Доброволец. На Великой войне

Сергей Васильевич Бутко

Доброволец

На Великой войне

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Бутко С. В., 2019

© ООО «Издательство „Яуза“», 2019

© ООО «Издательство „Эксмо“», 2019

Часть I

Глава 1

– Евгений Валерьевич, можно?

– Проходи, Гена, проходи… Ну, рассказывай, как обстоят дела с нашей «Форточкой»?

– Все в норме. Работаем как обычно в штатном режиме, происшествий нет.

– Ясно… А что насчет оптимального контура? Вычислили его уже всезнайки из аналитического?

– Обещали окончательно рассчитать примерно через недельку.

– Недельку?.. Х-м-м-м… Неделька – это много, а у нас комиссия на носу, и если приедет не Мухин, а Гараев, то… Сам понимаешь, в какой мы тогда заднице все разом окажемся. Им там наверху результат подавай, и поскорее, а то, что с историей различные манипуляции проделывать дело опасное, начальству совершенно по барабану. Бюрократы, мать их!

Ладно, хватит скулить. Как поживают ряженые из «Штыка»? Убираться не собираются?

– Завтра отыграют свой цирк, и все.

– Ну, хоть одна хорошая новость за день. Только смотри, Гена, чтобы цирк прошел без задержек. Нам свидетели лишние не нужны, а эти очень даже могут влезть и наломать дров.

– И пусть лезут, не жалко. Вы же знаете, что сфера перехода взаимодействует только с исходным кодом, а пришлый – на атомы и с концами.

– На атомы – это хорошо. Атомы говорить не могут…

Наверное, такой, ну или примерно такой разговор происходил в каком-нибудь сверхсекретном кабинете без таблички на двери. Конспираторы хреновы. Конечно. Куда им до мнения простых букашек-таракашек, когда тут вершатся дела государственной важности. Букашек не жалко. Зачем их спрашивать, когда букашки сами в паутину сунулись, вместо того чтобы в норке сидеть и помалкивать?

Но это уже сугубо организационный момент, о котором я понятия не имел. Впрочем, я несколько забегаю вперед, когда следовало бы рассказать все по порядку.

Итак, жил-был…

Нет, не пойдет. Это уже на сказку больше похоже. Но если как следует узнать все произошедшее со мной за последнее время, поневоле в сказку поверишь. Очень уж невероятной оказалась череда неожиданных и чудесных событий, в один миг перевернувших все с ног на голову.

Прошу прощения, совсем забыл представиться. Михаил Иванович Крынников. Тридцать пять лет от роду. Живу и работаю в небольшом городишке Н… Нижегородской области, являясь штатным корреспондентом местной газеты «Утренняя строка». Образование – высшее, гуманитарное. Семейное положение: разведен, есть сын и дочь. Увлечения: чтение художественной и научной литературы, умеренные блуждания в дебрях Интернета, прогулки на природе. Отношение к вредным привычкам нейтральное. В общем, все как в мультике про Карлсона: «Умный, красивый, в меру упитанный мужчина, ну в полном расцвете сил!» Живу, работаю, ищу счастье и правду, а заодно и интересные материалы для родной газеты.

Кстати, об интересных материалах. Все началось именно с них и обычного, в чем-то даже будничного разговора, случившегося одним ясным апрельским утром.

* * *

«Фраза начальника: „У меня появилась интересная, перспективная идея!“ – верный признак того, что у вас появилась нудная, бестолковая работа».

Читая как-то в журнале эту шутку, я еще не знал, что для меня она однажды станет явью. Идей у шефа и в самом деле много, но одна переплюнула остальные. А с учетом того, что шеф, будучи заядлым охотником, в минувшие выходные вернулся с охоты «по перу» без добычи, настроение у него было соответствующее.

«Вот что, Миша, – сказал он мне, отложив в сторону лист с очередным подписанным приказом, – газета у нас, конечно, интересная, но надо бы добавить кое-что. Ты сейчас в редакции самый свободный, а потому есть для тебя задание».

