Умри вовремя

«Интересно, а его брат тоже косит?» – почему-то пришла в голову Поля мысль, и он, отвлеченный этой мыслью, ничего не возразил.

Мошкара штопала протискивающиеся сквозь листву солнечные лучи. Запахи сырых трав на лугу, голоса птиц в высоком храме мрачного леса, бриллиантовые вспышки росы – все отмечал и жадно впитывал Поль, будто истосковался за многие годы затворничества по природе. «Разве можно всерьез говорить о спасении такого огромного и удивительного мира», с горечью думал он, переводя взгляд с убогих клеточек и ящичков на мощные корни деревьев, тонкие канаты лиан, низвергавших здесь, на краю полного тайн леса, зеленый листопад в изумрудные волны высокой травы.

– Как бы я хотел теперь стать просто деревом, – с горечью произнес Биолог,– ни тебе страха смерти, ни боли! Зато какой восторг цветения должны они переживать!

–Вы думаете, растения не чувствуют боли? – удивился Поль. Он никогда не задумывался над физиологией растений.

–А зачем им её чувствовать? Разве они могут отдернуть ветку? Разве они могут убежать?

–Естественно, нет.

– В этом случае чувствовать боль не имеет смысла. А значит, не разовьются и соответствующие рецепторы. Их и нет.

–Но вот смерти человек избежать не может, однако её боится!

– Чтобы бояться смерти, её надо предвидеть, – вздохнул Биолог.

Полю, между тем, сегодня было не до глубоких мыслей и переживаний. И лес, и звуки и запахи его были только прологом, только началом сказки, в заключительном акте которой должна была появиться ОНА.

–Ваши дети прошли медосмотр? – спросил он просто, чтобы поддержать разговор, возвращаясь в будни общения от праздника воображения. Причина его появления на этой лесной поляне уже не казалась ему столь важной, и он готов был распрощаться.

Биолог помолчал. Затем улыбнулся. Криво, невесело: – Вы, наверное, забыли. Специалисты не имеют права оставлять своих детей в Ковчеге.

Малыши, о которых шел разговор, убежали между тем на поляну, откуда доносился теперь их щебет.

– Я забыл, извините,– смешался Поль, – у меня ведь нет детей, вот я и… Что же вы будете с ними делать?

Только закончив фразу, он понял всю бестактность вопроса.

– Работать,– мрачно и совсем не на вопрос ответил Биолог.

– Но почему бы не попросить оставить хоть одного?– неуклюже пытался выкрутиться Поль.

– А вы смогли бы сделать выбор? – с непередаваемой горечью тихо произнес Биолог.

Он стал как бы ниже ростом. И был жалок. Маленький человечек со смешными ящичками. С обреченными детьми. На краю гигантского, роскошного, вечного леса…

По дороге домой, миновав перекресток, в том месте, где в ночь переворота они столкнулись с такси, Поль увидел стоящую у обочины полицейскую машину. Сержант махнул жезлом, приказывая остановиться. Вопреки обыкновению, он не подошел к машине и Поль, подождав немного, вышел, чертыхнувшись, и подошел к сержанту, который, положив какие-то бумаги на капот полицейской машины, заполнял их.

–Что-нибудь случилось, офицер? По-моему, я ничего не нарушил?

– Извините за задержку! Всего несколько вопросов, – повернулся к нему сержант.

– Слушаю вас.

–Куда вы направляетесь?

–Еду домой.

–Вы живете в этой стороне?

–Да.

–Насколько мне известно, в этой стороне находятся коттеджи для иностранных специалистов?

–Так оно и есть.

–Значит, вы один из них?

–Да.

– А сколько всего специалистов живет там?

–Трое.

–Среди вас есть женщины?

Кровь отхлынула от лица Поля. Некоторое время он молчал, стараясь понять, зачем сержанту нужно знать что-либо.

–Почему вы задаете мне эти вопросы? – проговорил он, наконец, вспомнив о своем статусе члена хунты.

–Только узнать, не пропала ли она, эта женщина?

–У нас никто не пропадал! – осторожно проговорил Поль, и сердце его упало.

–Не обижайтесь, – сказал сержант, – неверно истолковав волнение Поля, – я лишь хочу узнать, не одна ли из ваших женщин лежит сейчас здесь. В кустах. Заодно и проведем опознание.

–Опознание кого? – еле провернул пересохший язык Поль.

