Дар превосходства. Второй шанс

– Но в лабиринте полно изгибов, а мы идем по прямой.

Невролог устало остановился, переводя дух:

– Во-первых, возможно, тут иные масштабы, и до ближайшего поворота нам топать еще километров пять; во-вторых, не стоит воспринимать все так буквально, анализ интеллекта – это не только проверка навыков ориентирования, может от нас ждут чего-то другого.

– Чего, например?

– Кто знает? Возможно, это нечто, вроде квеста5, и мы должны напрячь свои мыслительные органы, оценить ситуацию, найти что-то, вроде ключа, который открывает выход…

– Выход? – с надеждой выдохнула Ольга.

– Гм, выход на следующий уровень.

– И сколько всего этих уровней? – вставил профессор.

– Ну откуда я знаю? – ощетинился доктор. – Поймите, я просто провожу аналогию с компьютерной игрой, в которой их может быть и двадцать, и сорок, по-разному. Но мы-то не в игре. И это – всего лишь мое предположение, версия.

– Игра, ствол им в зад! – взорвался полковник. – Посмотрим, кто кого переиграет. Ничего, ребятки, мы разберемся, что за тварь все это организовала, и тогда… дайте мне минут пять наедине с этим умником, уж я покуражусь!

Мозговой штурм закончился. Все синхронно замолчали, устало опустив головы, тупо гипнотизируя асфальт.

Борис завис в полунирване.

Отдых… Сидел бы так часами, если бы не жажда, которая с каждой минутой все нестерпимее.

– Не засиживаемся, ребятки, – зычный голос Грасса бодрил, приводил в себя, – силенок поднабрались и потопали.

Вам помочь? – Антон протянул руку сидевшей рядом синеволосой женщине.

«Это он мне?» – обмерев от неожиданного обращения, Таисия Ивановна подняла взгляд. Боже! Добрые открытые глаза, теплая дружелюбная улыбка… Выходит, неравнодушные отзывчивые люди встречаются не только в романах, но и в жизни.

– Спасибо, – опершись на твердую ладонь молодого человека, она легко приняла вертикальное положение. Женщина вдруг поняла, как изголодалась по простому человеческому теплу, вниманию. В голове зашумело, неожиданно накатила волна эмоций, в глазах защипало.

«Только не реветь, не реветь…» – она глубоко вздохнула и попыталась отвлечься, вспомнить о приятном. – «Как там Мявик, бедняжка. Нет, не пропадет, улицу знает».

Помогло.

Если попытаться охарактеризовать одним словом жизнь конкретного человека, то Таисии Ивановне Сиротиной вернее всего подошло бы существительное «одиночество».

Детство и юность брошенной родителями-алкоголиками малышки прошли в убогом детском доме советских времен (отсюда и фамилия), нравами и порядками больше напоминавшим закрытый интернат для малолетних преступников. Что и говорить, несладко там пришлось мягкой по натуре девочке Тае. Несмотря на скудные пайки, хроническое недоедание, сирота росла пухленькой (кто знал, что тому причиной: пониженный обмен веществ, или божья воля?), за что ее дразнили «жирной», «хрюшкой», «колобком», унижали, насмехались, иногда поколачивали.

Отверженная. Кому это понравится? Но, имея врожденную внутреннюю силу, она держалась, не опустилась до пресмыкательства перед лидерами, как некоторые дети из их заведения. Она пошла другим путем – каждый раз, слыша насмешки, Таисия представляла своих обидчиков в унизительно-комичном виде: голыми, испачканными в нечистотах, с огромными ушами, или выросшими ветвистыми рогами. Это было настолько забавно, что порой девочка не могла удержаться от смеха. Такая реакция унижала тех, кто сам желал унизить. Не подозревая того, она создала великолепную психологическую защиту, которая помогла ей выжить, сохранить личность.

В день совершеннолетия она покинула ненавистный дом мучений, вселилась в предоставленное ей государством общежитие и без проблем поступила в техникум на библиотекаря. Получив через пару лет диплом с отличием, выпускница Сиротина устроилась в одну из городских библиотек (ту, что поближе к дому). Ее привлекала эта профессия обилием книг, чтением которых можно наслаждаться прямо на работе и относительной удаленностью от агрессивного социума.

Бытие бюджетника в те времена (как и в любые другие) нельзя было назвать сладостным. Убогая зарплата, тесная обшарпанная комната, заношенная одежда… Но… ей было плевать на нищету. Главное – свобода, которая пьянила. Угрюмые детдомовские педагоги-надзиратели, с их тотальным контролем остались в прошлом. Предоставленная только себе, она была вольна поступать так, как считала нужным.