В служебных командировках я бывал, и не единожды. Но в основном ездил в наши, так сказать, «пригороды», где вместе с Николаем, Аллой и Татьяной погружался в реалии и прелести сельской жизни. А тут получил командировку дальнюю, в Подмосковье к реконструкторам. Это такие ребята, которые на досуге надевают, к примеру, стальные латы и шлемы, берут в руки мечи, щиты, копья и бьются, как пращуры когда-то бились. Уж не знаю, где об этом «Штыке» шеф узнал, но только материал требовал добыть незамедлительно.

«Там недолго, – уверял он меня. – Доедешь, посмотришь, расспросишь, что да как, снимки сделаешь и домой».

Недолго, может быть, и недолго, но когда у вас на носу дачно-огородный сезон и к тому же ремонт в доме планируется, то каждый день ценен.

«Ну ладно, съезжу, – подумал я тогда, – если все пройдет хорошо, то к майским управлюсь». Я по жизни оптимист, чего и вам желаю.

Командировочные были оформлены, билет куплен, всех об отъезде предупредил, обычная холодная беседа с Ольгой состоялась, обещания Славику и Даше привезти что-нибудь из Москвы даны. Вроде бы все. Ничего и никого не забыл.

Глядя на лица родных и близких мне людей, я тогда еще не знал о том, что же произойдет со мной дальше. О, если бы мы могли предвидеть будущее! Я, увы, не мог и потому ехал в неизвестность, как всегда пугающую, но в то же время и манящую.

* * *

До Москвы добрался поездом, попутно изучая все то, с чем мне предстояло работать. Был у «Штыка» свой сайт, но информации там скопилось немного. Сообщество молодое, год всего действует, специализируясь на реконструкции сражений и войн дореволюционной России начала двадцатого века. Сейчас, например, репетируют «Битву при Ковеле 1916 года», планируя разыграть ее в предстоящем июле.

А вот фото у них полно. Глаза болели от эдакого многообразия. И чего тут только нет. Обмундирование, амуниция, оружие… «Ружье-пулемет Льюиса. 1915 год», – прочитал я под очередным снимком. Перед мысленным взором мгновенно возник красноармеец Сухов из «Белого солнца пустыни», а вместе с ним пулеметные очереди, басмачи, падающие с лошадей на песок, и отчаянный крик: «Верещагин, уходи с баркаса!»

Но это киношный эпизод из культового фильма о Гражданской войне, а «Льюис» на фото, если верить надписи, из другой войны – Первой мировой. Что я о ней знал? Пять лет назад, когда приближался ее столетний юбилей, начал изучать, читал соответствующую литературу на эту тему, блок статей даже приготовил. И вот теперь я усиленно вспоминал все мне известное. Формально началась в июне тысяча девятьсот четырнадцатого с сараевского покушения, а официально завершилась через пять лет Версальским мирным договором. Для Российской империи вступление в эту войну не принесло ничего хорошего, выиграть не выиграли, а в итоге получили две революции, развал государства, Гражданскую, интервенцию, террор, экономическую разруху. Скверно тогда все вышло. Но теперь, как ни крути, мне предстояло писать о людях, воссоздающих реалии Первой мировой уже в нашем двадцать первом веке. Работа и в самом деле интересная.

На Казанском вокзале меня уже ждали. Мрачноватые такие, угрюмые парни лет семнадцати-восемнадцати по имени Алексей и Кирилл Бакунины. Братья. И к тому же неразговорчивые. Кирилл пробурчал, что весь инструктаж будет на месте. Ну, как скажете, господа прапорщики (это у них «звания» такие в сообществе), как скажете.

