ППП – Психоз После Полуночи. Сборник рассказов

Так вот, руки матери дрожали в тот день. Я видела, что она на взводе и готова ударить меня в любой момент. Не знаю, сколько часов она потратила на тот рисунок, что положила мне на ноги, но дался он ей с трудом. Работа над ним вымотала её, но получилось вполне достойно, насколько я помню. На рисунке ночь. Луна почти совсем затянута тяжёлыми грозовыми тучами. Вижу, что там бушует гроза, и молнии прорезают ночное небо, но высоко в небе кружит большая птица. Кружит над домом, стоящем справа на рисунке. Хотя дома там и нет. Ни тростника, ни дома, ни скелетов животных, которыми усыпана тропа, ведущая к нему, но я знаю, что они там есть. Верю в это, потому что в это верит мама. На рисунке видна лишь прогнившая от старости деревянная крыша, а вокруг нее бурлящая вода. Я вижу, белые барашки пены вокруг и думаю, что эта чёрная вода пытается сожрать и дом и крышу, так же как она укрыла под собой высокий тростник и скелеты животных, что обглодали те уроды.

– Она внутри, – говорит мне мама, – смиренно лежит на кровати под водой. Ноги вытянуты вдоль и к ним привязан тяжёлый груз, ровно точно так же, как и к шее старухи. Руки скрещены и прижимают к груди портфель. Серый портфель. Ты видишь её? Видишь?! – Кричит на меня мать, тыкая пальцем в крышу на рисунке. – Она там. Те выродки разозлили духов тех лесов. Дети подобные тебе. Отродье. Разозлили тем, что издевались над животными. Сдирали кожу, срезали мясо, а кости бросали на тропу. К дому, жительница которого никогда не выходила из него. Её прозвали ведьмой и издевались над ней. Они осквернили лес. Осквернили старуху. Ворвались внутрь и вытащили старую женщину на улицу. Она скончалась там же, на тропе. Они бросили её тело там, не прикоснувшись даже пальцем. Именно тогда и случилась та вода. Чёрная вода. То наводнение погубило урожаи и унесло немало жизней, но ведьма на том не остановилась. Когда сошла вода её распухшее тело, привязанное к кровати, нашли внутри дома и тот самый портфель на груди. Она не желала уходить. Хотела остаться в доме и мстить. Некоторые говорят, что она и сейчас лежит там, высохшая, сгнившая, но тот портфель и до сих пор при ней.

Всего неделю спустя после смерти, как рассказывали местные, её заметили впервые. Как раз тогда, когда начали гибнуть люди. Невзрачная крадущаяся в ночи фигура. Говорили, перед тем как она появлялась, громко квакали лягушки. Целая орда лягушек, призывающая свою ведьму на месть. В руках портфель, а внутри остро наточенный тесак. Людей тех находили в лесу, обескровленных и с отрубленными руками, что старуха бережно хранила в том портфеле. Руки людей осквернивших саму природу.

Ты одна из тех людей, и она придёт за тобой, если ещё раз сунешься туда, куда не нужно. – Закончила мать и оставила меня привязанной ещё на три долгих дня, после которых от меня воняло, вероятно, так же, как от той сгнившей старухи. Я была почти при смерти.

Ты не должна думать о ней. Иначе она станет реальностью. Жалкое срамное дитя. Я чувствую, как она хочет прорваться в этот мир через тебя. Ищет лазейку в твоей чёрной душе – Не раз повторяла мне мать, когда подходила ко мне проверяя, жива ли я, в течение тех самых страшных дней из моего детства. Но я всё равно продолжала думать о ней. Я была зла.

В этом месте несколько страниц вырвано. Клочки торчащей рваной бумаги испачканы чем-то чёрным. Возможно, там был рисунок?

Записка 10. Воспоминания о том, как я создавала ведьму.

После той истории, я долгое время вообще не выходила на улицу. И не только потому, что я тряслась от страха, но и потому, что лицо моё ещё долго было покрыто синяками. Я злилась на мать и в отместку желала создать нечто, что придёт с наступлением ночи и проучит её. Долгое время теперь я проводила всё на том же родительском чердаке, не желая сталкиваться с матерью. Рылась в чемоданах с тряпками, стремясь одеть своего монстра в одежду, когда-то принадлежащую моей маме. Хотела привязать их чем-то друг к другу. Тусклый свет, проникающий через маленькое покрытое грязью окошко не мог полностью осветить весь чердак и от того всё происходящее в те дни, казалось мне ещё более зловещим.