А что же среда, остальные? В народе говорят: «Обжегшись на молоке – дуют на воду». Так и Таисия, натерпевшись от сверстников в детстве, инстинктивно сторонилась зрелого общества взрослых. Годы, проведенные в полуизоляции, сказывались на характере. Ей было комфортнее одной. Она привыкла ожидать от людского окружения только плохое, не могла представить, что может быть по-другому. Добро, человечность, дружба, любовь существовали для девушки только в книгах, которые юная библиотекарша читала запоем.

Шли годы, девочка уже давно превратилась в девушку, в сердце которой зрели новые неведомые ранее древние желания, неодолимые и неизбежные, как смерть. Влечение к мужчинам (которых она не знала совершенно), стремление найти родного человека, жажда близости, любви… Она была открыта этому, жила в ожидании.

Да, некрасивые затюканные дамочки тоже хотят простого женского бытия: семьи, детей… и порой у них это получается, но чаще этих бедняг просто используют.

Так случилось и с Таей. То, что казалось первой любовью, единственной, на всю жизнь, на деле вылилось в банальное грязное соитие, а рано утром «рыцарь на белом коне» исчез навсегда.

Она не опускала рук, много раз пыталась найти свое счастье, но всякий раз безуспешно, вновь и вновь наступала на те же грабли. Однажды, казалось, она встретила того, единственного… но, прожив вместе всего четыре дня, избранник, пряча глаза, признался, что не сможет быть с ней. На вопрос: «почему?», он не нашел, что ответить. Так закончилось едва начавшееся чувство.

Это была ее последняя попытка найти спутника жизни. После того случая, она словно увяла, потеряла молодость, надежду…

Мужчин будто отталкивало что-то от нее. Не внешность, нет, то, что находилось глубже внутри девичьего естества, нечто неправильное, аномальное… Порой Таисии казалось, что на ней какое-то злое проклятие, венец безбрачия (что уж тут… пожалуй, такой «венец» на доброй четверти российских женщин).

Случай помог понять причину ее невезения. Однажды, в каком-то телевизионном ток-шоу молодая женщина увидела глухого мальчика, который научился говорить. Не слыша себя, несчастный произносил слова так, как ему казалось правильным. Отвратительный монотонный квакающий голос. Очень неприятно. Публика вздохнула с облегчением, когда он наконец-то умолк.

«Так и со мной», – вдруг осенило девушку. – «Этот парень с рождения не слышал ни звука, он не знает, как правильно говорить. Я в жизни не видела ничего хорошего от других, поэтому понятия не имею, как правильно общаться, любить… Потому он и ушел от меня. Все просто».

Это было страшным откровением, которое в корне изменило ее личность. Прекратив бесплодные попытки стать частью социума, она отстранилась, замкнулась в себе.

Одиночество… Только по-настоящему одинокий человек поймет, насколько это страшно. Одна, в неприветливом враждебном мире. Иногда, в холодные бессонные ночи ей хотелось выть от тоски, рвать на себе волосы… За что?! Почему ей досталась такая злая доля? Порой женщина всерьез была готова проклясть собственную судьбу и… кого-то повыше, но всякий раз что-то сдерживало ее. Сквозь непроглядный злой мрак она все еще видела слабый лучик надежды.

Человек привыкает ко всему. Шли годы, десятилетия… Таисия Ивановна давно смирилась со своим положением, эмоции поутихли, она жила, словно во сне. Но года два назад, словно впервые открыла глаза, взглянув на себя со стороны, увидев, во что превращается.

Ее спас случай.

Как-то, возвращаясь вечером домой, она услышала рядом тоненький жалобный «мяв». Котенок. Крохотный пушистый шарик сиротливо замер на тротуаре, неподалеку от мусорки. Внутри что-то екнуло, и все ее естество переполнила нерастраченная женская потребность в заботе, копившаяся годами: «Крохотулька… брошенный… как я».

Она аккуратно взяла малыша на руки: «Боже, а тощий-то какой… изголодался бедняга».

Дома накормила найденыша, отогрела… имя питомцу придумалось сразу – Мявик.

