Смыжи

– У вас есть информация из потока, где вы можете узнать все, что знаю я.

– К сожалению, не все. Часть информации была уничтожена. Доходили до вас какие-нибудь новости в личном порядке?

– Нет.

– Что можете сказать о коллективе?

– Только хорошее. Большинство – ровесники Зайцева, начинали с ним и прошли весь путь от идей и первых неудач до успеха и мирового признания. А молодежь соответствует заданным старшими высоким стандартам.

– Вы словно передовицу на главную страницу пишете. Прошу говорить проще, канцелярский язык и штампы – способ запутать или что-то скрыть. Выделялся ли кто-нибудь некими особенностями?

– Нет, – буркнул Андрей, уязвленный подозрением, что он что-то скрывает.

– Многие слышали, как Вадима Чайкина, замещавшего Зайцева в его отсутствие, в частных беседах Яна Чайковская называла Джонни. Почему?

Андрей удивился.

– Ни разу не слышал.

– Примите как факт и попробуйте найти ответ.

Андрей наморщил лоб, закатил глаза и прикусил нижнюю губу. У него это, видимо, такие же сопутствующие признаки сосредоточения, как у Гаврилы Ивановича – чесать нос.

– Джонни, Джон, Иоанн, Ян… Логичнее, если бы Вадик так называл Яну. Свидетели не могли ошибиться?

– Ошибиться может любой, но существует критическая масса, после которой предположение становится фактом.

– Двести лет назад теплород считался фактом. – Андрей улыбнулся одними глазами. – А эфир шел в таблице Менделеева первым химическим элементом. Тогда это были факты.

– Не отвлекайтесь. Сейчас я задам личный вопрос, просьба не уходить от ответа. Насколько нам известно, вы с Вадимом Геннадьевичем Чайкиным были друзьями детства, напарниками в играх квазиреальности, вместе учились и полюбили одну девушку. Она выбрала вашего друга. Как это повлияло на ваши отношения?

– Я сменил место работы, и мы перестали общаться.

– Вы все еще любите ее?

– Уже нет. Чувства угасли. Во-первых, и это главное, она выбрала другого. Еще сыграло роль, что Яна перестала быть человеком в традиционном понимании, она превратилась в растение, в нечто вроде живого дома – ты его видишь, ты знаешь, что он живой, но он не человек. Если бы Яна выбрала меня, возможно, мои чувства были бы другими, но сейчас для меня Яна и Вадим – бывшая любовь и бывший друг.

– Вы могли бы осознанно сделать что-то, что навредит вашему бывшему другу?

Андрей посмотрел на Гаврилу Ивановича так, будто тот прибыл из прошлого века:

– А вы?

«Относись к ближнему как к себе» сидит у него в подкорке. Люди, которые думают по-другому, встречались, их единицы, они скрывают свой образ мышления, но они есть. О них знают, и они знают, что находятся под контролем, поэтому проблем с ними не бывает – установившиеся моральные нормы выполняются даже в случае несогласия, иначе в обществе не выжить. Андрей Сигал, к счастью, даже не догадывался, что возможны варианты.

– С кем из сотрудников Центра поддерживаете отношения?

– Ни с кем.

– Но в потоке за новостями о Центре следите?

– Это по работе. Наш биоцентр – филиал Зайчатника, наши успехи зависят друг от друга.

Следующий вопрос прозвучал спокойно, как очередной из серии столь же незначительных.

– Расскажите о смыжах. – Ударение в необычном слове сначала было сделано на первом слоге, затем на втором: – Или правильно говорить «смыжИ»?

Веки Андрея хлопнули, лицо вытянулось:

– Рассказать о чем?

– Откуда вы знаете, что «о чем», а не «о ком»?

– Хорошо, о ком?

Давление, пульс, психические характеристики – в норме. Андрей действительно не знает. На всякий случай надо зайти с другой стороны:

– Разве вы ничего не слышали о смыжах?

– Нет.

– Не встречали это слово в планах или отчетах, не слышали в случайных упоминаниях?

– Никогда.

Гаврила Иванович вздохнул. Жаль. Это была ниточка. Странная, непонятная, но все же. Теперь нет и ее.

Андрей в очередной раз не выдержал:

– Может, вы все же расскажете, что случилось?

