Зов странствий. Лурулу

Мирон задумался, глядя на площадь, теперь уже залитую бледнеющим светом, отраженным от закатного неба, после чего сказал: «Вполне разумное решение – пожалуй, оно поможет мне самому справиться со своими неприятностями».

Заключенный мрачно кивнул: «В конечном счете месть не окупается».

«Вы правы! Если, конечно, не подвернется случай отомстить и незаметно смыться».

«Само собой».

«Значит, вы рекомендуете таверну „Осоловей-разбойник“?»

«Да, пирожные там отличные. И эль неплохой. Это клуб третьей категории, там порой веселятся не на шутку. Перейдите площадь, сверните в переулок Мельчера, пройдите еще метров шестьдесят – и вы уже там».

«Спасибо!» – Мирон отошел от клетки. Облака на западном небосклоне озарились киноварными, малиновыми и бледно-зелеными сполохами – необычное сочетание оттенков, с точки зрения Мирона символизировавшее странную атмосферу, царившую в Танджи.

2

Мирон снова пересек площадь, углубился в переулок Мельчера и увидел впереди вывеску, нависшую над мостовой:

«ОСОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИКТрактир – как в добрые старые времена!Закуски – бочковый эль – музыка и танцы почти каждый день!Клуб категории III: без женщин жить нельзя на свете!»

Распахнувшись, тяжелые створки двойной двери пропустили Мирона в просторный пивной зал, освещенный тускнеющими закатными лучами, проникавшими сквозь высоко расположенные окна. Мирон нашел свободную скамью за длинным столом у боковой стены – там по меньшей мере какое-то время он сидел в одиночестве. Такие же столы окружали центральную площадку, где для танцоров был предусмотрен вощеный паркет. На возвышении у противоположной стены была водружена кафедра, откуда кто-нибудь мог бы обратиться с речью к собравшимся, если бы у кого-нибудь возникло такое желание. «Странный обычай!» – подумал Мирон; но это был странный мир в любом случае.

Под рукой оказался парнишка-официант. Мирон заказал кружку эля и попросил показать меню. Подросток покровительственно усмехнулся: «Эль я подам сию минуту, но „меню“, как вы выразились, у нас написано мелом, – он указал на большую черную доску, висящую над баром. – В „Осоловей-разбойнике“ не держат ресторанных штучек-дрючек!»

Мирон прочитал перечень закусок: «Пирог с мускатным виноградом хорош?»

«Очень хорош, сударь! Утиная печенка с петрушкой и пурпурный виноград под хрустящей корочкой, с картофельным пюре вместо гарнира».

«Мне этого будет вполне достаточно».

«Послушайте меня, начните с горшка деревенского рагу из тушеных овощей с мясом, с пылу с жару – пальчики оближешь! – подсказал паренек – Всего семь грошей за горшок – где еще вы найдете такую дешевизну?»

«Ладно, я попробую рагу – но сначала принесите эль».

Когда официант подавал эль, Мирон спросил его: «Для чего эта кафедра? Она как-то не подходит к вашему заведению».

Паренька позабавила наивность инопланетянина: «Разве на вашей планете таких нет?»

«Посреди таверны? Нет, ничего такого у нас нет».

«Что ж, раз так… Кафедра используется полицией и дежурным магистратом, – официант обратил внимание Мирона на знак, висевший на стене прямо у того над головой. – Вы прочли объявление?»

«Нет. Я его не заметил».

«Тогда прочтите – в нем объясняется, какие тут у нас порядки».

Мирон повернулся и прочел:

«ОБЕСПЕЧИВАЕТСЯ НЕУКОСНИТЕЛЬНОЕ СОБЛЮДЕНИЕ ПОСТАНОВЛЕНИЙ МЕСТНЫХ ВЛАСТЕЙ.БУЯНИТЬ ЗАПРЕЩЕНО!ЛЮБИТЕЛЕЙ ПОДМИГИВАТЬ ЖЕНЩИНАМ И ЩИПАТЬ ИХ ЗА ЯГОДИЦЫ СТРОГО ПРЕДУПРЕЖДАЮТ:ЛЮБЫЕ ПОПЫТКИ СОВОКУПЛЕНИЯ ДОЛЖНЫ БЫТЬПРЕДВАРИТЕЛЬНО ЛИЦЕНЗИРОВАНЫ.ТАНЦОРОВ ПРИЗЫВАЮТ ВЕСТИ СЕБЯ ПРИЛИЧНО И СОХРАНЯТЬ ДОСТОИНСТВО:БЛАГОПРИСТОЙНОСТЬ ОДОБРЯЕТСЯ, ТАК КАКОНА СПОСОБСТВУЕТ КРАСОТЕ ТАНЦА».

