Смолл Уиткинс пригнулся, проскочил под норовящей отпилить голову острой травинкой и дернул носилки на себя. Тело, накрытое брезентом, скользнуло вперед, и жесткая голова ударилась ему в копчик.

– Эй, какие корни тебя тащат? ― рявкнул Билл Флинтон, резко остановившись. Брус едва не выскочил из потных рук Смолла. ― Не у всех ноги длиннее костылей. Шагай размеренно, понял?

«Да заткнись ты!» ― подумал Смолл.

Он бы охотнее зарядил Биллу в челюсть. Но тот ему платил, а работодателя нужно уважать ― хотя бы для виду ― иначе рискуешь остаться ни с чем.

– Понял, ― слабо отозвался Смолл.

– А теперь пошли! ― подтолкнул Билл. ― Следующий цветок наш. Я тебе рассказывал, как на прошлое перо повстречался…

Солнце висело прямо над тропинкой, и высокая изгородь из острой, выше Смолла, травы нисколько не спасала от зноя. Смолл вполуха слушал коротышку и, щурясь, крутил головой, выискивая следы травяного метателя: пупырышки на толстых стеблях, взрыхленные норки и червей. Ему давно нужно было пополнить запасы кислоты.

Тропинка расширялась, и вскоре Смолл с Биллом вышли на поляну. Она прогалиной выступала в частоколе травы, прогалиной, на которой росла Вечная календула. Смолл вскинул голову, поглядел на домик наверху. Двухэтажный, каменный, с любопытной пристройкой к чердаку, огороженной черной решеткой. Чтобы построить такой дом на цветке, одного серебра будет явно недостаточно, нужны связи с каменоломней, фондорийскими строителями, а также разрешение местных смотрителей.

– Здесь покладем! ― Билл остановился в тени, отбрасываемой оранжевыми лепестками календулы.

«Положим», ― поправил про себя Смолл, и они опустили носилки. Смолл размял затекшие плечи, оттянул ворот прилипшей к телу льняной рубахи и подул: горячее дыхание совсем не освежило. Отвязал от рюкзака лопату и протянул Биллу. Тот пил из бурдюка и поперхнулся от возмущения.

– Копай первым! ― проскрипел он, зачесывая мокрыми ладонями сальные черные лохмы, и облизнул пухлые выцветшие губы. ― В прошлый раз я гораздо больше выкопал.

Смолл резко выдохнул носом, вцепился в деревянный черенок и пошел к колючему стволу Вечной календулы. Билл не хуже его знал, что самое сложное ― выкопать по колено. Дальше почва станет мягче, и загребай, сколько хочешь. Он вдавил металлический штык в сухую землю, вскопал и краем глаза заметил, как Билл довольно потянулся.

«Чертов лентяй! ― подумал Смолл, но тут же себе напомнил: ― В конечном счете, побеждает тот, кто умеет терпеть, когда нужно», ― и принялся за работу.

***

Смолл уже по пояс ушел под землю, решив, что сам быстрее выкопает, когда услышал мелодичное насвистывание. Близко. Бежать смысла не было.

– Билл, ― шикнул он, ровно настолько громко, чтобы услышал только прилегший в тени работодатель. ― Смотритель!

Билл вскочил, точно земля под ним вмиг превратилась в лаву, и побежал к Смоллу с самым важным видом. Трава слева заколыхалась, и спустя мгновение на поляну вывалился грузный смотритель. Смолл понимал, что они с Биллом не в лучшем положении, но не мог оставить без внимания мастерство, с которым… Квортин Флюкс ― Смолл, наконец, разглядел лицо стража порядка ― преодолел живую изгородь. Ведь одно неловкое движение там, в траве, и ты останешься без руки, ноги или того хуже ― помрешь.

– Так… ― проговорил Билл, очевидно решивший сыграть в дурачка и притвориться, словно так увлекся работой, что не заметил гостя, ― тебе стоит пройтись вот тут и тут…

– О, могильщики! ― пробасил Квортин, упер волосатые руки в бока. ― Себе яму копаете или мне?