С этого дня она уже не была одинока. Ласковое животное стало полноценным членом ее маленькой семьи. Говорят, кошки лечат. Быть может так и есть. Заведя маленького друга, она разом забыла про хандру, депрессии. Всю свою нежность Тая дарила зверьку, и он отвечал взаимностью. Вечера, так пугавшие ее раньше, стали любимым временем суток, когда блаженно расслабившись в кресле, она одной рукой гладила тихо мурлыкающего котенка, свернувшегося у нее на коленях, а другой держала книгу, в которую поглядывала лишь изредка.

Вот он, крохотный кусочек счастья, отпущенный женщине скупой судьбой. Да она уже и не просила большего.

Шло время, и вот ее «малыш» уже превратился в холеного годовалого котяру, которому вдруг стало тесно на десятке квадратных метров. Форточка в ее комнате была открыта в любое время суток и года, и Мявик использовал ее, как лазейку во внешний мир. Целыми днями ее пушистик пропадал на улице, обживаясь, знакомясь с сородичами, защищая территорию, участвуя в традиционных мартовских концертах, а к вечеру обязательно возвращался домой, к любимой хозяйке.

Казалось, жизнь налаживается. Но месяц назад что-то изменилось. Взявшееся откуда-то давящее ощущение безысходности росло с каждой неделей, распирало изнутри. Чувствуя себя ходячей бомбой, готовой взорваться в любой момент, она понимала – так дальше продолжаться не может, что-то должно произойти.

И вот случилось…

4

«Ну и прогулочка», – Борис вяло сплюнул в сторону. Ноги заплетались, ужасно хотелось пить. Небольшая группка потерявшихся людей уныло двигалась вдоль улицы.

– Привал! – Грасс словно услышал мысли невролога. – Отдыхаем, ребятки.

С облегчением опустившись на выступ тротуарного бордюра, Саюкин бросил взгляд по сторонам.

Тут все было чужим, неправильным, даже время, казалось, изменило свою размерность. Здравый смысл подсказывал, что с момента их высадки из маршрутного такси прошло часа три, не больше, но усталое, налитое свинцом тело, затуманенный мозг, говорили о другом – наверняка уже глубокий вечер.

Вновь молчание и топот девяти пар ног.

– Ну и тоска, – выдохнула Ольга. – Когда же это кончится? Ксюша не железная, к марш-броскам не привычна.

– Вот попадалово! – желчно выдавил Саюкин, со злостью пнув колючий камушек на асфальте. – Складывается впечатление, что нас ведут куда-то, заманивают…

Ни слова в ответ, только тихое сопение и шарканье многочисленных подошв. В голове у каждого только мысль о привале.

– Посмотрите, – сочный баритон Васькина вывел всех из полуступора, – вон, здание Сбербанка, оно же… живое вроде… в смысле – не обманка, настоящее, так мне кажется. И свет изнутри…

Не сговариваясь, путники ускорили шаг. Тридцать секунд, и перед ними стеклянные двери банка.

Семен Петрович рванул ручку на себя:

– Закрыто, мать твою… Эй, здоровяк, твой выход.

Не заставляя себя уговаривать, Антон с разбега врезался плечом в стекло и… отскочил, постанывая от боли.

Грасс скривился:

– Ну что ж ты… как дитя малое? Голова тебе на что? Обезьяны, и те используют подручные средства.

Немой Павлик подобрал с тротуара увесистую каменюку (лежавшую тут, как по заказу) и с силой швырнул груз в препятствие.

Хрустальный звон, и тысячи крохотных осколков стекла сверкают под ногами. Проход свободен.

– Вот молодец пацан, – крякнул офицер, – Вроде доходяга, а как засандалил… Ну что, войдем?

Изнутри офис казался настоящим.

– Я часто бывал в этом отделении. Вроде бы все по-прежнему, вплоть до мелочей, – Мельков сунул банковскую карту в банкомат. – Не работает, даже табло не светится.

– Да все мы тут бывали, – буркнула Ольга. – А банкоматы – не проблема, уверена, деньги нам тут не помогут. Вот, если бы… – уставившись в угол помещения, она вдруг задохнулась от восторга. – Кулер!!! Боженьки! Надеюсь, это не муляж.

В полном молчании вся компания скопом бросились к питьевому аппарату.

– Не напирать! Всем хватит, – рявкнул Семен Петрович. – Сначала девочка.

Опорожняя уже четвертый стаканчик, доктор все не мог напиться. Вода! Мелочь, пустяк… без которого жизнь невозможна.

Офицер оказался прав – воды оказалось предостаточно. В двадцатилитровой бутыли оставалось еще не менее двух третей благословенной влаги. На пару дней хватит.