«Гм! – произнес Мирон. – Надо полагать, в „Осоловей-разбойнике“ умеют повеселиться».

«В меру – не более того, сударь. Полиция зорко подмечает излишества, а магистрат тут же раскрывает „черную книгу“ и зачитывает приговоры без малейших сожалений».

И снова Мирон напомнил себе о необходимости вести себя с максимальной осторожностью. Он попробовал эль – крепковатый, горьковатый и слегка затхлый на вкус, но в общем и в целом приемлемый. Мирон посмотрел по сторонам. Зал заполняла публика смешанного состава. Здесь были и местные горожане, и приезжие из глубинки в кожаных штанах и синих саржевых блузах. Можно было заметить нескольких инопланетных туристов и коммивояжеров, а за стойкой бара пили пиво человек шесть астронавтов. Космопорт Танджи служил пересадочным и перевалочным узлом, откуда пассажиров многопалубных пакетботов и товары, доставленные крупными грузовыми судами, развозили на небольших кораблях к планетам, оставшимся в стороне от торных маршрутов – многие астронавты искали возможности подкрепиться свежим пивом перед тем, как снова отправиться в дальний путь, а поблизости не было более подходящего для этого места, чем «Осоловей-разбойник».

Паренек принес горшок с рагу из овощей с мясом, вместе с блюдом плоских хлебцев. Погрузив ложку в горшок, Мирон осторожно попробовал содержимое. Поморщившись, он приложился к кружке эля и снова попробовал рагу. Возникало впечатление, что повар, вознамерившись придать пикантность своему произведению, злоупотребил самыми необычными пряностями. Мирон глубоко вздохнул. Наилучшая стратегия заключалась в том, чтобы есть и не задавать вопросов; посему он приступил к усердному поглощению рагу, время от времени промывая глотку элем.

Официант подал кусок пирога с мускатным виноградом, и Мирон отважно поглотил его, не пытаясь анализировать состав начинки.

Таверна заполнялась до отказа. Приходили женщины – целыми компаниями, по одиночке, с друзьями и супругами; одни были молоды, другие не были. Мирон не видел ничего, что могло бы его заинтересовать; кроме того, его побуждала к предусмотрительности мысль о возможности принудительного бракосочетания.

Паренек-официант привел четырех человек, только что прибывших, к свободным местам за столом Мирона. Мирон с любопытством наблюдал за их приближением. Они совсем не походили друг на друга, хотя, судя по одежде, все работали на звездолете. Первый, самый пожилой, немного выше среднего роста, был худощав и держался прямо; у него были аристократические черты, жесткие седые волосы и безмятежное, даже несколько отстраненное выражение лица.

За ним следовал плотный коротышка с розовой, как у младенца, кожей и невинными голубыми глазами на добродушном круглом лице. Его лысеющую голову чуть прикрывали редкие пряди длинных и мягких волос. Он ходил деликатно и опасливо, как можно мягче опуская на пол короткие широкие ступни – так, словно ему жали ботинки, и он старался свести к минимуму причиняемое ими неудобство.

Третий астронавт, молодой и подтянутый, двигался с разболтанной небрежностью арлекина. Пригожий, как манекенщик с журнальной фотографии, с сердцевидным контуром лица, мягкими черными кудрями, длинными темными ресницами и кривящимся в усмешке ртом, этот персонаж покрыл расстояние от входа до стола несколькими размашисто-пружинистыми шагами слегка согнутых в коленях длинных ног, посматривая по сторонам и чуть наклонив голову на бок, будто он каждую секунду ожидал чего-то необычного или неожиданного.

Четвертый участник этой странной процессии, опять же, заметно отличался от всех своих спутников. Очень высокий и тощий, как палка, он выделялся нездоровым землистым оттенком кожи и суровым продолговатым лицом. Над его высоким лбом с залысинами начиналась черная шевелюра; бледная полоска брезгливо поджатых губ отделяла его длинный нос от острого костлявого подбородка. На нем был черный костюм судейского покроя, настолько плотно обтягивавший руки и ноги, что они казались продетыми в черные сочлененные трубы.

Четыре астронавта уселись, вежливо поздоровались кивками с Мироном и заказали эль у паренька-официанта.