Билл захохотал, как ненормальный.

– Что вы, что вы… ― пролепетал он. ― Мы помогаем… э-э… бедной семье с пользой похоронить их покойную бабку. Ее дряхлое тело станет пищей корням, и продлит жизнь прелестному Вечному цветку.

Смолл вскинул брови. Он не слышал прежде от Билла слов вроде «прелестному». На Квортина реплики могильщиков не произвели впечатления.

– Да ну? ― сказал он. ― Сегодня никто не предупреждал нас о похоронах бабки.

– Мы не успели, ― бросил Смолл, оперевшись на лопату. Он догадывался, что отмазываться бесполезно, но все же решил попробовать.― Земля здесь чертовски сухая, как видите, нам бы успеть до захода…

– А ты, Уиткинс, молчи! ― перебил Квортин. ― Артур не обрадуется, если прознает, чем ты занимаешься.

«Не обрадуется», ― согласился про себя Смолл, а вслух сказал:

– Он знает уже, ― и постарался не отводить взгляда от выпученных, как у рыбы, карих глаз смотрителя. ― Ворчал первое время, говорил, что разочаровался во мне, но сейчас свыкся. Работа есть работа.

– Серебро и не такое с людьми делает, ― поддержал Билл и обнажил зубы, коричневатые после недавнего перекуса сладким корешком. ― Что-то мне подсказывает, смотритель, что удача сегодня на вашей стороне.

– Найти в яме серебро не каждый день можешь, ― Квортин поправил шляпу. Сильнее дурацкой, в форме пышной ромашки, шляпы Смоллу в смотрителях не нравилась только алчность. Он читал указ смотрителям, подписанный фондорийским королем, в нем трижды повторялись строки: «Клянитесь быть честными и охранять справедливость. И если ваша совесть хоть раз преклонится перед чужими богатствами ― клянитесь немедля сжечь шляпу». По-хорошему их с Биллом должны наказать, но, к счастью для Смолла, указы подписываются не для того, чтобы им следовали, а для того, чтобы они просто были. ― Сколько вы хапаете за дело?

– Десять, ― без заминки ответил Билл. ― Иногда пятнадцать.

– Ты за кого меня принимаешь, могильщик? ― прорычал страж порядка.

– Тридцать.

– Так… Еще один неверный ответ, и удача отвернется от меня и плюнет в вас.

– Это ведь хорошо, ― усмехнулся Смолл. Он не сомневался, что смотритель просто набивает себе цену. Дело времени, когда Билл якобы проколется и скажет: пятьдесят серебряных. До семидесяти, думал Смолл, он не дойдет. Уж на это ему хватит ума.

Но Билл, видимо, не читал игры:

– Сто, ― взволнованно выпалил он. ― Нам дают сто серебряных.

– Что? ― теперь вскинулся Смолл. ― Ты говорил семьдесят.

– Говорил, ― сознался Билл. ― Понимаешь, мне…

– Я хочу пятьдесят, ― потребовал смотритель.

– А не жирно ли? ― Смолл получал тридцатку за половину дня тяжелой работы, а этот шляпочник просит почти в два раза больше за молчание.

– Уже шестьдесят. Еще раз пасть откроешь, и будет семьдесят.

– Не слушайте его, он юнец… совсем не соображает, что говорит! ― Билл загородил собой разгневанного Смолла, достал из рюкзачка звякающий мешочек и протянул Квортину. ― Мне кажется, вы что-то уронили.

– Так и есть, ― смотритель сунул взятку в карман широких песочных брюк. ― А теперь я хочу свои шестьдесят монет!

Билл побледнел, а Смолл потянулся за луком, который повесил на коричневую колючку Вечной календулы. Ему нужно пару мгновений, Квортин не успеет увернуться.

– Да расслабьтесь, вы, ― хохотнул Квортин, ― нет у меня на вас ни времени, ни настроения. И, Уиткинс, Артуру я все-таки скажу, имей в виду. Обязательно скажу.