Мы проехали на метро до Белорусского вокзала, а затем пересели на электричку, чтобы добраться до подмосковного Тучково. Дальше на машине. Джип подпрыгивал на весенних кочках и ухабах, а разговор все не клеился, несмотря на мои энергичные старания и богатый коммуникабельный опыт. Если в «Штыке» все такие же молчуны и нелюдимы, как Бакунины, то работать будет ох как трудно.

А кругом такая красота, что хоть сейчас на пикник! Солнышко светит, лес шумит, природа пробуждается… и тут БАЦ! Неожиданность в виде яркой вспышки, окрасившей все вокруг в малиновый цвет!

Резкий толчок! Удар! Чернота небытия!

«Что за …?!» – только и успел подумать я, резко проваливаясь в эту черноту. Съездил, называется, в командировку.

Глава 2

Знаете ли вы, как рвутся германские крупнокалиберные артиллерийские снаряды, прозванные в царской армии «чемоданами»? Вот и я не знал до поры до времени, а происходит это так: сначала слышен где-то тупой звук далекого выстрела, потом ухо улавливает гудение приближающегося снаряда, слышится хрипящее «хрр-о-о…»… все ближе и ближе… на миг звук замирает, а вместе с ним замирают слух с дыханием… и затем «тра-а-ах!» – взрыв. Мерзлая земля взмывает вверх вместе с огнем и дымом в виде столба, разрушающего все, что было живого и неживого в радиусе нескольких метров.

Боль. Нестерпимая, острая, адская боль резко вырвала меня из черноты. Двигаться не могу, говорить тоже, из-за звона в ушах ничего не слышу. Только вижу и чувствую.

Морозно. Перед глазами пасмурное, затянутое тучами небо, как будто сжатое с боков двумя стенами с досками, покрытыми инеем. Больше похоже на яму. Или могилу?!

Где я?!! Где?!!

Снова забытье, и снова боль огненными клешнями тащит меня из этого омута. Страшно жжет спину и ноги. Как кипятком ошпарило.

– На стол! – едва слышу я сквозь звон и вижу перед собой забрызганные кровью белые халаты. Значит, все-таки авария? Не доехали мы с прапорщиками до места, врезались во что-то и теперь в больнице валяемся. Уже неплохо. Живой хотя бы. Ну, сейчас будут оперировать. Несколько сильных рук немилостиво прижали меня к операционному столу, живот уперся во что-то металлическое. По спине водят чем-то холодным, а после… Суки!! Хватит ковыряться в ранах!! Хватит!!!

Но кто меня слушает и слышит? Я сейчас выгляжу не лучше сломанной куклы или рыбы, выброшенной на берег. От боли снова в глазах темнеет. Да сколько же это изуверство будет продолжаться? Из одной черноты перемещаюсь в другую. Слух постепенно восстанавливается. Слышу хрипы, стоны, ругань, бормотание. Рядом раздается женский голос:

– Болит, Егорушка?

– Покачай, бога ради, мочи нет, – сипит кто-то в ответ.

Шаги, шарканье, снова голос – на сей раз грубый, хриплый, мужской. Опять разговоры:

– Вы дежурная сестра?

– Я.

– Вскипятите шприц. Вычеркните из списка Силантьева Тимофея и…

– Сестрица! Сестрица! Ох, ох, родимая! Мочи нет терпеть! Царица небесная, да за что мне такие муки адовы!!

Боль уже не так донимает, как раньше, но двигаться и говорить по-прежнему не могу – приложило меня обо что-то, судя по всему, достаточно хорошо. Зато могу размышлять, немного успокоившись и перестав паниковать. Что же за хрень все-таки со мной произошла? И какие кипяченые шприцы в больнице, когда уже давно пластиковые и одноразовые повсеместно используют? Может, это не больница, а обычный сельский ФАП? Хотя в ФАПах тоже медицина на месте не стоит. Да еще и этот шибко верующий рядом воет так, что хоть беги куда подальше. Но даже он не смог помешать желанию уснуть, а спать мне хотелось страшно. И я уснул с надеждой разобраться со своим теперешним не слишком-то обнадеживающим положением уже утром. О «параличе» и «немоте» я старался тогда не думать.

