Край зовёт

– Вы сейчас в школу? – спрашиваю я.

– Ага, кэп. Каждый в свою.

С этими словами Толик делает мне реверанс. С подскоком. Выглядит это, конечно, ну очень комично. Я еле сдерживаю рвущийся наружу смех.

– Ладно, Верунь, спишемся! Я твой ник записала, найду тебя и добавлю в нашу беседу.

Светка усиленно машет мне обеими руками, Толик и Вадя просто молча кивают. Обменявшись стандартным набором любезностей на прощание, мы расходимся. Вернее, они уходят, а я, зайдя в подъезд, прикрываю за собой дверь и через узкую щёлочку смотрю им вслед. Интересно, обернутся или нет.

Внезапно я замечаю, что за ними следом кто-то семенит. Собака. Та самая. Она снова материализовалась из воздуха. Её ведь точно не было поблизости, когда мы шли к моему дому, когда разговаривали, стоя у подъезда. Крупное тело и пятнистая шерсть. Вот она, будто почуяв моё присутствие и мой к ней интерес, останавливается и оборачивается ко мне. Нет, морда всё-таки не лисья, как мне показалось сначала, а волчья. В общем, дикая какая-то – совсем не собачья. Выйдя из подъезда, с опаской подхожу ближе, чтобы разглядеть её получше. И тут замираю на месте, не веря своей догадке. Точно. Пятнистая гиена. Мерзкий падальщик, появляющийся сразу же, едва почуяв запах смерти. Но как? Откуда? Почему здесь?! Наверно, я всё-таки слишком неудачно приземлилась на асфальт, выпав из маршрутки. От какого-нибудь микросотрясения вполне могут появиться видения. Всё объяснимо, всё научно доказуемо, я верю только в науку. Будто в ответ на мои мысли вдалеке раздаётся то ли человеческий, то ли звериный визгливый хохот. Раскрыв пасть и ощерившись, гиена сотрясается всем телом, насмехаясь над моим неверием. Нахохотавшись вволю, она разворачивается и бежит вприпрыжку, спеша догнать моих новых знакомых, которые ушли уже довольно далеко. Да она уже не одна! Непонятно откуда и как рядом с ней возникают ещё две. Теперь их трое: ровно столько же, сколько ребят, за которыми они следуют по пятам.

Глава 3

Я звоню классной и предупреждаю, что в школе меня сегодня не будет. Уровень сознательности прямо зашкаливает. Ничего не могу с этим поделать. Нога, кажется, болит ещё сильнее. Противная такая тянущая боль. Устраиваюсь поудобнее в кресле и беру со столика уже знатно потрёпанный томик Ницше. Надеюсь дочитать сегодня его «Человеческое, слишком человеческое». Книги по-любому интереснее людей, так было всегда, и вряд ли я когда-нибудь изменю своё мнение. Но перелистнув пару-тройку страниц, понимаю, что надолго меня не хватит. Внутри что-то тупо, неутихающе, болезненно ноет и не даёт сосредоточиться. Я откладываю книгу, но браться за другое занятие тоже совсем не хочется. Никогда ещё не было такого, чтобы мне с самой собой было скучно. Так вдруг пронзает желание увидеть бабулю. Поскорее бы она вернулась с работы. В ушах всё ещё звенит хохот пятнистого падальщика. Конечно, мне всё это только послышалось, а сама гиена – привиделась. Точнее, три гиены. Но… бррр, как жутко от одного лишь воспоминания о прикосновениях этой визгливой твари ко мне! О том, как она тёрлась об меня, как её холодный мокрый нос тыкался мне в щёку, в руку. А ведь они вот этими самыми мордами своими копаются в том, что остаётся от… Ну, хватит. Я забываю. Забываю. Уже забыла.

