Гибель Лодэтского Дьявола. Третий том

– Мой супруг просил вас дать побывку моему брату? – изумилась Марлена. – Простите, Ваша Милость, не можете ли вы ошибаться?

– Прелестная госпожа Шотно, голова у меня отлично всё помнит, смею вас заверить. Он лично в руки вручил моему посыльному письмо с таким прошением, и я полагал, что это были ваши пожелания, кои я поспешил исполнить, – потирал белесые усы и густую бороду барон. – Надеюсь, ваш братец сейчас играет со своим мальчонкой? Или девчушка первой удалась?

– Мой брат не добрался до Элладанна, Ваша Милость. Был убит около пивной в Нонанданне, а его супруга стала женой господина Совиннака всего через полторы восьмиды.

Проговорив эти слова, Марлена увидела цепь событий, связывающую не только Иама, Маргариту и Ортлиба Совиннака, но еще и ее мужа, Огю Шотно. Подозрение было настолько ужасающим, что она больше не слушала речей барона Тернтивонта и его соболезнований, забыла она и о Лодэтском Дьяволе. Марлена вспомнила внезапную щедрость Огю, когда тот захотел подарить Маргарите новое платье, да непременно из лавки Гиора Себесро. И вспомнила непростой разговор, когда она просила мужа позволить Маргарите остаться после рождения ребенка – и просила она об этом незадолго до того, как Огю обеспокоился побывкой для Иама, но оставил свои хлопоты в тайне.

– Ортлиб Совиннак – великий ум, – говорил барон Тернтивонт. – Он мыслит широко, знает, где и какие силы расставить: где нужен шум, а где тишина, где нужно войско, а где лазутчики, когда стоит нападать, а когда пережидать. Если бы между мной и им не мешался граф Помононт, то мы бы раньше добились победы, я уверен. Герцог Альдриан ныне восхваляет этого человека, столько лет недооцененного в полной мере его заслуг. После нашего отступления из Нонанданна, не скрою, я был готов сдаться – и тут он нашел меня и убедил довериться его дерзкому плану. Терять нам было нечего – и дерзость оправдала себя. Ладикэйцы оказались в городе, как в ловушке, а король Ивар – в западне замка. Кто знает, завершилось бы всё, погибни король Ладикэ. Сыновья могли пойти мстить за отца. Но теперь он наш пленник и вскоре подпишет унизительный для себя мирный договор. Думаю, он потеряет остров Утта, что так удачно располагается между двумя морями и четырьмя странами. Мы вернем себе даже больше, чем потеряли. Скоро будет новая военная кампания: все города на Лани, что завоевали ладикэйцы, – всё станет Лиисемом. В том числе и стольный град Бренноданн, и кантон Сиренгидия. А дальше… Если заполучим громовое оружие Лодэтского Дьявола, то… Планы у Ортлиба Совиннака, барона Нолаонта, весьма великие…

Барон Тернтивонт, который хотел выглядеть в глазах Марлены искушенным в высших сферах власти человеком, еще долго рассуждал о грандиозном будущем королевства Лиисем, богатого, процветающего и сильного. Орензе, если она останется, он отвел под столицу Идерданн и небольшой клочок Мартинзы: все остальные земли отдал королю Альдриану I. Марлена, позабыв о жарившейся утке, делала вид, что внимательно слушает, и кивала в ответ. Так продолжалось до прихода Огю Шотно. Попрощавшись и высказав пожелание видеть Марлену на больших торжествах в Меркуриалий, барон Тернтивонт удалился, а Марлена ушла в обеденную.

Когда тарелки, бокалы и приборы заняли привычные места на столе, Марлена сняла сковороду с огня и тихонько засмеялась, увидав, что снизу ее блюдо подгорело, сверху же осталось сырым. Она так и выставила его на стол, после перекрестилась и вошла в гостиную, где Огю баловал себя уже вторым бокалом тутовой наливки. Он захмелел; полулежал на скамье, подложив под прямую спину пару подушек, и с наслаждением вдыхал ароматный воздух из обеденной залы.