– На Марсе пропал академик Зайцев. Он никуда не выходил и исчез среди ночи в живом доме собственного изобретения за день до торжественного заселения туда марсиан. Просто исчез. Бесследно. Ни один датчик не сработал, ни одна служба не запеленговала никаких перемещений. Внутренний чип одномоментно заглушен. Мы решили связаться с супругой Максима Максимовича, но ее метка, которая показывала, что Раиса Прохоровна находится дома, тоже исчезла. Мы проверили остальные дома…

Судя по лицу, Андрей уже понял. Он хотел что-то спросить, но Гаврила Иванович продолжил:

– Этой ночью исчезли, за одним исключением, все жители поселка. Все, кто ночевал в живых домах, одновременно с Марсом.

– А в Баренцевом море?! – выдохнул Андрей с надеждой.

Подводная станция у острова Колгуев – второе, после Зайчатника, место, где немешарики успели заселить.

– Тоже. Вы можете это объяснить?

Было видно – не может. Датчики состояния сообщали, что объект номер два близок к шоку.

– Пропали все сотрудники Зайцева кроме Милицы Дрогович, – добавил Гаврила Иванович. – Мы удивились, когда обнаружили ее метку в реке.

– Почему она…

– А ваше мнение?

Андрей несколько секунд кусал губу.

– Может быть – возраст? Остальные сотрудники намного старше.

– Вадим Чайкин и Юлия Потанина были старше всего на несколько лет.

– Вадик тоже?! Ах да, вы сказали «все»… А Яна?

– Тоже.

– И все же Милица младше всех. Возможно, существует некий возрастной порог. Скажем, двадцать лет – и все, кто старше, исчезают…

– Почему и как?

– Чрезвычайщики – вы, и это вас я должен спрашивать.

– Со временем ответим. Пока хотелось бы выслушать ваше мнение.

Андрею на ум пришла новая версия, но она ему не понравилась. Парень замялся, глаза стали буравить пол.

– Говорите уж, – по-доброму выговорил Гаврила Иванович.

– Милица могла остаться в живых, потому что замешана в произошедшем.

– Поэтому мы не дали ей возможности вернуться домой или воспользоваться собственным птериком – неизвестно, что могло произойти в этом случае. Никто не говорит, что Милица виновна, но исключать ничего нельзя. Пока ясно только, что живые дома представляют опасность. Тип угрозы неизвестен, способ воздействия и механизм использования тоже неизвестны. Нужно собрать как можно больше информации обо всем, что связано с проектами Зайцева, и о его сотрудниках. Вспомните еще раз: бросилось ли в глаза что-нибудь необычное?

– Когда я прилетел, поселок выглядел безлюдно, хотя в это время снаружи должно быть столпотворение: утренние зарядки, пробежки, купания… Почему-то я не обратил на это внимания, голову занимали мысли по работе.

Гаврила Иванович кивнул:

– Спасибо. Как будет, что добавить – зовите. Пользоваться потоком можно без ограничений, но извещаю, что контакты, адреса и контент до окончания расследования отслеживаются.

Перед тем, как вновь вызвать объект номер один, Гаврила Иванович заказал кофе, принтер услужливо разинул пасть, из выдвинувшейся чашки в нос, от которого вновь спешно убралась рука, ударило бодрящим ароматом.

Вкус не разочаровал, но что-то в подсознании упрямо твердило: выращенный на ветке, вручную перемолотый и лично сваренный кофе был бы лучше. Химический и биологический анализы подтвердят, что разницы никакой, но внутренний голос логикой не заткнешь, у него на все есть собственное мнение. Самое странное, что иногда, вопреки как общему мнению, так и неопровержимым аргументам и казавшимся непробиваемыми фактам интуиция оказывалась права. Иначе Гаврила Иванович не занял бы пост, который сейчас занимал. А занимал он его по праву – предыдущие дела решались с блеском и изяществом, которые сотрудники воспринимали как нечто волшебное, не без «вмешательства свыше». Даже кличку придумали: Колдун. В хорошем смысле. Если такое возможно.

