Офелия

– Это морские были, – со знанием дела произнес Йонас. – Они крупнее, сильнее, агрессивнее.

– А речные чем отличаются?

Йонас долго молчал, глядя в запыленное окно. Иногда он так «зависал», словно выпадал из реальности, и тормошить его было бесполезно. Черты лица заострялись, взгляд потухал, прятался под щеточкой светлых ресниц. Питер думал, что в эти моменты друг вспоминал родные края, которые ему пришлось покинуть. Йонас был родом как раз из тех мест, где появилось «пятно междумирья». Он никогда не рассказывал, что случилось с его родными. Но Питер чувствовал, что ничего хорошего. И истории про оттудышей – порой с потрясающими подробностями, о которых не писала пресса, – тоже были неспроста.

– Речных нельзя трогать, – глухо проговорил Йонас. – Это души рек. Больших и маленьких. Если убить речную русалку – река потечет мертвой водой. И убийца будет проклят.

– Зачем их убивать?

Йонас смотрел на приятеля как на маленького.

– У вас что, этого не знают? Плоть речных русалок дарит бессмертие.

Питеру стало не по себе. Он почувствовал себя глупее Агаты. Йонас говорил так, будто объяснял то, что известно с пеленок всем-превсем, а не рассказывал жутковатые сказки. Питеру очень хотелось сказать ему: «Да врешь ты все! Так не бывает», – но что-то мешало это сделать. Может быть, то, что Йонас был его лучшим другом? А может, то, что ему просто хотелось верить в страшные истории?

– Йон, послушай. – Питер облизнул пересохшие губы. – Я очень хотел бы ошибаться, я и сам до конца не уверен, но… Ларри сказал, что мой отец привез русалку. Я видел странную девочку в пруду.

– Белую. Похожую на цветок с тонкими длинными лепестками, – не спросил, а уточнил Йонас.

– Ага.

Оба долго молчали, потом Йонас стер пыль с оконца своей кепкой и невесело усмехнулся:

– Пит, помой башку в ванной. А я пойду куст самшитовый достригу и опилю сломанные ветви яблонь. Ах-ха?

– Ладно. Давай часов в шесть на великах в долину прокатимся? Или в лавку за твоими любимыми леденцами, – предложил Питер, чувствуя, как внутри расползается неприятный тревожный холодок.

Услышав о леденцах, Йонас перестал хмуриться, улыбнулся белозубо и радостно:

– Кто ж от такого откажется? Забились! В шесть у ворот.

Глава 5

Было так вкусно и много, что, казалось, даже небо пахнет леденцами. – Еще один – и я лопну, – простонал Йонас и улегся в невысокую жесткую траву.

– Да ну. Если их дома есть – столько не влезет, а вот когда на лугу или у ручья – они совсем другие. И можно съесть их целую гору.

– Хлеб с солью так же. В дороге он всегда вкуснее.

Питер пошуршал у друга над ухом прозрачным фантиком от конфеты. Йонас сморщился и зажмурился.

– Убери… Моя смерть будет на твоей совести!

– Что-то ты сегодня не в форме, – разглаживая на коленке фантики, заявил Питер. – Всего шесть одолел. А я восемь! И еще могу!

Он засунул руку в кулек с длинными полосатыми палочками леденцов и вытащил пару.

– Я тебя когда-нибудь побью в честном бою. В другом, – умирающим голосом проныл Йонас. – Но в пожирании сладостей тебе реально нет равных!

– А если еще газировкой запить…

– …она из носа потечет, – закончил за Питера друг, и оба расхохотались.

Ветерок гнал по полю зеленые волны, с невысоких холмов стекали в долину тени высоких облаков, похожих на сладкую вату. Питер улегся, положив сцепленные пальцами руки под затылок, и задумался.

– О чем молчишь? – спросил Йонас минуты через три.

– Как думаешь, кто следующий чемпионат мира по футболу выиграет? – зевнув, откликнулся Питер.