Он пошел прочь и вскоре скрылся за густой травой. Смолл цокнул и повернулся к Биллу. Коротышка попятился и поспешно вылез из ямы.

– Чего ты так зыркаешь? ― проскрипел он, пытаясь вернуть своему голосу силу.

– Ты мне должен сто серебряных, ― ответил Смолл.

– Ничего я тебе…

– Слушай, Билл, шляпочник меня расстроил. У меня до сих пор руки чешутся: натянуть тетиву. Ты мне найдешь сотню, найдешь, не сомневаюсь, как докопаем, проверим, что у тебя с собой есть, правда? Иначе я затолкаю тебе вот это черенок в зад, насажу на колючку и буду стрелять. Мишень из тебя небольшая, но ты же знаешь, я не промахнусь.

Билл сглотнул, но, надо отдать ему должное, страха не выказал.

– Будет правильно отдать тебе заработанные монеты, ― кивнул он.

– Конечно! ― Смолл продолжил копать.

***

Солнце, бившее до этого в лоб Смоллу, теперь обжигало его волосатый затылок. Билл сидел на краю ямы, свесив ноги, и махал перед собой листом Вечного терновника, как огромным веером. Смолл предплечьем вытер мокрый лоб и выдохнул:

– Этого должно хватить, ― сказал он. От запаха сырой земли его уже тошнило. ― Тащи носилки!

Билл заколебался, словно по привычке захотел перекинуть работенку на Смолла, но потом все же неохотно затрусил к носилкам. Смолл перевел взгляд с толстого, как две бочки, колючего стебля Вечного цветка на ровную стенку ямы спереди и закрыл глаза, слыша, как бухает сердце в груди. Подбираясь к корням так близко, он всегда вспоминал рассказы матери о покинувших мир могильщиках и шептал сам себе, что ни за что не станет следующим.

– Снова молитвы читаешь? ― Билл приволок носилки и уложил их на краю ямы.

– Какой от них толк? ― Смолл заметил, что тело старухи съехало в сторону. ― Не мог аккуратнее тащить?

– Трупу нет дела до аккуратности.

– Мы наверняка этого не знаем, ― Смолл пожал широкими плечами. ― Как ее звали?

– Тебе какое дело? Старуха и за морем старуха. Когда я предлагал тебе работу, что говорил? Меньше вопросов, больше дела. Было такое?

– Было, ― согласился он. ― Но и ты говорил, что платят тебе семьдесят. Было такое?

Билл скрестил жилистые загорелые руки.

– Теренина Словер, ― сказал он. ― Больше ни слова.

Смолл кивнул, присел на колено и приложил палец к соленым губам, а ухо ― к сырой земле. Жужжание жучка, кружащего по яме, мешало сосредоточиться. Смолл зажал второе ухо и перестал дышать. Билл притих, и он услышал этот противный слабый звук, который ни с чем не перепутает. Словно маленькие языки извивались во рту. У него по спине побежали мурашки.

Он глянул на Билла: тот сдернул материю с тела Теренины. Смолл увидел бледное брыластое лицо старухи и светло-розовый след на ее водянистой шее.

– Что это? ― прошептал Смолл, ему стало дурно. ― Билл, что это? Как она умерла?

– Забудь, твое дело хоронить!

– Это ты ее задушил?

– Никто ее не душил, ― прошипел Билл. ― Мы договорились – без вопросов!

– Как она умерла? ― повторил Смолл и поднял лопату.

– Повесилась она, вот что. Доволен?

Смолл опустил лопату. Он не тот, кто должен ее судить, каждый волен жить ― как сумеет, и умереть ― как захочет. Смолл мягко взял Теренину Словер на руки и опустил в яму, уложив у своих ног. Билл подал ему квадратную дощечку, размером с небольшое окошко, и мачете. Мачете Смолл воткнул в землю, чтобы быстро вытащить, если потребуется, а дощечку прислонил к ноге.