– Огю, – села рядом с мужем Марлена и посмотрела ему в глаза. – Барон Тернтивонт рассказал о письме, в каком ты просил дать Иаму долгую побывку. Я удивлена…

Страдальческое лицо Огю Шотно никак не изменилось, но Марлена почему-то знала, что он ей солжет.

– Да, ведь ты хотела, чтобы у него и нашей бывшей сестры родился малыш и жил здесь с нами, – безмятежно говорил Огю давно придуманные объяснения. – Я сделал это из любви к тебе, бесценная. Твои просьбы убедили меня, в конце концов. А не сказал я тебе… – поцеловал он руку жены. – Потому что хотел признаться позднее, когда Иам был бы уже здесь, на праздновании твоего дня рождения. Признаться о своем подарке тебе. Но, – тяжело вздохнул он и снова испил из бокала. – Бередить тебе раны я не желал, вот и молчал…

– Это очень благородно. И рвение в помощи Иаму, и твоя скромность…

Огю Шотно улыбнулся и постарался привлечь ее к своей груди, но Марлена отстранилась и встала.

– Пойдем обедать. Я завтра навещу Маргариту и обязательно ей это расскажу – пусть она тоже восхитится высотой твоей души.

Огю чуть напрягся, и его улыбка стала фальшивой.

– И, конечно, я попрошу передать это ее супругу, – возвышаясь над полулежащим мужем, говорила Марлена. – Может, ваши отношения с Совиннаком наладятся, когда она поведает ему о твоем благородстве.

– Нет, не надо, – едва заметно занервничал Огю. – Ему этого знать не нужно, да и твоей подруге тоже. Ни к чему хвастаться подобным. Прошу тебя, молчи. Это унизительно для меня – искать именно сейчас его расположения.

– Унизительно?! – не выдержав, вскричала Марлена. – Тебя подобное никогда до этого не унижало. Унизительно то, что ты мне лжешь! Обманываешь меня, когда речь идет об убийстве моего родного брата!

Огю подскочил со скамьи и попытался ее обнять, но Марлена отпрыгнула от него.

– Говори немедленно мне правду! – потребовала она. – Совиннак убил Иама? Если солжешь – уйду в ту же минуту отсюда и никогда не вернусь!

Огю Шотно с подлинным страданием глядел на нее, понимая, что и впрямь теряет свою любимую – своего единственного дорогого человека.

– Я не знаю точно, – уклончиво ответил он, – но боюсь, что это так.

– Как ты в этом замешан? – жестко спрашивала Марлена, сурово сводя брови на своем ангельском лице.

– Лишь это письмо, клянусь, – упал перед ней на колени Огю. – Я не думал о таких последствиях…

– Тогда почему ты не хочешь, чтобы об этом письме узнал Совиннак? Что такого, если он узнает? Разозлится, да? Потому что ты играл им? Он поймет, что был используемым тобой?

Огю Шотно обнял колени жены.

– Я не смогу жить без тебя, – шептал он. – Прости меня… Я лишь письмо написал – я не мог знать, что сделает Совиннак. Он мог поступить как угодно. Поступить так, если бы вовсе не было того письма. Как только он влюбился, то ждал гибели твоего брата на войне. И даже жертвовал храму, чтобы Бог его услышал. Я старался его образумить, но тщетно! Участь твоего брата решилась еще до моего письма – он бы не вернулся живым в Элладанн…

– Тогда зачем ты писал это письмо?! – закричала Марлена.

Она справилась с собой и строго сказала:

– Встань, Огю. Иди в обеденную – там тебя ждет горелая и сырая утка. Сам уберешь со стола и расставишь посуду. Я пойду в спальню – не приходи туда, пока я тебя не приглашу. Возможно, это не случится никогда. Я пока не знаю, как будет дальше, но если ты расстроишь меня сильнее, то я уйду от тебя в монастырь. Так я хотела сделать, если ты не помнишь, пока брат Амадей не убедил меня ответить согласием на твое предложение о супружестве. Это всё, – начала она отходить к передней и лестнице наверх. – Приятной трапезы.