Да нет, не в падальщике дело. Кажется, эти трое заразили меня сегодня кое-чем похуже любой галлюцинации и вообще всякой болячки: тоской по людям. Удивительно. Вдруг вспоминается мать, которой я никогда не знала. Бабуля мне о ней рассказывала нехотя, какими-то урывками и угрюмо поджимала губы, когда я у неё пыталась что-то разузнать. Может, сегодня снова попытаюсь. Только вот сомневаюсь, что удастся вытянуть из неё хоть слово на эту тему. Единственное, что она не отрицает, – это то, что моя мать жива. Но где она и что с ней – я не знаю. Хотя имею полное право знать. Полное законное право.

Неужели у бабули не сохранилось никаких фотографий? Что между ними могло произойти такого, после чего они не просто перестали общаться, но оборвали все связи? Навсегда и безвозвратно. Я ведь чувствую, что там, в прошлом, был какой-то мегаскандал. Всякие бытовые, повседневные мелочи не разводят людей в разные стороны на всю жизнь. Но что бы там у них ни случилось, должны же были здесь остаться хоть какие-то следы моей матери. То, чем она жила когда-то. То, из чего можно было бы сейчас собрать её образ. Странно, что судьба отца меня не волнует абсолютно. Никогда по нему не тосковала и не пыталась даже вспомнить его черты. А мать… Одно время мне чуть ли не каждую ночь снилась какая-то женщина, которая вела себя со мной так, как вела бы мать, наверно, но черты её были размыты и сам образ виделся как в дымке мутной. Отца в этих снах не было. Да и был ли он вообще когда-то в моей жизни? Может, бросил нас ещё даже до моего рождения.

Доковыляв до древней, пошарпанной советской стенки, я открываю самый большой шкаф. Наверно, эта мебель ещё времён бабули моей бабули. Аккуратно перебираю хлам на полках. Стараюсь оставлять всё в том же виде и на том же месте, откуда беру. Чтобы потом меня не уличили в «несанкционированном проникновении». После шкафа исследую секретер, ящики. Кроме кипы моих детских фотографий, на которых я то с каким-то плюшевым котом, то со связкой разноцветных воздушных шариков, ничего не находится. Попадается пара чёрно-белых, пожелтевших от старости карточек, с которых мне улыбаются молодые и счастливые бабуля с дедой Ваней: то выглядывая из-за ствола цветущей вишни, то на фоне какого-то неизвестного мне памятника без головы. Матери ни на одной из них нет. Бабуля решил переписать историю нашей семьи на новый лад. Вычеркнув из списка действующих лиц одного персонажа. Только в этой новой истории тогда и мне нет места. Потому что родила меня мать, а не бабуля. Если матери вроде как не было, то и меня вроде как нет. Я не пылаю к ней дочерними чувствами. Откуда им взяться? Да и до сегодняшнего дня я не особо терзала бабулю вопросами о матери. И уж тем более не копалась в её бумагах. Но Светка, Вадя и Толик, видимо, соскоблили сегодня с моей душонки, если она вообще у меня есть, верхний задубевший слой. И при этом задели какой-то особо чувствительный нерв. Вот он-то у меня сейчас и ноет внутри. Тупо, неутихающе, болезненно. Это что-то человеческое. Слишком человеческое.

