Галактический следопыт

«Все это достойно сожаления», – заметил Хетцель. Обратившись к висфере Фелиус, он сказал: «Так как у меня срочное дело к сэру Эстевану, я хотел бы встретиться с ним безотлагательно, не ожидая следующего заседания Триархии».

Тон висферы Фелиус стал предельно высокомерным: «Не сомневаюсь, что сэр Эстеван слишком потрясен чрезвычайными событиями, чтобы заниматься повседневными делами!»

«Почему бы не посоветоваться по этому вопросу с самим триархом? Подозреваю, что, вопреки вашим предположениям, он человек не робкого десятка».

Фыркнув, висфера Фелиус произнесла несколько слов в микрофон, прислушалась к тихому ответу и торжествующе повернулась к Хетцелю: «Сегодня сэр Эстеван никого не принимает. Очень сожалею».

Хетцель стоял на монументальном крыльце ойкуменического фасада Трискелиона, пытаясь составить какой-то план дальнейших действий, но не испытывая особого желания что-либо предпринимать. Его ноги еще не оправились после ночного приключения, обожженное ядом горло побаливало, а голова, казалось, раздувалась с каждым вдохом и сжималась при каждом выдохе. Чем, все-таки, его отравили? Снотворным газом или ядовитым газом? Было бы любопытно узнать. Все последствия и возможности, связанные с происходящим, невозможно было проанализировать. В данный момент строить какие-либо догадки было бесполезно.

Хетцель спустился по ступеням на Пограничную площадь и двинулся в направлении отеля «Бейранион». Проходя мимо Прозрачной тюрьмы, он задержался, пораженный внезапным подозрением, чтобы еще раз рассмотреть апатичные лица узников. Никто из них не напоминал внешностью Казимира Вульдфаша, что было неудивительно – тем более, если человек, с которым Хетцель чуть не столкнулся вчера вечером, в самом деле был Вульдфашем.

Хетцель отвернулся. На скамье неподалеку сидел молодой человек с растрепанными волосами, в мятой грязноватой одежде и потертых башмаках. Потускневшие от пыли светлые волосы и недавно пробившаяся борода недостаточно скрывали слишком заметные, крупные черты его лица, очевидно искаженные злобой или ненавистью. Хетцель остановился, чтобы взглянуть на этого субъекта, за что был вознагражден пылающим ожесточенным взглядом голубых глаз.

«Не могу ли я присесть рядом с вами?» – вежливо спросил Хетцель.

«Делайте, что хотите».

Хетцель уселся. От молодого человека пахло пропотевшей, давно не стираной тканью: «Меня зовут Майро Хетцель».

Юноша только угрюмо хмыкнул. «А вас как зовут?» – поинтересовался Хетцель.

«Не ваше дело!» Через несколько секунд молодой человек выпалил: «Кто вы такой? Что вам нужно?»

«Как я уже сказал, я – Майро Хетцель. Что мне от вас нужно? Пожалуй, я был бы не прочь побеседовать с вами несколько минут».

«У меня нет ни малейшего желания с вами разговаривать».

«Как вам угодно. Но вам следовало бы знать, что человек, описание которого более или менее соответствует вашей внешности, только что совершил тяжкое преступление. Если настоящего преступника не найдут в ближайшее время, вас могут ожидать серьезные неприятности».

Какое-то время казалось, что юноша промолчит. В конце концов он хрипло спросил: «Вы из полиции? Если так, ищите вашего преступника где-нибудь в другом месте».

«Нет, я не связан с полицией. Могу ли я все-таки поинтересоваться, как вас зовут?»

«Гидион Дерби».

«И сегодня утром вы посетили Трискелион?»

«Можно сказать и так».

«И во время своего визита вы укокошили двух триархов?»

Гидион Дерби очевидно удивился: «Двух триархов? Каких именно?»

«Лисса и олефракта».

Гидион Дерби тихо рассмеялся и откинулся на спинку скамьи.

«Для вас это, по-видимому, не слишком поразительная новость».

«Они хотели, чтобы я убил Эстевана, – отозвался Дерби. – Но все пошло кувырком. После всех приготовлений, после того, как они затратили столько усилий…»

«Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю происходящее, – признался Хетцель. – Проще говоря: почему вы решили нарушить свой хитроумный план и прикончили пришельцев вместо сэра Эстевана?»

«О чем вы говорите? Я никого не убивал. Хотя, признаться, кое-кто заслуживает смерти».