________________

Утром следующего дня Марлена всё же решила навестить Маргариту. Герцога Альдриана ожидали уже к полудню, и замок наводняла суета – юноши бегали туда-сюда по лестницам с поручениями, покоевые прислужницы донимали Огю Шотно, требуя выдать новые шелка для стен и ночные вазоны взамен разбитых ладикэйцами, а тот, и так находясь в прескверном настроении, едва не выл и грубил им в ответ.

Будущая баронесса Нолаонт занимала последний, третий этаж одной из башен замка, откуда был единственный выход – вниз по винтовой лестнице, к покоям Енриити. Дочь Ортлиба Совиннака проживала в той же синей спальне, в какой зимой закрыли Маргариту. Там же, на втором этаже, через проход, размещались просторные покои Ортлиба Совиннака, а в проходе виднелось еще пять дверей – в этих спальнях, помимо слуг, поселили Диану Монаро и Филиппа. Подросток горячо радовался и тому, что он в замке, и тому, что у него появилось два дорогих наряда, и тому, что его важный брат по сестре объясняет ему премудрости Культуры при дворе герцога Лиисемского. Енриити тоже не скрывала своего счастья – окрыленная, она готовилась к скорому торжеству, где мечтала танцевать с бароном Арлотом Иберннаком, а пока развлекла себя тем, что кокетничала с Гюсом Аразаком, которого знала лет с десяти. Тот постоянно торчал около покоев Енриити, но по другой причине. Кудрявая «нимфа» Марили пока не вышла замуж за аристократа, а стала покоевой прислужницей Енриити. Из-за нее Гюс Аразак передумал сразу же бежать из Элладанна, решив еще немного задержаться в услужниках барона Нолаонта. В свободное время он не давал зеленоглазой красавице прохода. Марили, в свою очередь, не простила этого смуглого южанина и презрительней, чем прежде, отвергала его настойчивые ухаживания.

Именно Гюс Аразак проводил Марлену на третий этаж, в спальню Маргариты, обставленную в нежно-зеленых цветах. Он не ушел, а уселся с подушкой на пол, неподалеку от девушек.

– Не обращай на него внимания, – обняла Маргарита подругу. – Он останется и будет слушать всё, что мы говорим.

Марлена не знала, что больше ее удивило: присутствие соглядатая или то, как выглядела баронесса Нолаонт. Скромные, закрытые наряды, какие Ортлиб Совиннак предпочитал видеть на супруге, ушли в прошлое вместе с его прежним положением. Для встречи герцога Маргариту одели в изумрудного цвета платье с огромными вырезами на спине и груди, а ее волосы едва прикрывала сетка с массивным ободком: ныне барон Нолаонт желал хвастаться красотой своей женщины перед другими придворными и вызывать их зависть.

– Что это значит? – спросила Марлена, кивая на Гюса Аразака. – Почему он останется?

«Потому что я сейчас в плену у человека, которого все считают моим супругом, – чуть не ответила Маргарита. – И так будет продолжаться, пока он и впрямь не обвенчается со мной. Боится, что я попрошу помощи у тебя или брата Амадея или еще чего-нибудь сделаю».

– Ортлиб переживает за мою безопасность, – с хмурым лицом солгала Маргарита. – Еще весьма неспокойно – так он говорит. Лучше его спроси, если он появится.

– Платье у тебя такое… – пыталась найти слова Марлена. – Красивое… И открытое. Я тебя и не узнала бы.

– Платье, достойное баронессы Нолаонт, – безрадостно усмехнулась Маргарита.

Дамы сели на скамью, покрытую полосатым атласом, а Гюс, не вставая с подушки, передвинулся ближе, чтобы лучше их слышать. Из-за него беседа не складывалась: обменявшись общими фразами, подруги в неловкости замолчали.

– Могла бы ты навестить мою семью, – попросила Маргарита. – В зеленом доме, сразу за Судом. Хотелось бы знать: что с домом и как они там. Мой супруг говорит, чтобы я не тревожилась, но я тревожусь.