– Немцы, конечно, – не задумываясь, ответил Йонас.

– Э-э-э, ну ты вечно за своих… А вдруг «советы»?

– Ты пессимист. «Советы» просрут. У них отличная техника, но из-за своего дурацкого «железного занавеса» они не могут толком изучить технику игры противников. Потому мы их сделаем!

– Натянем на мяч!

– Ах-ха. И вообще в финал не выпустим. И в полуфинал тоже.

– Порвем еще в отборочных! – воодушевился Питер.

Йонас перевернулся на бок, вытащил из кулька конфету и потыкал ею Питера в плечо.

– До чемпионата мира еще два года, – напомнил он. – Еще дофига всего произойдет. Может, Союз кончится за это время.

– Или футбол.

– Глупый, ах-ха? Футбол вечен! Пока есть Пеле, футбол точно будет.

Питер приподнял голову, состроил злую рожу.

– Не упоминай его больше! А то фиг тебе, а не конфеты!

– Чего ты как девчонка, Пит? Бразильцы красиво играют, красиво выигрывают. Поэзия большого спорта! А ты уперся в личное отношение и бубнишь. Я вон «советы» терпеть не могу, но признаю, что игроки они охрененно мощные. Как таран. Бац!

Йонас подбросил палочку леденца вверх, поймал ее на лету и засунул в рот. Питер подумал, не надуться ли на него, и решил не обижаться. Он же не заставляет друга любить «кофейников», в самом деле.

Облака росли, собирались в громадные небесные стада. Толпились, закрывая солнце, медленно клонящееся к закату. Ветер усилился, стало прохладно.

– Вставай, надо домой, – вздохнул Питер. – А то мне отец уши накрутит, а тебе тетка.

– У тетки руки коротки, – буркнул Йонас и опустил на глаза козырек бейсболки.

Обычно этот жест означал конец темы, но сегодня задетый за живое разговором про бразильцев Питер не унимался:

– Опять учиться заставляет? Или грозится из дома выставить?

– Просто поцапались.

Питер пожал плечами, встал, отряхнул короткие штаны от прилипшего сора и травы, взобрался вверх к обочине, поднял лежащий велосипед. Обернулся, чтобы убедиться, что Йонас идет следом. «Что-то он сегодня не в настроении, – нахмурился Питер. – Видимо, тетка его совсем запилила. У-у-у, ведьма…»

Тетка Йонаса была для него легендой. Йон мало рассказывал о ней, но из тех разрозненных кусочков, что Питеру довелось услышать, образ собирался склочный, властный и сказочно безжалостный. Тетка была сестрой матери Йонаса, работала в порту, хозяйство презирала и постоянно изводила племянника придирками. Потому мальчишка и предпочитал до темноты торчать у Палмеров. Работа для него всегда находилась, платили ему щедро: он прекрасно ухаживал за садом, да и обижать деньгами друга младшего сына мистеру Палмеру совесть не позволяла. Тем более что мальчишка не желал сидеть у тетки на шее и полностью обеспечивал себя всем, кроме жилья. «Вырастешь – пристрою тебя к нам на службу», – пообещал как-то мистер Палмер, увидев, как ловко Йонас чинит слетевшую цепь велосипеда Питера.

Свой велосипед Йонас собрал сам. Не ахти какой красоты агрегат вышел, но скорость развивал завидную, запросто обгоняя даже новенький «мэдисон» Питера. Мальчишка в красках рассказывал Питеру, с каких свалок он притащил какую деталь, сколько денег отдал прокуренному хромому Стиву с автомастерской за то, чтобы тот научил мальчишку зачищать железо от ржавчины, подгонять детали так, чтобы сочетались как родные. У того же Стива Йонас почерпнул, как называется какая гайка, какие ключи и отвертки для чего нужны и как не напрягаясь можно плюнуть на три метра. Йон все обещал научить плеваться Питера, но раз за разом забывал. Или находились дела поважнее. Например, обсудить прошедший на днях футбольный матч, последнюю пластинку Бренды Ли или новую песню Рея Чарльза.