Хетцель задумчиво произнес: «Описание убийцы – диковатого растрепанного молодого человека с неистовым темпераментом – не слишком отличается от того впечатления, которое производите вы».

Гидион Дерби снова развеселился – на этот раз его смех был хриплым, кашляющим: «У меня нет двойников. Иногда мне кажется, что меня самого нет».

Хетцель рискнул спросить наугад: «Надо полагать, компания „Истагам“ несправедливо с вами обошлась».

Веселье Гидиона Дерби словно сдуло ветром: «„Истагам“? При чем тут „Истагам“?» Молодой человек казался озабоченным и озадаченным.

«Вы не знаете?»

«Конечно, не знаю. Я ничего не знаю».

Хетцель принял решение и поднялся на ноги: «Пойдемте со мной. В отель „Бейранион“. Там капитан Боу не сможет предъявить нам никаких претензий».

Дерби не сдвинулся с места. Несколько раз моргнув, он посмотрел куда-то на другую сторону Пограничной площади, после чего снова повернулся к Хетцелю: «Зачем?»

«Я хотел бы выслушать последовательное изложение вашей истории – особенно в том, что относится к вашим связям с компанией „Истагам“».

Дерби крякнул и встал: «Мне все равно больше нечего делать».

Они направились к «Бейраниону».

Глава 5

Оказавшись у себя в апартаментах, Хетцель указал гостю на душевую: «Вымойтесь. И сбросьте старую одежду в мусоропровод».

Гидион Дерби что-то неубедительно пробормотал и направился в душ. Тем временем Хетцель вызвал по телефону парикмахера и заказал новую одежду.

Через некоторое время посреди гостиной стоял чистый, подстриженный, бритый Гидион Дерби в свежей, только что выглаженной одежде. Неизменным оставалось лишь угрюмо-упрямое выражение у него на лице. Хетцель разглядывал его с осторожным одобрением: «Ну вот, теперь вы выглядите, как совсем другой человек. Вы могли бы, ничем не рискуя, вернуться в Трискелион и прикончить, скажем, висферу Фелиус».

Гидион Дерби проигнорировал этот несколько язвительный комплимент и рассмотрел себя в зеркале: «Я не был похож на себя уже… не помню, с каких пор. Несколько месяцев, наверное».

Появились официанты с буфетной тележкой и накрыли на стол. Гидион Дерби ел, не скрывая аппетит, и выпил больше половины бутыли зеленого вина.

В конце концов Хетцель спросил: «Каковы, в целом, ваши дальнейшие планы?»

«К чему какие-то планы? Нет у меня никаких планов. Меня ищет полиция».

«Не слишком старательно, насколько я понимаю».

Внезапно встревоженный, Дерби поднял глаза: «Почему вы так думаете?»

«Не странно ли, что убийца застрелил двух триархов, пока капитан Боу наблюдал за происходящим, а затем спокойно перешел площадь и уселся на скамье напротив Трискелиона, целый и невредимый? Вполне может быть, конечно, что я переоцениваю профессиональную компетенцию капитана Боу».

«Я не убийца, – ничего не выражающим тоном обронил Дерби. – Зачем вы меня сюда привели?»

«Меня интересует компания „Истагам“. Я хотел бы услышать все, что вы можете о ней рассказать. Все очень просто».

«Все не так просто, как вы думаете. Так вы не работаете на полицию?»

«Нет».

Голос Дерби приобрел презрительный оттенок: «Филантроп, значит. Любитель странностей и причуд».

«Я – частный детектив», – пояснил Хетцель.

«Какая разница? У меня нет никаких секретов, – Дерби жадно опрокинул в глотку полстакана вина. – Ну хорошо, я расскажу, что со мной случилось. Можете мне верить или не верить, мне все равно. Я родился и вырос в Тропе, на планете Цицели. Мой отец владеет поместьем на одном из северных островов – на острове Хульдис – если вы когда-нибудь бывали на Цицели, вы о нем слышали. Это тихое и мирное место, где никогда ничего не происходит, кроме сбора урожая и чемпионатов по хуссейду, и даже наш хуссейд – степенная, добропорядочная игра, мы не обнажаем шерлей, к сожалению… Короче говоря, когда я вырос, меня охватила жажда к перемене мест и, закончив университет в Дэгглсби, я нанялся в качестве суперкарго на звездолет компании „Голубая стрела“. В Порт-Вольдене, на планете Арбелло, нам поручили доставить груз на Маз – в частности, надо полагать, то самое вино, которое мы с вами пьем».

