Полудёнка

Глава шестая

Утро выдалось тихим и росным, вязкий туман лежал на пойме, а где-то выше него поднималось солнце. Поеживаясь от холода, Софронов привычным движением вскинул груз на плечи, повесил на шею «Егеря» и спутники двинулись вперед. Вскоре тропа спустилась в болотистую низину, за кустами заблестело зеркало курьи.

Пока они находились еще достаточно далеко от цели, можно было позволить себе озаботиться добычей приварка к столу. А потому Софронов взял карабин наизготовку, передернул затвор и стал крадучись приближаться к старице. Сзади бесшумным войлочным мячиком катился по траве мамонтенок.

Через несколько минут сквозь пелену тумана он наконец разглядел темные пятна на поверхности воды. Софронов ловко скинул резиновые заглушки, передвинул защелку предохранителя вниз и припал глазом к оптике. Через прицел были хорошо видны зеленые головы крякашей, деловито кормившихся на мелководье. После хлесткого выстрела один из них безвольно вытянулся на поверхности, а остальные суматошно захлопали крыльями и тут же сгинули в тумане. Уняв учащенное сердцебиение, Софронов разогнул голенища бродней, зашел в воду и подобрал добычу. «Хорош крыжень, – отметил про себя. – Была бы гладкостволка, еще пару мог бы взять».

Кстати, этой осенью охота открылась непростительно рано. Если раньше сроки устанавливали региональные власти в соответствии с рекомендациями специалистов и конкретными местными условиями, то с некоторых пор все стала решать Москва. Видимо, с Краснопресненской набережной лучше видно, какие погодные условия выдались в том или ином регионе и выросли ли там утята. Нынче вот лето выдалось холодным и утята не выросли, но 20 августа в угодьях захлопали выстрелы – в строгом соответствии с буквой закона. А ведь часть уток еще не встала на крыло, в траве сидело множество птенцов, на крыльях которых вместо полноценных перьев торчали лишь жалкие зачатки…

– Это что же делается-то, люди добрые? – горестно качал головой Андрианыч. – На реке повстречал компанию горе-охотников, которые целую кучу хлопунцов прикончили! Я их пристыдить пытался – зачем, мол, воробьев настреляли? А они мне в ответ – ничо, в шулюм сгодятся…

Охота всегда считалась благородной страстью, которой страдали такие разные люди, как Аксаков и Брежнев, Толстой и Ленин, Хемингуэй и Николай Второй. Одних она возвышает – и подчеркивает звериную сущность других. Софронов знал множество мужиков, которые давно и безнадежно больны охотой. Они ежегодно тратят многие тысячи рублей на покупку снаряжения, продуктов, горючего. В угодьях они мерзнут, мокнут, устают – и приезжают домой абсолютно счастливыми, привозя пару-тройку уток. Больше им и не надо – зачем? Для них охота – это прежде всего удовольствие от единения с природой, общения с друзьями, притока адреналина. А мясо лучше покупать в магазине…

Какое-то время спутники шли молча, сбивая росу с ближайших кустов и перешагивая колодины. Ротару часто поднимала кверху свой хоботок, принюхивалась к окружающему, мотала головенкой.

– Тебе что-то не нравится? – нарушил молчание Софронов.

– Не то чтобы совсем, но как-то чего-то не очень…

Софронов рассмеялся:

– Сама-то поняла, чего сказала?

Его подружка, похоже, слегка надулась:

– Извини, университетов не кончала. Зато и не проваливалась пьяной в выгребную яму на школьном выпускном как некоторые, не будем показывать пальцем.

От неожиданности Софронов аж остановился.

– Ты откуда это знаешь? Никто ведь… Так ты что, умеешь в чужих мозгах копаться?!

Собеседница уже весело фыркнула:

– Больно надо – копаться. Там ведь попросту и нет ничего особенно интересного, одни только первобытные инстинкты, точно такие же, как у твоего пещерного предка-неандертальца. Правда, у того хоть не возникало навязчивого желания близко познакомиться с прелестями Анджелины Джоли…

Екарный бабай! Во попал! Софронов покраснел, опустил голову и ускорил шаг. Сзади донеслось жизнерадостное пыхтенье.

– Да не обижайся ты, чудак-человек! Ну да, я и вправду могу читать какие-то яркие страницы в человеческой памяти и чувствовать сущность собеседника. Между прочим, потому и решила тебе помочь. В твоей душе, конечно, грязь есть, а вот Тьмы – нету.