«Теренина Словер, ты покинула мир в поисках лучшей жизни, и ты ее найдешь, ― проговорил Смолл про себя. ― Твоя смерть не напрасна, ― сейчас ему сложно было даже мысленно произносить эти слова, ― твое тело на долгие годы продлит жизнь Вечному цветку, который сберегает жизни других людей. Прощай!».

Смолл изо всех сил ударил лопатой, пробив насквозь стенку ямы спереди. Быстро дернул черенок назад и саданул острием еще раз и еще, вырезав в земле отверстие, в которое сам бы он не пролез. Билл распахнул рубаху, загородил собой прямые лучи солнца, и Смолл отскочил назад, выхватив из почвы мечете.

Из отверстия в стенке ямы выглянул маленький, напоминающий червячка, корешок и повилял туда-сюда кончиком, словно убеждаясь, что опасного солнца нет, после чего двинулся прямо к ногам старухи, за ним поползли дюжина корешков ― один толще другого. Самый крупный не уступал в толщине ширине мачете. Смолл не шевелился, сердце у него сотрясало грудную клетку. Корни, добравшись до старухи, резво принялись, как жгуты, обвиваться вокруг ее костлявого тела. Смолл знал, если подождать, они буквально разорвут Теренину на части, а потому подал сигнал Биллу.

Билл отошел в сторонку, и лучик солнца полоснул правую посиневшую руку женщины. Корешки тотчас потащили добычу в отверстие. Не двинулся в беспроглядную темень только самый крупный корень, он незаметно для Смолла прополз под старухой и сейчас стремительно приближался к нему. Парень бесшумно отскочил вправо, и в тот же миг корень Вечной календулы стрелой метнулся в него. Смолл реагировал инстинктивно ― выставил перед собой дощечку, как щит. Корень пробил дощечку и наверняка продырявил бы голову Смоллу, если бы он не ухитрился увернуться.

– Руби! ― закричал Билл.

Смолл ударил мачете. Страшный визг обрушился на поляну. Кончик корня упал на землю, из обрубленной части хлынула фиолетовая кровь. Билл больше не преграждал путь солнцу. Оставшиеся корешки с визгом неслись обратно в отверстие, к нему же, скользя по земле, полз и самый крупный ― раненый.

Смолл дождался, пока останется в яме один, и бросился дощечкой закрывать отверстие. Билл сверху сыпал землю, а он работал лопатой. Его била крупная дрожь. Сегодня он мог умереть по-настоящему. Впервые за время работы могильщиком Смолл видел, чтобы корень проигнорировал труп. Он боялся, что это мерзкое создание вернется, вновь пробьет деревянную заплатку, попытается убить его, и потому работал даже усерднее обычного.

Когда дощечка полностью скрылась под землей, Смолл немного успокоился.

– Я охотиться пойду, ― сказал он Биллу, борясь с дрожью в голосе. ― Дальше закапывай сам.

Билл, к удивлению Смолла, не стал спорить. Коротышка вытащил из рюкзака мешочек и бросил ему, со словами:

– Тут восемьдесят. Оставшиеся семьдесят получишь на днях.

В Туманной Долине не было математических академий, но Смолл считал неплохо. Билл зачем-то накидывал ему десять монет. Смолл пожал плечами ― ему же хуже ― схватил рюкзак, прицепил к нему зонт и с луком в руке зашагал прочь.

– Эй, Смолл! ― окликнул его Билл. ― Со следующего раза будешь брать половину.

Смолл не обернулся, не уверенный, что следующий раз вообще будет.

***

Обычно выманить жука-секача ― дело простое. Достаточно отыскать широкую норку и разбросать возле нее мелко порубленную траву. Секач учует лакомство, решит, что это проделки самки, и поспешит выбраться наружу. Тут-то на него и набросится притаившийся охотник.