«Только не это вино. Это „Медлин-Эстергази“ с Сент-Вильмина».

Дерби нетерпеливо отмахнулся: «Мы разгрузились в здешнем космопорте и взяли на борт новый товар в обрешетке. Получателем груза значилась компания „Истагам“ в Твиссельбейне на планете Тамар».

«В Твиссельбейне? И там вы встретились с Казимиром Вульдфашем? Или он представился Кармином Дарублем?»

«Ни с кем таким я не встречался. Звездолет разгрузили, после чего я отправился в «Сады наслаждений» на окраине города и там познакомился с темноволосой красавицей по имени Элиджано, с чудесным вкрадчивым голосом. Она только что приехала в столицу из глубинки – по меньшей мере, так она сказала. Я в нее влюбился, одно последовало за другим, и через два дня я проснулся без гроша в кармане, а Элиджано улетучилась. Когда я сумел вернуться, наконец, в космопорт, мой корабль уже улетел, и я остался на мели.

Ко мне подошел какой-то субъект и спросил, не хочу ли я быстро заработать деньги. «Как быстро, и сколько денег?» – спросил я. Это была моя вторая ошибка. Первую я допустил в «Садах наслаждений». Субъект назвался Бангхартом и сообщил, что промышляет контрабандой. Что ж, мне нужны были деньги, и я принял его предложение. Мы погрузили в трюм старой космической посудины обрешеченные контейнеры без маркировки – примерно такие же, какие мы увезли с Маза, только гораздо тяжелее. Я знал, что вся эта афера была как-то связана с компанией «Истагам», хотя Бангхарт ничего мне не объяснял.

Так что мы взлетели на этой развалюхе, и через некоторое время оказались на орбите планеты, окруженной оранжевым нимбом. Бангхарт назвал эту планету «Дис» – что бы это ни значило. Мы разгрузили трюм при лунном свете, на острове посреди болота».

«У планеты Дис нет оранжевого нимба», – заметил Хетцель.

Гидион Дерби пропустил его слова мимо ушей: «Бангхарт приближался к этой планете с великой осторожностью и, насколько я понимаю, ожидал какого-то сигнала, потому что мы опустились на поверхность внезапно, как падающий камень, с ночной стороны. Так что мы очутились на острове посреди болота и всю ночь разгружали трюм вручную, а у нас над головами висела великолепная, огромная полная луна, зеленая, как крыжовник».

«У Диса нет никакой луны», – заметил Хетцель.

Дерби кивнул: «Мы были здесь, на Мазе. Когда трюм опустел, Бангхарт приказал мне остаться и охранять груз, после чего мне должны были поручить другое задание. Я жаловался – но вежливо и осторожно, потому что мне было нечем подкрепить свои аргументы. «Да, господин Бангхарт, – сказал я в конце концов. – Будет сделано, господин Бангхарт. Буду охранять груз, как зеницу ока». Драндулет улетел. Я был уверен в том, что меня убьют, и поэтому залез на дерево и спрятался среди ветвей.

Сидя на дереве, я принялся размышлять. Глядя на луну – большую, пузатую и зеленую – я понимал, что снова нахожусь на Мазе. Доставленные ящики несомненно содержали оружие для гомазов. Шансы на спасение в этой ситуации были невелики. Если бы меня поймали гомазы, меня бы тут же прикончили без разговоров. Если бы меня поймал патруль Триархии, меня посадили бы на верхний этаж Прозрачной тюрьмы.

В тусклом зеленом лунном свете невозможно было разглядеть окрестности. Я сидел на дереве, пока не взошло солнце, после чего спустился на землю. День случился пасмурный, было почти так же сумеречно, как ночью, но я заметил тропу, ведущую через болото – через самые топкие места были перекинуты бревна.

Я все еще колебался. Бангхарт приказал мне охранять груз, а я его страшно боялся. Я до сих пор его боюсь. Даже больше, чем раньше. Но в конце концов я решил пойти по тропе. Я шел по ней часа два, пережил несколько незначительных приключений, но ничего страшного не случилось, и в конце концов я выбрался на сухой берег топи. Вдоль берега тянулась каменная ограда. К тому времени мне уже ничто не казалось странным. Тропа вела к воротам ограды, а там меня ждал человек. С этого момента моя история становится совершенно безумной. Я не сошел с ума, прошу заметить – просто со мной случилось что-то невероятное. Человек этот был высок и прекрасен, как Аватар Гисрод: в белой мантии и в белом тюрбане с вуалью из мелкой белой сетки, расшитой узором из черных жемчужин. Судя по всему, он ожидал моего появления. «Доброе утро, сударь! – сказал я ему. – Не могли бы вы указать мне дорогу в ближайший цивилизованный населенный пункт?»

