Проект «Hydra Sapiens»

Об этой тайне не говорили, в неё Возниц специально не посвящали, но всякий догадывался сам: сплошь и рядом, собирая трупы, они находили прямые и косвенные свидетельства тому, что Воины бились друг с другом!

Это ж было ясно как дважды два!

Раненых, но не сумевших уйти с поля боя добивали уколом в сердце, а если вдруг Воин неожиданно начинал сопротивляться, наваливались втроём, вчетвером. Всегда количество трупов было несколько меньше, чем Воинов, ушедших в бой. Самые смелые предположения делались на этот счёт – скорее всего, таким образом отбирались самые сильные бойцы, Сверхвоины, те, кто могли противостоять всем и выйти из боя невредимым или, по крайней мере, уйти на ногах, самостоятельно.

А дальше? Дальше их, вероятно, отправляют в какое-нибудь тайное место, в какой-нибудь секретный правительственный гарнизон, а куда же ещё? Но кто этим занимается? Кто-то ведь, наверное, уводит или увозит победителей ещё до того, как появляется обоз. А ведь эти сволочи, Десятники, и тем более Надзиратели, всё прекрасно знают!

Возницы терялись в молчаливых догадках, почёсывали затылки, болтали на отвлечённые темы и попивали ароматный чёрный кофе, сваренный на угольях в чугунных чашечках с длинными ручками. Разговоры о работе в обозе не велись вовсе. Было чего бояться – обоз сопровождала правительственная Десятка, состоящая из десяти чернокожих великанов, закованных в латы и вооруженных до зубов. У каждого из них было по четыре маленьких горбоносых собаки, тоже одетых в кольчуги. Удар челюстей такой вот собачки дробил мощные древки копий, а уж этих развлечений Возницы насмотрелись вдоволь!

Все Десятники были немы – все были без языков. Восемь из них уходили со сворой собак дальше, за Воинами, а двое оставались с обозом. И не спали, черти, ведь совсем не спали! Кроме них, с обозом оставались два Надзирателя от Горсовета – присматривать за остальными. Они разъезжали в мягких лёгких повозках и в них же, закрыв на ночь кожаный верх, ночевали, подглядывая периодически в чёрные круглые окошечки. Водовоз и Счётчик также были в сопровождении. Водовоз обычно присоединялся к какой-нибудь компании, а Счётчик всегда держался особняком, переходил от костра к костру, слоняясь туда-сюда и явно подслушивая. Его не любили…

Ожидание обычно не было утомительным, возвращался один из Десятников, и это было сигналом начать сбор трупов. Обоз снимался и шёл дальше вдоль русла, где при свете факелов в кровавом месиве находил результаты бойни.

Характерно было то, что многие из Воинов уже были без части экипировки, без оружия или даже одежды. Видимо, оставшимся в живых разрешалось перед уходом с поля боя выбрать себе то, что понравится. Ведь не было единой формы, а некоторые, особенно из зажиточных семей, выступали в поход в дорогих доспехах, с поясами, украшенными серебряными бляхами, с инкрустированным оружием.

Возницы, однако, заставляли себя не воровать – знали, что накажут. Они приучили себя не задавать вопросов, но каждый, конечно, пытался смекнуть – что же здесь на самом деле происходит? Нет ведь никаких «неверных дикарей» с Юга, Воины бьются между собой, это совершенно очевидно, как день и ночь. Но ведь это так дорого обходится Государству, Городскому Совету! Неужели только ради отбора лучших из лучших происходит эта «война»? Неужели это и есть та Цель, ради которой живёт весь народ? Ерунда какая-то!

Мурашки ползли по коже от этих мыслей. А если кто-нибудь из обычных горожан узнает всю правду или даже часть правды? Ведь это же крах, катастрофа! Вся политическая структура построена на этой Войне, вся религия, все молитвы, весь образ жизни, быт, торговля, общественная жизнь. Но кто может узнать, да и как? Каждый думал об этом, ловко добивая раненых и таская трупы к телегам. И никто не подавал и виду. Тайна, тайна и ещё раз тайна! и страх, и деньги. И возницкое братство…

…Возница направил лошадь к Южным воротам – Воротам Славы. Он намеренно сделал крюк, не поехал по улице Мессии. Тяжелые воспоминания, стыд за собственную слабость, за неудачу, за глупую ошибку с тем Воином, который оказался девкой и которого он не добил, а потом и отпустил, сжимали его внутренности. Он прибыл первым. Площадь перед Воротами была пуста, в будках по обе стороны от ворот виднелись головы Стражников, один из которых дремал. Тот, который не спал, увидев выкатившуюся на площадь телегу, дернул за шнурок и прозвонил в колокольчик. Второй тут же встрепенулся и вышел разбираться. Два солдата-арбалетчика на башне, облокотившись на край стены, наблюдали сверху.