–Как раз это я бы и хотел узнать. Пройдите за мной, пожалуйста.

Еле переставляя деревянные, негнущиеся ноги Поль прошел за сержантом через проем в кустах в сторону от дороги. Стрекотала полная живности подсохшая трава. Из-под ног катапультировались кузнечики. За стеной буйной зелени открылась прекрасная панорама. Отсюда, с возвышенности, виден был океан, заполнивший полнеба, громадное тело отеля на берегу, дорога к нему, идущая справа вниз, к океану, и зеленый луг в долине между отелем и местом, где стояли они с сержантом.

–Вот, взгляните!

У Поля остановилось дыхание. Взвился рой, открыв обнаженное истерзанное тело Елены, лежащее на боку. Часть растрепанных спутанных волос на голове была склеена засохшей кровью, на которую тут же вновь село несколько больших зеленых мух.

–Вы не узнаете ее? – проговорил сержант, переворачивая между тем носком ботинка труп на спину. Будто из-под залежавшегося камня прыснули в разные стороны какие-то жуки, мелкие муравьи разбежались по животу.

– Она лежит здесь около суток. К сожалению, точно сказать не могу. Не можем найти ни одного судмедэксперта. Да и инспектора жду уже битый час. Труп нашел местный охотник из поселка. Ходил здесь с собакой.

Слова сержанта доносились будто сквозь вату.

«Почему около суток», билась лихорадочная мысль в голове у Поля. Ведь он оставил её живой всего несколько часов назад?

И вдруг отлегло от сердца. Ну конечно, это не Елена. Очень похожа. То же безупречное тело. Тот же цвет волос. Такое же болезненно красивое, лишь измазанное кровью и изуродованное, сплющенное слева, у глазницы ударом какого-то предмета лицо. «Это ее сестра», обожгла внезапная догадка.

–Я никогда ее не видел, офицер! – проговорил он облегченно.

–Преступление на сексуальной почве, – бормотал сержант, разглядывая между тем разбросанные вокруг обрывки одежды девушки. – А вот здесь следы шин. Они приехали сюда на машине. Кстати, вы не съезжали с дороги здесь? – спросил вдруг сержант, сверля Поля глазами.

–Н-нет, – стал заикаться от неожиданности Поль. – Впрочем, в ночь переворота мы возвращались домой и видели автомашину, которая выехала с этой стороны дороги. Но, быть может, то была другая …?

–Что это была за машина?

–Такси. Фонарь был виден, но он не горел.

–Это неважно. Что вы еще можете добавить?

–Мы чуть с ней не столкнулись. На кузове осталась царапина.

–Покажите!

Сержант буквально бросился к машине Поля, тщательно соскреб остатки чужеродной краски с черного кузова в полиэтиленовый пакетик. Затем записал адрес и телефон Поля.

–А что с телом…? – спросил Поль.

–Должен подъехать эксперт. Он и увезет труп. А вы поезжайте. Когда будет нужно, вас найдет инспектор, – сказал сержант на прощание.

РОСТОВЩИК.

Если бы без физического аспекта нашего существования

цель жизни могла быть достигнута, душа не вошла бы в тело

и дух не создал бы этот материальный мир.

/Хазарат Инайат Хан/

Заливистый лай мелкотравчатой собачонки отозвался на повторный стук в калитку глухих металлических ворот.

Гэмфри еще раз окинул взглядом ряд тянущихся вдоль улицы, располагающейся в центре поселка крупной местной общины туземцев, глухих деревянных заборов с одинаковыми металлическими воротами и деревянными домами за ними, затем украдкой взглянул в записную книжку, на странице которой крупными буквами (чтобы лишний раз не надевать очки) был записан адрес.

–Я очень давно не был здесь, – сконфуженно проговорил он, увидев, что Ирвин, приехавший вместе с ним за обещанными деньгами, заметил это.

Шаркающие шаги и покашливание с другой стороны ворот, подхалимские повизгивания, звон собачьей цепи. В глухом металле калитки открылось маленькое зарешеченное оконце. Седая плешь, печеное яблоко щек, слезящиеся глазки.

–Кто здесь?

–Это я, – глупо произнес Гэмфри вместо приветствия.

–Вы хотите сделать вклад? – Глазки прищурились.

–Нет. – Гэмфри просунул сквозь решетку пожелтевшую расписку. – В этот раз я хочу забрать свои деньги.

–Так-так, – прошамкал старик, разворачивая листок, вертя его на свету. Наклонился к окошку, подозрительно взглянул исподлобья.