Интересуясь странными соседями, через некоторое время Мирон завязал беседу с розовым коротышкой – тот не преминул представиться. Он довольствовался именем «Винго» и выполнял обязанности старшего стюарда на борту грузового судна «Гликка», только что прибывшего в Танджи. «Я – старший стюард, это неоспоримо, – говорил Винго. – Но этим дело не ограничивается. По совместительству я – повар, судомойка, уборщик, истребитель паразитов, хирург, медбрат и чернорабочий на все случаи жизни. Когда мы берем пассажиров – а у нас есть несколько пассажирских кают – я становлюсь также устроителем развлечений, посредником в спорах и корабельным психиатром. Порой на борту „Гликки“ жизнь бьет ключом, и всё по голове!»

Винго представил своих спутников: «Это капитан Малуф. Он может показаться суровым аскетом, хранящим таинства храмовников на манер архимандрита Дренского монастыря, но не верьте глазам своим: когда приходит время надуть экспедитора, отправиться на поиски затерянного сокровища или скармливать фруктовые леденцы хорошеньким пассажиркам, капитан Малуф в своем амплуа!»

Капитан усмехнулся: «Расплывчатая характеристика. Как всегда, Винго позволяет себе экстравагантные преувеличения».

Винго сделал серьезное лицо и покачал головой: «О нет, это не так! Опыт всей моей жизни показывает, что истина иногда точнее всего выражается вскользь, намеками и гиперболами. То, что „могло бы случиться“ и то, „чему следовало бы произойти“, всегда интереснее того, что „есть на самом деле“ – и нередко важнее».

«Вполне может быть, – сказал Мирон. – Хотя в том, что касается капитана Малуфа, я не стал бы спешить с выводами».

«Очень тактично с вашей стороны, – одобрил Винго. – Но позвольте обратить ваше внимание на человека, сидящего рядом с капитаном и осушающего одну кружку эля за другой с нахальной грацией падшего ангела. Его зовут Фэй Шватцендейл. На борту „Гликки“ он считается главным механиком – а также первым помощником механика, вторым помощником механика, смазчиком, обтирщиком и техником на все руки. Кстати, он – заправский математик и умеет делать сложные расчеты в голове, почти мгновенно сообщая их результаты независимо от того, насколько они ошибочны».

«Впечатляющие способности!» – заметил Мирон. Взглянув на Шватцендейла, привычно наклонившего голову набок и продолжавшего криво усмехаться, Мирон прибавил: «Значит, он почти такой же многосторонний профессионал, как вы?»

«Гораздо более многосторонний! – убежденно заявил Винго. – Шватцендейл умеет играть на аккордеоне и стучать кастаньетами. Он может декламировать наизусть „Балладу о Рози Малони“, с начала до конца! И это только вершина айсберга. Для него рассчитать вероятность выигрыша легче, чем мне приготовить суфле. Шватцендейл – гроссмейстер пятизвездочного монте, стингари, преферанса, качинки и любых других известных и неизвестных мне капризов судьбы, каковые, по его мнению, могли бы принести ему прибыль».

«Достопримечательно!» – отозвался Мирон, подозвал официанта и заказал по кружке эля для всех собеседников. После этого он указал кивком головы на господина в облегающем черном костюме, сидевшего за столом с другого конца: «А этот представитель вашей команды – тоже виртуоз?»

Винго ответил с нарочитой сдержанностью: «Это Хильмар Крим, наш суперкарго. На основе некоторых допущений я мог бы дать положительный ответ на ваш вопрос – особенно если учитывать мнение самого Крима. Хильмар работает с нами всего три месяца, и мы только начинаем разбираться в его достоинствах. Он специализировался в области юриспруденции и, судя по всему, хорошо разбирается в законодательствах множества миров; на самом деле он собирает материал, подготавливая к изданию трактат под наименованием „Основы сравнительного ойкуменического правоведения“. Не так ли, Крим?»

«Возможно, – встрепенулся Крим. – Я тебя не слушал. По какому вопросу вы спорите?».

«Я объяснял Мирону Тэйни, что ты – непревзойденный правовед».

Крим опустил голову: «Я пытаюсь свести воедино законодательства многочисленных миров с тем, чтобы осуществить всесторонний синтез ойкуменических правовых норм. Это гигантский труд».

Винго встретился голубыми глазами с глазами Мирона: «Вот видите! Такова команда „Гликки“. Все мы – заблудшие души, в том или ином отношении. Капитан Малуф – мечтатель, ищущий истоки романтической легенды так, как если бы она была реальностью. Шватцендейл – игрок и толкователь таинственных насмешек судьбы. Хильмар Крим – мудрец, изучающий лабиринт человеческих представлений о преступлении и наказании. Все мы в какой-то степени отстранились от общепринятых взглядов – скорее авантюристы, нежели уважаемые члены общества».