Ребята оседлали велосипеды и покатили в сторону усадьбы Палмеров, горланя по пути «Тутти-фрутти» и «Говори со мной нежно». Йонас перестал хмуриться, распелся так, что дважды забывал, куда едет, и, раскинув руки и задрав голову к вечереющему небу, заруливал в придорожные кусты.

– «Моя девчонка Дэйзи вот-вот сведет меня с ума! – орали нестройным дуэтом мальчишки, вытаскивая велик из зарослей колючего можжевельника. – Девчонка Дэйзи сведет меня с ума! Она знает, как любить меня, да-да! Парни, вы бы знали, что вытворяет она!»[2]

– А кстати, – приподняв бровь, произнес Йонас. – Интересно, чего ж она такого вытворяла? Ты не думал?

– Это песня, – со знанием дела заявил Питер, вытаскивая ветки из-под заднего крыла велосипеда. – В ней слова просто для рифмы. Чего там думать?

Йонас сдвинул бейсболку и почесал затылок.

– Не, ну а вдруг она деревья пилила, как заправская лесопилка? Или могла живую свинью метнуть на десять шагов? – предположил он, еле сдерживая смех. – Не-не-не! Она могла пропукать американский гимн!

– Целиком! – добавил Питер и с хохотом повалился в кусты.

– Мистер Палмер, где ваше воспитание? – подражая тону Агаты, пробубнил Йонас, вытаскивая друга на дорогу вместе с велосипедом.

– Не смеши меня, дурак! – вытирая набежавшие слезы, проскулил Питер. – Глянь, я леденцы рассыпал!

– Это дар муравьиному королю! – провозгласил Йонас и назидательно поднял вверх указательный палец.

– Король слипнется, – прохихикал Питер и, присев на корточки, принялся собирать леденцы в кулек.

До поворота к дому Питера они дошли пешком, толкая велосипеды в горку и неспешно обсуждая планы на лето. У Йонаса их традиционно не было, так как ему просто некуда было деваться от тетки, а Питер очень хотел съездить в Лондон с отцом и старшим братом. Мистер Палмер должен был представлять последнюю свою разработку на ежегодном автосалоне и обещал взять младшего сына с собой поглазеть на самые красивые и редкие авто Британии. Питер предвкушал поездку, считая дни, оставшиеся на отрывном календаре.

– Йон, поехали с нами? – предложил он. – В отцовской машине места полно, я упрошу, чтобы тебя с собой взяли.

– Не, – смутился мальчишка. – Езжай ты. Я как-то… Ну я лишний.

– Ты друг! Ничего не «лишний»! Да отец тебя с радостью с нами возьмет!

Йонас скорчил рожу, почесал между лопатками.

– Ты – Пит Буду Знаменит. А я этот… как оно там? Вспомнил! Оккупант. И давай не будем на эту тему. Ах-ха?

Питер почти обиделся, но вдруг понял, что Йону от его обиды будет еще хуже. Что кроме Питера он так и ни с кем не подружился в деревне. Да и в Дувре, пожалуй, тоже. Деревенские дразнили белобрысого веснушчатого Йонаса «кляйне наци» и постоянно задирали. Хорошо, что кулаки у Йона были крепкими, да и на тумаки он не скупился. Плохо, что время шло, а друзей у него не прибавлялось. И Питер очень старался быть ему лучшим другом. И искренне верил, что это у него получается. Дело было даже не в конфетах и желании слушать истории про оттудышей. Просто Йонас нравился Питеру своей самостоятельностью, неизбалованностью, готовностью всегда помочь и поддержать. А еще, что немаловажно, он принимал Пита таким, какой есть. Пожалуй, он был единственным, кто не пытался что-то в Питере улучшить или переделать. И Питер это очень ценил.

Вот и сейчас, видя, как погрустнели глаза и опустились уголки рта друга, Питеру очень захотелось сделать для Йонаса что-то хорошее и настоящее.