– Я сегодня же схожу туда, – согласилась Марлена, при этом думая, что и в храм Благодарения она обязательно заглянет.

Подруги еще немного поговорили, и Марлена покинула башню.

________________

После слов Марлены о том, что она больше не вернется, брат Амадей сник и потерял ко всему интерес. Рагнер нашел его вечером на той же скамье и заставил немного поесть. До полудня следующего дня праведник не выходил из своей кельи. Рагнер вынудил его отворить дверь угрозой, что сломает и ее. Брат Амадей снял засов, мрачно глянул на ведро с нагретой на солнце водой и безучастно упал на жесткую кровать.

– Поднимайся, монах, – потребовал Рагнер, ставя ведро на пол и доставая из прорехи рясы тонкий кинжал. – Будем тебя в надлежащий вид приводить. А то бородатый стал, на голове непорядок… Дамы этого не любят. Потом помоем тебя, а то уже воняешь на весь свой сад.

– Оставьте меня, – несчастным голосом говорил брат Амадей, пока Рагнер его поднимал и усаживал на кровати. – Незачем всё это…

– Как это незачем? – принялся намыливать его бороду Рагнер. – Я помню, как ты вылизывал себя, стоило ее голос услыхать. Придет снова – ахнет и вконец потеряет голову. Мужик ты красивый…

– Она больше не придет, – признался брат Амадей. – Так и сказала. Я ее разочаровал… Обманул ее ожидания как духовный наставник. Она сбежала!

– А корзинку занесла! – стал брить его лицо Рагнер. – Притихла за деревцем и любовалась, как ты слезы льешь. Значит, раз однажды вернулась, то еще придет.

– Вам нужно уходить. Она может рассказать о вас…

– Молчи, – предупредил Рагнер, медленно снимая густую поросль с лица брата Амадея. – А то клинок очень острый. Молчи и слушай. Я мало в дамах понимаю, но ты еще меньше. Всё, что я могу сказать, что и она в тебя влюблена. И, наверно, давно. Так что имей это в виду. А что до меня… Сдаст она меня, не сдаст, – какая разница? Без тебя, монах, меня всё равно поймают. Где мне прятаться? Рот раскрою, зубы покажу, – и к Ивару в гости. Как ты там болтал… На всё воля Божия – вот и проверим.

– Расскажите мне всё, – попросил брат Амадей, пока Рагнер вытирал кинжал. – О том, что вы говорили… О том, что видели за Линией Огня?

– Передумал идти на Божий Суд?

– Нет, не передумал. Я отправлюсь туда. Но хотел бы знать… Много думал и понял, что хотел бы знать прежде, чем там погибну.

– Дурак ты, монах, – снова начал брить подбородок праведника Рагнер. – Зачем тебе умирать? Ради чего? В Раю, похоже, жутко скучно, раз даже из Элизия души назад на землю бегут… Слушай, – посмотрел он в глаза священника, отрывая от его бороды кинжал, – поехали и ты со мной в Лодэнию. Язык ты знаешь… Скажем, что ты с острова Утта, имя тебе дадим нормальное, а то Амадей какой-то… Слащаво больно… То ли дело… Амадкварт? Амадрюварт! А? Звучит? Или Амадхухдамт? Как тебе? Или Хильдебрант, – засмеялся Рагнер, глядя на строгое, наполовину побритое лицо священника. – Было бы забавно… И красавицу твою с собой возьмем. Что ей тут без тебя делать?

Брат Амадей помотал головой, Рагнер же продолжил снимать густую поросль с его лица.

– Ты подумай, монах, не отказывайся сразу. Умереть всегда успеешь, а вот славно пожить – наука хитрая. Пнуть тебя из Экклесии, уже пнули. Что теряешь?

– Меня не пнули, – возразил брат Амадей. – Мне нельзя проповедовать, и всё. Я до сих пор священник: именной крест у меня не изъяли. Могу проводить все ритуалы и отпускать грехи. Конечно, – вздохнул он, – только в самом редчайшем случае. Если совсем никто меня заменить не может. В самом-самом редчайшем случае…

– Да… Вот в этом весь ваш брат в синей хабите. И свободы не дадут, и работать не позволят… – усмехнулся Рагнер.