–А кому я должен отдать деньги?

–Да мне же! – воскликнул, волнуясь, Гэмфри.

–А вы что, именно тот человек, который здесь записан?

–Да-да, не сомневайтесь! Да вы же помните меня. В этом году мы как-то встречались в городе и раскланялись. А вот и мой паспорт!

–Конечно, я могу узнать… Ведь внешний вид так похож… Постойте! Но ведь прошло уже пять лет!

–Наверное, – смутился Гэмфри, – и уже есть какие-то проценты?

–Проценты? Да-а. Проценты есть. Но, боюсь, денег вы не сможете получить.

–Как это? Почему?

–Потому, что вы не тот, кому я должен отдать эти деньги! – отрезал ростовщик.

Последовала немая сцена.

–Но как же так, – пробормотал совершенно сбитый с толку Гэмфри.

– А какие же еще доказательства, кроме паспорта, вам нужны? – глухо и угрожающе проговорил Ирвин.

Ростовщик склонился к дверце еще раз, взглянул на Ирвина оценивающе, пошамкал: – А никаких доказательств не нужно. Пять лет достаточный срок, чтобы договор признать недействительным.

–Что это за новости? – возвысил голос Ирвин.

–А вы не кричите. Все обосновано. Вот вы, верно, тоже выдаете себя за кого-то?

–Что значит «выдаю». Я есть Я, и у меня тоже есть паспорт, и фотография соответствует.

–Чему соответствует? – ехидно протянул ростовщик.

–Мне! – выкрикнул потерявший терпение Ирвин.

–А кто вы есть? Ладно, ладно, – примирительно выставил ладошку, будто защищаясь, ростовщик, заметив выражение лица Ирвина. – Сейчас я кое-что объясню. Давайте поверим, что в настоящий момент вы именно тот, за кого в настоящий момент себя выдаете. Тот, на кого выписан паспорт, лежащий в вашем кармане. Но вы едите, пьете, дышите, наконец. В течение жизни каждый из нас потребляет десятки тонн пищи и воды, вдыхает тысячи кубометров воздуха. И то, что вы потребляете, не проходит насквозь, поставляя лишь энергию для жизнедеятельности. Около десяти процентов съеденного ежедневно идет на обновление организма, остается в вашем теле, заменяя старое, отжившее. А, заметьте, десять процентов ошмёток вашего тела, оставляемого в туалете, есть бывшие вы. Вот где настоящее кладбище! –хихикнул старик. – По истечении года, если быть честным, стоило бы справить над ним очередную тризну!

–Зачем вы излагаете нам известные школьные истины? Мы пришли за деньгами, а не за лекцией…

–Позвольте мне закончить! Вы же сами не сделали никаких выводов из школьных истин. Так вот, часть выпитой вами сегодня воды, съеденной пищи, потребленного кислорода уже к вечеру останется в вашем организме, а часть нынешнего тела покинет его. И вы уже будете не вполне самим собой! Через месяц тело на четверть заменит съедаемая и вдыхаемая вами материя. А через год лишь изрядно потраченный скелет останется от вас сегодняшнего. И ваш паспорт будет предъявлять субъект, чрезвычайно на вас похожий, занявший ваше место во всем. Но ведь это будете не Вы! Почему-то до настоящего времени никому не приходило в голову обвинить каждого из нас в немыслимом присвоении имени, имущества человека, который был когда-то, но которого уже нет. Если для вас это только философия, то для меня юридический казус. Ведь дело касается денег! Человек – всего лишь куча сумбурных впечатлений о прожитом. Но деньги то я должен отдать телу, а не котомке заскорузлых воспоминаний! А в данном случае человека, которому я должен, уже нет! Да и не мне, в конце концов, а тому, кто был до меня на моем месте, отдавал он свои деньги.

Пораженные логикой слушатели молчали, не зная, как реагировать на слова ростовщика.

–Отдайте мне мои деньги, – тихо, потерянно проговорил, наконец, Гэмфри.

–Да поймите же, наконец! Как я могу отдать деньги тому, кому они никогда не принадлежали? Вы вообще монстр! Взгляните на себя внимательно. Разве вы можете знать, каких бывших ужасных тварей составляло нынешнее ваше тело!

–Вы еще больший монстр, нежели мы! – угрюмо вставил сбитый с толку Ирвин. Было жарко, пыльно, потно перед раскаленным металлом ворот.