Я не выбирала наугад. Кропотливо рассматривала то одну изъеденную молью тряпку, то другую, поднося её к тому маленькому окну. Нет, я не просто искала, я создавала. Я трогала руками коричневый растянутый свитер, с пятнами и большими расползающимися дырами на нём. Я прижимала его к своему детскому лицу и втягивала ноздрями запах влажности и тлена. В него я одела свою ведьму. В него и в длинное серое платье под ним, скомканное от долгого лежания в чемодане. Оно и сейчас такое же скомканное, как и пятнадцать лет назад. Я видела. Серое и невзрачное. Мать всегда была похожа в нем на монашку, вот только поклоняющуюся не Богу, а Сатане. Почти ряса, прикрывающая все те раны, что она наносила себе за долгие годы. Прикрывающая её срам.

Позаботилась я и о туфлях. До сих пор не знаю, почему так поступила. Возможно, никак не могла определиться, какая же из двух пар предпочтительней. Ведь я была всего лишь ребёнком. Ещё и девочкой, лишённой материнской заботы. Помню, что так и не определилась. Не думала, что образ, созданный мной, окажется столь зловещим. Красный туфель на шпильке одела на левую ногу, коричневый на квадратном невысоком каблуке на правую. Из-за разницы в высоте нога её деформировалась, навсегда превратив её из обычной злобной старухи в хромоногую. Её правую руку, я вроде как сломала, хотя и не думаю, что, будучи ребенком, могла хотя бы помыслить о подобных зверствах. Я лишь хотела, чтобы та рука была подальше от моего горла и выгнула её под каким-то нелепым углом назад. Всего лишь мера предосторожности и без того перепуганного ребёнка. Ну а что до матери, тогда мне казалось, ей достаточно будет посмотреть в чёрное полное адской боли и ненависти лицо женщины созданной мной. Всего раз взглянуть в ту чёрную массу с плавающими по ней узенькими глазками и ртом. Знаю, она бы перепугалась до смерти и усмирила бы, наконец, демонов, что терзали её психически больное сознание и причиняли боль мне, физическую и моральную. В завершении я накрыла её лицо вуалью, чёрной и дырявой, что оторвала от старой шляпки намереваясь создать более внушительный эффект.

Так прошло моё детство. В образах о женщине-ведьме, живущей в доме у реки, который укрывал тростник. Тростник, который не рос более нигде. Может его, тоже придумала я? Или он был там на самом деле? Этого я знать не могла. Но знала точно, что именно я в свои детские унылые годы создала нечто, что рвалось наружу так же рьяно, как и мои никем не замеченные, не востребованные, никому ненужные эмоции.

Я всегда была особенной девочкой, но никто не желал признавать этого. Никто не хотел принимать меня такой, какая я есть. Они боялись. Принимала лишь хромоногая женщина с портфелем набитым отсеченными руками её жертв.

Я не догадывалась лишь об одном… что эта тварь, поглотившая мой детский разум способна существовать и без меня. Не знала до того самого дня, пока не разыскала злосчастную Галину Николаевну спустя несколько лет одиночества. Нет, я не была одна в полной мере, с тех пор как погибла моя мать. Выдуманная мною сущность всегда была где-то рядом. Я проводила дни в неустанных беседах с демоном, что питался моими тревогами. Я неизмеримо сильно пыталась научиться быть такой как все. Я тренировалась. Только я не знала, что и она тоже. Нечто внутри меня неустанно твердило, что пока живы те, кто меня угнетал, мне не будет покоя, и все мои попытки оказаться наравне со всеми окажутся тщетными.

Записка 11. Как я отыскала свою ненавистную преподавательницу.

Потому я и нашла её. Вовсе ни в каком-нибудь захолустном посёлке подобному тому, в котором я выросла и окрепла. В городе. Мне не хотелось видеться с ней лично и потому я прильнула лицом к стеклу за которым располагалась аудитория где она преподавала. Аудитория, примерно столов на пятнадцать расставленных в три ряда. Я наблюдала за детьми склонившимися над тетрадками в задумчивости и нерешительности. Женщина, уже преклонных лет сидела по центру в кресле у доски, надменно вытянув вперед ноги. Настолько что все сидящие перед ней могут видеть её изношенные башмаки. Всё те же, мать их, зашнурованные на манер шестидесятых башмаки! Над головой её висят портреты писателей в больших деревянных рамах: Лермонтов, Толстой, Куприн. Блок висит криво и возможно провисит криво ещё много лет. Кому есть до этого дело? Их мудрые взоры обращены в класс в отличие от туповатого взгляда тучной напыщенной преподавательницы.