Чтобы сменить тему разговора, Софронов поинтересовался:

– Слушай, а тот старик, которого я встретил на Байбалаке, он кто?

– Дед Ульян-то? Тоже Знающий, только Светлый. И очень сильный.

– Так чего он сам не может этого Темного завалить?

Ротару ответила как-то нехотя:

– Не все так просто, Софрон. В магии есть множество определенных правил и условий… Хотя скорее уж законов, на которых строятся все взаимоотношения шаманов. До определенного момента Светлый не может нарушить некоторые табу, потому что иначе в мире воцарится хаос…

И замолчала. Софронов некоторое время еще выжидал, наконец, глубокомысленно заметил:

– Ну вот, ты подробненько и внятно объяснила. Спасибо, теперь мне все понятно.

Какое-то время шли молча, потом Софронов вытащил из кармана «сникерс», развернул его, разломил и не глядя протянул половинку себе за спину. Через секунду по ладошке мазнуло теплым и мягким.

– Спасибо…

На душе почему-то потеплело. Так бывает, когда ты, издерганный и злой, едешь с работы в плотном потоке других автомашин – среди сотен таких же ненавидящих весь белый свет водителей, которые психуют, сигналят, посылают друг другу ругательства и неприличные жесты. Но иногда вдруг случается маленькое «обыкновенное чудо». Например, ни с того ни с сего серый «крузак», летящий «по главной», притормаживает и приветливо подмигивает тебе фарами: давай, мол, братан, выезжай со своей второстепенной, мне не жалко! Ты пристраиваешься впереди его, изо всех сил семафоря «аварийкой»: спасибо, неизвестный друг! И едешь дальше, потихоньку лелея в груди маленький комочек тепла, от мягкости которого уже успел отвыкнуть. И вдруг сам перегораживаешь дорогу, пропуская очередной автомобиль, робко пытающийся выбраться со двора на улицу. И теперь уже перед тобой рассыпается в суматошных огнях благодарности человек, которому ты передал эту «эстафету добра»…

…В воздухе стояла грибная прель, горьковатый запах грибов смешивался с ароматом вянущей листвы. Была короткая, но оттого самая желанная пора для каждого русского человека – бабье лето. Чаще всего так получается, что проходит оно совершенно незаметно, и лишь когда промозглый ветер и нудные дожди воцаряются до самого Покрова, ты понимаешь, что, оказывается, все-таки было оно, бабье. А ты и не заметил…

Издалека сначала чуть слышно донеслись, а потом стали шириться и наплывать гулкие серебряные звоны. Софронов даже не сразу сообразил, что это всего лишь трубят лебеди. Путники остановились и задрали головы, любуясь тремя тяжелыми белоснежными птицами, величественно проплывающими совсем рядом над головой.

Уже далеко не в первый раз Софронову предоставлялась возможность легко взять эту добычу, и при этом его совесть была бы чиста. Он прекрасно знал, какой вред наносят «летающие волки» всему остальному пернатому миру, видел, насколько расплодились они в последнее время по всему Северу, был знаком по крайней мере с десятком охотников, которые вопреки суевериям ежегодно добывали лебедей и при этом не обрушивали на себя никаких проклятий. А вот стрелять в них почему-то не мог…

– И не надо. – Похоже, Софронов стал привыкать к тому, что подружка беспардонно шарится в его сознании, а потому даже и не подумал возмутиться. – Лебедь, конечно, никакой не волшебный посланник между Землей и Небесами, как считают некоторые суеверы, а просто-напросто достаточно глупая и злобная птица. И проклятий за ее убийство никто на тебя не налагать не будет, не надейся. Просто это всего лишь воплощенная живая красота, вот у тебя рука на красоту и не поднимается. Пошли уже дальше, ценитель прекрасного…

Время перевалило за полдень. Тропа сначала вывела их из сора в редкий и светлый березняк, а когда вместо белоствольных красавиц вокруг обступили ели и кедры, признаки цивилизации как-то сразу вдруг кончились. Только что перед глазами частили отметины резиновых сапог, то и дело на мху встречались окурки и фантики, а потом все следы человеческого пребывания внезапно исчезли.

И сразу же место головного дозора решительно заняла Ротару. Она абсолютно беззвучно передвигалась по лесу на своих коротких и толстеньких ножках, ловко обходила коряги и перешагивала упавшие ветви. Иногда мимоходом срывала гроздья темно-бордовой брусники или крупные ягоды шиповника и отправляла их в пасть. Огромные перезревшие подосиновики и белые, во множестве попадающиеся на опушках, она полностью игнорировала, зато когда у приметного родника встретилось семейство поздних мухоморов, Ротару повыдергивала их изо мха и тут же слопала, аж причавкивая от удовольствия.