–Ну, хорошо, – изменил тон старик. – Может у вас есть заверенная доверенность пятилетней давности от жившего тогда индивида, что он доверяет человеку, который предъявит его паспорт и будет походить на него самого вплоть до рисунка на пальцах, получить за него деньги через любой промежуток времени?

–Кто же выдает доверенности самому себе? Да и кому он должен доверенность адресовать? Ведь и вы, по вашим словам, не тот, кому прежний, пятилетней давности, давал деньги! – выкрикнул потерявший самообладание Ирвин, отодвигая Гэмфри от металлической дыры и заглядывая внутрь.

–Ну, знаете, надо все предусмотреть. Особенно в таком быстроменяющемся мире. Вот я гляжу на вас, и ведь какая иллюзия постоянства передо мною! Но стоит только задуматься, и сразу задаешь себе вопрос: кто же под весьма похожей на прежнего личиной на самом деле, вот этот, подделавшийся под бывшего человека?

Сухим коричневым пальцем ткнул он в сторону Ирвина, и тот опешил, и невольно опустил глаза, и оглядел себя, будто действительно желая увидеть чудовище.

–И это не только к вам относится! Вспомните собственную мать! Вы не могли видеть, как быстро меняется ее тело, но все более чуждому существу вы протягивали руки из младенческой кроватки! Впрочем, согласен, и я сам такой! Помню, бегал мальчиком по этому двору, и смотрел на огород, на птиц то одним, то другим глазом, но не двумя сразу, чтобы подольше сохранить зрение. Правда, не помогло. Но разве это я нынешний бегал тогда? Нет и нет! С тех давних пор десятки раз сменил я собственное тело, ничего при этом не заметив, так как память о прежнем существовании бережно передавалась заменяемым деталям. И воспоминания о детстве всего лишь галлюцинации потрепанного долгим существованием и бесконечными сменами материи мозга…

–Удивительно, как вы можете заниматься своим делом и как вас еще не бросили клиенты, если вы отказываетесь отдавать долги? – прервал излияния старика Ирвин.

–В последнее время никто не давал мне денег на такой срок, после которого он уже не мог на них претендовать.

–Значит, вы только недавно придумали подобное обоснование для присвоения чужих денег?

–Ничего я не придумывал. Беседы с Учителем привели меня к такому заключению. И я верю, что только камни в почках, да еще, быть может, искусственная челюсть могли остаться у данного господина от прежнего тела того индивида, который оставлял деньги.

–А не подойдут ли пломбы в зубах? – наивно вымолвил Гэмфри наклонившись к окошку.

–Не знаю, что там говорил неизвестный мне учитель, – отодвигая Гэмфри злобно прошипел Ирвин, – но если вы не отдадите деньги немедленно, я вас задушу! И забор не спасет! А следуя вашей логике, уже через месяц мне нельзя будет предъявить обвинение. Ведь это будет уже другой человек, который ко мне нынешнему не будет иметь никакого отношения.

–Что вы говорите? – вскричал пораженный ростовщик. – Но ведь я прав. И, отдавая деньги, буду действовать незаконно? Ведь он, – ростовщик указал на Гэмфри, – он никто! Он не собственник денег! А если он и является собственным наследником, так это еще надо доказать в суде! Ведь тот, кто отдавал деньги, действительно не оставил доверенности на этого, присвоившего и паспорт его, и тело!

–Но он, и я это хорошо помню, желал, чтобы вы отдали деньги, когда они ему…, то есть мне понадобятся! – выкрикнул Гэмфри, выглянув из-за спины Ирвина.

–Ваши воспоминания надо бы чем-нибудь подтвердить, – задумчиво, после паузы ответил ростовщик. – Давайте я подумаю и соберу такую сумму. А вы приходите через день-два, и мы попытаемся выйти из положения.

–Так бы и сказал, что сейчас нет денег, – зло проворчал Ирвин, остервенело, почти разрывая, протаскивая сквозь прутья решетки возвращенную расписку.

В молчании они отъехали два квартала, повернули к городу и вынуждены были остановиться, так как дорогу в самом центре поселка, где стояло единственное, наверное, на острове жилое девятиэтажное здание, построенное еще колонизаторами, перекрыла толпа. Ирвин, не желая больше потеть, остался в машине, а Гэмфри подошел к горе домашнего скарба, очевидно вынесенного подальше от здания и лежащего теперь на обочине в тылу толпы.