Красавец ответил: «Разумеется. Идите сюда». Он подвел меня к походному шатру: «Подождите минутку внутри».

Я объяснил, что предпочел бы ждать снаружи, но он только молча указал на шатер. Я туда зашел и потерял сознание. Надо полагать, Красавец наполнил его снотворным газом, пока меня ждал». Гидион Дерби скорбно вздохнул.

«Я очнулся в просторном помещении без окон и дверей, на полу шириной двенадцать шагов и длиной четырнадцать с половиной шагов. Потолок был настолько высок, что я едва мог его разглядеть. Судя по всему, я лежал без сознания не меньше двух или трех дней – мой подбородок уже покрылся щетиной, я все еще был в полуобморочном состоянии и очень хотел пить. У стены стояли стол со стулом и кушетка, сколоченные из неокоренных бревен – в моем положении, конечно, не приходилось критиковать качество и стиль меблировки. Я еще не все рассказал, но что вы об этом думаете?»

«Я еще не думал – я только слушаю. Пока что не вижу никакой связи между различными этапами ваших злоключений».

Дерби не сдержал мрачную усмешку: «Вот именно. Где все это началось? Когда я покинул университет? Когда я впервые оказался на Мазе? В „Садах наслаждений“? Когда я связался с Бангхартом? Или такова была моя судьба изначально? Важнейший вопрос!»

Хетцель покачал головой: «Возможно, мне не хватает проницательности…»

На этот раз Дерби не проявил нетерпение: «Суть дела в том… нет. Сначала следует закончить рассказ. Исключительно нелепая история, как вы считаете?»

Хетцель снова наполнил бокалы: «В том, о чем вы говорите, может быть какая-то закономерность, но она еще не очевидна ни вам, ни мне».

Дерби пожал плечами, всем видом показывая, что ему в любом случае все равно: «Я осмотрелся. Помещение освещалось двумя высоко подвешенными лампами. Стены были обшиты белым пластиком, пол покрыт серым композитным материалом. На одном конце этой странной камеры было что-то вроде маленькой сцены или подиума, высотой и шириной метра полтора, с двумя дверцами по бокам, заделанными вровень со стеной. На столе стоял кувшин. Я решил, что в нем вода, и выпил все, что в нем было. У воды был странный привкус; уже через несколько минут у меня начались колики, и я согнулся пополам. Убежденный в том, что меня отравили, я приготовился к смерти. Но я не умер – меня только рвало, раз за разом, пока я не ослабел настолько, что больше не мог ничего выдавить. Тогда я забрался на кушетку и заснул.

Проснувшись, я почувствовал себя лучше. Камера оставалась такой же, как прежде – только кто-то оказался настолько любезен, что прибрал на полу, а на столе рядом с кувшином стояла фотография Красавца. Но все-таки что-то было не так. Была ли это та же самая камера? Нет! Теперь стены были покрыты бледно-желтым пластиком, а не белым. Я проголодался и все еще хотел пить. Поднявшись на ноги, я заметил на маленькой сцене хлеб, сыр и фрукты, а также стеклянную кружку с пивом. Минуту-другую я смотрел на все это, не двигаясь с места. Может быть, пиво тоже было отравлено, как вода. Какая разница, однако? Отравиться было не хуже, чем умереть с голода. Я схватил хлеб с сыром. Они были резиновые. А в кружке было не пиво, а какое-то плотное желе. На дне кружки лежала фотография подмигивающего человека – Красавца.

