Моя 9-я жизнь

Месяц минул незаметно. Солнце вспомнило о существовании нашей маленькой страны и с лихвой компенсировало все свои прошлые отлучки. Отметки уличных термометров не опускались ниже пятнадцати тепла, и природа зеленела, будто в ускоренной съёмке. Вместе с моею влюблённою душой.

глава 6

В тот день я кое-как сдала биохимический экзамен. Вику, увы, от меня отсадили, и пришлось справляться своими силами, которые, как выяснилось, едва натягивали на семёрку (весьма непривычная для меня отметка!). Благо, контрольные работы составляли тридцать процентов от общего балла ― в зачётку мне вписали девятку, а это значило, что нет риска лишиться стипендии.

А вечером Влад позвонил раньше обычного и разговор наш, не длившийся и трёх минут, оставил после себя крайне неприятный, тревожный осадок. Голос Влада был уже иным ― лишённым прежнего тепла, чужим каким-то, нервным. Он спросил первым делом, всё ли у меня хорошо, велел почему-то быть осторожнее, а затем сообщил, что возвращается в Литву. Конечно, глупым было выпытывать, не случилось ли чего, ― Влад и раньше не посвящал меня в ход своих текущих дел. Но когда он ещё и не ответил, каким рейсом прилетает, дурное предчувствие окончательно во мне укоренилось. На том счастливая пора и кончилась.

Бессонница вновь торжествовала ― я зачем-то ждала повторного звонка от Влада, или хотя бы эсэмэски, но телефон равнодушно молчал. «Он ведь спит!» ― наконец очнулся от нокаута мой разум. ― «Конечно, ведь в Америке уже вечер, и Влад, наверное, лёг пораньше, чтобы набраться сил перед изнурительным перелётом. И вообще, даже бодрствующий человек, если только он прилично воспитан, не станет без причины разряда „экстра“ названивать кому бы то ни было, зная, что у того кого-то на часах три ночи. Возможно, он вспомнит обо мне утром!» Успокоенная этой мыслью, я наконец сомкнула ресницы.

Спалось плохо. В тревожной полудрёме грезились изумрудные глаза и звонок мобильного, я то и дело просыпалась, смотрела на безжизненный экран телефона и снова и снова убеждалась: приснилось! Когда небо отметилось первой зарницей, я уже глядела в окно, на розовеющие облака. «Может, самой написать коротенькое сообщение, что-нибудь вроде: „удачного перелёта!“? Нет, не стоит, могу показаться навязчивой. Надо подождать…»

Ожидания обманули, в отличие от дурного предчувствия. Влад так и не дал о себе знать. Поначалу я перепугалась ни на шутку ― уж не случилось ли что-нибудь ужасное вроде авиакатастрофы? Но СМИ в тот день не упоминали ни об одном авиакрушении. Устав от пустых ожиданий, я отправила Владу sms. Отчёт об успешной доставке прилетел спустя пару минут, ответа же так и не последовало.

Вечер, потом другой, и следующий, ― от Влада не было вестей. К сожалению, даже учёба не могла отвлечь моих мыслей: все серьёзные науки были пройдены, через месяц ждал один лишь единственный экзамен, и тот ― по философии, а сейчас шёл абсолютно бесполезный период «зачётных» циклов да факультативов, навязанных жаждущим отдыха студентам в принудительном порядке, что казалось обидным, даже оскорбительным: трудные, насыщенные по своей информационной нагрузке предметы у нас почему-то были сжаты до невозможности и запихнуты в до смешного узкие сроки, и аж голова перегревалась от непрестанной зубрёжки, но зато не особо кому нужные факультативы были «милостиво» растянуты на цельных два месяца! ― сущее издевательство над студенческими мозгами!

Минуло ещё три дня. И я решила: «Будь, что будет!» Набрала номер Шиманского, твёрдо намереваясь спросить, как дела у Влада. Профессор ведь должен был знать, по крайней мере, жив ли и здоров ли его знакомый.

