Ты избран

«Ну, Крылатый, ты, как всегда, выше всех похвал», – невольно думаю я и развожу руками. А потом гляжу, как руль сам поворачивается – это автопилот начинает выводить лимузин из заставленного машинами гаража. Я очень тороплюсь, но не вмешиваюсь, так как по опыту знаю, что автомат сделает это быстрее.

Крылатый – имя, которое я дал лимузину. И это строго между нами. Да, он угловат. Но его тяжёлые контуры так искусно смещены, скошены – они просто диктуют неудержимое стремление вперёд. И крылышки стильной антенны на закруглённой крышке багажника выдают его главную тайну – мечту о полёте. Он, как и я, мечтает летать – так мне кажется. И пусть крылышки эти всего с ладонь размером – всё равно он у меня Крылатый. Ибо мечта не измеряется в сантиметрах!

Проскочив защитный барьер и маскировочную голограмму, мы выкатываемся на секретную дорожку через пустырь. Я чувствую, что грунтовка, извивающаяся среди высоченных сорняков и куч промышленного мусора, вызывает у машины просто-таки брезгливые ощущения. И конечно, на навигационной голограмме все дорожные параметры окрашиваются в красно-фиолетовые тона. «Ничего, брат, мы с тобой на работе», – успокаиваю я своего неодушевлённого партнёра по сегодняшней операции, похлопываю его по рулю: «Потерпи, до нормальной дороги, до твоей стихии, тут недалеко…»

Грунтовка с пустыря выскакивает на неширокую дорогу, по которой я сюда приехал. Так, здесь налево. К стрелке Шоссе я решил вернуться другим путём: в эту сторону дорога не такая разбитая. Машина сразу побежала быстрее. Справа лес, где ещё клубится туман, а слева всё тянется пустырь, где прячется база адвослужбы. Через километр пустырь сменяется редкими дворами. В окнах, хотя утренняя заря давно погасла, кое-где ещё горит свет. А вот и основная дорога, ведущая из города к стрелке Шоссе!

Бесшумно, давая мне оценить великолепную работу хитроумной автоматической подвески, лимузин выбирается на чуть приподнятое полотно главной дороги, одновременно вписываясь в крутой правый поворот – почти под прямым углом. Даже не покачнулся!

Ну вот, теперь нам только вперёд… почти целую тысячу километров! Космодром прямо по курсу! Дорога из города совершенно пуста. Управляя вручную, я повожу рулём, выбирая участки поровнее, и капот лимузина немного водит из стороны в сторону – автопилот словно заранее нащупывает далёкую цель. «Тянуть в гору» – это выражение не для нас с Крылатым! Пользуясь избытком мощности двигателя, мы просто взлетаем вверх по склону.

Стрелка, восьмиугольная площадь, откуда начинаются все основные дороги портового Кодда, мелькает под нами и исчезает за спиной. Змеясь, отходят от обочины и ложатся под машину флюоресцентные полосы разметки, сделанной для автопилотов грузовиков. Вот полетела под капот нарисованная углом «зебра». Углы излома широких сияющих линий направлены вперёд, вдаль… Полоса разгона!

Автопилот даёт едва заметное усилие на руль. Это Крылатый стремится занять среднюю полосу. На пустой дороге – оптимальное решение. Я позволяю ему. А потом вдавливаю в пол педаль газа. Скорость растёт. Вот уже расчётные двести…

Через несколько минут, не доезжая до расположенного за городом питомника племенного скота, обгоняем идущий по правой полосе большой бело-зелёный автобус общины Медников, везущий в Пхата очередную смену энергетиков на термоядерный комплекс и смену врачей в медицинский центр. До поворота на Пхата, что за мостом, по ту сторону Уараты, автобус доберётся только минут через сорок. И пока его полусонные пассажиры, которых мы оставили где-то далеко позади, размышляют, кого это из начальства понесло в столицу с утра пораньше, мы с Крылатым уже выходим на Третий мост.

Ветерок с Наветренных гор за прошедший час успел продуть долину Уараты от тумана, и теперь с высоты моста она видна во всей красе. И гора Сундук справа уже не притворяется облаком – темнеет своим персональным сосновым лесом, привычно доминируя над окружающей местностью. Погоду ясной не назовёшь, небо полно тяжёлых синих туч. Но даже белоснежные купола энергокомплекса за двадцать пять километров хорошо различимы, не то что две его двухсотметровые трубы…

Красотища! Вот он, мой мир! И вот он – я в нём! Что у меня есть? Послушный руль да мощный мотор. И бесконечная полоса бетона стометровой ширины под колёсами – что ещё нужно? Навигационная голограмма лимузина переливается важной информацией, словно приборная панель боевого катера. Несутся мимо перелески, уже окрашенные осенью в жёлтые и оранжевые тона, мелькают поросшие кустарником овражки. Лента Шоссе, неправдоподобно прямая для этого мира, не имеющего резких граней и острых углов, с идеальной точностью прорезает пространство до самого горизонта. И по ней несёмся мы с Крылатым, сверкая шикарными декоративными колпаками колёс. Я тороплюсь исполнить роль посредника между самим Космосом и правительством колонии… Я… Я…

Я одёргиваю себя – что-то уж больно развеселился, как мальчишка. Ну да, мальчишка и есть – послали Космонавта на Космодром, чего же ожидать? Но умом-то я понимаю, что мальчишку на Космодром Сержант одного бы не послал. Да, кстати, и почему подняли ребят из моей смены по тревоге, а мне так и не рассказали ничего? Странно… Чтобы справиться с собой и прийти в рабочее состояние, опять запускаю самопроверку…

Место действия…

Всё там же. Планета Имллт, внешний сектор колоний Малого кольца.