Крим возразил с тяжеловесной шутливостью: «Будь так добр, исключи меня из этой категории, многоуважаемый Винго. Я рассматриваю себя как синкретического пантолога, неотделимого от любой окружающей среды. Я элемент универсального ойкуменического сообщества, а не изгой».

«Как тебе будет угодно», – уступил Винго.

Крим кивнул, будучи вполне удовлетворен таким ответом. Мирон спросил у Винго: «А как насчет вас? Кто вы – мудрец, игрок или мечтатель?»

Винго скорбно покачал головой: «По существу, я никто и ничто, даже не изгой. Я сознаю существование вселенской загадки и пытался определить ее очертания. С этой целью я прочел сочинения многих ойкуменических философов; мне известны их слова и доводы, их предпосылки и заключения. Трагическое откровение состоит в том, что все мы – каждый из философов, я и Вселенная – говорим на разных языках, и нет словаря, который позволил бы нам друг друга понять».

«И что же – что дальше?»

«Почти ничего. Что можно узнать, созерцая хаос? – Винго задумчиво нахмурился, глядя на свои короткие толстые пальцы. – Однажды я забрался в какие-то горы – уже не помню, как они назывались. Набрел на лужу дождевой воды; в ней отражались небо и редкие плывущие облака. Сначала я смотрел вниз, на отражение, а потом поднял голову и взглянул наверх, в небо – необъятное, голубое, потрясающее. Я ушел оттуда, робкий и притихший». Винго снова печально покачал головой: «Пока я спускался с гор, мои бедные ступни болели всю дорогу – они у меня всегда болят, когда я слишком много хожу. Как я радовался, когда мне удалось, наконец, погрузить их в теплую соленую воду, а потом успокоить боль целебной мазью!» Помолчав, он прибавил: «Если мне когда-нибудь снова попадется такая лужа, может быть, я снова взгляну на небо».

«Не совсем вас понимаю, – признался Мирон. – Судя по всему, вы хотите сказать, что бесполезно прилагать слишком много усилий, пытаясь понять все на свете».

«Нечто в этом роде, – согласился Винго. – Даже если „объективную действительность“ или „истину“ – как бы их ни называли – откроют и определят в научных терминах, они могут оказаться сущим пустяком, и долгие годы поисков будут затрачены зря. Я посоветовал бы мистикам и фанатикам соблюдать осторожность: пожертвовав десятилетия поста и самобичевания во имя постижения истины, в конечном счете они могут приобрести лишь какой-нибудь жалкий обрывок информации, по своему значению уступающий обнаружению мышиного помета в сахарнице».

У Мирона начинала кружиться голова – он не был уверен, чем объяснялось это обстоятельство: количеством выпитого эля или попытками уяснить сущность рассуждений Винго.

Шватцендейл присоединился к разговору: «Наш корабль – просто какой-то улей глубокомыслия. Крим сочиняет правовую систему, которой суждено найти применение по всей Ойкумене. Он намерен взимать пошлину за каждое правонарушение. Что касается меня, я руководствуюсь простейшим правилом: стóит мне с испугом и удивлением указать на восток, все вскакивают и смотрят на восток, в то время как я лопаю все, что у них было на тарелках. Капитан Малуф изо всех сил старается выглядеть суровым, трезвым и респектабельным – но все это одна видимость. На самом деле он гоняется за блуждающим огоньком, притаившимся среди бесчисленных звезд на какой-то неизвестной планете».

Капитан, слушавший с едва заметной усмешкой, заметил: «Даже если бы это было так, мои поиски – не более чем приступы ностальгии, не заслуживающие обсуждения». Обратившись к Мирону, он спросил: «А как насчет вас? Вы тоже гоняетесь за призраками?»

«Не сказал бы. Могу объяснить, чем я тут занимаюсь, в нескольких словах – смейтесь надо мной, если хотите. Моей двоюродной бабке Эстер принадлежит космическая яхта „Глодвин“. Мы отправились в путешествие. Меня назначили капитаном – по меньшей мере я поверил в эту фикцию. В пути леди Эстер соскучилась и стала капризничать, пока на планете Заволок нам не повстречался усатый мошенник по имени Марко Фассиг, которого она пригласила нас сопровождать. Как только мы приземлились в Танджи, я приказал Фассигу убираться, но леди Эстер выгнала меня вместо него, и вот – я не при деле и утешаюсь элем в таверне „Осоловей-разбойник“».