– Герцог Раннор, – задумчиво отозвался брат Амадей. – О вас я тоже размышлял. Быть может, все ваши слова… Они опаснее, чем вы думаете. Вам надо срочно помириться с духовенством и больше не проявлять неуважения.

– Я не воюю с Экклесией. Упаси меня! – притворно вздрогнул герцог.

– Ваши мысли и то, что вы говорите… И что делаете… Я про Великое Возрождение. Да, за угрозу штурма в Главный Судный День, даже за штурм, случись он, вас нельзя отлучить от веры. Экклесии важно, чтобы меридианцы искренне помогали Божьему Сыну молитвой. Переодевание в послушника, представителя третьего сословия, тоже допустимо, но… Экклесия вам всё это припомнит – нет сомнений. И то, что вас боятся священники и вывозят сатурномеры из храмов, – это вам тоже припомнят. Страхи нового святотатства и вынужденные хлопоты, мягко говоря, вовсе не по душе духовенству. Оступитесь и… Разговоры о том, что вы были за Линией Огня, – этого будет достаточно для отлучения от веры. Не стоило вам говорить мне и того… про Святую Землю Мери́диан. Я же священник, борьба с ересью – мой долг, а вы меня едва знаете. Вам нужно лучше таиться, если еще не поздно.

Рагнер тяжело вздохнул.

– Прав ты… но и преувеличиваешь… Я одинокая оса, что бесполезно жужжит и грозит жалом, – бестолковое насекомое: ни меда с меня, ни воска, как сказал мой новый дедуля, лишь беспокойство и раздражение от шума… Я сам рад молчать. Так и стараюсь. Просто… прорывает иногда.

________________

И спустя три часа, в той же келье Рагнер и брат Амадей продолжали разговор. Праведник преобразился: стал чист, гладко выбрит, из-за чего разительно помолодел; длинные волосы падали на плечи сильванской рубахи, в какой он появился в Элладанне: Рагнер так увлекся приведением священника в надлежащий вид, что сам постирал его рясу, и она сушилась в саду. В келье-хранилище герцог Раннор обнаружил еще несколько подобных одеяний, но все они были не чище той рясы, что носил брат Амадей.

Чем больше рассказывал Рагнер обо всем, увиденном им за Линией Огня, тем сильнее в полумраке тесной комнатушки мрачнело лицо праведника. Он не спорил, но не спешил соглашаться. Рассказы Рагнера о жизни в Аомонии, звездном небе и описание карты, тем не менее были убедительными, и сколько ни пытался брат Амадей подловить его хитрыми вопросами – не смог уличить во лжи. По той карте выходило, что материков не четыре, а семь: три в их половине мира, три за Линией Огня, Сольтель лежал посередине. Благодаря Соолме Рагнер знал, что континент, откуда она родом, весь был заселен людьми с черной кожей; меридейцы же думали, что их родина – это центральная часть Сольтеля, заполненная непроходимыми лесами, о какой мало что знали: ей дали имя Мелания и называли темнокожих людей, изредка привозимых в Меридею, меланцами. О двух других материках за Линией Огня Рагнер ничего не мог сказать. Зато он поведал о величине Варварий, Южной и Северной: оба континента, если верить карте, раз в пять превосходили Меридею.