* * *

Проснулся я оттого, что меня кто-то покачивает. Вижу дощатый, будто бы вымазанный белой краской потолок и лицо склонившейся надо мной девушки. Смешная, курносая. Медсестра, наверное? Но как-то странно одета: голова повязана белой косынкой, нелепое серое платье с огромным красным крестом на груди. Что за маскарад в больнице? Непонятно.

А девушка меж тем нежно сюсюкает и тискает меня, будто я маленький:

– Ну, потерпи, потерпи немножко. Скоро доктор придет.

Терплю. Куда денешься, когда все равно как бревно – ни двинуться, ни сказать ничего нельзя. А вот и доктор. Внешне очень похож на покойного Евстигнеева, когда тот играл профессора Преображенского в «Собачьем сердце». А я тогда кто? Наверное, Шарик?

«У-у-у-у-у-у-гу-гугу-уу! О, гляньте, гляньте на меня, я погибаю! Вьюга в подворотне ревет…»

Ничего не скажешь, сравненьице.

А может, я уже в «Калабуховском доме» на Пречистинке? Прооперирован, снабжен новыми мозгами и готов выдать свой первый «абырвалг!»?

Веселюсь, а вот доктор серьезен:

– Ну-с, голубчик, как у нас дела?.. Так-с. Все еще последствия контузии дают о себе знать. Говорить можешь? Если «да», то моргни один раз. Если «нет», то два… (Моргаю дважды.) Так-с. А двигаться? Пальцами шевелим, это хорошо. Повезло тебе, братец. Несказанно повезло. Один «чемодан», три осколка и не особо опасные последствия. Жить будешь. Лариса Анатольевна, не забывайте менять ему повязки.

– Павел Рудольфович, – рядом раздается женский голос, – полостных привезли.

– Много?

– Троих.

– С пополнением вас, многоуважаемые коллеги, будем принимать. – Доктор проворчал еще что-то себе под нос и быстро ушел. Снова начались сюсюканья медсестры, и снова новые вопросы не давали мне покоя. Как разобраться в них, я тогда еще не знал, даже несмотря на умение работать с информацией.

Вскоре сами собой вспомнились и пришли на выручку энергетические практики – одно из увлечений юности. О, я в ту пору прочел не одну книгу по дзен-буддизму, заодно практикуясь в боевых искусствах и отрабатывая всевозможные упражнения «мягкого» и «жесткого» цигун. Бывало, стоишь в «стойке всадника», глаза выпучены, ноги трясутся от напряжения, а рука тянется вперед, сжимает «тигриной лапой» трехлитровую банку с песком, ни дать ни взять великий шаолиньский монах в желтых спортивных штанах. Два раза «Ку!».

И медитация, куда уж без нее. Штука хоть и нудная, но полезная. Особенно когда обладаешь достаточным терпением и вниманием. При должном настрое может помочь, когда трудно. Мне, во всяком случае, помогла.

* * *

Не зря, ох не зря дети любят сказки. Все в сказках идеально, превосходно, чудесно. Был Иванушка-дурачок, а стал Иван-царевич. И дары ему на блюде с голубой каймой: то старичок-лесовичок клубок волшебный подкинет, то Баба-яга ванно-банно-застольно-постельные процедуры организует. И меч-кладенец в руках, и Серый Волк оседлан, и Василиса Прекрасная с царством в придачу. К-р-а-с-о-т-а!..

Это сказка, а есть просто перемещения. Во времени, например. Был «здесь», а затем – раз, и сразу «там». Получите принудительную путевку в прошлое или будущее.

Для одних такое событие – счастье, для других – горе, третьим вообще по барабану – ну забросило и забросило, чего орать и плакать-то?