– Йон, а давай в саду шалаш построим? – предложил он. – Ну его, автосалон этот. Давай сделаем шалаш, будем рядом костер жечь и жарить над огнем сосиски? И жить там будем все лето. Чтобы тебе к тетке не возвращаться…

Йонас усмехнулся, кивнул без особого энтузиазма:

– Я бы с радостью. Но она меня найдет и точно под замок посадит. И заставит постричься.

Он махнул рукой и медленно побрел по обочине в сторону деревни, толкая велосипед вперед. Питеру стало ужасно грустно. Он смотрел другу вслед и все искал слова, чтобы вечер не становился таким печальным. «Нельзя ссориться перед закатом, – вспомнил он слова мамы. – Перед расставанием – тоже. Заканчивать день надо с легким сердцем».

Питер бросил велосипед посреди дороги и бегом помчался за Йонасом. Догнал, толкнул в плечо и, когда друг обернулся, протянул ему пакет с леденцами.

– Отдай тетке парочку, – пропыхтел Питер, запыхавшись. – Чтобы подобрела.

Йонас улыбнулся, взял кулек с конфетами и задорно подмигнул:

– Тетка обломается. Она будет орать, а я – чувствовать себя королем. Потому что у меня будут леденцы, а у нее – нет. А шалаш мы с тобой построим. Обещаю. – Он помолчал и добавил: – Только и ты мне кое-что пообещай.

– Чего еще?

– Что в пруд за домом не сунешься. Даже на спор. Даже за деньги.

Питер поднял руки вверх, покивал.

– Окей-окей. Ты об этом полдня думал, что ли?

– Пит, я серьезно. Если брат тебя не напарил… а оно на то не похоже, то никому из вас лучше к пруду не соваться. Она опасна.

Йонас оседлал велосипед, держа пакет с леденцами в зубах, махнул Питеру рукой на прощанье и укатил. Питер пожал плечами, подобрал с дороги свой «мэдисон» и заторопился домой. Стрелки часов на запястье показывали время между выговором за опоздание и перспективой остаться без ужина.

– Пирожок, это ты? – окликнула с кухни мама, услышав его возню в прихожей.

– Я, мам. Прости, что задержался, – попытался избежать нагоняя Питер. – Мы с Йоном слегка заболтались.

Из коридора веселой стайкой примчались бишоны, полезли ласкаться. Вышла мама с любимой старенькой чашечкой для кофе в руках. Странно: Питер опоздал, а мама улыбалась.

Она обняла сына, поцеловала в торчащие на затылке вихры. Питеру вдруг стало ужасно неудобно. Будто он ну совсем не заслужил маминой ласки.

– А меня в школе гуталином измазали, – признался он тихо. – Наверное, от волос до сих пор воняет…

– Пахнешь мылом и съеденными леденцами, – таинственно сказала мама. – Спустись в нижнюю гостиную. Посмотри, что у нас там.

«Неужели правда?!» – подумал Питер – и внезапно испугался этой мысли. Йонас сказал, она опасная. Наверное, как акула. А он, дурак, принял ее за девочку-цветок… Но мама улыбалась. А это значило только одно: Йон ошибся, и никакой опасности нет.

Питер погладил собак, стараясь их успокоить, но те лишь сильнее воодушевились и устроили гвалт и кучу малу. Пришлось осторожно переступить через них и, не разуваясь, поспешить к входу в подвал. Дверь была приоткрыта, и Питер протиснулся туда, едва не оторвав пуговицу на рубашке. Стараясь не грохотать каблуками, спустился по лестнице.

Нижняя гостиная была полна народу. Папа, Ларри, Агата, прислуга, которая не разъехалась по домам, невзирая на то, что рабочие часы закончились. Все они толпились возле иллюминатора и смотрели, изредка нарушая тишину восторженным шепотом.

А потом ее увидел и Питер.