Софронов не выдержал:

– А не боишься отравиться?

Ротару презрительно отмахнулась хоботком:

– Это для тебя смертельно, а у меня совсем другой метаболизм. Организм расщепляет яд, выводит вредные токсины, зато все полезное и вкусное оставляет. Между прочим, и некоторые копытные, и человеческие шаманы тоже с успехом пользуются этими грибочками.

Покачав головой, Софронов вполголоса пробормотал:

– Ну да, одни только олени и могут жрать эту гадость…

Ротару прикинулась непонимающей:

– Что говоришь-то?

– Нет, ничего, это я вслух размышляю…

В мгновение ока Ротару подхватила с земли увесистую кедровую шишку и, не оборачиваясь, точнехонько запустила ею прямо в лоб Софронову:

– Это тебе за «оленя». Не забывай, человечек, что кроме ушей у меня есть и другие органы чувств.

Потирая ушибленное место, Софронов ответил мысленно и витиевато. Ротару откликнулась тут же:

– Я, конечно, слабо разбираюсь в идиоматических людских выражениях, но могу догадываться, о чем идет речь. И не стыдно тебе такое думать при ребенке?

Самое удивительное, что Софронову действительно было стыдно…

Глава седьмая

Начинало смеркаться, когда Ротару внезапно остановилась на спуске с увала и принялась пристально всматриваться в глубину небольшой еловой рощи, что стояла прямо по курсу. Потом начала столь же внимательно прислушиваться, наклоняя голову то вправо, то влево, шевеля при этом своими смешными мохнатыми ушками. Словно решившись, вполголоса произнесла:

– Все равно надо бы убедиться…

И обратилась к спутнику:

– Хочешь посмотреть, как сиртя хоронили своих мертвецов? А заодно и на то, с чем тебе, скорее всего, придется иметь дело…

– Погоди-погоди… Сиртя? Я о них вроде бы читал. Это какой-то легендарный подземный народ, с которым якобы когда-то в незапамятные времена воевали ханты и манси?

– Именно. Его называли и по-другому, кто – «савыры», кто – «чудь белоглазая». Только никакая это не легенда, к сожалению, этот подлый и мстительный народишко действительно существовал. И очень надеюсь, что наконец-то вымер… Иди за мной, только тихо и будь начеку!

Надо же – сиртя… Легендарное и баснословное племя, по некоторым данным совсем еще недавно обитавшее на севере Сибири, в частности, на Ямале. Ненцы, сами народ воинственный и бесстрашный, побаивались сиртя, считая их слишком могущественными и сильными, причем не только физически, но и магически. Их образ жизни значительно отличался от ненецкого. Они не признавали домашних оленей, носили отличную от ненцев красивую одежду с золотыми и серебряными украшениями, которые сами же умели изготовлять. Ненцы по секрету рассказывали, что на самом деле сиртя не вымерли, а век назад переселились в сопки, и теперь на поверхность тундры выходят только по ночам или в сильный туман, так как от яркого дневного света у них «лопаются глаза».

Между тем путешественники спустились в глубокий и темный, поросший редким можжевельником, овраг и оказались перед настоящей еловой стеной, ощетинившейся колючими хвойными лапами. Казалось, здесь кто-то специально плотными рядами насадил деревья, чтобы закрыть путь прохожему. Несколько долгих минут они с трудом продирались сквозь мириады острых иголок, пока вдруг не оказались на маленькой полянке, посреди которой рос могучий кедр, поросший лишайником. Учитывая то, что кедры-рекордсмены живут до восьмисот лет, этому было никак не меньше полутысячи. И выглядел он весьма странно – до середины ствола у него не было ни одной ветки.

– Ну да, – вполголоса подтвердила Ротару. – Сиртя вешали тело на большое дерево, у которого затем срубали нижние ветки, чтобы покойник не мог спуститься. Вон, смотри!

Повинуясь ее жесту, Софронов снял с плеча карабин и через оптику посмотрел на верхушку. Там действительно виднелся какой-то большой сверток, увитый полосами бересты.

Ротару пояснила:

– Они зашивали тело в оленью шкуру, плотно обматывали берестой и надежно закрепляли на вершине дерева вместе со всем оружием покойника и его походным котлом, в дне которого насквозь пробивали дыру.