Я продолжаю на автопилоте рыться в ящиках тумбы, уже не надеясь на удачу. Здесь только тряпьё. Правда, Голливуд нас убеждает, что именно в таких неожиданных местах и могут скрываться всякие тайники. Когда рука нащупывает какую-то жестяную коробку, мне становится смешно. Ну, всё как по голливудскому сценарию прямо. И я в главной роли расхитительницы – крутяк! Но это всего лишь колода карт. Кажется, самодельных. Они сильно потрёпаны. У некоторых оторван уголок, какие-то – в изломах и потёртостях. Я раскрываю их веером. Картинки какие-то не очень привлекательные. Нарисованы от руки и, в принципе, неплохо, но сами сюжеты… Вообще, это вроде бы Торо. Или Таро. Что-то типа этого. Неужели бабуля когда-то всеми этими гаданиями занималась? А вдруг занимается и сейчас? Ещё и карты рисовала сама, может? Или это мамины карты, потому бабуля их и прячет? Бред какой-то. Как можно верить в эту чушь? Мой мозг материалиста и скептика не признаёт такое. Как можно тратить на такую ерундень драгоценное время? Однако именно это я сейчас и делаю сама. Никак не могу выпустить колоду из рук. Она толстенная просто. На картах арабскими цифрами от руки написаны их номера. Есть ещё слова какие-то. Маг, Отшельник, Сила, жезлы, пентакли… Интересно, сколько их всего. Рассыпаю карты по полу. В голову вдруг приходит забавная идея: разложить их по порядку. Выискиваю каждую карту и выкладываю их в ряд: одну за другой. Выложила одиннадцатую. Ищу двенадцатую, но никак не могу найти. Залезаю даже в ящик – вдруг выпала и осталась там среди вещей. Тоже нет. Пропускаю номер двенадцать и продолжаю свой карточный квест. Все остальные карты на месте. Всего их семьдесят восемь.

Мысль о пропавшей карте под номером двенадцать не даёт мне покоя и застревает в голове противной занозой. Я ковыляю к столу с компом и тут же призываю гугл помочь мне понять, что это за карта и какие у неё значения. Ясно, что к бабуле обращаться за разъяснениями было бы полным идиотизмом. Я нахожу в галерее ту колоду, стиль рисовки которой делает её ну очень похожей на ту, что я вытащила из ящика. С двенадцатой карты на меня смотрит застывшим взглядом… повешенный человек. Название карты – Повешенный. Мужчина с нимбом подвешен за одну ногу на дереве. И вот эта нога прямая, как палка. А вторая согнута в колене. Само дерево похоже и на виселицу, и на крест одновременно. Лицо повешенного не выражает абсолютно ничего – точнее, выражает абсолютную пустоту. Как будто этот человек уже смирился со своей участью и принял все страдания, как должное. И ни на что больше не надеется. На спасение – уж точно. Жуть жуткая. Страшно теперь читать значение карты. Откуда вот только взялся этот страх? Чувство такое, будто все внутренности съёживаются и скукоживаются. Всё это гадальное и потустороннее всегда было таким далёким от меня, а потому казалось смутным, непонятным, бессмысленным, не стоящим времени и внимания. Да каким угодно, только не пугающим. Сейчас же мысль о числе двенадцать колким холодком пробегает по нервным окончаниям всего тела, будто проверяет их на живость и способность откликаться, реагировать на страх.

Что ж, первое значение карты не предвещает пока ничего однозначно трагичного. Перемены. Они ведь могут быть и к лучшему. Правда, меня смущает уточнение о том, что перемены эти потребуют некоторых жертв. Надеюсь, не человеческих хоть? Дальше пишут о свободе выбора. Можно будет либо оставить всё как есть и ничего не менять в жизни, либо выбрать достижение цели, но за это придётся дорого заплатить. Ещё один вариант трактовки карты – сложные жизненные ситуации, которые невозможно изменить и остаётся только принять. Ну, судя по лицу этого подвешенного за ногу мужика, он уже давно эту невозможность осознал. Только вот она его не особо тревожит.

Число двенадцать. В голове щёлкает переключатель, и сквозь какие-то эфирные помехи неведомая радиоволна снова приносит мне уже слышанные сегодня фразы:

«Выпало две шестёрки».

«Надо понять, какое число нам хотели показать: шесть или двенадцать».