Я понял, что надо мной издеваются, и решил стоически переносить происходящее. Кто-то наблюдал за мной – какой-то помешанный садист, причем садистом этим был, вероятно, Красавец собственной персоной. Я твердо решил, что он не получит от меня никакого удовлетворения. Отвернувшись, я отошел от сцены, сел на стул – и тут же вскочил, пронзенный электрическим шоком. Полный достоинства, я направился к кушетке. Вся постель была пропитана водой. Тогда я уселся на столе. Через несколько минут я снова взглянул на сцену – поднос переместился, что-то изменилось. Посидев на столе еще минуту-другую, я беззаботно прошелся по камере, чтобы рассмотреть содержимое подноса поближе. На этот раз в нем была настоящая еда. Я взял поднос, поставил его на стол и наелся. При этом я сидел на стуле – голод заставил меня полностью забыть, что это был электрический стул. Наевшись, однако, я вспомнил об этом, и каждую секунду ожидал очередного шока. Но ничего не произошло. Между прочим, так меня кормили на всем протяжении моего заключения. Иногда еда была настоящей, но в большинстве случаев она была резиновая. Промежутки времени между настоящими кормежками были неравномерными – я никогда не знал, когда меня снова надуют». Дерби горестно рассмеялся: «Когда официанты привезли сюда тележку, я был почти уверен, что еда будет поддельная – и нисколько не удивился бы, если бы так оно и было».

«Возникает впечатление, что вы стали жертвой тщательно продуманной, систематической пытки».

«Называйте это как хотите. Трюк с едой был детской шуткой по сравнению с тем, что последовало. Через некоторое время я даже привык к нему настолько, что перестал придавать ему значение. Кстати, электрическим шоком меня больше ни разу не пугали, хотя я постоянно подозревал, что рано или поздно это случится. И после первого неприятнейшего случая с кувшином воды я ни разу не отравился ни едой, ни питьем. Покончив с первой кормежкой, я снова огляделся – стены стали голубыми. Причем я был совершенно уверен в том, что раньше они были желтоватыми. Я стал на самом деле сомневаться, в своем ли я уме. Цвет стен продолжал меняться – но только тогда, когда я на них не смотрел: то они были белыми, то желтыми, то голубыми, а время от времени становились коричневыми или серыми. Я научился ненавидеть коричневый и серый цвета, потому что, как правило – но не всегда! – потемнение стен значило, что меня ожидала какая-нибудь особенно изобретательная мерзость».

«Странная процедура! – заметил Хетцель. – Возможно, своего рода эксперимент?»

«Сначала я тоже так думал. Но со временем отказался от этой мысли… Первые несколько дней ничего особенного не происходило, кроме изменения окраски стен и появления резиновой еды. Как-то раз, когда я лежал на кушетке, она сбросила меня на пол; в другой раз подо мной обвалился стул. Иногда я слышал у себя за спиной какие-то едва различимые звуки, раздававшиеся, однако, рядом, почти вплотную – шаги, шепот, хихиканье. А потом меня навестил Красавец. Стены стали серыми. Взглянув на сцену, я заметил, что около нее в стене открылась дверь, ведущая в длинный коридор. В дальнем конце коридора появился человек. На нем был водевильный костюм старого повесы Шальхо: трико в обтяжку из белого вельвета, расшитая голубыми узорами короткая розовая куртка с золотистыми кисточками, брыжи. Высокий, сильный человек с величавой походкой, очень красивый. Он подошел к краю маленькой сцены и смотрел в мою сторону – не на меня, а в мою сторону – со странным выражением на лице, не поддающимся описанию: насмешливым, скучающим, презрительно-надменным. Красавец сказал: «Ты здесь удобно устроился. Слишком удобно. Мы этим займемся».

Я закричал: «Зачем вы меня тут держите? Я же ничего вам не сделал!» Он словно меня не слышал, но наставительно произнес в воздух: «Тебе придется взяться за ум и хорошенько подумать». Я ответил: «Тысячу раз я уже думал обо всем, о чем здесь можно было думать!»

И снова он не обратил внимания на мои слова. «Надо полагать, ты чувствуешь себя одиноко, – посочувствовал Красавец. – Может быть, тебя развлечет подходящая компания. Действительно, почему нет?» И в тот же момент на сцену выбежала дюжина зверьков, похожих на маленьких куниц, но с колючими хвостами, длинными острыми клыками и шипами, растущими из суставов конечностей. Пища и шипя, эти бестии набросились на меня. Я вскочил на стол и сбрасывал их пинками на пол, когда они прыгали, пытаясь меня достать. Красавец наблюдал из дверного проема с абсолютно спокойным лицом – он даже ни разу не улыбнулся. Два или три раза этим адским хорькам почти удалось в меня вцепиться, но в конце концов они потеряли терпение и стали бегать по камере. Когда кто-нибудь из них пробегал мимо, я прыгал на него со стола и ломал ему шею или хребет. Таким образом я их всех уничтожил. К тому времени Красавец уже давно смылся, а дверь закрылась.