Медитировал я, как всегда, неспешно. Пятнадцать минут концентрации со спокойным дыханием, и результат не заставил себя ждать. А результат такой, что разом подходящие строки вспоминаются:

Повезло. Наконец, повезло.Видит бог, что дошел я до точки:Самосвал в тридцать тысяч килоМне скелет раздробил на кусочки…[1]

Вот и у меня получилось почти по классике жанра. Если, конечно, не считать принудительного темпорального перемещения в начало двадцатого века, в тысяча девятьсот четырнадцатый год. Совпадения сплошные, и от них не по себе. Хотел узреть реконструкцию реалий Первой мировой, а получилось нечто гораздо большее: угодил прямиком на эту войну, очутившись в чужом теле. Интересно, «перебросило» ли сюда вместе со мной Бакуниных? А что с моим прежним телом стало? Кто я вообще теперь? А вот кто. Прошу любить и жаловать – Мишка Власов. Тринадцати лет от роду. Сирота из Питера. Служит и воюет на Северо-Западном фронте в двести двенадцатом Романовском пехотном полку малолетним добровольцем.

Здравствуй, тезка! Не ожидал? И я, признаться, тоже. Еще бы, когда такая занятная ситуация образовалась: в тело тринадцатилетнего мальчишки «подселили» здоровенного тридцатипятилетнего мужика, еще не знающего, что мальчишка тоже далеко не прост – не обычная городская шпана, а эдакий чеховский гимназист Чечевицин (сиречь «Монтигомо Ястребиный коготь», вождь непобедимых). И хотя Мишка в Америку не сбегал, по дороге сражаясь с тиграми и дикарями и имея в запасе пистолет, два ножа, сухари, увеличительное стекло для добывания огня, компас и четыре рубля денег, все же натурой он оказался не менее беспокойной, раз на фронт попал и там удержался.

Страшно коробило от фамилии. Стоит только произнести «Власов», как перед глазами тут же возникает образ иуды-генерала, с потрохами продавшегося фашистам. Правда, того Власова Андреем звали, и до своего главного предательства ему еще расти и расти, но все же осадок в душе у меня оставался.

Память у Мишки Власова оказалась дырявой. А может быть, это я виноват: без спроса влез, поглотил и теперь энергично перевариваю все то, что осталось от прежнего владельца? А осталось, видимо, не так уж и много, лишь несколько воспоминаний-картин.

Картина первая. Обычный питерский двор. Гимназисты играют в футбол. Один из них посматривает на окно второго этажа многоэтажки. Вскоре оттуда выглядывает девушка. Потягивается, зевает, поправляет прическу, улыбается гимназисту: «Мишенька, зайдите ко мне на минуточку». Еще один мой тезка от смущения рдеет и, поднимая глаза, отвечает: «Вы же видите, я занят. Играю в футбол».

«Тогда подставьте свою фуражку. Я вам что-то брошу», – с нежностью почти прошептала она. На сей раз гимназист не отказывается, и в фуражку летит маленький сверток, перевязанный ленточкой: шоколадка и подарок влюбленному пареньку.

Но это пока мирное время, а вот и военные будни.

Картина вторая. Питер шумит и безумствует. Невский проспект переполнен народом. Толпа с портретом государя, уже забросав камнями редакцию немецкой газеты «Цейтунг» и стоящие рядом немецкие магазины, движется теперь по Морской к германскому посольству. Повсюду крики, брань, негодование:

– Долой ненавистный германский герб! Долой безнравственные фигуры!

– Что вы держите нас?! Немцы бросали камни в наше посольство еще до объявления войны! Валяй, братцы!

Знаменитый погром четвертого августа вот-вот начнется, как и война, щедро собравшая уже свою первую жатву и жадно требующая добавки.

Картина третья. Последние дни осени, но снег пока еще не выпал. Скованные легким морозцем неуклюжие окопы с колючей проволокой. Группа солдат, среди которых затесался и Мишка Власов, слушает офицера, держащего гранату.