Казалось её саму, более похожую на индюшку из-за её огромного второго подбородка, процесс преподавания волновал в меньшей степени или не волновал вовсе. Она лишь украдкой следила за порядком, то и дело отвлекаясь от своих первостепенных обязанностей на ящик своего рабочего стола в котором лежали три ароматных горячих початка свежеприготовленной кукурузы, что она купила по пути на работу. Просто не смогла пройти мимо и с неимоверным желанием жаждала поглотить их все, но до уроков не успела. Поэтому и теребила свои пальцы, нервничая. Так же как делала это и раньше. Теперь же она вновь приоткрыла свой ящик и слегка прикоснувшись к пакету чуть успокоилась. Жёлтые манящие початки кукурузы были ещё достаточно горячи, но урок заканчивался только через двадцать пять минут, судя по часам на её левой руке, ремешок которых был чуть меньше объема её запястья, (ведь она купила их добрых десять лет назад) и впивался в кожу, судя по всему не принося пожилой даме особых неудобств.

Женщина-индюшка, она же Галина Николаевна, открыла ящик, вновь провела по початкам рукой. В животе у неё сильно заурчало. Она не стала развязывать пакет, побоялась, что её услышат. Просто разорвала и выковыряла одно зернышко. Огляделась. На лице её читалось замешательство. Медленно и осторожно, не сводя с детей пристальных глаз, положила зернышко в рот. На мгновение даже закатила от удовольствия глаза, и её второй подбородок пришёл в движение, когда она принялась его разжёвывать.

Потом дети в один голос скажут, что не заметили в поведении преподавателя ничего странного. Каждый для себя решит, что она была в тот день такой же, как всегда – жирной убогой старой стервой.

Засунув это единственное зернышко в рот, она уже не могла остановится. Не понимая, какой демон в неё вселился, склонилась головой над ящиком и принялась жадно грызть кукурузу. Интересно почувствовала ли она давно забытое ощущение того, что я где-то рядом? Настолько близко, насколько это вообще возможно. В её голове. Дети даже не сразу обратили внимание на исчезновение учительницы за её рабочим столом. В её присутствии любой из них боялся оторвать голову от тетради, но они отреагировали на хруст.

– Вы… что, там едите? – Несмело спросила девушка, одетая в классические белую блузку и чёрную юбку. Явно отличница.

Женщина с ошмётками кукурузы на щеках, тут же выскочила из-под стола, словно в ягодицу ей засадили огромную иглу. В глазах искреннее негодование, но не от того что её застукали, а потому как не дали спокойно доесть. Девушке в классической одежде явно стало дурно от вида свирепого оскала учительницы. Она осеклась и медленно опустилась на стул.

– Ты какого хрена там вякаешь, сука? – Заверещала Галина Николаевна.

Что-то громко треснуло в её кресле. Она ахнула от неожиданности и пошатнулась, но не упала. Никто не рассмеялся от нелепого курьёза, в который угодила преподавательница литературы, как это обычно бывает. Только один парень поднялся со своего места, оставив мысли о незаконченном сочинении в прошлом.

– Как вы смеете так разговаривать с ней? – Дети изумленно оглянулись на него. Девушка говорившая первой, наконец, обрела нормальный цвет лица залившись румянцем.

– Аааа. Это ты. Защитничек чертов! – Её лицо исказилось в гримасе презрения. Второй, обглоданный словно кость початок, она кинула на пол перед собой и, замахнувшись ногой, словно бывалый футболист, произвела пенальти громоздким башмаком. Возможно, те башмаки и впрямь были из тех лет, как мне всегда казалось, но не в этом дело. Парень не отошёл в сторону. Не уклонился от удара. Початок прилетел ему прямо в грудь.

– Ха! – Радостно воскликнула женщина, вздёрнув руки вверх – попала!

– Вы не должны так обращаться с учениками. – Только и ответил он.

– Да? Не должна?!

Она сделала несколько натужных шагов по направлению к нему, но он и тут не дрогнул. А, может, просто не мог пошевелиться от страха.