Я свалил зубастые трупы в углу и стал изучать тот участок стены, где был дверной проход. Дверь соединялась со стеной бесшовно, невозможно было нащупать даже мельчайшую неровность – еще одна тайна, хотя теперь я уже воспринимал тайны, как повседневные события, как должное, если можно так выразиться. Тем не менее, если Красавец хотел, чтобы я думал, он добился своего, потому что я только и делал, что думал.

Я никак не мог догадаться, зачем со мной сыграли такую изощренную подлую шутку. За что мне было мстить? За исключением жалкой провалившейся авантюры с контрабандой, за всю свою жизнь я практически никому не сделал ничего плохого. Эксперимент? Кто-то хотел свести меня с ума? Но в таком случае меня можно было бы подвергать гораздо более жестокому обращению. Меня принимали за кого-то другого? Вполне возможно. Или, может быть, я оказался во власти свихнувшегося озорника, наслаждавшегося жестокими шутками. Я не мог представить себе никакого разумного объяснения происходящему».

«А вам приводилось снова встречаться с Красавцем?»

«Приводилось, как же! И каждый раз перед этим стены становились серыми, хотя иногда они становились серыми, но Красавец не появлялся. Происходили другие вещи. Однажды в камере прозвучали фанфары, заиграла музыка, и на сцену высыпала стайка дрессированных птиц. Они танцевали и кружились и скакали, играя в чехарду, и маршировали строем туда-сюда, а потом принялись бешено кувыркаться, прыгая со сцены. Музыка превратилась в кошачий концерт, фанфары трубили невпопад, тарелки оглушительно звенели, стучали барабаны. И вдруг все смолкло. Послышалось только девичье хихиканье, и наступила полная тишина. Девичий смех напомнил мне об Элиджано – хотя, конечно, я понимал, что такое совпадение невозможно. А потом я подумал: невозможно? Все было возможно!

Примерно через час погасли лампы, камера погрузилась в непроглядный мрак. Прошло несколько минут, и темноту с громовым хлопком озарила чудовищная, ослепительная зеленая вспышка. Это было настолько неожиданно, что я чуть не свалился с кушетки. Я продолжал лежать, ожидая следующей вспышки, но минут через пять зажглись обычные лампы.

В камере стал появляться тюремщик – странное существо, наполовину мужчина, наполовину женщина. Нет, в самом деле! У него правая половина была мужской, а левая – женской. Он – я все-таки называю его «он» – никогда со мной не говорил, и я с ним тоже не говорил. Он прохаживался по камере, заглядывал то туда, то сюда, подмигивал и гримасничал, выделывал какой-нибудь дурацкий акробатический трюк и уходил. Он посещал меня, кажется, раз пять, после этого я его больше никогда не видел. Но однажды я проснулся и увидел, что на полу ползают на четвереньках три голые девушки в черных масках. Заметив, что я на них смотрю, они выбежали из камеры. Одна из них была Элиджано – так мне показалось, но я в этом не уверен. Примерно в то же время мне стали подавать блюда самых необычайных размеров и форм: миниатюрную миску с огромной кривобокой ложкой, сорокалитровый котел, наполовину закрученный в спираль, с маленьким кусочком сыра на дне, переплетения трубок и колбочек, из которых мне приходилось добывать питье, узкий футляр – примерно метровой длины, но шириной чуть больше сантиметра – содержавший три горошины. Меня это скорее забавляло, нежели огорчало, хотя меня никогда не кормили вдоволь.

Снова погасли лампы, и я лежал на кушетке, ожидая внезапной зеленой вспышки. Но на этот раз под потолком стал клубиться светящийся газ. Газ рассеялся, а потолок превратился в экран с видом моего родного дома в Тропе. Вид этот стал сменяться пейзажами окрестностей Тропа, а затем и другими видами, которые я уже не узнавал. Все эти картины были так или иначе искажены – они дрожали, размывались, растекались. На потолке появилось мое лицо, а вслед за ним – вид моего затылка сверху. Две руки разрéзали мой череп пилой и обнажили мой мозг. Куда-то вдаль убегала Элиджано; потом потолок заполнило спокойное строгое лицо Красавца. Прошу заметить, все это я видел не во сне. Сны во время моего заключения, наоборот, были спасительными оазисами вменяемости и здравомыслия… Лампы зажглись. Я сел на кушетке, позевывая и почесываясь, словно давно привык к подобным видениям и не видел в них ничего заслуживающего внимания. С тех пор я решил, что Красавец намеревался свести меня с ума. Я до сих пор так думаю».