– Приветик, студентик! ― ответил крёстный с какой-то деланной весёлостью.

– Здравствуйте, Пётр Павлович! Я хотела спросить…

И осеклась, потому что где-то на втором плане в трубке бархатом прозвучало: «Пётр, тебя ещё долго ждать?»

Профессор грозно цыкнул, явно прикрыв трубку ладонью, и снова обратился ко мне:

– Что, Мила, что ты хотела спросить?

– Уже ничего, ― шелестнула я и отключила телефон.

А потом рухнула на диван и разревелась, как корова. Я недоумевала, почему Влад так со мной обошёлся, почему он предпочёл игнорировать меня, почему просто не сказал открыто, что больше не хочет продолжать общения? Неужели я казалась непонятливой прилипалой, от которой трудно отделаться?! Неужели заслужила такое неуважение к себе? Постепенно обида сменилась какой-то бесчувственной усталостью, я перестала всхлипывать, и, чтобы чуточку утешиться, поклялась никогда больше не вспоминать о Владе, хоть и понимала прекрасно, что клятвы этой сдержать не смогу.

Утро, разумеется, началось с завещанной бессонницей головной боли. Несмотря на погожий денёк и ласковое солнце, настроение было просто ужасным. Ещё ни разу в жизни мне так не хотелось кого-нибудь побить! А вернее ― не кого-нибудь, а кой-кого конкретного… Но, поскольку я обещала больше не думать о нём, то и рукопашную пришлось отменить. А нервам моим пришлось довольствоваться обычной тихой ненавистью ко всему миру.

Стоя на остановке в ожидании автобуса, я мечтала оказаться на необитаемом острове, мимо которого никогда не проплывают корабли, ― так не хотелось ни с кем говорить! И как назло ко мне прицепился какой-то дедок, решивший, что лучшей слушательницы ему просто не найти! Дедуля разглагольствовал о «нынешних беспорядках» и вспоминал дни своей золотой молодости, когда «у властей всё было под контролем», ворчал и ругал современные устои. В тот момент, когда я готова была закричать от раздражения, у остановки тормознул Мерседес Шиманского. Пётр Павлович ехал в центр по делам, и, само собой, не мог проехать мимо крестницы. Дедок-оратор провожал автомобиль, похитивший его «благодарную» слушательницу, недобрым и до глубины души оскорблённым взором, а эта самая «слушательница», устраиваясь поудобней на пассажирском сиденье, воссылала небу щедрые хвалы за столь своевременное спасение.

Профессор тоже много говорил, но его складная речь была в разы приятнее ворчливой старческой логореи. В какой-то момент мне показалось, будто Шиманский чем-то расстроен, даже взвинчен, но пытается выглядеть весёлым, оттого и болтает без умолку. На попытки выяснить, в чём дело, он отмахнулся: всё я, мол, выдумываю, и никаких проблем у него нет! И я снова, раз уже, наверное, в тысячный, нарушила данную себе клятву, вспомнив о Владе, ― уж не из-за него ли крёстный так обеспокоен? Пока я подыскивала слова, чтобы озвучить этот вопрос, ответ пришёл сам собою. У спуска с Зелёной горы столкнулись три легковушки, и движение встало. Томиться в пробке нам предстояло минут двадцать, никак не меньше. С моей стороны было бы глупым не использовать это время для разговора «по душам». Я вдохнула поглубже и уже раскрыла рот, но меня перебил телефон профессора, запевший голосом злого тролля. Шиманский глянул на экран и сбросил звонок. Телефон зазвонил снова. Шиманский не снял трубки, а лишь побагровел, как рак. На третий раз он не выдержал и ответил:

– Чего тебе надо?! ― в буквальном смысле рявкнул он.

Связь была отличной, и я различила голос Влада… Он что-то долго говорил профессору, говорил абсолютно спокойным тоном, но с каждым его словом Шиманский становился всё угрюмее, а под конец Владова монолога крёстный и вовсе побледнел, а на лбу и шее его проступили красные пятна.