Утолив жажду, люди в изнеможении попадали на кресла, не в силах двинуться дальше.

– Хоть убейте, – выдохнул Аркадий Константинович, – но я не встану, не мальчик уже. Уверен, всем нужен отдых. Предлагаю заночевать прямо тут. Банкеток и кресел хватит на всех. Не царские ложа, конечно, но спать можно. Что скажете?

– Профессор прав, – неожиданно подала голос зеленоглазая молодка. – Все на пределе.

– М-да, – Васькин блаженно прищурился, – Вот что замечательно. Утром, в нашем мире было довольно прохладно, а в этих местах… комфортно, безветренно. Будто кто-то специально создал тепличные условия для пленников.

– Вот-вот, – гоготнул профессор. – Похоже, гипотеза нашего уважаемого доктора о высшем разуме, изучающем группу жалких людишек, имеет право на жизнь.

– А что? Может так оно и есть? – с вызовом бросил студент. – Смотрите, даже воду для нас приготовили… и лежаки… Правда, в животе урчит. Вот пожрать бы еще и на боковую.

Борис ободряюще похлопал студента по плечу:

– Ты еще тайских массажисток закажи, сибарит. А что до питания… еда – не вода. Без пищи, если есть питье, даже худенький человек может выдержать несколько месяцев, как врач говорю. Иной раз поголодать даже полезно. Хотя… не хотелось бы так долго. Надеюсь, утром найдем чего-нибудь. Если тут бывает утро…

– Должны найти, – сонно промурлыкала Ольша. – Помните, в нашем городе дальше по улице был супермаркет. Хочется верить, что он и тут будет… всамделишным.

– Да, – вставил студент, – совсем рядом, метров триста. Но… сил нет… может завтра?

Семен Петрович подошел к выключателю:

– Ладно, если даже молодежь выдохлась, тогда отбой. Все улеглись? Гашу свет.

Блаженное отдохновение. Натруженные мышцы гудят (И с чего они так устали? Прошли-то не более километра). Борис смыкает веки, и вдруг слышит сдавленный шепот:

– Доктор, не спишь? – это полковник. Его банкетка рядом, мужчины лежат голова к голове.

– Нет еще. Что случилось?

– Да ничего особенного. Так, поговорить надо. Ситуация серьезная, обсудить бы.

– Слушаю.

Грасс поерзал на неудобном лежаке:

– Неспокойно мне, эскулап. Отряд у нас непростой… совсем непростой, к каждому свой подход. С солдатами проще, понятнее. А эти… неизвестно, чего ждать от них.

– Тут тебе не армия.

– Да на гражданке все сложнее.

– Понимаю. Если нужна помощь…

– Я как раз об этом, – голос офицера стал чуть доверительнее. – Из всей компании ты мне кажешься наиболее адекватным, надежным. Надеюсь, на тебя можно положиться?

– Конечно. Спасибо. А чего конкретно ты опасаешься?

– Да мало ли… Положеньице у нас аховое, а единения нет, народец разрозненный, кто-то может сорваться. Вспомни, что сегодня с Ольгой произошло.

– Н-да…

– Гражданские… – Семен Петрович будто выплюнул это слово, – ты их знаешь лучше меня, однозначно. Так что… если почувствуешь чего – не медли, дай знать.

Борис поднялся на локте и бросил взгляд на собеседника:

– Если откровенно, я уже могу поделиться кое-чем. Ты прав, наша группа совсем разношерстная, каждый из них – личность, непохожая на других. Кто-то открыт, как на ладони…

– Васькин, Мельков.

– Вот-вот. А кто-то – вещь в себе, не знаешь, чего выкинет через минуту. Непростая ситуация.

Грасс тихо кашлянул и выдохнул:

– Меня волнует одно – состав нашей группы ненормален, в жизни так не бывает.

– Ты о чем?

– Во-первых, серьезно больны двое из девяти, это многовато, более 20 процентов. Во-вторых, трое – ярко выраженные одиночки. Треть всего состава – это слишком много. Случайность? Нет уж, не верю. Теория вероятности опровергает подобное.

– Стоп, ты что-то напутал, – доктор понизил голос. – Одиночки? Почему трое?

– Ну как же: Паша Зотов, Лиза, ну и Ксения, разумеется.

Саюкин хмыкнул:

– А ты наблюдателен, командир. Правда, слегка ошибся в количестве. Таисию забыл.

– А ее-то ты с какой стати приплел?