Двенадцать нам хотели показать, Вадя, двенадцать. Он ещё обещал подумать над значением двенадцати – «слишком простое» объяснение Светки его не убедило. Тогда я отнеслась к этому примерно так же, как Толик. Разве что не рассмеялась Ваде в лицо, как он. А теперь вот мне не терпится узнать, что удалось разузнать Ваде. Что он там надумал. Какие ассоциации у него возникли. Когда же Светка меня найдёт и добавит в беседу? Незваные и пугающие знания о символике двенадцатой карты Таро упираются внутри в стенки черепа, как железные распорки, – голова вот-вот разорвётся на части. Если я в ближайшие дни, а то и часы кому-нибудь это не расскажу, именно такое и случится. Но некому, блин, некому! Бабуля отчитает за то, что я копалась в её вещах, а немногие приятели сочтут помешанной. Да и я бы на такое заявление точно так же отреагировала. Не могу никак понять и принять всё то, что на меня так внезапно свалилось и оглушило напрочь, но и отрицать уже не вижу смысла. Всё то, над чем я ещё недавно усмехалась скептически, недоверчиво и даже презрительно, теперь смотрит на меня в упор с оскалом победоносной улыбки. Ощерившись, как… хохочущая пятнистая гиена.

От звука крутящегося в замочной скважине ключа я вздрагиваю.

– Веруша? Ты дома?

Молниеносно собираю карты и кладу их обратно в коробку, которую тут же засовываю в ящик, прикрываю её одеждой. Вроде бы всё сейчас так, как было до моего вторжения. Захлопываю ящик.

– Да, бабуль. Чего так рано?

– Напарница предложила заменить меня после обеда, а в среду я поработаю две смены.

– Как покупатели сегодня? Придурки не забредали?

– Веруша, ну что ты такое говоришь! Все люди как люди.

Эх, бабуля. Её человеколюбие неискоренимо.

– Ну, хорошо, как скажешь. Люди – значит, люди. Хотя согласись, что попадаются ведь редкие экземпляры, которых надо как-то по-особому называть. Чтобы отличать от остальных.

– Не философствуй почём зря. Садись вон лучше к столу, я борщ сейчас разогрею. А ты-то чего раньше вернулась? Меньше уроков было?

– Только не паникуй. Я подвернула ногу. Неудачное падение – это если кратко о том, что случилось.

– Да ты что! Как же так? У меня мазь есть. Надо сразу намазать, чтобы быстрее прошло.

– Бабуля, успеем ещё намазать.

– Ладно, тебя всё равно не переубедишь. Но перед сном прослежу, чтоб обязательно намазала.

Я недовольно закатываю глаза и шумно вздыхаю. Поэтому бабуля благоразумно решает сменить тему.

– Кстати, вечером тётя Лена с Ромкой придут в гости.

Ромка забавный. Рыжий, веснушчатый, весёлый и задорный мальчишка. Как только он появляется на пороге моей комнаты, у меня тут же поднимается настроение. Рядом с десятилетним Ромкой я и сама чувствую себя десятилетней: бабуля говорит, что играя вместе, дурачась и визжа, мы производим впечатление ровесников. Сегодняшний визит Ромки, надеюсь, выбьет из моей головы то, что в ней прочно засело и извивается там неугомонным червём. Может, ещё утихомирит мою внутреннюю панику.