–Что здесь происходит? – обратился он к старику, понуро сидящему на стуле рядом с вещами.

–Вот, община решила разрушить здание, – грустно проговорил тот. Черные потухшие глаза, запущенное, в глубоких морщинах, давно небритое лицо под полями соломенной шляпы, широкие и грязные на помочах штаны.

–Но зачем? – воскликнул Гэмфри. – Ведь даже в городе нет ни одного здания выше двух этажей, за исключением Дворца! А этот смотрится издали очень красиво. Единственное здание с водопроводом и канализацией! Да еще в рыбацком поселке, вдали от цивилизации. Жаль, что оно у вас всего одно.

–Жаль? – неожиданно гневно воскликнул старик. – Хорошо, что не успели построить больше!

– Разве плохо иметь квартиры со всеми удобствами? – вскричал Гэмфри, – не то, что эти домики, с туалетами на улице…

– Это не дом! Это гроб, жить в котором стремятся недалекие люди!

–Как гроб? – вконец опешил Гэмфри, – почему?

Старик молчал некоторое время, астматически дыша.

– Поначалу я был горд, когда лет тридцать тому назад, фирма, управлявшая портом, подарила мне квартиру. Я смотрел на других, оставшихся в халупах, свысока. И лишь позднее понял, какой грех совершил, поселившись здесь. Люди строят такие дома, чтобы вымереть.

–Но я тоже жил на материке в подобном доме! И в городах сплошь такие дома.

–Сколько детей было в вашей семье?

–Я был один.

–Вот и у меня всего один сын.

–Но какое отношение это имеет к вашей квартире?

–Самое прямое. Вот у моих друзей, – кивнул старик на толпу, сгрудившуюся вокруг невидимого оратора, – по нескольку детей. Ведь в частном доме ребенок помощник. Как только повзрослеет – труженик. А в старости и кормилец. По нашим законам младший ребенок вообще не имеет права уходить от родителей, так как обязан присматривать за стариками. Дети –самое большое богатство! Если в сельской семье всего один ребенок, её считают неполноценной. А на бездетных и вовсе показывают пальцем.

–Но какое отношение это имеет к дому? – нетерпеливо повторил Гэмфри.

–В этом улье, – презрительно махнул рукой в сторону своего бывшего дома старик, – ребенок уже не помощник, так как никакого хозяйства в квартире быть не может, а крикливый квартирант. То, что тратилось только на себя, теперь расходуется и на него. Это конкурент, отбирающий жилплощадь, деньги и время. Больше двух детей в таких условиях могут себе позволить только неадекватные люди. Повзрослев, дети уходят, так как жить вместе в одной квартире невозможно. В общине же дети строят себе дом рядом с родительским. Вот я и вынужден доживать жизнь в одиночку на пособие. У деревенских-то пенсий нет, потому и дети чувствуют ответственность за стариков. А нам какой смысл растить детей, если они все равно уйдут, и забудут обо мне, полагаясь на помощь государства? Вот если бы пенсионные отчисления от заработка выросшего ребенка перечислялись тому из его родителей, кого он укажет, то женщины стремились бы рожать и воспитывать трудолюбивой свою будущую пенсию.

–А как же второй родитель?

–Первый бы с ним делился. Вот и разводов было бы меньше, да и алименты были бы вложениями в будущее.

–Говорите, сейчас нет смысла иметь детей, а сами все же воспитали одного.

–Ну, одного ребенка обычно заводят по инерции. В детстве он был болезненным, и страшно вспомнить, сколько сил было положено, чтобы выходить его, поставить на ноги. Вы же понимаете, если ребенок один, то приходится растить любого, даже генетически неполноценного, который в свою очередь в лучшем случае даст такое же неполноценное потомство. Так вот, вырос наш мальчик совершенно инфантильным. Эгоистом до мозга костей! Ведь у него не было братьев и сестер, ему не о ком было заботиться. Все решения за сына принимали мы. Жена бегала вокруг него как клуша вокруг единственного цыпленка, хотя меня это бесило. А теперь, когда он вырос, я вообще не вижу в нем ничего человеческого. Вот уехал за океан, связался с какими-то бандитами… Э-эх! – махнул рукой старик.

–Но не у всех же так, – заметил Гэмфри.