«Достойная сожаления ситуация», – развел руками капитан Малуф.

Поразмышляв, Мирон отважился задать осторожный вопрос: «Из практических соображений мне следовало бы поинтересоваться: может быть, в вашей команде не хватает человека моей профессии? Если так, я хотел бы предложить свою кандидатуру».

«Вы были капитаном космической яхты?»

«В каком-то смысле. Так называлась моя должность».

Малуф с улыбкой покачал головой: «В данный момент на борту „Гликки“ нет никаких вакансий – вся наша команда сидит здесь, за столом».

«Что ж, – пожал плечами Мирон, – я просто подумал, что не помешало бы спросить».

«На вашем месте я сделал бы то же самое, – успокоил его Малуф. – Сожалею, что ничем не могу вам помочь. Но в двух капитанах мы очевидно не нуждаемся».

Мирон мрачно отпил еще полкружки эля. Тем временем в таверну прибыла группа музыкантов. Они взошли на эстраду в дальнем конце зала и вынули инструменты: флажолет, концертину, баритоновую лютню и трамбониум. Настроившись под концертину – с обычными при этом писками, трелями, позвякиванием, глиссандо и пассажами – они стали играть: сначала простоватую, но синкопированную мелодию, в бодром темпе. Пальцы принялись постукивать по столам, носки ботинок – по полу. Скоро завсегдатаи таверны начали танцевать – кто в одиночку, кто парами.

Ночь опустилась на Танджи; таверну освещали маленькие цветные фонари. Мирон опорожнил еще одну кружку эля и расслабился, опираясь спиной на стену и наслаждаясь бездельем. Винго торжественно заявил, что, хотя ему нравились танцы, воздействие пола на чувствительные ступни вызывало у него нервное раздражение.

Рослая рыжая женщина, в полном расцвете ранней зрелости, подошла к Шватцендейлу и предложила ему потанцевать с ней. Механик отклонил это почетное предложение, сопроводив отказ таким множеством любезных комплиментов, что незнакомка погладила его по голове прежде, чем отойти. «Мудрец Шватцендейл! – повернувшись к Мирону, заметил Винго. – В разных местах – свои, особые брачные обряды. Нередко чужеземец делает какой-нибудь пустяковый жест или всего лишь предполагает возможность мимолетных интимных отношений – и обнаруживает, что тем самым обязался связать себя брачными узами, причем невыполнение обязательства чревато наложением крупного штрафа, изрядной взбучкой со стороны родственников девушки или даже прохождением курса трудотерапии. Оказавшись на незнакомой планете и не изучив предварительно местные традиции, рекомендую не позволять себе ничего лишнего во взаимоотношениях с женщинами – и, если уж на то пошло, с мужчинами. Шватцендейл хитер, но даже он не хочет рисковать. Вот послушайте!» Винго обратился к Шватцендейлу: «Предположим, к тебе подойдет красавица с корзиной фруктов на голове и попытается повесить тебе на шею гирлянду пурпурных амарантов – что бы ты сделал?»

«Убежал бы со всех ног из „Осоловей-разбойника“ и спрятался бы у нас на корабле, закрывшись в каюте на замок и натянув на голову одеяло!»

«Таково заключение эксперта!» – заявил Винго.

«Буду осторожен, – пообещал Мирон. – Я нахожу ваши советы исключительно полезными».

Оркестр заиграл новый, энергичный тустеп, подчеркнутый ритмичными возгласами трамбониума и звучными аккордами нижнего регистра лютни. Площадка посреди таверны снова заполнилась танцорами, исполнявшими замысловатые последовательности телодвижений. Одна из пар продемонстрировала популярный номер – взяв друг друга за предплечья, мужчина и женщина застыли в позе готовности, после чего пустились в пляс: проскользнув четырьмя приседающими шагами в сторону, они останавливались, высоко подбрасывали ноги направо и налево, после чего проделывали то же самое в обратном порядке. Другие крутились и вертелись, как придется, производя шутливый шум карнавальными гудками и маленькими волынками. Мирону это зрелище казалось чрезвычайно колоритным. Он заметил, что Хильмар Крим, раньше сидевший почти неподвижно, стал постукивать пальцами и покачивать головой в такт музыке. Винго усмехнулся: «Крим выпил четыре пинты эля – в два раза больше обычного – и музыка начинает приобретать для него какое-то значение. У него цепкий ум: надо полагать, он уже выискивает звуковые прецеденты и коллизии».