В общем-то, я была права: вечером Ромке удаётся развеять мою тоску-печаль. В комнату заходит тётя Лена. Мне становится не по себе – как и всегда в её присутствии. Она мало со мной говорит – больше смотрит, как будто наблюдает. И вот этот её изучающий взгляд очень меня напрягает. Чувствую себя какой-то лабораторной зверушкой в стеклянном аквариуме. Тётя Лена такая же рыжая, как Ромка, только веснушек у неё почти нет. Кожа – белая-белая, прямо сверкает белизной. Но вот спроси меня, какого цвета её глаза, какой формы нос – так мне и ответить будет нечего. Её лицо – это какая-то размытая и недоступная для моего понимания абстракция. Я вижу целое, но не вижу детали. Чтобы их разглядеть, надо приблизиться. Или, наоборот, отойти подальше. Но я почему-то не могу сделать ни того, ни другого. Примерно так же размыто, не различая черт лица, я видела ту женщину во снах, которая меня по-матерински ласкала, но будто издалека, как бы не касаясь меня. Может, это и не мать мне снилась вовсе, потому что разве не должен образ матери до мельчайших деталей отпечатываться на подкорке сознания ещё в момент рождения? Или даже до него. Разве это уже не доказано наукой? Да и об экспериментах я, кажется, читала, когда повзрослевшие дети, не видевшие всю жизнь своих матерей, узнавали их среди многих других подставных. Может, это и не мать приходила ко мне во снах, а какая-то чужая, смутно знакомая женщина. Или хорошая знакомая – вроде тёти Лены. Я ведь за все эти ночи так и не разглядела её лица, как до сих пор не могу рассмотреть черты тёти Лены. Если бы там была мать, я точно должна была её узнать. Или все эти эксперименты – полный развод и запудривание мозгов. Но если уж наука так меня разочарует, то больше просто не во что будет верить.

Если честно, именно сегодня я немного завидую Ромке. Вообще, тётя Лена кажется мне достойной матерью. Она и не слишком донимает его своей опекой, и в то же время он всегда хорошо одет, сыт и доволен. Хотела бы я сама иметь такую или вообще любую мать? После сегодняшней встречи со Светкой и компанией мне показалось, что да. Смогла бы она дать мне то ощущение, нехватка которого саднит сейчас где-то глубоко внутри? Ощущение присутствия рядом чего-то человеческого: понимающего, сострадающего, готового принять, утешить и пожалеть. Я не знаю. Не только в ней, но ещё и в себе самой я не уверена: смогла бы я справиться с ролью благодарной, послушной, любящей дочери? Может, некий режиссёр-постановщик решил, что нет. И поэтому отдал эту роль кому-то другому, отняв её у меня – как и мою мать. Странные мысли лезут в голову. Антинаучные.

Глава 4

Проходит два дня. В школу я пока не хожу. Нога всё так же ноет. Бабулина мазь снимает боль только на пару часов. Светка всё не пишет. Вадя – тоже. Число двенадцать мне уже снится в виде двух бредущих под руку незнакомых стариков: деда в форме единицы и бабушки в форме двойки. Увидев меня, они останавливаются и оба грозят мне указательным пальцем. Предупреждают? Или осуждают? Одноклассники на моём месте уже давно залезли бы в какой-нибудь онлайн-сонник. А меня никто не переубедит, что сны – это просто выкрутасы мозга и сознания. И ни с чем таким потусторонним они не связаны – только с нашей черепной коробкой. Всё научно объяснимо. Или опровержимо. Абсолютно всё. И визгливо хохочущая гиена была просто глюком.

Я начинаю даже злиться на эту троицу, которая пробила мою крепостную стену, забросила в эту дыру горсть зловредных семян – и дала дёру. И вот теперь всё это во мне начинает прорастать и цвести буйным цветом: тоска по людям, желание поговорить с кем-то пусть даже ни о чём, но так, чтобы слова мои находили какой-то отклик, а не просто рассыпались вокруг меня, как горох по полу. Всё это жутко мучительно. Эти трое показали мне сквозь пробоину в стене моего одиночества свою весёлую, дружную, душевную компанию – и где она сейчас? Я тайно надеялась стать её частью. Да и мне почти пообещали это! «Дивный новый мир» пообещали. И что теперь? А ещё я надеялась, уж если совсем по чесноку, разузнать тайну их больничных посещений. Что всё-таки меня мучает больше сейчас? Тоска по этим ребятам, ностальгия даже не о часах, а о десятках минут, проведённых вместе с ними? Или неудовлетворённое любопытство? Если уж быть честной с собой до конца. Но по большому счёту, кто я для них такая? Ничего они мне не должны, как и я – им. Когда смотришь этой простой правде в лицо, становится очень грустно. Никто никому ничего не должен.