– Ты чего так рано? – нарочито недовольно прокричал знакомый Стражник. Возница сделал приветственный жест рукой и, описав на телеге дугу, остановил ее прямо под городской стеной.

– Понимаешь, жена покою не давала, всю ночь мучила – хочу ещё, ещё давай! – отшутился он. Оказалось – удачно. Вся братия громко заржала.

– Да ну! – стал подыгрывать один из Арбалетчиков сверху. – Ну а ты чего?

– А я чего! На пятый раз портки напялил и сбежал! – Возница развел руками и скроил испуганную рожу.

– На пятый раз! – не унимался парень. – Ну ты, дедок, силён, мне бы так!

– Да и ты так сможешь, привяжи к своему красавцу карандаш потуже и вперёд! – Возница сделал неприличный жест и подергался туда-сюда. Парни просто падали от смеха.

– А у меня карандаша нету! – уже надрываясь и задыхаясь от ржачки, продолжал Арбалетчик. – Я ведь не писарь, у меня только стрелы! а стрелу привязать можно? Стрела подойдёт?

– Стрелу? Можно, – делаясь серьезным, парировал Возница, – только прежде ты на неё наперсток надень, чтоб девку насквозь не проткнуть!

– А у него такая девка, что ему впору не наперсток, а мой шлем на стрелу нацеплять! – вступил в игру другой Арбалетчик.

– Это плохо, – поддержал его Возница, – тебе, парень, девку надо менять! а то ты того и гляди в такую-то пропасть когда-нибудь и сам провалишься, придется тебя за ноги оттуда вытаскивать!

Все просто умирали со смеху, наржались и уселись играть в карты. Тем временем прибывали остальные телеги. Вскоре появилась Десятка на огромных конях, свора собак беспокоилась и тянула в сторону ворот, зная, что там им удлинят цепи и они смогут порезвиться, душа и терзая по дороге к месту назначения тушканчиков и ящериц, случайно оказавшихся на пути. Надзиратели прибыли последними, произвели построение, проверили запас воды, раздали корзины с провизией и двинули обоз на выход. Ворота поднялись и вновь опустились – это были особенные ворота в Городе, через них, кроме этого обоза, никто никогда не входил и не выходил.

…С ближайшего холма обозники увидели совсем рядом русло реки, в которое спускается дорога, а в нём, уже далеко впереди, двигающуюся в облаке пыли колонну Воинов со знаменами.

«Младшая рота», – вспомнил Возница и весь аж покрылся испариной от сознания того, что он задумал и что именно он собрался предпринять.

Рота, как всегда, шла пешим строем. Они вышли засветло из Западных ворот и достигли русла дорогой, идущей снаружи вдоль стен Города. До обоза доносились обрывки бравой военной песни, выкрикиваемой сотней звонких детских глоток. Впереди роты на коне ехал её бессменный командир – всем известный Сосна Сын-мира.

Его знаменитый шлем сиял и отбрасывал зайчики, так что издалека казалось – это само Солнце шествует впереди возбуждённой колонны. Этот ротник прославился среди народа своими интригами, которые он вечно затевал в военных кругах, драчливостью, пьянством и приближенностью к кому-то из Большой Тройки Горсовета.

Воины верили ему безгранично и старались быть похожими на него. Из года в год он уводил свои роты драться с проклятыми иноверцами. Сегодня после долгих совместных тренировок и множества учебных боёв Сосна Сын-мира снова вёл свою очередную роту на убой, весело и торжественно!

Возница шёл в обозе вторым. Он не мог оторвать глаз от исчезающей за поворотом колонны. Неожиданно он почувствовал себя дурно, в глазах потемнело и задрожало, с яростной силой вновь и вновь, вместе с ударами крови в висках, в очумевшей от страха за собственные мысли голове застучал неожиданно простой вопрос: что происходит? а что, чёрт возьми, происходит?