– Поверь специалисту, – молодой человек уставился в слепое окно, – у этой дамочки явные признаки самоизоляции, серьезного ухода от общества. Уж не знаю, что произошло в ее жизни, но факт налицо. Посуди сам, любая другая женщина ее возраста, попавшая в такой переплет, или трещала бы без умолку, или непрестанно причитала, или хотя бы старалась сблизиться с остальными, как Ольга, чтобы чувствовать себя под защитой. А эта молчит. Кстати, она единственная, кто лег спать сегодня не в общем холле, а в отдельном закутке, в секции кредитования, а это тоже признак. Хотя ты прав, из всей четверки одиночек Таисия Ивановна более перспективна, внутренне готова к общению.

Полковник досадливо крякнул:

– Ладно, пусть четверо. Но это же еще более странно, почти половина из группы. Сказанное тобой только подтверждает мои опасения.

– Ничего странного в этом нет, Семен Петрович.

– Ты шутишь?

– Ни в коем разе. В принципе ты был бы прав, если б говорил о населении небольшого городка, или деревни, где все открыты, знают друг друга. Там такой процент нелюдимых персон действительно был бы ненормальным. Но не забывай, мы живем в мегаполисе. Москвичи – самые одинокие люди в стране (а может – и на планете), замкнутые, с головой ушедшие в свои дела, равнодушные, безучастные. Да таких там почти половина, если не больше. Хочешь эксперимент? Возьми любую многоэтажку внутри МКАДа, и понаблюдай за одним единственным подъездом – сколько человек в нем хотя бы знакомы друг с другом, десяток, два? Остальные живут, как бирюки, словно в пустыне, не желая видеть соседей, общаться с ними. Так что, друг мой, если брать нашу выборку из девяти человек, тут ты ошибся: она ничем не нарушает твою статистику, наоборот, адекватно отражает ее.

– М-да, печально.

Борис улыбнулся в полумраке:

– Это же очевидно. Как ты мог не видеть этого, полковой командир? Москвич, ёлы-палы… Ага, кажется понимаю – похоже ты дембельнулся совсем недавно.

– Вот именно. А насчет отчужденности, это ты меня огорчил. Не думал, что все так плохо.

– Увы, самоизоляция – бич цивилизации, она меняет саму структуру общества, ее приоритеты. И кто знает, чем это закончится?

Грасс озадаченно крякнул:

– Ладно, мы уклонились от темы. Я к чему подвожу-то: выходит, из всей нашей «подопытной» группы, кроме тебя я могу рассчитывать только на профессора и Ольгу.

– Да, надежные люди. Ну а Антон?

– Смеешься? Он, как дитя, шалопай. Мозги есть, конечно, но дурень дурнем, ветер в голове, – десантник сдавленно зевнул. – Ладно, хорошо поговорили, а теперь спать давай.

Антоше не спалось. Близость юного сексуального девичьего тела, что покоилось на соседней лежанке, будоражила кровь, рождая неконтролируемый гормональный прилив. Вдохнув тончайший запах дорогого парфюма, исходящий от очаровательной соседки, шумно выдохнув, он решился:

– Лиза.

Тишина.

– Лиза.

– Чего тебе?

– Не спишь?

– Тупее вопроса не слышала.

Васькин осекся, он не знал, как подступиться к этой колючке. Говорят, в таких ситуациях стихи помогают, но из одурманенной тестостероном памяти, как назло вылетели все вирши. Что делать? Коль начал – отступать поздно. Он прошептал:

– Лиза, а у тебя парень есть?

– Отвали.

«А что я теряю? За спрос не убьют», – ошалев от собственной дерзости, Антон выпалил:

– А ты могла бы полюбить такого… как я?

Девчонка презрительно хмыкнула:

– Вот еще. Ты же натуральный слабак.

– Чего?!

– Да не в том смысле… На вид-то ты самый здоровый, любого мог бы уработать, а вот морально…

Антоша вскинулся:

– А морально-то чего не так?

– Того… Этот солдафон вертит тобой, как хочет, а ты и рад стараться. Приятно быть шестеркой, Ромео? Нет, мне нужна не тряпка, а настоящий мужик, защитник.

Юноша замер. Он умел читать между строк. «Это намек, первый шаг. Она не против, если…».

Изнутри вдруг поперло что-то животное, воинственное, доминантное. Голос захрипел, как у простуженного:

– А если я… докажу… стану главным?

– Треп все это. Не сможешь.