Как бы то ни было, в устах окружающих «Колдун» звучало благоговейно, вызывало священный трепет и желание подчиняться. Большего не требовалось, хотя собственные заслуги Гаврила Иванович считал, скорее, удачей, чем успехом, а эффективность – результатом работы всего коллектива. Координатор, которого он сменил на посту, сказал, что именно это ценят люди со стороны начальства – признание и поддержку. Быть руководителем и отвечать за других не хотел никто, прав это не давало никаких, а дополнительной ответственности – вагон и маленькую тележку. Умение начальствовать – это природный дар, подкрепленный опытом, знаниями и отношением к людям. У Гаврилы Ивановича, как выяснилось, все это нашлось в нужном количестве.

«Руководитель должен быть суровым и справедливым, – сказал ему бывший координатор, уходя с поста после единственной совершенной ошибки. – Справедливым, но суровым. Но справедливым. И так далее». На таком посту одна ошибка – уже больше чем нужно. Высшие полномочия в моменты, когда нельзя терять ни секунды, подразумевают приказы о немедленных действиях без объяснений. С последующим отчетом перед контролерами и представителями других блоков. Но пока опасно, именно чрезвычайщики берут на себя власть и ответственность. Их глава – координатор, и все шишки, в случае чего, сыплются на него. А если ситуация аховая, сыпать шишки может оказаться некому. Потому и назывался блок чрезвычайным. Его первый уровень, тактический, контрольно-исполнительский – операторы, второй, стратегический, разбитый на сектора и связанный с планированием и ответственностью за первый уровень – диспетчеры, а на третьем, на вершине пирамиды, всего один человек – координатор. Он – как дирижер в оркестре. Каждый знает свою партию, кто-то играет лучше, кто-то хуже, у кого-то инструмент плохой, а новый только в производстве или вообще еще в разработке… А конечный спрос за музыку – с дирижера.

А как замечательно начиналось утро. Сегодня, как и всегда, Гаврила Иванович проснулся рано, без всяких внутренних будильников – не понимал эту молодежную блажь. За окном на светлом небе – ни тучки, серое море вдали катило грозные волны на покрытые мхом, травой и цветами скалы, солнце из нижней части пошло на новый круг. Точнее, на новый эллипс: полярный день стоял в самом разгаре. Гаврила Иванович осторожно поднялся, чтобы не разбудить жену, и направился в гиеник – установленное полгода назад и все еще непривычное чудо биотехники. Придуманный как часть немешарика, полные испытания гиеник завершил намного раньше и уже заменил санузлы во многих стандартных помещениях. Особенность гиеника в том, что он живой. Не модифицированное животное, конечно, а растение со встроенными возможностями: подать воду, впитать лишнее, сделать прическу или массаж…

В нужный момент по мысленному приказу обдало паром и горячими струями, рабочие щупальца исполнили роль веников и мочалок, затем высушили, собрали отмытые волосы в хвост, чтобы не мешали: в любую погоду, летом и зимой, каждое утро начиналось с пробежки. Покинув теплый мох гиеника, Гаврила Иванович прошел через шкаф-рамку, на миг окутало искрящееся сияние, с шипением на бедрах возникли спортивные трусы, и прямо через террасу Гаврила Иванович выбежал наружу.

Трехэтажный дом построил еще отец, и за полвека внешне здесь ничто не изменилось: то же округлое сочетание стекла и переливавшегося на солнце пластика, удачно вписавшееся в серый пейзаж прибрежных скал. Когда-то сюда вела наезженная колея для наземного транспорта, сейчас от нее не осталось следа. На всем полуострове – несколько частных домов и старинный маяк, почему-то ярко-розового цвета. Маяк высился далеко на западе, из дома его не видно. Гаврила Иванович побежал на юг, вглубь полуострова. Над головой кругами, иногда заслоняя солнце, с клекотом носился птерик Брр-Босс: «Хозяин, давай куда-нибудь полетим!»

Увы. Куда на нем летать? Чуть было не отдали за ненадобностью, если бы не один случай: птерик выручил в миг, когда техника подвела, а нервы не выдерживали ожидания – друг оказался в беде. Тот случай так и остался единственным, и когда не требовалось мчаться сломя голову по делам на дискаре или шаттле-«страшиле», Гаврила Иванович предпочитал собственные ноги.

Маршрут привычный: вокруг сопки в низинку к соснам, где ждало очередное упражнение – взбегание по деревьям. Достигнув первой высокой сосны Гаврила Иванович взялся ладонями за ствол, ступни уперлись перед собой, и, перебирая вытянутыми руками и согнутыми ногами, он резво взбежал до раскачивавшейся кроны.