Судя по свисающим вниз космам мха, которым живописно порос этот «гамбургер», он висел тут уже не один десяток лет. Интересно, а как сиртя затаскивали наверх тела соплеменников? И почему мох на нем шевелится, если сейчас в вечернем лесу совсем нет ветра?

– Начинается! – Голос Ротару стал пронзительным и резким, словно карканье старого ворона. – Мануйла уже созывает сиртя! Скорее!

И первой бросилась прочь от оживающего мертвеца. Софронов мчался за ней сквозь сгущающиеся сумерки и колючий кустарник, прыгая через стволы поваленных деревьев, моля Бога только о том, чтобы не упасть и не сломать себе шею. И ему все время отчаянно хотелось проснуться…

Прежде он не считал себя азартным человеком. Ему никогда не хотелось пощекотать себе нервы флиртом с МММ или игровым автоматом, не прельщали карты или рулетка. Даже в приключения с девушками он пускался весьма рассудочно и избирательно, отчего список его амурных побед был весьма и весьма скромен.

Как же могло вдруг случиться, что он забыл всю свою рациональность и «купился на дешевый развод»? На что повелся – на сказочный антураж? Истосковался в рутине будней по авантюрным романам? Или просто почувствовал наконец свою нужность – на фоне жалкого офисного существования? Но стоило ли так безоглядно менять упорядоченное благополучное существование на сумасшедший бег по ночной тайге вслед за говорящим доисторическим животным и с ожившими нерусскими мертвецами на хвосте?

И если бы кто-то мог сейчас заглянуть в лицо скачущего через колодник человека, то увидел бы на нем кривую улыбку…

Они остановились на берегу какой-то небольшой речки, когда из-за облаков во всей своей красе выкатилась костяная щербатая луна. В полном изнеможении Ротару упала на бок, широко открыла рот и вывалила наружу свой синий язык. Чуть отдышавшись, она распорядилась:

– Огонь разжигать не будем – слишком опасно. С рассветом двинемся дальше.

И – совсем тихо:

– Оказывается, у нас в запасе слишком мало времени. Боюсь, что мы можем не успеть…

В ее голосе впервые с момента их знакомства звучали страх и отчаяние. Повинуясь внезапному побуждению, Софронов поднял руку и погладил мамонтенка по голове. Следовало помнить, что даже несмотря на все свои волшебные способности, перед ним лежал всего лишь маленький звериный детеныш, которому сейчас было очень страшно…

Глава восьмая

…Проснулся Софронов разом, как от толчка под ребра. Вокруг царил непроглядный мрак, лунный диск давно уполз за тучи, где-то рядом спокойно посапывала мамонтиха. Поеживаясь от предутреннего холода, Софронов сел и хотел было достать зажигалку, чтобы взглянуть на часы, но его остановил глубокий и сильный мужской голос:

– Не нужно света, Софрон, он сейчас абсолютно лишний. Ты не бойся меня. Во всяком случае, пока. Страх иррационален и мешает адекватно оценивать происходящее.

Вздрогнув, Софронов нашел в себе силы достаточно спокойно спросить:

– Ты кто? Чего нужно?

Тьма усмехнулась.

– Да ты же и сам догадываешься. Впрочем, я готов соблюсти правила приличия. Этикет, так сказать. Хотя, согласись, здесь и сейчас это выглядит по меньшей мере абсурдно. Итак, позволь представиться – в этих местах меня знают как Мануйлу. Уверен, что обо мне много рассказывала вот эта глупая зверушка. Нет-нет, ты не беспокойся, она жива-здорова, просто крепко спит. Я знал, что она не устоит против искушения, а потому кое-что добавил в те мухоморчики, что она сожрала у родника, – в бесстрастном поначалу голосе Тьмы промелькнули нотки злобы.

– Но давай перейдем ближе к делу. Понимаю, что у тебя найдется ко мне немало вопросов, вот только я не вижу причин, по которым я должен тратить на них свое время. Логично?

За ответом Софронов в карман никогда не лез, отчего в юности бил бит неоднократно и сильно. Не удержался и на этот раз:

– Судя по излишней многословности, в могиле ты соскучился по общению?

Сделав паузу, Мануйла протянул:

– Ну-ну, молодец. Твой скальп займет достойное место в моей коллекции. Итак, продолжим. Вины твои велики – ты не послушал доброго совета своего друга Сайнахова. Кроме того, ты по собственной глупости привязался к этой мохнатой твари. И, наконец, последнее: ты зачем-то упорно идешь ко мне домой, хотя я тебя в гости не звал. Заметь: даже одной из этих причин вполне достаточно, чтобы я приказал сварить тебя заживо. Варварство, конечно, но на зрителей действует чрезвычайно впечатляюще. Впрочем, есть у тебя передо мной и одна несомненная заслуга: ты открыл дверь моей темницы, хотя даже не подозревал об этом.