Из горла вырвался рык:

– Смогу!

Собеседница вдруг повернула лицо к нему, ее глаза блеснули в темноте зеленым, как у волчицы. Долгий молчаливый изучающий взгляд. Затем она поднялась мягко, по-кошачьи и присела рядом. Холодная узкая ладошка легко коснулась небритой щеки молодого человека. Показное равнодушие ушло прочь, сейчас изумрудный взгляд девы светился интересом, обещанием:

– Вот тогда и посмотрим.

Немая пауза, и женский шепот:

– Ну, что застыл? Губу закатай и спать.

По земным меркам глубоко за полночь. Все давно в объятиях Морфея, только Аркадий Константинович тупо гипнотизирует высокий белый потолок. Бессонница – неизменная спутница старости. Если удастся задремать часика на три – и то хорошо.

Из головы не выходит навязчивая мысль: как они попали сюда, что это за место, кто он, тот таинственный кукловод, что затеял все это? Иной мир, а возможно – и иной разум. Вот он, шанс проявить себя, коснуться неизведанного, той тайны, о которой не подозревал ни один ученый мира. Хочется погрузиться в размышления о проблеме, о перспективах ее решения, но вместо этого утомленный мозг почему-то посещают расслабляющие мысли о прошлом, о прожитой жизни.

С самого детства в бытии Аркашки Мелькова все было радужно: зажиточная образованная семья (интеллигенты в шестом поколении), большой дом, крепкое здоровье. Он еще не успел родиться, а судьба будущего малютки уже была предрешена его заботливыми и влиятельными родичами: все схвачено, обо всем договорено заранее. Жизнь простиралась перед ним прямой зеленой дорожкой: обучение в образцовом лицее, престижнейший университет, аспирантура, блестящая защита кандидатской, затем – докторской, должность декана, успешные выборы в депутаты городской Думы. Перед молодым перспективным политиком были распахнуты двери в лучшие дома города.

Чего еще желать?

Семьи.

Женился он не по любви, с подачи родителей (как и все, что делал в своей жизни), на «правильной» девушке из нужного общества. Удивительно, но вскоре он смог убедить себя, что действительно любит супругу той тихой спокойной любовью, которая способна пережить десятилетия (так и вышло, как оказалось впоследствии).

Спустя полтора года с Мельковым младшим произошло нечто жизнеопределяющее, он будто проснулся от сладкого сна. Случилось это мгновенно (он даже помнит тот час – празднование юбилея своего отца). Молодой человек вдруг понял: тот лощеный щеголь с пресыщенным взглядом, что отражается в зеркале – это не он, а всего лишь открытка, витраж, искусственный золотой мальчик, каким хотели его видеть родные. А где же он сам, Аркадий, тот, каким его задумала мать-природа (или Господь)? Его нет…

Это был тихий незаметный бунт. Он разом отказался от родительской протекции, советов, финансовой поддержки, престижной должности, доставшейся по блату, от депутатского портфеля, и начал строить себя заново. Игнорируя предостережения родителей, без сожалений расставался с внешней бриллиантовой шелухой, избавлялся от нее, как змея от старой ненужной кожи. Это было совсем нелегко, но ему хватило воли, таланта, трудолюбия. В конце концов, многолетние усилия принесли результат – Аркадий Константинович стал тем, кем сам желал быть – педагогом в вузе, и, как оказалось, очень неплохим педагогом.

Будучи далеко не глупым, биолог давно разочаровался в современной науке, открыв для себя, что чем глубже погружаешься в ее дебри, тем отчетливее понимаешь, что, несмотря на великие достижения и мировой прогресс, человечество не знает практически ничего о сути бытия, как на космическом уровне, так и на биологическом. А каждую непознанную тайну ученые трусливо прикрывают вымученными, внешне стройными гипотезами, на деле не выдерживающими никакой критики. Так создается иллюзия познанности Вселенной и ее законов. Ученые… букашки, мнящие себя венцом творения.

Да и кому сейчас вершить великие открытия? Профессура старой закалки давно вымерла, на их место пришли молодые пронырливые дельцы от науки, главная цель которых не познание, а нажива. Под бредовые завиральные идеи эти ловкачи выигрывают миллионные гранты, кладут деньги в карман и… ничего не делают, лишь занимаются отписками и отчетами по якобы успешно выполняемым целям. Чистейшей воды хищение госсредств. И так – по всей стране. А чего бояться, проверять-то результаты работ некому, нет такой инстанции.