Опять вспомнилась эта недобитая девчонка с улицы Мессии. Слава Богу, все обошлось. Наверное, обошлось. Но ведь она-то знает, знает! Она теперь знает, что там происходит. Она знает теперь обо всем… О всей нашей жизни.

Я тоже узнаю. Я сегодня же всё и узнаю, будь я неладен!

Солнце поднималось всё выше, обоз вышел на обычную позицию и остановился. Восемь Десятников ускакали вперед. Возницы расположились в тени своих телег, накрыв лошадей холщевыми попонами и прячась от беспощадного солнца. Двое Десятников спешились и уселись в тени оливкового дерева на высоком берегу. Привязанные длинными цепями к оливе собаки выслеживали ящериц и периодически цапались между собой. Надзиратели расположились поодаль, отчитывая за что-то Счётчика. Водовоз уже отправился собирать хворост. Вскоре он, зазевавшись, удалился достаточно далеко, и его остановил резкий свисток Десятника. Он торопливо вернулся, сбросил хворост и забрался в тень своей бочки. Началось ожидание.

Никогда ещё Возница так не нервничал. Он знал, чего он хочет, понимал, что вряд ли сможет это осуществить, но любопытство и решимость уже настолько созрели в нём, что впервые в жизни он испытывал такое возбуждение, по сравнению с которым ни страх наказания, ни сладость женщины, ни винный хмель ничего не значат! Он как будто сошёл с ума.

Чтобы не выдать себя и немного успокоиться, он затеял перепалку с молодым Возницей из-за удобного плоского булыжника, который всегда считал своим и использовал как табурет. Перепалка чуть было не переросла в драку. Толкались и махали руками друг у друга перед лицом, кричали, как принято, плевались, но не дрались – за драку накажут…

5

Никогда! Никогда она не могла спокойно возвращаться из похода – её будто что-то давило сзади, будто вся энергия смерти холодила её круп.

Equus caballus[11] была уже старой заезженной лошадью. В обозе товарки помоложе, бывало, вздыхали тяжело, нервно ржали, дергались или даже кусались – не от легкой, конечно, жизни. Ну и что? Получали кнут! Она же была терпеливой и безропотной, тихой и трудолюбивой, она сама, понимая безвыходность своего положения, приучила себя к тупому спасительному автоматизму – так жить было легче.

Заставив себя принять неизбежность происходящих в её жизни удовольствий или неудовольствий, она обрела некую степень свободы – свободы от переживаний.

Ни жара, ни палящее солнце, ни больно кусающиеся оводы, донимающие лошадей, которые дергались и нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ни дождь, порой застающий обозных кляч в непривычной тесноте улиц на скользком булыжнике да без всяких попон, ни противные Canis vulgaris, считающие своим долгом облаять оказавшуюся в их зоне влияния лошадь, а если та не обращает внимания, даже и куснуть её за лодыжку, короче говоря, ничто не могло вывести старую Equus из состояния тупого защитного безразличия.

Когда страшно тёр хомут, когда сбивались или растрескивались копыта, когда зудела и чесалась давно не мытая, искусанная насекомыми шкура, Equus только ещё больше отрешалась от бытия, уходя в некий сон с открытыми глазами. За это её и ценили, за это её и старого Возницу и держали в обозе. Исправно работать – вот их назначение.

Она была одной из немногих лошадей, которые спокойно ходили в шорах и никогда не артачились – так даже удобней. Пусть человек определяет, как и куда ему ехать, а её дело – чутко слушаться поводьев и сквозь бесконечную дрёму слушать единственный голос – голос Возницы. И выполнять его команды.

Иногда она болела, но от работы это, естественно, не освобождало, Хозяин, однако, неплохо разбирался в её состоянии и становился в такие дни более внимательным: усиленно кормил, берёг от перегрева или переохлаждения, бывало, даже добавлял какой-то горькой дряни в овёс или в пойло. Приходилось употреблять.

Equus уже не помнила себя юной, период жеребячества напрочь стёрся из её памяти. Лишь иногда в тишине душных ночей ей вдруг мерещились какие-то зелёные сияющие пространства, какие-то очень большие тенистые деревья, множество пёстрых домашних птиц. Её посещало необыкновенное чувство лёгкого бега, почти полёта. И радость, и восторг!