Смолл сидел, прислонившись спиной к прохладному одревесневающему стеблю Вечной руты, и ковырял луком сухую землю. То ли он не слишком заботливо порезал траву, то ли жук в норке уже приходовал другую самку, никто не торопился показываться. Солнце медленно клонилось к горизонту, времени у Смолла оставалось все меньше, но он не хотел возвращаться домой ни с чем. Отец этого не поймет. Начнет издеваться и хохотать. «У тебя был целый день, ― скажет он, ― и ты не поймал жука? Какой же из тебя охотник?». Смоллу придется полночи выслушивать ругательства вперемешку с наставлениями. Нет, лучше он подождет.

От тяжелого аромата руты у Смолла кружилась голова. Ему не верилось, что он еще вчера с удовольствием пил настойку из сухих соцветий этого растения. Быть не может, чтобы, засохнув, что-то так сильно изменяло запах. Он поднял голову и увидел, как стайка летающих рыбешек резвится вокруг белых цветков Вечной мыльнянки, собранных в изящные полузонтики.

«Может, сочков хотя бы наловить?» ― подумал Смолл и вздрогнул, услышав позади шебаршение. Попытаться высунуть голову и посмотреть, кто там ― самое глупое, что может случиться с охотником. Смолл тихо, спиной скользя по стеблю руты, поднялся на ноги и затаил дыхание.

Шебаршение стихло. Слышно было только хлопанье тонких крыльев сочков, сталкивающихся у цветков руты. Держа лук со стрелой наготове, Смолл не шевелился. Толщины стебля немного не хватало, и краешки его плеч выглядывали по сторонам живого столба. Кто бы сзади ни прятался, любое движение выдаст Смолла. Если уже не выдало…

Смолл увидел, как в десяти двойных шагах напротив него из норки выглянули тоненькие коричневатые веточки и заколебались на усилившемся ветру. Веточки удлинялись, и вскоре показалась мордочка с черными глазами и острыми, точно фондорийские клинки, жвалами. За стеблем руты раздалось «КЛАЦ-КЛАЦ», и Смолл бешено заорал, бросаясь вперед. Он осознавал, как рискует, но другого пути вернуться домой с лапами секача не было. С двумя жуками не справиться. Нужно разделять.

Секач, едва показавший туловище с белыми наростами, испугался крика и скрылся под землей. Смолл перепрыгнул через норку и помчался по извилистой тропинке дальше. Он слышал неотстающее клацанье за спиной и частый топот шести шустрых лап. Незакрепленный рюкзак бил ему по спине, словно подгоняя, а деревянная ручка зонта то и дело отвешивала подзатыльники. Крик наверняка привлек к тому месту всех, кого только мог, и Смолл, петлявший по тропинкам, надеялся не столкнуться с ними. В груди у него уже кололо, а ноги с каждым шагом становились все тяжелее. Он заметил табличку, притороченную к столбцу, на ней большими буквами было вырезано «Лужа», и свернул влево.

Впереди заблестело озеро, и Смолл побежал еще быстрее. Перемахнул через бревно, споткнулся о выступающий из земли косяк, но удержался на тяжеленных ногах. Древко лука скользило в потной ладони. Добравшись до песка, он скинул с плеч рюкзак и резко обернулся. В то же мгновение секач, размером с безногую пони, бросился на него. Смолл дернулся в сторону, но сапоги скользнули по песку, и он упал. Над головой пролетело светлое брюшко, и Смолл, перекатившись, вскочил на ноги.

Жук сердито клацнул жвалами. Его коричневый панцирь, состоящий, словно из двух округлых котелков, сверкал на солнце. Смолл вытер ладонь о брючину, смахивая песок, затем двумя пальцами вытащил из колчана за спиной новую стрелу, легко вставил в лук и прицелился. Секач застыл, шевеля лапами в песке. Смолл никогда не понимал эту их особенность. Попались вы в засаду охотнику ― так боритесь, бросайтесь, кусайтесь, толкайтесь; если струсили ― бегите, но не сдавайтесь. Зачем сдаваться? Зачем ждать?

Он знал, что рано или поздно жук атакует, и не решался стрелять раньше. Секач полз на зов самки, следуя инстинкту размножения, а когда Смолл напугал самку, самец не полез за ней в норку, он помчался наказывать обидчика. Иногда Смоллу казалось, что в этих неразумных созданиях благородства куда больше, чем во многих разумных людях.