– Хорошо, ― процедил он сдавленным, полным ненависти голосом. ― Жду тебя в семь, в «Красном кафе».

Влад сказал что-то (слов, к сожалению, мне было не разобрать), и Пётр Павлович взорвался:

– Вот именно: там ― ЛЮДНО! Я не останусь с тобой наедине, без свидетелей! Я больше не верю в твои обещания, подлец! Понятно тебе?!

Профессор швырнул телефон на заднее сиденье, и тот разлетелся по частям.

– Гад! Вот гад! ― рычал Шиманский, стуча кулаками о руль. ― Какой же гад!

Кажется, крёстный на мгновение забыл о моём существовании, и вспомнил лишь, встретившись с моим испуганным взглядом.

– Прости! ― сконфузился он. ― Это один знакомый звонил… Мы с ним в ссоре.

– Из-за чего-то серьёзного? ― только и сумела пролопотать я.

– Нет-нет! ― помотал головой профессор. ― Ничего особенного! Просто люди порой оказываются хуже, чем о них думаешь! Расскажи-ка мне что-нибудь весёленькое, ладно?

По счастью, пробка рассосалась быстрее ожидаемого, «весёленькая» программа ограничилась парой анекдотов, над которыми профессор смеялся слишком старательно, и уже спустя десять минут я переступала университетский порог.

– Как ты себя чувствуешь? ― это было первой Викиной фразой.

– И тебя с добрым утром!

– Да с добрым! Ты не заболела?

– Нет. Просто спалось плохо.

– Опять?

– Угу!

– Что с тобой происходит?

– Весна и всё такое. Да не смотри так, всё со мной в порядке!

– Ага, только под глазами черно!

– Чёрный нынче в моде! Что у нас за лекция по плану?

– Какой-то иностранный академик будет просвещать в вопросах эмбриологии.

– А это ничего, что эмбриология была включена в курс гистологии, который мы уже давно прошли?

– Почтить гостя должным вниманием велено всем.

– Супер! Следи, чтобы я не уснула.

– Всегда готова!

Я подошла к зеркалу гардеробной. Вика была права: недосып хорошенько меня «подмакияжил».

– Идём, ― позвала подруга, ― лекция будет в Большой аудитории.

Аудитория, несмотря на своё громкое звание, для всего потока оказалась маловатой, и в воздухе уже парила удушливая влага, приправленная запахами духов и пота. Согнанные, словно овцы на слишком тесное пастбище, недовольные студентки как можно компактнее рассаживались по свободным скамьям, некоторые, не вместившиеся в деревянный ряд амфитеатра, устраивались прямо на ступенях, и випседушки, именуемые галёркой, само собой, были уже заняты.

Нам с Викой достались почётные места на втором ряду, под самым преподавательским надзором. То есть, мне ещё и поболтать с подругой не светило. Шансы уснуть от скуки росли.

– Попрошу тишины! ― провозгласил забравшийся на трибуну преподаватель. ― Дорогие коллеги, хочу представить вам нашего почётного гостя, профессора… ― преподаватель бросил короткий взгляд на шпаргалку, после чего явно ломано произнёс какую-то сверхсложную фамилию и направился к своему месту в первом ряду, что находилось аккурат под моим.

Раздались вялые аплодисменты, на трибуну вскарабкался лысоватый мужчина средней комплекции.

– Сегодняшняя лекция будет посвящена эмбриологии. Просьба проявить должное уважение и внимание! ― сказал преподаватель, присаживаясь.

Послышались механический треск и жужжание ― разворачивался висевший под самым потолком экран. Свет погас, на экране высветилось название лекции, которое я не удосужилась прочитать. Приезжий профессор заговорил на исковерканном английском, и уже через полминуты по аудитории поползли нетерпеливые вздохи ― понять что-либо из этой речи было трудно.