– Мой корабль имел немалую осадку, – говорил Рагнер. – Знаешь о Пасти Акулы? О куске Веммельских гор, что торчат рифами у восточного побережья Бронтаи? Очень опасное и длинное место – цепи островов на пути от Большой Чаши до Та́лахского моря и Сольтеля. Там столько кораблей полегло, что и не счесть. Мы чудом прошли там в первый раз: не пробили дна, но сели на мель – и только то, что прилив начался днем, а не ночью нас спасло. На обратном пути из Сольтеля я решил возвратиться не привычным для всех путем, а следуя карте, что видел в плену у безбожников. За год я выучил ее наизусть. Для этого надо было заплыть вглубь Талахского моря, ближе к Южной Варварии, а затем вглубь Большой Чаши. Никто в Меридее не знает точной карты тех мест – оказаться посреди огромного океана, не видеть побережья и не понимать, куда и на что тебя несет течение, – это куда опаснее, чем идти сквозь Пасть Акулы. Но я дерзнул – и та карта меня не подвела: мы обогнули чертовы рифы и вышли точно к острову Шогг, что в середине восточного побережья Бронтаи. Я еще не раз убеждался, что карта не лжет. Не знаю откуда, но безбожники осведомлены о нашем мире получше нас. Словом, убедившись в правдивости той карты, я уверился, что Мери́диан никак не в центре этой половины Гео – ни с запада на восток, ни с севера на юг. Но самое удивительное – это даже не карта. Соолма впоследствии мне много чего рассказала и объяснила, например, о верованиях людей из другой половины нашей Гео. Для нас они все безбожники, то есть никому не поклоняются, но чтят духов, своих предков, и знают не меньше сотни их имен. Те им помогают так же, как языческие боги. Безбожники, кстати, очень сильны во врачевании, ведь на Бога не надеются и молитвами тоже не лечатся. Даже восьмилетняя Соолма кое-чему научила моего друга Вьёна, который в самой Санделии учился на астролога. Ладно, не об этом… Вот лучше скажи мне: как, не зная о Боге, можно знать о бессмертии души? В Сольтеле мы находили таблички или записи прямо на теле людей… Думали, что это какая-то дьявольщина, но оказалось, это были записи имен предков, и всё. А еще более странно то, что сольтельцы становятся язычниками. Я думаю, они пришли из-за Линии Огня в Скорбном веке, но могу ошибаться… Знаю только то, что они говорят на схожем наречии с Аомонией и обычаи у них те же, и уклад, и верование в духов предков опять же… Вот только всё больше и больше из них поклоняются солнцу, ставят идолов, а за Линией Огня – по-прежнему нет. Будто не зря наш мир разделили… Будто кто-то смотрит: мы себя раньше уничтожим, если будем верить в Бога или нет. В Бога, который разит Божьим Огнем и какового боятся. Исправит ли нас угроза Конца Света или всё зря? Или мы неисправимые грешники, что, как по мне, больше походит на правду. А что если на самом деле нашей Гео не грозит столкновение светил? Почему Божий Сын записал, что за Линией Огня никого и ничего нет? Нарочно обманул или он не Божий Сын вовсе? И раз Мери́диан точно не в центре мира, то где еще нам лгут? Может, вся меридианская вера – это одна ложь? Я не знаю ответов и стараюсь не особо-то и задумываться, но… думаю иногда… А ты что скажешь?

– Не знаю, – ответил брат Амадей. – Мне нужно поразмыслить.

– Мысли, конечно… Лучше, если вслух, а то, может, через минуту за мной стража явится. Сожгут и меня, и тебя, а мы так ничего и не поймем… Я тоже, как ты, хочу знать, – выдохнул Рагнер, начиная раздражаться. – Ты пятнадцать с лишним лет чертово Богознание зря, что ли, зубрил? Совсем сказать нечего? Например, это вот – Огонь, а вот это – Вода! Или верить надо, и всё тут, даже если тебе лгут – на то она и вера!

– Мне сложно говорить с вами на равных, не обижайтесь, герцог Раннор, – пожал плечами праведник. – Я не могу открыть вам тайное знание.

– Ладно, ответь за себя. Вот скажи, почему ты талдычишь о любви ко всем и вся, но не против Священной войны? Разве это любовь, когда убиваешь и силой навязываешь свою веру? Бог, что же, вовсе не против? Воля Божия?