Тогда она, вздрогнув, просыпалась, глубоко и шумно дыша, переступая, фыркая, распугивая ночной суетливый народец – мышей да крыс, которые бросались врассыпную из-под её ног, а иногда даже и скатывались с её спины. Ничего, совсем не вредные соседи. Много они всё равно не съедают, подбирают остатки.

Equus также никогда не знала коней. Иногда она улавливала где-то вблизи возбуждающий резкий запах конского гона, но с годами он стал ей даже противен. Иногда она сталкивалась морда к морде с горячими огромными конями, гарцующими под чернокожими Десятниками или другими служивыми, иногда она вдруг помимо своей воли чувствовала волнующие приливы своего чрева, но все это ей было ни к чему, всё равно её участь – тащить телегу или дремать у коновязи. Так зачем все эти переживания? Одни неудобства! и она, многоопытная рабыня, гнала их от себя, занавешивая свой печальный взор пеленой бесконечной дрёмы.

Единственное, к чему она всю жизнь не могла привыкнуть – это к трупам в её телеге. Никогда! Никогда она не могла спокойно возвращаться из похода – её будто что-то давило сзади, будто вся энергия смерти холодила её круп.

Как они могут спокойно, как поленья или какие-нибудь там пыльные мешки с барахлом, перекидывать и перекладывать эти окровавленные тела своих жеребят? Да и где они берут их в таком количестве? а кровь – К её запаху невозможно привыкнуть! Equus боялась крови. Но что поделаешь, видимо, человеку и это зачем-то нужно, а если ему нужно – он не останавливается ни перед чем.

Однако в тихие ночи, когда Equus отдыхала, когда только мыши да крысы шныряли вокруг, её иногда посещала Подруга, наверное, такая же работящая, но просто более умная лошадь.

Equus вдруг чувствовала легкий толчок и просыпалась, если спала, или всё начинало слегка кружиться перед глазами, если она бодрствовала. «Здравствуй, – обычно говорила Подруга. – Как ты себя чувствуешь?» Она, эта неизвестная таинственная лошадь, всегда была очень добра и внимательна. Её появление всегда было для Equus настоящим праздником, ведь это было единственное на земле существо, конечно, кроме хозяина, которое было добро к ней. Но Equus могла говорить с этой своей невидимой подругой, а с хозяином нет. А ведь даже язык зверей она не понимала! Так, лишь общий смысл всех этих мяуканий, тявканий, рычаний, мычаний, пищаний и ржаний. В них было только: «не трожь», «моё», «здесь не ходи», «опять моё», «дайте жрать»…

Зато с Подругой, в те редкие минуты, когда та мысленно навещала её, они прекрасно друг друга понимали и могли сказать и рассказать друг другу многое.

Старая лошадь, конечно, понимала, что разговаривает не с какой-то обычной лошадью, а с необыкновенным и, наверное, очень могущественным существом, выбравшим именно её себе в подруги. Но это не пугало её, а только радовало – это было её единственным утешением и единственной настоящей радостью в жизни.

И она отдавала своей Подруге всю теплоту своей души, рассказывала ей все, что та хотела знать о походах с обозом, о людях вокруг, о хозяине-Вознице, о жизни в Городе, а взамен получала то, что никто в этом мире не мог ей дать: способность мыслить и возможность общаться, пусть даже только с этой единственной далекой, но такой замечательной лошадью.

– Как все-таки ты выглядишь, Подруга? – осмеливалась иногда спросить Equus у своей невидимой гостьи. – И где ты все-таки живешь?

– Ты, наверное, забыла уже, дорогая, я ведь рассказывала тебе месяц назад об этом. Я такая белая, с длинной гривой и длинным хвостом, а живу я на дальнем севере за большими горами, в прекрасной конюшне, у одного великого правителя. У нас здесь все по-другому, поэтому я и прошу тебя поподробнее рассказывать мне обо всём, что ты видишь вокруг, обо всём, что с тобой происходит. Ведь это так интересно, а кроме того, я очень беспокоюсь о тебе! Ты мне так дорога!

Equus никогда не напоминала Подруге, что ещё в прошлом году та говорила, что она такая чёрная лошадь со стриженой гривой и живет она на дальнем юге в пустыне, и служит какому-то великому воину, а года три назад она объясняла, что она вообще совсем почти невидимая лошадь и живет она под землей в пещере среди каких-то полулюдей-полулошадей… и так без конца. Странная лгунья эта её подруга!