Чем тоньше ствол, тем удобнее взбегать, но тонкий значит хрупкий, а это грозит незапланированным полетом и последующим восстановлением. Работа будет простаивать. Это недопустимо. Класс взбегальщика определялся точным выбором дерева. Метод придумали и тысячелетиями применяли для собирания фруктов и орехов туземцы Полинезии, но только сейчас он стал модным поветрием и оказался по вкусу многим.

Трех деревьев на сегодня хватит. На последнем Гаврила Иванович сделал передышку: уселся на широкой ветви и с наслаждением свесил ноги.

По лбу тек пот. Сейчас люди не любят пот, настраивают защиту организма, чтобы удаляла заблаговременно и не доводила до запаха. Но настоящий пот вместе с радостной болью перегруженных мышц и выплеском адреналина – это же счастье в чистом виде, его концентрат. А пот любимого человека? Кто не понимает, о чем это, тот вообще ничего в жизни не понимает.

Как же хорошо вот так сидеть на высоте, глядя на мир с его проблемами сверху вниз. Гаврила Иванович прислонил голову к жесткой коре и поднял взгляд к небесам.

Неужели ему уже семьдесят?

– Гаврила Иванович? – раздалось из нательного устройства связи, с которым каждый чрезвычайщик не только бегал, но даже спал.

Доложили о случившемся на Марсе. Добили информацией о Зайчатнике и подводной станции. И понеслось.

Чтобы быстрее попасть домой, пригодился птерик – он вцепился четырьмя конечностями в соседнее дерево и щерился оттуда двумя пилами острых зубов. Это он так улыбался. Перенял у людей. Теперь, счастливый, несся обратно, чувствуя во вживленном седле тело хозяина – то есть, занимался делом, ради которого жил на свете.

Ну, хоть кому-то хорошо.

Итак, с получившими одобрение живыми домами что-то пошло не так. С новыми изобретениями такое не впервой. Но не с прошедшими все проверки, и не настолько серьезно.

Новые технологии не сразу достигали желанного уровня комфорта и безопасности, беды с изобретениями бывали и раньше, одна генная инженерия чего стоила: сколько людей погибло или превратилось непонятно во что, пока справились с причинами и отладили последствия. С тех пор от некогда популярной телесной модификации в пот бросало. Помог принцип относиться к ближнему, как хотел бы, чтобы относились к тебе. Совершившие модификацию делали хорошо себе (ну, или думали, что делали хорошо), а близким от этого было плохо. Любой вымерший за ненадобностью юрист объяснит, что это прямое нарушение закона. В результате в моде снова естественность, а телесная модификация осталась только для конкретных дел с последующей переделкой обратно или погружением в увлекшую сферу деятельности навсегда.

Случившееся сегодня ночью выходило как за рамки нравственности и здравого смысла, находившихся на краях шкалы человеческих приоритетов, так и науки в целом. Массово нарушены заповеди «Не убий» или «Не укради», и хуже всего, что непонятно, как одна из них нарушена и кем.

До сих пор Гаврила Иванович справлялся и, как говорят, справлялся неплохо; проблемы были типичными и уже набили оскомину. Сегодня все изменилось. С первой минуты стало ясно, что предыдущие дела нынешнему в подметки не годились. Два блиц-допроса окончены, и – ни одной зацепки. Параллельно операторы в потоке и на местах проверяли всех, кто мог быть причастен к случившемуся или что-то знать об этом. Изучали подноготную каждого, и кроме человеческого фактора учитывали все, вплоть до необъяснимых природных явлений, как зафиксированных, так и оставшихся слухами.

И тоже ничего.