–Да практически у всех, кто живет в этом доме! Детей мало и сплошь либо больные, либо наркоманы. Потому я и говорю, что этот дом – гроб. Можете сами посчитать, когда все живущие в нем семьи вымрут естественным путем. У правнуков накопятся и генетические болезни. Все это происходит в каждом подобном доме! В любом городе мира! Раньше деревня постоянно поставляла вымирающему городу новых жителей. А теперь и крестьяне от безработицы сбежали в города, и громадная человеческая матка – деревня – опустела. Государство, которое не поддерживает деревню, не сохраняет её, управляется дураками и исчезает. Город не годится для такого животного, как мы с вами. В города уходят не жить. В них идут вымирать!

Последние слова он выкрикнул, так что некоторые из задних рядов толпы оглянулись на беседующих.

Старик опустил голову. – Мы с женой, как это ни больно, на сыне и закончим земной путь. Не думаю, что он будет иметь потомство. Но для чего, в таком случае, я жил? И зачем мне нужна была семья? Прожил бы жизнь один, ничем себя не утруждая, а там и трава не расти!

–А что, ваша община уже вымирает, если вы предпринимаете такие радикальные меры?

– Мне кажется, пока все нормально. Но наш староста мудрый человек. Да и что это за политик, который не старается предвидеть развитие общества лет на сто вперед и не работает для того, чтобы это время приблизить? Он сравнил жизнь тех, кто живет по старинке, в селе, и тех, кто жил в этом доме. И решил, что остановить деградацию гораздо важнее, чем поднимать экономику и бороться за торжество демократии. Если не будет потомков, кто воспользуется нашей землей? Нашим имуществом? В гробу ведь карманов нет!

– Нужны дети, которым оставишь эту землю, – поддакнул Гэмфри с выражением.

– Но для этого нужно воспитать родителей! Сделать так, чтобы они желали детей! Вот и начал наш староста с того, что запретил смотреть телевизоры. Вы, верно, видите, ни одной антенны над домами?

–Только теперь обратил внимание. Но зачем? Ведь таким образом вы отрезаете своих детей от остальной цивилизации!

– А телевидение оно что, чему-нибудь учит? Насмотрелся я за свою жизнь. Потакают самым низменным страстям, лишь бы привлечь внимание к рекламе, дающей деньги.

–Но лишение человека информации является нарушением его прав!

–Староста сказал нам, что морально все, что способствует сохранению и приумножению жизни. Телевизионное же распутство ведет к распаду семей, а без семьи какие могут быть дети? Прежде, чем настаивать на правах, человек должен исполнять обязанности. Он обязан продлить свой род, иначе нарушит права остальных, уменьшив количество молодых для размножения. Он обворует их, заставляя чужих детей содержать его в старости. Так что права человека, оторванные от обязанностей, на поверку оказываются правами мошенника и вора!

Помолчали некоторое время, прислушиваясь к громким голосам ораторов, конвейером сменяющих друг друга.

От толпы отделился седой мужчина, в отличие от полуголых островитян в европейском костюме, и неспешным шагом приблизился к Гэмфри.

–Это наш староста, – с почтением в голосе представил его с натугой поднявшийся со стульчика старик.

– Вы к нам в гости? – произнес староста, с тревогой поглядев на металлическую пластинку на груди Гэмфри.

–Мы проездом. Вот беседуем о сохранении человечества на примере вашей общины.

–Вам уже обо всем рассказали?

–Только о домах. А у вас что, есть еще идеи сохранения населения?

–Есть. И я не боюсь свое мнение высказывать!

– Ваши подходы так своеобразны, – польстил ему Гэмфри.

–Самые обычные. Мы потеряли много людей из-за их отъезда на заработки на материк. И еще раньше. Во время борьбы за свободу. Дома пустуют до сих пор. Я продолжил кривую уменьшения нашего населения до логического конца, и решил, что главная моя задача – остановить вымирание.

Шум, крики привлекли их внимание. Двое молодых мужчин довольно грубо тащили за руки из подъезда упирающуюся полную средних лет модно одетую женщину. В толпе слышались угрожающие выкрики, взметнулись кулаки.

Протащив женщину мимо толпы, парни буквально швырнули её в сторону дороги, отчего та еле устояла на ногах.

–Кто эта женщина?– воскликнул Гэмфри.

–Это врач, – пояснил старик, – гинеколог.

Женщина, между тем, подошла к старосте.

–Что, добился своего? – выкрикнула она зло.

–Скажите, пожалуйста, что случилось? – обратился к ней потрясенный Гэмфри.