– Удивлен, что слышу подобные вопросы именно от вас, герцог Раннор, – задумчиво проговорил брат Амадей. – Да, Бог вовсе не против… Думаю, как мы пытаемся его понять, так и он нас. Всё что он видел – это то, как люди разных культур раз за разом уничтожали себя в войнах. Какой он еще мог сделать вывод? Раз нам так нравится воевать и убивать друг друга, то почему вера не должна распространяться войной, враждой и насилием? В убийствах и горестях на этом свете виноваты сами люди, а не Бог. Если бы он видел нас другими, то, возможно, мы бы жили иначе… Может быть, и вера была бы немного другой. В ней было бы еще больше любви… Что же до меня, то я не рад любым войнам, даже Священным. Я очень желаю, чтобы люди опомнились и прекратили убивать друг друга.

Рагнер махнул рукой и скривил лицо.

– Толку от твоего желания… Впрочем, может, ты и прав: мы, сами люди, виноваты в том, что живем по таким Божьим законам, по каким живем.

– Я верю, что законы и правила могут измениться, – грустно улыбнулся брат Амадей. – Или мы в очередной раз себя уничтожим. Единственный незыблемый закон вокруг нас – это то, что всё в этом мире конечно, и даже душа может сгореть в Пекле… Почему бы растению не жить вечно? Почему дерево, достигая своего предела, начинает умирать? Казалось бы, если есть солнце в небе и вода в почве, оно обязано было бы жить вечно, но и у тысячелетнего дуба есть кем-то отмеренный срок. Так и у Божьих законов, так и у веры тоже… Так и у человечества, и у нашей планеты. Возможно… я лишь рассуждаю… Божий Сын записал свой первый догмат ложным вовсе не зря – это и есть конец веры. Рождение и смерть… едины… – задумчиво говорил праведник. – Точка соединения или меридианская звезда… Конец – это бесконечность… Да, теперь я так думаю. Ведь, узнай люди о том, что неправда в самых первых строках, будут думать как вы, и уже ничему не верить, хотя всё остальное истина… Предадутся Порокам так же, как древние люди, – и наступит Конец Света…

– Или не наступит… – пробормотал Рагнер.

– Наступит, – уже уверенно ответил брат Амадей. – Я же сказал, всё в этом мире конечно. И меридианская звезда – это подсказка. Символ… Мне, в самом деле, нужно над этим поразмыслить одному. Вам же я пока скажу одно – то же, что и в начале нашего разговора: не делитесь более ни с кем своими мыслями, как бы вас ни просили.

– Упаси меня еще хоть раз… – широко раскрывая глаза, помотал головой Рагнер. – С Экклесией я не намерен воевать.

– Я тоже буду молчать, герцог Раннор. Я никому не скажу ни о вашем прошлом, ни о том, что узнал. Да и кто мне поверит, что за Линией Огня отнюдь не выжженная земля?

– Вот и я себе так же говорю, – печально согласился Рагнер.

– Есть разница между мной и вами. Я простой брат или никто, ведь все мы братья и сестры. У меня нет власти или могущества, несмотря на сан. Всё что я могу – назначить пенитенцию, а исполнять ее – никого не могу заставить… Вы же стали герцогом с правом на престол. В ваших руках может оказаться власть и силы большого королевства – вы как раз сможете заставить свой народ делать даже то, что он не желает. Сейчас вы не намереваетесь воевать с Экклесией, поскольку пока слабы, но что будет, если вы станете королем и достойным противником Экклесии? Зная вас и вашу славу… ваше бесстрашие перед всем и вся… Вас даже позор не пугает… Как влиять на вас? Даже как герцог вы опасны из-за своего громового оружия… Всё это очень серьезно. Вы обязательно должны быть более осмотрительны. Экклесия вас боится, но вам не радоваться надо, а ужасаться. Вы на опасной грани – зверь, которого вы считаете неповоротливым и сонным, в которого вы, осмелев, уже не издали бросаете камни, но уже и тычете палкой, как крокодил готов ринуться на вас во всей своей мощи. Пострадаете и вы, и те, кто вам дорог. Все, с кем вы поделитесь своими… вопросами и знаниями… Всех потащите за собой на костер или в могилу раньше, чем успеете сообразить, как так вышло и почему.