Где-то я уже нечто подобное видел, но вот где? Точно среди фотографий на сайте «Штыка». РГ-14. Она же «ручная граната Рдултовского образца 1914 года». И это не обычная «лимонка». Судя по инструкциям, возни с ней много.

– …Гранату хранить следует без запала и со спущенным ударником, – объяснял офицер. – Перед броском нужно поставить гранату на предохранитель. Это делается так: снимается кольцо, оттягивается ударник, рычаг вдавливается в рукоятку, предохранительная чека ставится поперек курка, кольцо вновь надевается на рукоятку и рычаг. Теперь необходимо зарядить гранату. Заряжать нужно…

Провести инструктаж до конца офицер не смог. В небе начал кружить германский аэроплан. Недалеко рванул «чемодан»… Затем еще один. Раздался крик: «Господа, мы попали в „вилку“! Скорее уходим отсюда!..»

Крик утонул в новом взрыве, накрывшем уже наш окоп. Вот, значит, как Мишка в госпиталь угодил. Теперь понятно. Но непонятно, что теперь со всем этим «счастьем» мне делать? Если следовать логике путешественника во времени, то дальнейших и основных вариантов у меня теперь два: либо попытаться приспособиться к этой эпохе, стать ее частью и своими глазами увидеть, как вершится история нового времени, либо, вооружившись знаниями о будущем, попытаться эту историю переделать в том или ином направлении. Если вариант номер один, то при самом благоприятном положении вещей у меня есть шанс дожить года эдак до восьмидесятого, не только наблюдая, но и участвуя во всех громких событиях двадцатого столетия. Ну а если вариант номер два, то тогда… Сплошная альтернатива…

Тоже при должном везении, разумеется.

Но с этим непростым выбором мне можно было определиться только после выздоровления, а оно неизвестно когда наступит. Если вообще наступит.

Все же шансов на выбор прибавилось. Паралич постепенно отпускает, и я потихоньку обретаю все большую и большую власть над своим нынешним телом. Руками уже шевелить могу.

Хоть я и умею ждать, но как же тут тоскливо и скучно. От скуки меня обычно спасает музыка, но какая в царской России может быть музыка? Живые оркестры в парках и ресторанах или, в лучшем случае, граммофонные пластинки с Шаляпиным и Собиновым. Даже джазу и тому еще до пика своей популярности далеко.

Однако я шевелю губами и сиплю, перепевая все, что взбредет в голову. «Концерт по заявкам» продолжается до той лишь поры, пока мой нынешний подростковый ломаный голос вдруг резко пробивается сквозь сипение. Ура, товарищи! Шарик может говорить!

Быстро замолкаю, не хватало еще лишних расспросов. По счастью, никто не заметил моего пения, а то пришлось бы рассказывать, почему это полковнику никто не пишет. А расспросы мне сейчас противопоказаны. Пусть тайное пока остается тайным.

Глава 3

«До чего же наглая морда…» – в который уже раз думал я, рассматривая себя теперешнего в мутноватом зеркале умывальника. Оттуда на меня глядел лопоухий, худой, но жилистый шкет с хитрыми, плутовскими, наполненными жаждой авантюры кошачьими глазами и копной каштановых волос. Похож на Сникерса, жил когда-то в лихие девяностые в подвале нашей четырехэтажки беспризорник с таким прозвищем, ежеминутно доставляя огромное количество хлопот абсолютно всем и всюду. Должно быть, Мишка Власов из той же породы котов, гуляющих сами по себе. Именно из таких вот характерных типажей в равной степени получаются либо гениальные разведчики, либо столь же гениальные негодяи. Тут уж как судьба и воспитание распорядятся.

Одежка на мне тоже примечательная: белая рубаха с кальсонами, ноги обуты в похожие на калоши кожаные больничные тапки-опорки, на плечи накинут наскоро и кое-как подшитый и подогнанный под меня больничный серый халат. Пугало огородное, ей-богу.