Добрая Equus, которая так дорожила дружбой с этим странноватым существом, никогда, однако, не напоминала Подруге о её маленьких ошибках или неточностях и уж ни в коем случае не думала, что та её обманывает преднамеренно! Просто, наверное, той так удобнее или легче. А ведь возможно ещё, что эта таинственная лошадь меняет периодически облик свой и хозяина, ведь меняют же люди одежду, меняют и жён! Всякое бывает на свете…

Equus рассказывала подруге обо всём, что видела сегодня или вчера, или недавно. Настолько подробно, насколько хватало её памяти. Подруга благодарно слушала и иногда только переспрашивала о всяких подробностях и мелочах, о которых Equus как-то и не задумывалась. Общение было приятным, Equus готова была бы болтать дни напролёт, но надо было работать, и Подруга вдруг исчезала, не успев даже попрощаться.

А дальше Equus ждала её появления, стараясь запомнить детали утомительных монотонных будней. Ей было важно делать подруге приятное и рассказывать ей обо всём увиденном за прошедшие дни. Это даже было забавно, это было как повторение всех событий, только без боли, жары и тяжкой работы. Как вторая параллельная жизнь.

6

Любопытный юноша неосторожно высунулся из-под трапа, и тут же кто-то намертво схватил его за волосы. В следующее мгновение страшная неодолимая сила вырвала его из воды.

Пловец почти двое суток не выходил из воды. Целый год он ждал того времени, когда море прогреется настолько, что можно будет не бояться переохлаждения. Каждый раз в такие дни он пускался в путешествия, отправлялся вдоль еле видимой кромки берега на Юг или на Север, уплывая достаточно далеко от деревни.

Любопытство гнало его, неудержимая жажда нового будоражила кровь. К таким путешествиям он готовился гораздо тщательнее, чем к обычным промысловым походам, когда они всей деревней на полдня уплывали в море за рыбой или дельфинами. В далекие плавания он собирал себе специальное снаряжение. На маленький плотик укладывал и тщательно закреплял великолепный кованый якорь на бечевке в тридцать локтей, выменянный несколько лет назад у каких-то моряков за огромного, почти в человеческий рост тунца, большую кожаную флягу с пресной водой, флягу с молодым, но крепким вином, горшок с едой – сушеный инжир, виноград, финики, орехи.

Длинный свой любимый гарпун Пловец втыкал вертикально в плотик, превращая его в своеобразную мачту, к которой он привязывал шелковую тряпочку для точного определения направления ветра. Короткий нож, а также ласты, сделанные в виде бамбукового веера с натянутыми на него перепонками из толстой рыбьей кожи, всегда были при нём – нож на поясе, ласты на ногах.

Сам юноша, отправляясь в дальний путь, намазывался с головы до пят толстым слоем топленого собачьего сала с добавками камфары. Это средство предотвращало переохлаждение и отпугивало противных рыбёшек, которые то и дело пощипывали за разные нежные участки тела и очень донимали в пути.

В этот раз Пловец отправился на Юг – вдоль гигантских песчаных дюн, наблюдая за береговой жизнью, качаясь на небольших волнах, в это время года совершенно кротких и не угрожающих перевернуть плотик с припасами, который он тянул за собой на веревке, привязанной к поясу.

Как он любил море!

Днём он грелся лучах солнца, лежа на спине, или медленно плыл, наблюдая за морской жизнью вокруг. Утром и вечером он плыл быстро, без остановок. Ночью он спал, заякорив плотик в пределах видимости берега.

Спать в воде когда-то научила его Мать. Они убегали вдвоём из дома – Мать от побоев Отца, а он с ней, потому что без неё он не мог. Мать научила его всему, что так нужно было знать и уметь людям-рыбам. С тех пор прошло много лет. Мать умерла от укуса песчаной змеи, а Пловец остался один с Отцом и его новой женой, которые жили как бы сами по себе и юношу просто-напросто не замечали…

На второй день путешествия Пловец устроился на ночь недалеко от какой-то строящейся на берегу крепости. Уже горели костры, колыхались вместе с тенями людей, и, казалось, что покачивались частично возведенные до разного уровня стены, почти черные, опутанные сетью деревянных лесов, они играли тенями и красноватыми бликами, несколько лодок постукивали бортами у причала, а вообще было тихо – конец недели.