Крим сделал еще несколько глотков и пробежался пальцами по столу так, словно играл на клавиатуре. Это упражнение его не удовлетворило, и он поднялся на ноги. Залпом опорожнив кружку, он направился к покрытой паркетом площадке и попробовал танцевать джигу – сначала осторожно, но с возрастающим воодушевлением. Лицо подвыпившего юриста застыло в восторженном сосредоточении; подергивая и шаркая ступнями, он вертелся и постепенно перемещался в толпе, напряженно вытянув руки по бокам и время от времени взбрыкивая длинной ногой то вперед, то назад.

В таверну зашел самоуверенный дородный субъект средних лет, вскоре пустившийся в пляс в обнимку с одной из городских красавиц. Господин этот, в бархатном жилете насыщенного коричневого оттенка и блестящих черных штиблетах, украшенных серебряными розетками, очевидно был какой-то местной знаменитостью, причем элегантная небрежность, с которой он преодолевал трудности популярного танца, бросалась в глаза. Другие танцоры уступали ему дорогу, с почтительным восхищением провожая его глазами. Танцующая пара то удалялась, то приближалась, прилежно вытягивая носки, наклоняясь, стремительно скользя из стороны в сторону и вскидывая ноги то направо, то налево – пожалуй, с несколько преувеличенным размахом. Хильмар Крим, всецело поглощенный собственной диковатой пляской, пренебрег приближением господина в бархатном жилете, и тот, продолжая брыкаться, угодил ему в спину каблуком, прямо между лопатками.

Крим удивленно вскрикнул и прервал свою джигу, едва удержавшись на ногах. Увлекшийся танцем господин ни в коем случае не желал нарушить ритм отточенных движений и отделался шутливым извиняющимся, но слегка пренебрежительным жестом, явно не приписывая большого значения случайному пинку – для него гораздо важнее было не отставать от музыки.

Негодующий Крим преградил танцору путь – тому пришлось резко остановиться, чтобы избежать столкновения. Последовал обмен раздраженными репликами. Крим разъяснил местному выскочке, как надлежит танцевать порядочным людям. Господин в бархатном жилете отозвался парой кратких замечаний, после чего подхватил подругу и снова пустился в пляс, но сразу же – услышав то, что сказал ему вдогонку Крим – схватил с ближайшего стола кружку эля и выплеснул ее содержимое Криму в лицо, чтобы проучить иностранца за несдержанность. Предварительно оглушив обидчика ударом обеих ладоней по ушам, Крим вихрем завертелся на месте, подпрыгивая и брыкаясь в такт музыке – при этом ему удавалось с завидной, поистине артистической ловкостью синхронизировать с синкопированными акцентами трамбониума удары каблуков по ягодицам и пинки в брюхо дородного оппонента. Наблюдая за тем, как Крим выделывал пируэты подобно заправской балерине, отрабатывая джигу на выпуклостях оторопевшей знаменитости, музыканты не растерялись – напротив, они заиграли с пущим энтузиазмом, всем своим видом показывая, что целиком и полностью поддерживают инициативу отважного юриста.

Представлению положили конец два констебля, поспешивших прорваться сквозь толпу и схватить Крима – только тогда наступила тишина.

Винго скорбно покачал головой: «Крим продемонстрировал достойные восхищения акробатические навыки, но сомневаюсь, что это поможет ему выдвинуть убедительные аргументы в свою защиту».

«Жаль! – откликнулся Шватцендейл. – У нашего счетовода, оказывается, было чему поучиться!»

«Опрометчивость, непростительная даже для эксперта-правоведа», – заметил капитан Малуф.

Констебли потащили Крима к кафедре. Тот самый господин, которого оттузил Крим, бодрым шагом опередил полицию, привычно взобрался на кафедру и уселся за пюпитром.

Расставляя на столе кружки со свежим элем, паренек-официант с благоговением произнес: «Ваш приятель – храбрец, но ему не помешала бы толика благоразумия. Теперь ему придется требовать справедливости от магистрата, которому он только что, всем на радость, показал кузькину мать».

«Значит, ты одобряешь его действия?» – поинтересовался Шватцендейл.

Подросток пожал плечами: «Почему не отдать должное тому, кто этого заслуживает?»

Тем временем дородный господин, поудобнее устроившись на стуле, приказал: «Подведите нарушителя спокойствия!»