Глава 6

Питер вглядывался в темную толщу воды за стеклом и думал: «Видел ли я в жизни что-то красивее?» Мама говорила, что мир жив только прекрасным. Природа создала саму себя так, чтобы перед ее красой человек останавливался. Чтобы росток разрушения в нем замирал, уступая ростку созидания. Питер не сразу понял, почему одно должно вытеснить другое именно под влиянием красоты. Прошли годы, прежде чем он это осознал.

Красота прорастает в человеке желанием творить. Создавать самому то, что радовало бы глаз. Соревноваться с природой, пытаться встать с Творцом на одну ступень. Или хотя бы приблизиться. И те, в ком росток красоты сильнее ревности к гению Творца, делают этот мир живым. Но те же, в ком побеждает ревность, стремятся разрушить то, что так прекрасно. Они считают, что руины уничтоженной красоты делают разрушителя создателем, – и рушат, рушат… А красота залечивает раны, затягивая собой даже пепелища.

Когда Питеру было семь, отец рассказал ему о войне. Показал фотографии городов, уничтоженных бомбежками и пожарами почти полностью. Рассказал о том, как спасали музейные ценности, как потом восстанавливали разрушенное. Два года назад они всей семьей ездили в Ковентри. И там Питер своими глазами увидел, как ковер из вьющихся растений укрывает развороченные взрывами руины улиц. С самолета это было похоже на обезображенное ожогами лицо, постепенно покрывающееся новой тонкой кожей. Красота стремилась исправить то, что натворили люди. Оживить мертвую ткань мира.

С тех пор Питер начал рисовать. Сперва просто закорючки из плавных линий, соединяющиеся в узоры, несущие в себе зернышко красоты. Потом он открыл для себя богатство цвета, гармонию неброских акварельных полутонов. Он смотрел во все глаза, улавливая и запоминая великолепное цветение весны, насыщенную жаркую красу лета, драгоценное увядание осени. И блеклой сырой зимой Питер Палмер брал бумагу и краски и открывал прекрасному окошки в свой мир. Комната, увешанная рисунками, становилась живой, ночью мальчишка видел яркие, счастливые сны.

Сегодня красота взглянула на Питера Палмера из воды по ту сторону стекла. Идеальная белизна, завораживающая поэзия медленных, плавных движений, существо, словно сотканное из тончайших полупрозрачных тканей. Она казалось совсем юной – ровесницей Питера, девочкой-подростком. Тонкие белокожие руки, хрупкие плечи, еще совсем детское тело в окружении развевающихся в воде длинных белых лент делали ее похожей на пушистый цветок с множеством тонких лепестков. Точеная шея, аккуратная головка в ореоле длинных светлых волос – словно солнце в короне лучей. Лицо напомнило мраморные статуи Ренессанса: маленький рот, щеки идеальной белизны, аккуратный носик, плавная линия скул… А потом мраморная статуя открыла глаза, и Питер вздрогнул. Красота глядела ему в лицо глазами, полными тьмы, – черными, бездонными, с алым проблеском зрачков. От этого взгляда сбивалось дыхание и под рубахой становилось очень холодно. Одни лишь глаза кричали о том, что перед Питером – не человек.

«Она опасна…»

Существо за стеклом замерло, словно кто-то сделал фотографию. Или будто время остановилось не только для медленно поворачивающейся вокруг себя девочки-актинии, но и даже для ее странного платья. Застыли пышные кипенно-белые воланы и тонкие ленты, и лишь взгляд жил на белом-белом лице. И Питеру показалось, что той, с которой их разделяло толстое стекло, страшно и одиноко.

А через мгновенье русалка метнулась к иллюминатору, ощерив в оскале мелкие ровные зубы – идеально-острые зубы хищника. Люди, стоящие перед окном, подались назад.

– Она нас видит? – прозвучал испуганный голос Агаты. – Папа, она что – видит нас?!