Жук клацнул жвалами и, загребая лапками песок, бросился на Смолла. Панцирь секача не пробить, сколько не пробуй, от головы стрела скорее отскочит, чем нет, а потому есть лишь рот и мягкая шейка над головой. Смолл выбрал первую мишень и отпустил тугую тетиву. Стрела попала в цель. Жука передернуло, он резко сменил траекторию, пробежал еще немного, после чего замертво повалился в песок.

У Смолла по телу побежали мурашки.

Он понял, что секач перед смертью, словно бы осознал, что его ждет, и попытался в последний раз вернуться к самке.

Смолл отшвырнул лук и побрел к озеру. Ноги увязали в песке. Руки болтались вдоль туловища. Он зашел по колено в воду и со всего маху пнул. По озеру поползла рябь. Он пнул еще раз и еще. Соленые брызги летели ему в лицо, сапоги наполнялись водой, мокла одежда. Но Смолл не прекращал. Ему хотелось намокнуть, хотелось, чтобы глаза жгло, хотелось делать все то, чего мертвый жук уже никогда не сможет сделать.

«Почему чертов секач в самый последний момент свернул? ― не понимал Смолл. Он ненавидел дичь, которая показывала хотя бы зачатки разума. Ее убийство пробуждало в нем чувство вины, тягучее и разъедающее. ― Почему даже не попытался, умирая, клацнуть меня жвалами, а помчался к самке?».

«Смертельно раненные насекомые опасны вдвойне, ― учил его отец. ― Они безжалостны и ни перед чем не остановятся, чтобы разорвать тебя на части». Но где была эта безжалостность, когда секач, получив стрелу в пасть, пронесся мимо Смолла? Он предпочел приблизиться на несколько шажочков к самке, а не вцепиться жвалами в охотника. Жук выбрал любовь. Смолл знал, что скажет на это отец:

«Секач не любовь выбрал, а попытался утащить подальше свой прочный зад. Не выдумывай, будто у этих есть разум и чувства. Они как годовалые дети ― дай им есть, пить и спать. А кто помешает, так они разревутся. Но ревут все по-разному. Одни вопят, что есть сил, другие пытаются убить».

«Реветь и убивать – совсем разные вещи», ― думал Смолл. Он охотился с детства и научился справляться с чувством жалости к дичи. Что поделать: либо ты, либо тебя. Суровый закон жизни: выживает сильнейший. Иногда Смоллу нравилось вгонять стрелу в глотку дымчатому змею или рубить лапы укусившему его муравью. Но тогда звери или насекомые нападали на него сами, а он просто защищал свою жизнь. Они не отступали в последний момент, как это сделал жук.

– Ничего, ― прошептал Смолл. ― Скоро мне уже никогда не придется убивать насекомых. Осталось накопить…

Смолл резко замер, заметив в воде розоватые пузырьки. Они, похожие на жемчуг, кружили и лопались у его ног. Он наклонился, сунул руку в озеро и попытался схватить парочку шариков. Тщетно. С тем же успехом можно попытаться повиснуть на облаках. И все же причудливые пузырьки заинтриговали Смолла. Он двинулся по их следу, надеясь отыскать источник. Быстро оказался по пояс в воде и уже начал расстегивать рубаху, когда услышал рог.

С самого высокого цветка в Туманной Долине предупреждали о скором приближении тумана.

Мысли о пузырьках и жуке вылетели из головы Смолла. Он бросился рассекать руками, точно веслами, воду и выбираться на берег. Возле мертвого секача резвились зубастые рыбы-падальщики.

– Пошли прочь! ― рявкнул Смолл, размахивая руками. Рыбешки взвились в небо. Он выхватил из-за пазухи нож, присел на корточки и, морщась, срубил шесть тоненьких лапок. Завернул их в желтую ткань и перевернул жука. Брюшное мясо секача кислое и сухое, его и насильно мало кто ест, но внутренности – другое дело. Смолл замахнулся было, но передумал и спрятал нож.