Глава 3. Гаврила Иванович

Дружба, мистика, возражение

С протяжными взвизгами за окном пронесся Брр-Босс и теперь привычно парил над домом в надежде, что хозяину захочется куда-нибудь полететь. Летать на птерике было просто некуда, по работе всегда требовалась скорость и использовался дискар, а летать ради полета – развлечение для детей, как и купание, если убрать из термина взрослые составные этого слова: плавание и мытье. Поэтому птерик был в семье один. Второго можно заказать по служебной надобности, и, если основание посчитают достаточным, координатору блока правительства выделят еще одного вне очереди. Но зачем, в самом деле? Несколько лет назад Гаврила Иванович советовался с Леной – хотел отказаться и от имевшегося в пользу тех, кому нужнее. Но именно в тот день, когда об этом заговорили, по Арктике прокатилась буря, и дискар, улетавший, как говорила Лена, «в гараж», разбило о скалы. На восстановление, по заявлению ремонтных дроидов, требовалось от нескольких часов до суток, и в этот момент раздался вызов от Павлика Горбовского, старого друга со времен учебы в академии.

Прошло уже несколько лет, а картинка стояла перед глазами, словно это произошло вчера: Павлик сидел на снегу в некотором ступоре, взгляд просил помощи.

– Буря, – сказал он. – Унесло палатку и все, что внутри.

То есть, и принтер тоже. Не позавидуешь.

Вид Павлика уже не шокировал, как в первый раз. Человек привыкает ко всему. Гаврила Иванович сделал запрос на местоположение, метка указала, что Горбовский находится на льдах у Шпицбергена. От Рыбачьего полуострова – около тысячи километров. На дискаре лететь меньше часа, но он поврежден.

– Скоро буду, часов через восемь-девять. Никуда не уходи.

Павлик улыбнулся и обвел глазами раскинувшееся вокруг сияющее безмолвие. Идти было некуда, даже навстречу, чтобы сэкономить несколько секунд полета. Заснеженные ледяные торосы были непроходимы.

Но друг все же улыбнулся, значит, все сделано правильно. Горбовский мог вызвать доставку, и менее чем через час все необходимое упало бы к ногам с беспилотника. Ему могли отправить помощь по сигналу с чипа, но он отказался и связался с другом, значит, в первую очередь ему нужны не вещи или еда, а человеческая поддержка.

Их дружба сложилась в академии на первом курсе, чудесно развивалась на втором и третьем, а дальше вмешалась судьба. Павлик неудачно влюбился. Девушка предпочла другого. На его месте любой отвлекся бы на учебу и попутно искал своего человека, который есть у каждого: если не торопиться, он обязательно найдется. Так Гаврила Иванович (тогда – просто Гаврик) встретил Лену.

Павлик выбрал другой путь. Он ушел из академии, отправился на север (север даже для жившего на берегу Северного Ледовитого Океана Гаврилы Ивановича) работать на климатическую станцию.

В погоду люди старались не вмешиваться, это делалось очень избирательно, в крайних случаях, точечно, после долгих расчетов. Предыдущий век красочно и больно продемонстрировал, что в противостоянии человека и природы победителей не будет. Большинство климатических установок ликвидировали или законсервировали, оставшиеся перевели на автономный режим работы, но некоторое время требовались наблюдатели – не имевшие специального образования любители одиночества. Для Павлика – словно манна небесная.

Основная работа времени не отнимала совсем, и Горбовский стал писать книги. Взапой, одну за другой. Возможно, чтобы забыться, или хотелось прославиться и доказать бывшему объекту любви, что выбор был неверен. Ну, доказал бы, и что? Дело-то сделано, «Я другому отдана и буду век ему верна», по-другому не бывает. И неизвестно, насколько гениальными были опусы Павлика Горбовского, который выкладывал их под псевдонимом «Пауль ТерраДактиль». С его слов – сплошные шедевры. В то время Гаврила Иванович книг Павлика не читал. Однажды попробовал, и зря. На критику друг отреагировал со злобным шипением:

– Да что ты понимаешь в литературе?! Я – автор, я так вижу!

– Ну а знаки препинания? Тебе же красным подчеркивают…

– Это мой личный стиль!

И Гаврила Иванович не спорил. И не читал.

Чтобы поместить свое творение в поток с тегом «Писатель», необходимо закончить Литературный институт, тогда и читатели обратят внимание, и за чтение автору будут начисляться деньги – писательство превратится в основную работу. Без образования можно выкладываться лишь с греко-английским термином, что переводится как «пишущий человек», а это совсем не то. Павлик периодически плакался:

– Обо мне никто не знает. Как пробиться к читателю?

– Дай почитать друзьям и родственникам, будь готов к критике. Если все здорово, тебя порекомендуют знакомым и коллегам, а те – своим, а если плохо – укажут, что именно не нравится.