Раньше Пловец никогда не доплывал до этих мест, а может, и доплывал, но крепости здесь тогда ещё не было. Он не решался выйти на берег, он вообще дичился людей, чужих племён и горожан, интуитивно осторожничал и хорошо себя чувствовал только в море или в своей деревне, где все были родственниками и все были такие же, как он сам – очень высокие, очень худые, очень широки в плечах и очень голые.

Наблюдая за крепостью, юноша немного перекусил и вскоре задремал. Разбудили его громкие всплески и механический грохот где-то совсем рядом. Он оглянулся по сторонам и увидел вёсельную лодку необычно больших размеров, даже, скорее, не лодку, а корабль, похожий на галеру, но значительно больше, обшитый металлической броней, укрытый металлической крышей, с двумя рядами огромных длинных вёсел, а самое главное, с огромным колесом, увенчанным лопастями-перекладинами, которое шумно вращалось на боку судна, отбрасывая назад потоки пенящейся воды.

Корабль шёл к берегу, этакое морское чудовище!

Пловец испугался и поднырнул. Мгновенно добравшись до дна, он посмотрел наверх и в черноте над головой увидел ещё более черную гигантскую тень судна с мерцающими по бокам тусклыми искорками факелов. Вынырнув на поверхность, Пловец увидел корабль сзади – на другом его боку было такое же колесо, вёсла уже были подняты и торчали под углом вверх, это было похоже на какую-то морскую колесницу. Судно выполнило крутой поворот с незначительным креном, у самого берега замедлило свой ход, колёса встали, и судно правым бортом плавно причалило к пристани. На берегу возникло заметное оживление, из темноты зашумели голоса, задвигались факелы, там явно ждали этот диковинный корабль.

Пловец снова нырнул, упершись ногами в дно и взявшись двумя руками за бечевку, он выдернул якорь и всплыл с ним к плотику. Любопытство толкнуло юношу к берегу, он приблизился к железному кораблю и теперь уже мог рассмотреть его в подробностях. Это было грандиозно!

Кроме вёсельных отверстий, Пловец разглядел вдоль борта ещё один ряд отверстий-окон, очевидно, это были бойницы, так как в каждом из них поблескивали металлические наконечники огромных гарпунов. Стало ясно, что это военный корабль. Посреди крыши, укрывающей палубу как панцирь, торчала длинная чёрная труба, из которой тянулась в темное небо будто подсвеченная изнутри слабеющая струйка дыма. Наверное, это какая-нибудь печь для приготовления пищи, ведь накормить такую команду – дело нешуточное, только по одному борту Пловец насчитал тридцать весел, а сколько тогда всего человек на борту! Нос корабля представлял собой мощный бронированный клин, очень похожий по форме на острие гигантского копья.

Заякорив снова свой плотик, Пловец подплыл к самому корпусу судна и прикоснулся к его поверхности – холодный металл, не ржавый, гладкий как зеркало, с заполированными клёпками. Разглядел даже свою физиономию. Вот смешно! Оказавшись рядом с колесом, Пловец обнаружил, что оно забрано мощной металлической решёткой, в ячейки между прутьями он даже не смог просунуть руку. Сверху слышались голоса, крики, смех, отдельных слов было не разобрать. Поднырнув под корабль, Пловец оказался на другой стороне – прямо под мощным деревянным трапом, переброшенным с борта на берег. Корабль был пришвартован канатами, которые удерживали его вдоль каменных плит пристани. По трапу спускались люди, их было много. Они бряцали оружием и оживленно разговаривали. Юноша подглядывал за ними, хоронясь в чёрной воде в тени трапа.

«Целая армия!» – подумал он.

Тем временем солдаты выстроились в колонну на небольшом плацу перед строящейся крепостью, развернулись и, не особенно соблюдая строй, отправились по дороге вдоль стройки, освещая себе путь факелами. Колонна обогнула угол крепости и ушла прочь от берега, исчезнув из вида за одной из дюн, покрытых редким кустарником. Куда это они отправились? Несколько солдат остались на берегу, беседуя о чём-то с рассевшимися у костров местными обитателями, очевидно, строителями крепости.

Из воды юноша плохо слышал, о чём говорят на берегу, но улавливал иногда язык, похожий на его собственный, но не родной. Это были чужаки. Люди на берегу жарили рыбу на вертелах, и Пловец тоже вдруг вспомнил об ужине.