– Ты, гребаный дебил. Да ты даже…

Тут её скрутило. Она схватилась за живот руками, и задёргалась в конвульсиях, встав на четвереньки, открыв всеобщему обозрению дешёвые чулки на подвязках. Чулки натянутые слишком туго на столь жирную плоть. Её выворачивало минут пять, не меньше. За это время она успела заблевать свои руки непережёванными зернами кукурузы, вперемешку с какой-то неприглядной зеленоватой массой, похожей на скисшее пюре из киви. За зеленой кукурузой следует давно переваренный завтрак.

Как она встала никто кроме меня не заметил. Как попутно захватила острозаточенный карандаш с соседней парты тоже. Неприметная девочка в белой классической блузке и чёрной юбке с двумя длинными белыми, как пепел косами.

Каждый из них был увлечён, разворачивающейся прямо у них на глазах нестандартной ситуацией. Препод, стоящий раком посреди классной комнаты, словно старая шлюха с задранной до самой задницы юбкой, заблевывающая всё вокруг содержимым своего желудка. Отвратительно, но исключительно интересно.

Девочка двигалась бесшумно, но я всё же слышала на фоне всеобщих воскликов и громких рыганий учительницы, как шелестела её юбка, касаясь одежды других детей, пока она искусно маневрировала среди них. Когда же одна из её одноклассниц, наконец, заподозрила неладное, заметив её стеклянный ничего не выражающий взгляд, было уже слишком поздно.

– Что ты… – Только и успела воскликнуть она.

Одним лишь точным ударом девчонка воткнула карандаш прямо в затылок Галины Николаевны, без промедления, без сомнений. Карандаш марки «Винус» с пометкой «м», что значит мягкий грифель, вошёл на удивление мягко в податливую плоть, не задев при этом позвонков.

Галина Николаевна услышала лишь лёгкий хлопок где-то глубоко в ушах, словно кто-то лопнул надутый целлофановый пакет. Боли она не почувствовала. Разум заволокла темнота, пришедшая после яркой вспышки разноцветных огней. Тело её обмякло, и она рухнула в беспамятстве прямо в лужу собственной блевотины.

Никто не увидел крови. Наверное, поэтому никто из ребят и не поддался панике, застыв в коллективном шоке. Только я, наблюдающая за происходящим за стеклом, подняла руки и прислонила ладони к окну. Я услышала, как оно затрещало под тяжестью моего веса и то, как оно лопнуло, прервав, наконец, этот невыносимый для человеческого восприятия резонирующий гул. Гул, порождённый не мною, но тварью сидящей внутри меня. Мы вместе зашли в тот туман и впервые за долгие годы, она уже не была мною.

Записка 12. Я и Галина Николаевна. Мы обе в тумане.

В полной для себя растерянности я наблюдала, как Галина Николаевна попыталась приподняться. От досок на которых она лежала исходил сильный смрад сырой древесной трухи и разлагающейся где-то неподалёку падали. Оглядевшись, она заметила справа от себя разорванную тушку животного, идентифицировать которое не было никакой возможности. В той тушке что-то двигалось, но у неё не было никакого желания проверять и разглядывать что же там. В голове сильно шумело, а в трясущихся руках совсем не было сил. Её бессмысленные потуги подняться были похожи на движения только что родившегося олененка. Но она всё же смогла чуть приподняться, заляпавшись рукой в той нелицеприятной вонючей массе, что вытекала из мёртвого тела зверька. Тут же вновь почувствовала более острый приступ тошноты, но не из-за запахов, и не из-за разлагающейся плоти, кем бы тот зверь ни был, а из-за того что она узнала то место, в котором оказалась.

Покинутое, но не разрушенное людьми строение, ещё хранившее в глубине своих стен голоса. Оставленные на волю времени, никому ненужные старые полусгнившие парты. Как давно это было? Теперь они прогнили до черноты и покрыты густым с разными оттенками зелёного мхом, который стал пристанищем для семейства жирных, похожих на мадагаскарских тараканов жуков. Где-то у противоположной стены, Галина Николаевна заметила движение и поняла, но не увидела, так как свет луны не светил так далеко внутрь, что это проползла змея.

Одна из стен строения практически развалилась. Через эту щель в стене за упавшим бревном она увидела реку, застывшую в её памяти на долгие годы. Настолько долгие, что порой казалось, что всё произошедшее тогда было лишь сном. Очередным ночным кошмаром, который никак не забывался. Именно из той щели и лился тусклый лунный свет играющий бликами с мелкой рябью на реке.