– А если они ничего не понимают в литературе, как ты, например?

– Критики для того и существуют, чтобы наваливать в кучу правильное и неправильное, умное и глупое, объективное и субъективное. Выслушай всех, и поступи по-своему. Но сначала выслушай. Еще, к примеру, потусуйся в потоке с другими молодыми и талантливыми, почитайте друг друга хотя бы в порядке бартера, расчихвостьте в хвост и в гриву, ведь каждый уверен, что разбирается в предмете лучше остальных, вот и повышайте собственный авторитет, указывая другому на ошибки. Сам же знаешь: одна голова хорошо…

– А две – мутант.

– Я не шучу.

– А если я пишу интимное и не хочу показывать друзьям и родственникам?

– Интимное – значит, для себя. Почему твои личные записки должны интересовать посторонних? Если не можешь показать свое творчество близким, то оно ничего не стоит.

Дружеских советов Павлик не послушал, но проявил упорство и пошел по другому пути. Поняв, что труды многочисленных авторов с тегом «графомэн» кроме друзей никто не читает, он заочно окончил Литературный, тут же убрал из потока все «нетленки» Пауля ТерраДактиля и, после смена псевдонима на «Поль Гнедых» стал настоящим писателем.

Новые книги Горбовского Гаврила Иванович уже читал. Лена посоветовала. Оказалось, что читать Павлика не только можно, но и нужно, а его «Сложно жить ботом» даже рекомендовали к масштабной визуализации и включению в школьную программу. Фантазия Павлика не знала границ, дальний космос распахнул объятия, и у специалистов будущего появилась постоянная работа – исправлять за отправившимися открывать новые миры молодыми неучами везде, где переполненные самомнением профаны успели напортачить.

С одним из маршрутов, по которому, по Паулю Гнедых, светлое будущее пойдет в сторону ослепительного, Гаврила Иванович не мог согласиться при всем уважении к другу. Дело касалось детей – воспитания и определения с профессией. Павлик предложил систему интернатов, куда лет с пяти у дилетантов-родителей забирают детей, чтобы ими занимались Учителя – с большой буквы. Быть Учителем – почетно и ответственно, к этой работе допускают лишь избранных. Дети учатся правильным моральным установкам и проходят медико-психологическое обследование, после которого для них вырабатываются рекомендации по профессиональным предпочтениям.

Логика вроде бы присутствует, но не для тех, у кого есть собственные дети. Общество воспитает лучше? Вряд ли. И все же допустим, что это так. И:

Глаза наливаются кровью, а рука тянется к чему-нибудь тяжелому: да пусть только попробует кто-нибудь отобрать у меня детей! В пекло такое общество и такое будущее!

Воспитывают детей – в семье. Примером. Любовью. Так было и так будет. Общество воспитывать не может в принципе, воспитывают люди, из которых состоит общество. Лучше всего воспитывают те, кто любят детей и всегда находятся рядом. Такие у большинства из нас есть, они любят по-настоящему и действительно всегда находятся рядом. Они называются семья. Кому милее «интернат» – милости просим, скатертью дорожка. Двести лет назад большевики пытались упразднить семью, даже «научно» обосновали ее никчемность. И где теперь большевики? Как говорил слон велосипедисту, против природы не попрешь. Бездетный Павлик видел по-своему, и его мнение тоже имело право на существование. В качестве фантастического допуска. Не больше.

А он, собственно, на большее и не покушался, просто писал, что придумалось. Благо, на игры воображения времени стало много, писательский труд стал его профессией, а работа творчеству не мешала. После окончательного перехода климатоустановки в автоматический режим Горбовский остался, как там говорили, «на северах», в нужном духе переделал тело, чтобы не зависеть от внешних условий, и писал, писал, писал…

Наверное, он даже не заметил, что прошли сначала годы, затем десятилетия. Он жил грезами о будущем, и кроме подключенного к потоку рабочего шлема с виртуальной клавиатурой ему требовались сущие мелочи: принтер для еды и вещей, палатка, где преклонить голову… И все. Остальное, если без него можно обойтись, – не нужно. Ведь без него можно обойтись.

Нет. Еще требовались друзья, чтобы сказали правду о его работе и поддержали в трудную минуту.

Все, что нужно для счастья, у него было.