– Успокойся. Да, видит. И воспринимает как угрозу, – обняв дочь за плечи, спокойно сказал мистер Палмер. – Это нормально, она абсолютно дикая. Но я ее воспитаю. А ты, милая, не приближайся к кромке воды. И за Питером смотри, чтобы он…

– Я слышу, пап, – мрачно отозвался Питер за его спиной. – Я не подойду.

Леонард Палмер обернулся, нашел сына взглядом, кивнул ему.

– Ну что ж, наша прекрасная Офелия перестала прятаться и явила себя. Предлагаю разойтись, – объявил хозяин дома и первым поднялся по лестнице; присутствующие потянулись за ним.

В гостиной возле иллюминатора остались только Питер и Ларри. Питер подошел поближе, оперся ладонями о стекло и вгляделся в темноту воды по ту сторону. Ничего. Будто девушка-цветок растворилась в одно мгновенье.

– Ларри, прости, – произнес мальчик.

– Чего простить? – не отрывая взгляда от окна, спросил брат.

– Ну… я тебе не поверил. А ты правду мне сказал.

Питеру было стыдно. Будто он повел себя с Ларри как с заправским вруном. А брат хоть и был едким шутником и язвой, лгуном никогда не был.

– А, ерунда, – махнул рукой Ларри. – К тому же она пряталась в гротах. Я бы тоже не поверил, если бы мне сказали, что в пруду у нас русалка. Хороша, да?

– Очень красивая… – прошептал Питер.

Размытый светлый силуэт мелькнул в глубине – и снова исчез. Питер отошел, сел в кресло, его место у окна занял брат. Белый блик появлялся еще несколько раз. Будто обитательница пруда ходила кругами у островка с подводными гротами.

– Мечется-то… Наверное, есть хочет, – прокомментировал Ларри. – Отец ее три дня не кормил.

– Почему?

– Добивался, чтобы она сама к людям вышла. Первый этап дрессировки: показать, кто хозяин и кто дает пищу.

– Так… никто же не дает, – растерялся Питер. – Что она может понять, когда она там одна и еды нет?

Ларри бросил на него взгляд, полный недоумения. «Странно, – подумал Питер. – Он ведет себя так, будто ему тут неуютно».

– А давай ее покормим? – предложил мальчишка. – Я с ней ужином поделюсь!

Брат невесело усмехнулся, пожал плечами, провел пятерней по зачесанным назад густым темным волосам. Отцовский жест. Как Агата с возрастом начала копировать маму, так Ларри похож на папу. Только в отце больше уверенности в себе, а в Ларри – кладезь дурацких шуток. Только что-то сейчас он какой-то растерянный.

– Ладно, валим отсюда, – пробурчал старший брат, засунул руки в карманы брюк и, насвистывая, вышел за дверь.

Питер подошел к иллюминатору вплотную и погладил толстое холодное стекло. Так странно оставаться наедине со своим же сном… Мальчишка чувствовал себя слегка обманутым. Он изо всех сил надеялся, что та, которую он видел несколько дней назад из окна оранжереи, окажется обычной девчонкой. С которой можно общаться, кататься на велосипеде, слушать музыку. С которой можно было бы подружиться.

– А ты не человек, – подвел итог своим мыслям Питер, пытаясь разглядеть в воде хоть что-то. – Йон сказал, ты опасная. Я ему не хотел верить, потому что ты слишком красивая, чтобы быть опасной и злой. Но… Я не знаю, что ты такое. И можно ли с тобой общаться, тоже не знаю.

Он поднялся по лестнице, щелкнул выключателем у двери. Свет погас, осталась лишь неоновая подсветка иллюминатора. Питер вернулся обратно, сел на пол перед окном.

– Мне кажется, ты не враг, – негромко сказал он. – Я сейчас подумал, как бы сам себя чувствовал на твоем месте. Знаешь… я бы в штаны наложил от страха, вот честно. Тут же для тебя не только люди чужие, но и мир вообще, да? Я вот почти взрослый, а расплакался бы. Ты плакать не умеешь, наверное. У тебя и так кругом вода.