В небе над трупом кружили падальщики. Смолл, щурясь, поглядел на них, затем ― на жука и, поджав губы, мотнул головой. Он не даст рыбам терзать тельце секача. Смолл ухватился за выемку в панцире и потащил насекомое к воде. Кровавые обрубки облепила надоедливая мошкара. Пару раз Смолла неприятно укусили за шею, но он не обратил внимания. Ему словно нужно было заделать в плотине дырку, из-за которой на долину вот-вот может обрушиться потоп.

Жук отказывался тонуть. Сколько Смолл не давил на него, сколько не садился на него верхом ― секач непременно всплывал. Над водой щелкали заостренными зубами красноглазые падальщики. Смолл не собирался им уступать. Он решил, что если проделает отверстие в светлом брюхе, то жук наполнится водой и пойдет ко дну, и бросился к берегу за ножом.

Но тут второй раз протрубили в рог. Смолл вскинул голову. Небо затесняли взявшиеся будто бы из ниоткуда густые облака. Солнце, так и не успевшее спрятаться за горизонтом, скрылось за молочной завесой.

Над Туманной Долиной повисли сумерки.

Терять время еще ― значит пропасть.

Смолл через плечо глянул на жука, чье почковидное тело, подгоняемое ветром, неслось к центру озера. «Падальщики все-таки получат свое», ― подумал Смолл и прошептал:

– Прости, ― после чего вылетел на берег, схватил вещи и, задыхаясь, помчался по узкой тропинке домой.

В сапогах чавкало. Уставшие ноги едва отрывались от земли. Смолл по привычке сворачивал в правильном месте: сил не осталось думать. Он одновременно нарушал три главных правила охотника. Ступал не с пятки на носок, а полной стопой; дышал не тихо носом, а громко ртом; не прислушивался, не принюхивался, не смотрел в оба, а просто гнал, что позволяют бедра. Попадись ему сейчас на пути секач, или муравей, или дымчатый змей ― легче добычи для дичи и не придумаешь.

Сумрак сгущался. Смолл макушкой чувствовал, как опускаются густые облака. Его подгоняла мысль, что если он не успеет вернуться домой, станет очередным пропавшим.

Впереди показалось вырубленное поле. По непонятным причинам острая трава на нем была вчетверо короче обычной острой травы и пахла хвоей. Смолл воспарял духом. Он точно выбрался из живого плена и теперь бежал, пусть и на тяжелых ногах, но свободный. И теперь видел Вечную космею. Родной цветок, прыгнув с которого, любой бы поломал себе ноги, рос прямо за вырубленным полем. Прямой колючий стебелек, толщиной в два шага Смолла, малиновые лепестки и деревянный дом, прикрепленный тремя металлическими штырями к пестику. За космеей Уиткинсов по всей долине были разбросаны остальные Вечные цветки со своими домами. В одних уже вовсю светились маленькие, напоминающие издали звезды, огоньки, в других же, казалось, и не замечают приближающейся ночи.

Смолл миновал поле и согнулся под космеей, собирая силы для крика.

– Мам! ― позвал он, задыхаясь. ― Скидывай веревку!

В ярком окошке мелькнул силуэт отца. Со скрипом отворилась дверь, и на крыльце показалась Марта Уиткинс.

– Артур, скорее! ― взволнованно крикнула она.

В третий раз протрубили в рог, и Смолл резко обернулся. За вырубленным полем облака уже спустилась, превратившись в туман, и теперь ползли к цветку Уиткинсов, подобно громадной волне, поглощая все на своем пути. Ни жужжания насекомых, ни шелеста травы, ни ветра ― Смолл слышал лишь свое тяжелое дыхание да ощущал гулкие удары сердца в груди. А потом раздался вой, отдаленный и пугающий. Кому бы он ни принадлежал, Смолл бы все отдал ― лишь бы не встретиться с ним.

1 2 3...11 >

На страницу:

Перейти

1 из 11