Как только открываю страницу с диалогами, начинаю её постоянно обновлять – палец не убираю с клавиши F5 ни на секунду. Чувствую, что превращаюсь в параноика. Я уже не говорю о том, что изображение повешенного с двенадцатой карты то и дело всплывает в мыслях. Его безразличное лицо, его виселица в форме креста. Если не повешенный, так мерещатся те две игральные кости с двумя выпавшими шестёрками у Вади на ладони. Мда, паранойя всё ближе. Наверно, это всё от безделья и скуки. Лучше бы в школе сидела на занятиях – хоть как-то отвлеклась бы. А Ницше сейчас только усугубляет всё, запутывает, уводит меня всё глубже в чащу, где и водятся самые опасные мои внутренние «тараканы». Хотя обычно, наоборот, благодаря ему вещи, явления, да и сама жизнь – всё начинает казаться вдруг более простым, понятным, реальным. У Ницше всё вообще гораздо проще, чем у его собратьев – чего от него все так бегут, как от зачумлённого?

Вечером я, отчаявшись, да и банально устав ждать, усаживаюсь рядом с бабулей на диван и смотрю вместе с ней какой-то идиотский сериал без начала и конца. Вся эта припудренная неживая жизнь на экране с её монотонными, повторяющимися движениями, предсказуемыми сценарными эмоциями вызывает у меня тошноту и головокружение. Так же, как катание на карусели в детстве, когда бабуля меня крутила и крутила, и к горлу что-то вязкое подкатывало. Мне было плохо и безумно радостно одновременно, поэтому я не просила её остановить меня. Вот и сейчас так. Один круг за другим. Я теряю равновесие и проваливаюсь в ватную яму. Повешенный уже тоже там, всё так же болтается на своей виселице, которая торчит из самого дна ямы, а верхушка её пронзает небо. А Светка, Вадя, Толик стоят надо мной, у самого края. Они протягивают мне руки, но если я подпрыгну, то не достану даже до кончиков их пальцев. Остаётся одно: карабкаться по виселице. Я хватаюсь за деревянный столб, но он вымазан чем-то маслянистым, поэтому руки мои всё время соскальзывают. Где-то неподалёку раздаётся квакающий звук. Прислушиваюсь, но не могу понять, кто это или что это; присматриваюсь, но источник звука не обнаруживаю. От бессилия яростно бью кулаками в липкий столб. А рядом – всё то же квак-квак-квак…

– Квакает там что-то у тебя, Верунь.

– Что?

Я вскакиваю с дивана раньше, чем успеваю разлепить глаза.

– В компьютере там у тебя что-то громко квакнуло несколько раз.

В голове такая же ватная пустота сейчас, как в той яме, куда я угодила недавно. В ноутбуке всё ещё открыта страница Вконтакте с диалогами. «Квакнули» там несколько полученных сообщений. А ещё там появилась новая беседа. А ещё – уведомление о новом друге. А ещё… я с облегчением выдыхаю. Это не эйфория, а именно облегчение и спокойная такая, тихая радость. Просто я слишком долго этого ждала.

Оказывается, Светка уже добавила меня в друзья, включила в беседу и написала сообщение, в котором здоровается, спрашивает, как моя нога, и приправляет это всё россыпью милых смайликов. Я пытаюсь не выдать себя: не хочу, чтобы моё нетерпеливое, мучительное ожидание хоть какой-то весточки от их компании было заметным. Ещё не хватало, чтобы меня посчитали безнадёжной одиночкой, цепляющейся сейчас за спасительную верёвочку человеческого общения. Поэтому отвечаю Светке не сразу. Хочу немного помучить её, чтобы она испытала то же, что я за последние два дня. Но это не со зла. Это так… «в воспитательных целях». Ну, и чтобы они там не возомнили ничего о себе. Тут мне вспоминаются их руки, которые они мне протягивали, стоя на краю ямы. Спасатели одиночек, блин. Да это всё был полубред, полусон всего лишь. Про яму эту. А вот в реальности они, кажется, и вправду кого-то спасают. Как бы это всё-таки узнать? Если спрашивать, то только у Светки в личке – в общей беседе стыдно, неудобно как-то, не хочу выставлять себя любопытствующей прилипалой.