У самого края иллюминатора что-то мелькнуло. Питер вытянул шею, стараясь увидеть скрытое от него рамой, и отпрянул обратно, встретившись с русалкой лицом к лицу. Она тоже испугалась, метнулась прочь.

– Фу, глупая, – выдохнул Питер, ощущая, как сильно колотится его сердце. – Я правда чуть не это… Напугала!

Она снова выглянула из-за нижнего края рамы. Питер замер и умолк, наблюдая за белоснежной девочкой-цветком. Она медленно двинулась вдоль проема окна, трогая стекло с той стороны тонкими пальчиками. Когда русалка раскрыла ладонь, Питер рассмотрел между пальцами едва заметные полупрозрачные перепонки. «Забавно. Как у лягушки, – удивился мальчишка. – Только лягушачьи перепонки от начала пальцев идут, а у нее – от третьей фаланги. Ух ты! Да у нее и ушки есть!»

Уши были смешными. Когда русалка поднималась, волосы током воды относило назад, и проявлялись ушки, похожие на вытянутые вверх плавники с бахромчатым краем.

– Если у тебя есть уши, значит, ты что-то слышишь, – прошептал Питер. – Привет, Офелия. Ты на эльфа похожа. Я в «Хоббите» картинки видел.

Русалка замерла, алые зрачки метнулись, взгляд остановился на мальчишке. Питер улыбнулся и медленно поднял вверх раскрытую ладонь. Офелия отпрянула, но не спряталась. Лишь увеличила дистанцию. Повисла перед окном, согнув в локтях руки и сжав пальцы в кулаки. Склонила голову к правому плечу, потом к левому, будто прислушиваясь. Оборки и ленты ее платья шевелились в воде, как живые.

– Не, ты не эльф. Медуза? Не-а. Медуза не так красива. И похожа на гриб. А ты на гриб не похожа. Вообще. Ты как цветок. Астра или хризантема. Только с двумя ножками. Ну, стебельками.

Он говорил негромко, спокойно, доброжелательно – как с незнакомыми собаками, с которыми хотелось наладить общение. Питер понимал, что толстое стекло надежно отрубает все звуки, да и в воде слышимость очень странная, но втайне надеялся, что русалка его слышит. Может, так оно и было, а может, она просто изучала его, рассматривала, пытаясь понять, опасен он или нет. Во всяком случае, она не уплывала. Медленно кружила возле иллюминатора, подплывая то сбоку, то снизу, то выглядывая из-за верхнего края рамы вниз головой. Питер смотрел во все глаза, улыбаясь. С каждой минутой странное прекрасное существо казалось ему все более дружелюбным и менее опасным.

– Ты же просто девчонка, да? Просто живешь в воде. И что тебя бояться?..

Позади Питера отворилась дверь, щелкнул выключатель, залив гостиную светом. Русалка тут же метнулась прочь и затерялась в глубине. А мамин голос строго позвал:

– Пирожок, срочно за стол. Я не буду разогревать ужин в третий раз.

– Мам, прости, но тут…

– Я все понимаю, милый. – Тон миссис Палмер смягчился. – Новая забава, необычная и интересная. Она отсюда никуда не денется, а вот кто-то запросто останется голодным до утра.

Питер с кряхтением поднялся, подтянул штаны. Из кармана на ковер под ногами выпал мятый фантик от леденца. Мальчишка поднял его и поплелся за мамой.

– Ма-ам, а Офелию покормят? – спросил он, усаживаясь за стол в кухне.

– Да, отец на днях привезет ей живой рыбы, – откликнулась миссис Палмер, выкладывая на тарелку жареную картошку и тушеную говядину.

– Как «на днях»? – заволновался Питер. – Ларри сказал, она голодная… Мам, отдай ей мой ужин! Я все равно конфеты ел.

– Пирожок! Опять нарушаешь уговор? Никакого сладкого после…