– Этого места больше нет. – Сказала она неизвестно кому. – Как нет и этой школы. Она сгорела много лет назад при пожаре вместе с домами, что находились неподалёку и лесом вокруг неё. Так мне сказали.

Женщина подползла к двери, болтающейся на одной из дверных петель, за ручку которой бралась когда-то несчётное количество раз и попыталась подняться, до сих пор не веря в реалистичность происходящего с ней. Галина Николаевна, во что бы то ни стало намеревалась уйти ещё до того, как что-то могло произойти с ней. Подтянулась, превозмогая возможности своего рыхлого тела и сумела таки встать. Погнутые проржавевшие петли выдержали её немалый вес, чему женщина оказалась несказанно довольной, если учесть тот факт, что она и понятия не имела, что уже десять минут как мертва.

Свежий ветерок задувал через развалившуюся стену, ведущую к реке. Именно туда она и направилась, несмотря на то, что могла бы выйти через главный вход. Слава Богу, дорогу эту она знала, хоть и подозревала, что за годы её отсутствия, там всё сильно заросло. Память то осталась. Женщина подошла к стене, рукой облокотилась о повалившееся бревно, наклонилась и оказалась за пределами школы, где она когда-то преподавала русский язык и литературу.

– Вот выродки. Куда же вы все подевались? Неужели я здесь совсем одна? Проклятье.

Стоило ей ступить на шершавый ковер из сухой травы и листьев, как где-то на воде послышались всплески. Не сказать, что это её сильно удивило. Инстинкты подсказывали ей, что здесь она оказалась не случайно, а сердце сжималось от ужаса, понимая, зачем конкретно. Она двинулась на звук, хоть ей и было чертовски страшно пережить это вновь. Луна, похожая на перегорающий фонарь освещала ей дорогу, а прохладный ветерок, что задувал с востока, пусть немного, но успокаивал расшатавшиеся нервы. Звук становился всё громче и отчётливей.

Идти по кочкам на каблуках было крайне неудобно, но она не захотела скидывать туфли. Ноги то и дело подкашивались, но она сумела преодолеть расстояние до воды достаточно быстро и, наконец, увидела её. Там, вдалеке, под покровом ночи, за высоким камышом по воде отчаянно шлёпали чьи-то маленькие ручки, из последних сил пытаясь удержаться на воде.

– Нет, – она замотала головой, словно ребёнок отказывающийся есть капусту, – Нет, я не буду делать этого снова. Ни за что.

Она помнила почему не хотела помогать ей тогда, и не испытывала никакого желания делать это сейчас.

– Маленький паршивый дьяволенок. – Прошептала она те же слова, что и пятнадцать лет назад. В тот день вокруг неё в истерике метались дети, не понимающие, как помочь свой однокласснице, запутавшейся в тине. Прошептала, потому что понимала, пусть они лишь дети, но они услышат в её голосе ненависть. Сообразят, какую сильную неприязнь она испытывала к этому ребёнку.

– Сдохни там. Ну же, сдохни. Подыхай. – Всё шептала она тогда, а маленькая девочка с опухшими от слёз глазами всё дергала её за подол её серой юбки и рыдала, что есть мочи. Но малышка всё отказывалась умирать, глотая воду и выкрикивая нечто нечленораздельное. Прошла минута, за ней другая, а она всё кричала, надрывая голос. Нет, она не звала на помощь и не призывала маму. Она боролась и проигрывала тот бой. Галина Николаевна отказывалась шевелится, и только ветер развивал её длинные волосы. Мысли в голове путались, словно стая озлобленных пчёл.

Да. Так было тогда. Но сейчас то по-другому. Или нет? Вдруг я не смогу выбраться отсюда, если не спасу эту малолетнюю тварь? – подумала женщина.

И она полезла в воду, задирая подол своей совсем не серой, но разошедшейся по шву сзади юбки, наблюдая, как чёрная вода обтекает её подобно смоле, поглощает её бледные старушечьи ноги. Холодит настолько, что сводит пальцы.

Когда же женщина доплыла до ребёнка, та уже скрылась под водой выпуская пузыри. Нырять не стала, просто вытянула руки вперёд, шаря под водой там, где исчезло тело ребёнка. Без особого труда нащупала её волосы, накрутила их на ладонь и с усилием потянула вверх. На поверхности показалось детское личико – бледное, худое и безжизненное. Женщина схватила её за подмышки и затрясла что было сил. Маленькая головка облепленная волосами заметалась из стороны в сторону, словно в руках она держала не человеческое существо, а манекен, с головой поворачивающийся на шарнирах.