– Миша, хватит любоваться собой, как Нарцисс у глади речной, – раздался у меня за спиной голос Ларисы. – Скорей беги в вестибюль – там из земского[2] приехали.

– А может, не надо, Лариса Анатольевна? – с некоторым упрямством спросил я, продолжая уверенно играть роль своенравного и капризного подростка.

– Как это не надо? – не унималась Лариса. – Там ведь не только говорить будут, но и подарки дарить. Немедленно спускайся.

– Ну, ладно. Тогда пойду, – сдался я перед напором вчерашней гимназистки из Новгорода Ларисы Гиацинтовой, а ныне сестры милосердия в одном из небольших госпиталей польского городка Августов. Уговаривать Лариса умеет, а я, даже несмотря на свою нынешнюю подростковую прыть, пока нахожусь не в том положении, чтобы отказываться от любой, пусть даже и самой пустяковой, помощи.

* * *

За почти три недели лечения я уже успел хорошенько изучить все то, что меня окружает, и полностью освоился в новой для себя обстановке. Госпиталь двухэтажный, на шестьдесят раненых (по четыре-шесть человек в палате). Внизу большой вестибюль со столами, где раненые играют в шашки и домино либо помогают няням заматывать в рулончики бинты. Рядом с вестибюлем обширная столовая для ходячих. Лестница в два марша ведет на второй этаж, там перевязочная, комната дежурных сестер и восемь палат. Кухня и бельевая внизу за столовой.

Теперь о медперсонале. Начальник госпиталя Павел Рудольфович Воскобойников. Поговаривают, что у него до войны фамилия была другая, немецкая, но к тому моменту, когда Петербург по высочайшему повелению переименовали в Петроград[3], Павел Рудольфович Авербург уже сделался более «русским» Воскобойниковым.

У докторов Клестова и Розова аналогичная история. Повинуясь всеобщей борьбе с германским засильем, тоже стали «перевертышами».

Из медсестер, кроме Гиацинтовой, есть еще несколько девушек и плюс многочисленные старые нянечки и санитары. Вот и весь медперсонал.

Куда сложнее мне было разобраться с нынешним временем, хотя поначалу вроде бы все шло неплохо. Сориентировался со «старым стилем» и высчитал, что по «новому» не за горами уже тысяча девятьсот пятнадцатый год. Дальше пришлось усиленно напрягать память, вспоминая из прочитанных книг, журналов и статей все, что мне было известно о минувших событиях и боях.

Кампания четырнадцатого года медленно, но верно подходит к концу. Здесь на Северо-Западном фронте уже отгремели неудачные для нас два восточно-прусских похода. Уже миновал Гумбинненский бой. Генерал Самсонов и его вторая Наревская армия прошли через свою трагическую судьбу под Таннебергом, а Восточная Пруссия по-прежнему остается немецкой «медвежьей лапой», закрывающей нашим войскам кратчайший путь в Берлин. Состоялся ощутимый обмен ударами под Варшавой, а затем и Лодзью, не принесший решительной победы ни нам, ни немцам. На Юго-Западном фронте промелькнула Галицийская битва с взятым Львовом, река Сан окрасилась кровью, а гарнизон Ивангорода стойко выстоял во всех испытаниях, отбив сначала германский, а затем и австрийский натиск. Продолжается осада нашими войсками другой крепости – австрийского Перемышля. Вместе с двумя немецкими мореходными подарочками[4] в войну в конце октября влезла Турция. На Кавказском фронте после пограничных боев у Кеприкея и наши, и турки, немного передохнув, готовятся к новым сражениям. На Западе, в Европе после боев во Фландрии и германцы, и французы с англичанами постепенно перешли к стратегической обороне, да и здесь, на «русском фронте», позиционный тупик пусть и не столь явно, но уже дает о себе знать.