Светке отправляю ответное сообщение с предсказуемым набором смайликов. Нога ещё побаливает, но дело идёт на поправку. Спасибо за заботу. И всё такое прочее. В беседе пока ничего интересного не вижу. Жаль, что правила не позволяют новому участнику видеть всю ту переписку, что велась до его появления. Иначе ответы на мои вопросы тут же и нашлись бы: все в одном месте. Вадя сразу же скидывает мне обещанную ссылку на свою творческую группу. Я ему тогда, при встрече, сказала правду: если я и слушаю музыку, то только электронную. Из всех стилей только эмбиент способен подхватить меня, раскрутить и зашвырнуть высоко и далеко. И там, в далёком нигде или везде, я то ли плаваю, то ли парю легко и беззаботно, как космонавт в невесомости. Только вот я не стала рассказывать Ваде о том, что в последнее время у меня в ушах чаще всего звучит тишина – стерильная, без малейших примесей. Та, разбавлять которую ничем не хочется. Каждому нужно время от времени причаливать к такому вот островку тишины: на нём ты становишься недосягаемым ни для чего и ни для кого – а значит, неуязвимым.

В Вадиной группе каждый его новый трек оформлен как творческая запись на стене: сначала – текст о том, что вдохновило автора на создание мелодии, чуть ниже – полуабстрактная картинка, а потом и сам трек. Я выбираю «Звёздный дождь». Как только начинает играть музыка, я слышу звон разбивающихся вдребезги звёзд. Осколки сыплются и сыплются, стекают струями по лицам и телам, по домам и деревьям. Этот бесконечный звенящий поток не остановить. Струи собираются на асфальте в огромные лужи и мелкие лужицы. Музыка осыпающихся звёзд не режет слух, а успокаивает его и даже излечивает от неприятного, раздражающего шума, которым наполнены будни. Она заставляет просто забыть этот шум и уже кажется, будто никогда никаких других звуков ты больше не слышал, кроме звона разбивающихся вдребезги звёзд. Я и не знала, что могу так думать о музыке. Если бы кто-то чуть раньше описал мне таки ощущения, я бы точно сказала ему, что всё это антинаучный эзотерический бред.

В тексте написано о метеорном потоке, который можно было наблюдать шестого мая. Его «прародитель» – комета Галлея. На прикреплённой к посту картинке – испещряющие чёрное небо хвостатые звёзды.

Мне представляется Вадя, который с закрытыми глазами перебирает клавиши синтезатора, а потом – компа, пытаясь выразить то трудновыразимое, что звучит у него внутри и просится в мир. Помню, он говорил в день нашего знакомства: сначала мелодию нужно сыграть, чтобы прочувствовать её живой нерв кончиками пальцев. Чтобы от соприкосновения этого нерва с самыми чувствительными твоими рецепторами возник электрический разряд. А потом уже работать над треком в компьютерной программе. Трек должен рождаться из живой мелодии, а иначе это будет просто мёртвое, невразумительное дребезжание.

Я: Вадя, я послушала «Звёздный дождь» – трек очень здоровский, ты молодец! Если бы не знала, что ты автор, то никогда бы не подумала, что это мог написать подросток, мой ровесник.

Света: Когда Вадя только начал выкладывать треки, многие писали ему, что не верят в его авторство. Некоторые даже троллили его.

Толик: Ещё каких-то два года – и Вадя уже будет сурьёзным таким юношей, а не подростком. Как и мы все. Нацепит костюмчик, начнёт заливать свои фотки в сурьёзных позах, писать политические посты, а не про эти все звёздочки и космос. И тогда никто уже не будет сомневаться, что он и есть автор.