– Давай. Приходи в себя, ты маленькая сучка – заверещала Галина Николаевна. И сучка откликнулась на призыв бьющейся в истерии женщины. Мелкая игривая рябь на воде вдруг стала гладью, идеально зеркальной в ярком свете луны, но Галина Николаевна этого не заметила, потому, как не могла оторвать взгляд от лица ребенка, с которым что-то было не так. Когда же, наконец, поняла, выпустила тело девочки из своих рук и попятилась назад, к зарослям шуршащих камышей.

– У тебя нет глаз. Почему у тебя нет глаз? Такого не может быть – пробормотала она скорее для самой себя.

– Глаза это то, что ты забрала у меня. Это то, что ты ненавидела всей душой. То, как я смотрю на тебя – спокойно отвечаю я женщине, которая гнобила меня большую часть моих школьных лет. А потом я увидела её – ведьму, созданную мной, с чёрным шевелящимся лицом укрытым драной вуалью, что возникла за спиной учительницы. В её кривых руках портфель, разрисованный витиеватыми астрами. Тот портфель разинут, как широко раскрытый рот голодной чёрной акулы. А в голове моей одна лишь фраза: Отрежь ей руки, сунь в портфель.

Что? Зачем? – спрашиваю я, то ли себя, то ли её, но в действительности уже понимаю, что она вне меня. Теперь она живая и она голодна.

Именно тогда до моего освободившегося от её постоянного гнета сознания, наконец, и дошло, что это именно она повинна в смерти моей матери. Повинна в её сумасшествии. И именно она заставляла и принуждала преподавательницу ненавидеть меня. Как и многих других. Ей нужна была моя злоба. Нужно было моё отчаяние и гнев. Для неё они подобны топливу разжигающему костёр.

– Нет. Ты не получишь её. – Говорю я хромоногой ведьме и с резким звуком чвак, высовываю карандаш марки «Винус» с пометкой «м», что значит мягкий, из основания шеи ничего не соображающей Галины Николаевны.

Записка 13. Моя единственная встреча с реальной ведьмой.

Всё произошедшее далее, случилось не в реальности. Оно случилось в тумане, ибо только там я могла отыскать дом, укрытый от внешнего мира высоким тростником. Дом ведьмы. Вообще, я всегда знала, что она там прячется, просто отказывалась в это верить.

Всё это время она ждала, когда я осмелюсь на этот шаг. Осмелюсь лишить жизни живое существо. Ждала момента, когда из меня начнёт сочиться ненависть. Только так она могла попасть во внешний мир. Через мой необузданный гнев.

А я всё думала, с чего же мать тогда решила, что я думаю о ней? О ведьме? Ведь я не делала ничего плохого. Но так ли это? Или я просто стёрла из памяти всё то скверное, что натворила когда-то? Вполне могла. Я всегда была особенной девочкой. Просто не знала об этом. Девочкой способной озеленить весь лес, даже когда его уже поглотила глубокая мрачная осень. Я не могла смотреть на опадающие лепестки цветков. На увядающие листья деревьев. И куда более серьёзным потрясением для меня, как для неразумного, ничего не соображающего ребёнка, было осознание всепоглощающей неминуемой смерти всего, что окружало меня с первых дней моей никчёмной жизни. Осознание того, что у любого живого существа есть свой предел. Износ жизненных сил. Так не должно быть! – кричала я.

А как же тот день, когда я убила Вику!? Убила свою подружку и вместе с ней пол леса. Ты помнишь тех извивающихся от боли лисят, что умерли минутой позже?! – спрашиваю я себя. Да, помню. А ещё помню, как захлёбываюсь в бурной реке, а потом блюю какой-то чёрной жижей. Это всё она! Ведьма. Уже тогда, она пыталась жить во мне, но я изрыгала её существо из себя раз за разом. Это я породила её. Позволила жить во мне и окрепнуть. Позволила обрести плоть и кровь. Раз так случилось, я же её и уничтожу. И потому я до сих пор пребываю в темноте. Оставляю позади себя оцепеневшую во мгле и ужасе Галину Николаевну и рвусь вперёд – туда, где давно мне место.