покидать Ларгос, – сказал старик, подавая изящной красавице чарку и садясь на высокий стул за свой роскошный, «черепаховый» стол. Арл Флекхосог тянул настойку медленно, причмокивая, а Лилия выпила ее разом, скривилась и, выдохнув, ответила:

– Зачем? Герцог Раннор думает, что Торвда зовут «Фодд».

– Пятьдесят золотых монет творят чудеса. Убирайтесь все трое, пока не поздно!

– Четверо… Ты забыл о Миммё. Она с Торвдом сейчас…

– И почему твой брат такой лободыр?! Ему же просто надо было сидеть тихо! Висельник проклятый…

– Он решил сколотить новую банду! – всплеснула руками Лилия. – А их нужно было проверить в деле и связать кровью. Конечно, он дурак, но он всё знает о нас – и не должен попасться. А я никуда не уеду отсюда! Теперь твоя очередь нам помогать!

– Моя очередь?! – возмутился старик и одним глотком допил настойку. – Я спас Торвда от виселицы, Адреами от каторги, а тебя от клейма и уродства! Тебе бы ноздри вырвали! Кто мне руки целовал?! Моя очередь?

– Прости меня, – закрыла лицо руками красавица. – Я просто измотана сегодняшним судом! И так тревожусь о Торвде и Миммё!

– Скверно лжешь, – скривил рот Арл. – Ты никого, кроме себя, не любишь. На брата и дочь тебе наплевать. И на меня тоже.

– Но это вовсе не так, – открывая лицо, нежно пропела Лилия. – Я так горжусь тобой и тем, чего ты достиг. И ты тоже будешь мной гордиться… когда я стану герцогиней Раннор.

Арл Флекхосог скрипуче рассмеялся.

– Рагнер Раннор с меня глаз не сводит, – обиженно пояснила молодая женщина. – С первого дня, как увидел. И мы даже целовались уже.

– А потом он прилюдно унизил тебя в Суде, – усмехнулся старик. – Олё, да очнись!

– Герцог Раннор ныне в муках, – привстала она и начала разглядывать себя в зеркале, то улыбаясь себе, то хмурясь, то делая невинное лицо, то гордое. – Ради своей пузатой коровы он предал и отца, и себя тоже, ведь пошел против долга рыцаря: карать виновного за поруганную честь дамы. И лишь я, своим прощением, могу вернуть ему себя самого! Он мне будет так благодааарен!

– У тебя в соперницах не просто красавица – она ждет его дитя и она баронесса! Тягаться с титулом… нет, я точно не стал бы!

– Пф, баронесса… – презрительно фыркнула в зеркало Лилия. – Ее прошлое весьма смутно. Титул дал ей муж, который погиб, похоже, уж после того, как она сошлась с герцогом Раннором. Ой, ну ты же видел сегодня ее брата! Кузнец! Меридианского не знает! Значит, и она была такой же, как он… или такой как яяя… Сомневаюсь, что она, вообще, имеет титул и была замужем.

Раздумывая, Арл вертел в руке серебряную палочку для письма.

– Нет, Олё, – изрек он. – Баронесса не шлюха – в шлюхах я разбираюсь. А аристократ всегда поймет: равный ты ему или нет. Именно оттого, что Вьён Аттсог не ровня, а баронесса – да, герцог Раннор выбрал ее. Вьён Аттсог вовсе не отец ему. Они ведь разной породы, как волк и конь. И это значит, что баронесса Нолаонт, несмотря на ее внешнюю беззащитность, на самом деле волчица. Может, пока она даже сама еще об этом не знает. Она – это такая милая, белая волчица.

– Значит, я тоже волчица! Он чувствует во мне равную…

– Нет, Олё… Ты лишь играешь в белую волчицу. Иногда искусно, иногда скверно. Ты – это сука, которая лижет руку, что ее бьет, поскольку та же рука ее кормит. Волчица сама себя кормит и точно не будет лизать руки, что ее побила. У людей это называется «честь» – и не путай ее с гордостью. У всех есть черта, за какую не переходят, ведь дальше не смогут жить. Но можно схитрить, обмануть совесть и подвинуть черту. Чтимые дамы ее не отодвигают, а презираемые двигают свою черту ближе и ближе к дерьму, уходят в дерьмо глубже и глубже. Просто ты свою черту еще не пододвинула к подлинной грязи, но это вопрос времени, когда всецело потеряешь стыд и совесть.

– Пусть так! – повернула к нему лицо Лилия. – Главное, что и совесть, и стыд у меня пока есть, – и терять я их не намерена! И еще у меня есть красота! Я более красива, чем она, разве нет?!

– Дело вкуса и дело времени… – скривив губы, помотал головой старик. – И, Олё, красивые женщины всегда переоценивают власть своей красоты. Всегда! Может, Рагнер Раннор и есть самый худший рыцарь из рыцарей, но всё же он рыцарь. Свою черту он не отодвинет даже ради самой прекрасной из женщин, даже матери своих детей и даже своей матери. А если ты зайдешь за эту черту, то он тебя убьет и не дрогнет. Пропадай, как по мне, раз не можешь иначе, но ведь ты потянешь за собой не только меня, но и… – глянул он на портрет, – …Ксану.

– О Миммё ты так никогда не беспокоился…

– Почему должен? Она даже матери своей не нужна!

– Нужна… – оскорбленным, тихим голосом заговорила Лилия, садясь на скамью. – Я дам ей богатство. У нее будет иная жизнь, чем у меня. Это и есть любовь: ради ее будущего я жертвую нашим с ней настоящим.

– Ооолё, – тяжело вздохнул Арл, – да посмотри же трезво: баронесса Нолаонт ожидает наследника Рагнера Раннора, а ты никогда не сможешь дать ему этого, ведь не хотела больше рожать и пошла к лекарю на Утте.

– Любая баба может родить ушастого мальчика, а я выдам это чадо за своего. Баронесса же, если она и впрямь не лижет побившей ее руки, сама бросит Рагнера Раннора, когда узнает о его измене. Или я сделаю так, что она преступит ту его черту, о какой ты говорил, – и тогда он ее казнит, не дрогнув… – любовно погладила Лилия вышитую белую бабочку на подушке. – Нееет, я никуда не уеду, пока не испробую все силы и средства, что у меня есть. А ты поможешь мне и Торвду, не то пропадешь с нами… И, вообще, не тебе меня учить чести! У тебя самого-то есть черта, какую ты не отодвинешь?