Удивительно, но Софронов ничуточки не паниковал. Да, ему было жутко, спину то и дело окатывали горячие волны страха, но одновременно душу распирал странный восторг. Похожие чувства он испытал однажды, когда катался на «американских горках», которые весь мир называет «русскими»…

Он довольно спокойно спросил:

– И что ты намерен сделать с ключом, который без спросу лезет в твою дверь?

Мануйла ответил с видимым одобрением:

– Хвалю. Не каждый смертный способен демонстрировать хотя бы такие зачатки юмора в данной ситуации. Что сделаю? Видят боги – не знаю. Ты мне нравишься, Софрон. Потому до сих пор и не приказал убрать тебя, видишь, даже решил лично познакомиться. Всегда был убежден, что умные…, – он слегка запнулся, – существа могут договориться. Неужели с веками я становлюсь сентиментальным? Я поразмышляю над этим феноменом на досуге. И в качестве жеста доброй воли я даже готов немного удовлетворить твое любопытство. Спрашивай.

Казалось, вопросы сами зарождались в голове Софронова. Он задавал их быстро и четко:

– Что ты хочешь?

– Порядка. Могущества. Свободы. Давай-давай, не стесняйся.

– Твои действия принесут вред людям?

– Это становится забавным… Да, кому-то принесут вред, кому-то – пользу. Как и все остальное и в этом, и во всех других мирах. Скажи, вот ты можешь поклясться, что на своей работе приносишь всем одно только добро? А врач, отрезающий гангренозную ногу, дарит одни только улыбки? Коллектор, выбивающий чужие долги? Журналист, пишущий хвалебные оды заворовавшемуся мэру? Милый мой, законы хаоса, из которого сотворена Вселенная, настолько сложны и многогранны, что монохромное видение мира, столь характерное, например, для вашей ортодоксальной христианской религии, просто смешно. Приведу простой пример. Помнишь, как в детстве ты утопил жалкого, беззащитного котенка?

Софронов помнил. Будучи воспитанным в благополучной семье и добропорядочной еще почти советской школе, на идеалах добра и справедливости, примерах деда Мазая и кота Леопольда, он с молоком матери впитал и все интеллигентские комплексы, одним из которых является знаменитая дилемма «…тварь я дрожащая или право имею?» И вот чтобы раз и навсегда разрубить гордиев узел всех внутренних метаний, борений и противоречий, однажды Софронов привязал кирпич к шее грязного бродячего котенка и бросил его в котлован с водой. А потом сквозь застилающие глаза слезы смотрел на то, как дергается в прозрачной глуби щупленькое котячье тельце…

– Самому не смешно? Тебе же до сих пор снится то плешивое и блохастое животное, и ты все еще коришь себя за «жестокость» по отношению к убогому-несчастному зверенышу. А если эта жестокость была сущим благом и для него, и для других? Смотри сам: вроде бы ты совершил – не грех даже, а так – грешок. Но ведь именно этот грех ты вспоминаешь в трудные для себя минуты, и именно он часто удерживает тебя от совершения грехов куда более тяжких. Так? Можешь не отвечать, я и без того знаю.

Очень уж уверенно и твердо рассуждал Мануйла, и это выводило его оппонента из душевного равновесия, лишало почвы под ногами и заставляло сомневаться. А Тьма продолжала вещать размеренным менторским тоном:

– Теперь идем дальше. Если бы ты не утопил ту «муму», оно бы выросло, страдало от голода, холода, уличных собак и жестоких людей, само бы убивало беззащитных птичек и мышек, воровало с форточек мясо, орало под окнами, гадило в подъездах и всячески беспокоило добропорядочных граждан. Со временем наплодило бы кучу таких же ублюдков, и дальше продолжая бесконечную череду несчастий, грязи, боли, страданий. А ты взял и разорвал эту вонючую цепь, поставил точку, выступил в роли хирурга, удалившего злокачественную опухоль. Получается, что ты совершил благое и в чем-то даже богоугодное дело. Согласен? Вот тебе и ответ на собственный вопрос.

Как-то внезапно на чернильном небосводе зажглась одинокая яркая точка. Венера, звезда утренней зари… Глядя на нее, Софронов медленно произнес:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.