Континент – Первая Земля, юго-западное побережье; Шоссе Инаркт – Кодд. Двигаясь от побережья, только что проехал посёлок на семьдесят пятом километре, где сегодня на рассвете я был разбужен в своём оперативном гараже срочным вызовом на базу.

Время…

9-е Примирения, второй месяц осени, 8:26 утра. Четыре с половиной часа и четыре минуты до начала Аудиенции у Космодрома, на которую лучше не опаздывать. Если удастся поддерживать текущую скорость, то успеваю с запасом в несколько минут. Расчёт простой. Тысяча километров Шоссе, Космодром расположен на пятидесятом километре от столицы, от Инаркт. А я уже с другого конца, от Кодда, семьдесят пять километров отмахал. Нет, даже восемьдесят. Скорость двести. Делим, получаем результат – как раз ещё останется время по Главному залу до зала Аудиенций неспешным шагом пройтись. Спасибо Сержанту, дал лимузин. А то что бы я делал – ума не приложу…

Оружие…

Пистолет в кобуре. Два запасных магазина в кармане куртки. Лимузин считать за специальное снаряжение? Ну ладно, этот вопрос оставим…

Связь…

Рация в кармане. Только после Третьего моста от неё толку уже никакого – до базы не добивает. Ну, и брелок специальной связи на цепочке, болтается на груди под рубашкой. Этот работает в пределах всей планеты.

Состояние…

Всё-таки я сегодня не выспался. Но сна ни в одном глазу: нервы взвинчены необычным заданием. Ещё бы – мой первый персональный вызов на Космодром! Да ещё с такими жёсткими сроками прибытия!

Хотя, с другой стороны, что в этом задании такого? Разве оно приближает меня к решению хотя бы одной из трёх великих задач всякого настоящего агента? Ну доставлю я правительству колонии, называемому у нас правительством Кондуктории, и лично Председателю его Басу́те очередные нотации по линии межзвёздного содружества Малого Кольца. И что? Они будут только морщиться, даже спасибо не скажут.

А легендарная Чёрная Игла так и останется ненайденной (хотя не все уверены в том, что она вообще есть). Тайно орудующий на нашей планете резидент враждебных сил не будет пойман (тут уж почти все уверены, что он есть, даже сам Сержант). И, как все последние тысячу триста шестьдесят четыре года, Мир Праматери, который, согласно альбому рекомендованных словоформ, иногда называют Землёй, так и не будет открыт заново, так и останется пока в области легенд. А ведь легенды твердят, что это именно Мир Праматери породил в незапамятные времена все человеческие колонии, но закрытие Вечного Моста прервало связь с ним. Что же может быть важнее, чем искать корни собственной цивилизации? Вот чем нужно заниматься, подлинно великими делами!

Да что там – и Космодром нашей колонии останется пуст. Вопрос о том, как вытащить нашу колонию из рецессии и прогрессирующего падения внешнего товарооборота, так и останется вопросом. Хотя это скорее задача министров правительства Кондуктории, а не нашего, оперативного крыла адвослужбы. И даже не так называемого «белого» крыла нашей же службы, которое больше занимается таможней и контрактами по межпланетной торговле. Мы лишь помогаем экономике колонии по мере сил – контрабандистов, например, прореживаем…

Стоп! Сержант учил думать кратко, а у меня просто поток мыслей какой-то…

Внешний вид…

Внешний вид нормальный, рабочий. Куртка ещё не сильно поношена. Бежевые брюки только недавно в порядок приводил. Хорошие ботинки. Чистая рубашка. Причёска на месте – чтобы убедиться в этом, машинально ерошу волосы…

Сойдёт для Аудиенции. Не к девушке собрался.

План действий…

Какой у меня план? А разве может быть у меня сейчас свой собственный план? На ближайшие несколько часов для меня всё предопределено, так сказать, свыше…

Да, самопроверка действительно помогает. Я уже сижу спокойно, не ёрзаю в водительском кресле. Сосредоточенно смотрю вперёд. И думаю, прокручиваю в голове всё, что помню о своих предыдущих Аудиенциях. И вообще обо всех случаях, когда я бывал на Космодроме. Мне есть что вспомнить.

Ну, например, про свой первый выход на лётное поле Космодрома. И про Жёлтую Полосу, очерчивающую его лётное поле по периметру. Это формальная граница нашего мира. Её нельзя пересекать просто так – запрещает межзвёздный Закон, а для непонятливых есть силовые поля. И попасть за неё, за эту нарисованную границу, у простого жителя колонии очень мало шансов. И у непростого – тоже.

Даже моя профессиональная карточка агента адвослужбы доступа на лётное поле не даёт. Вплавленный в неё белый прозрачный кристалл с какой-то там нейроструктурированной электроникой внутри обеспечивает мне множество преимуществ перед обычными гражданами, но не даёт права являться на Космодром без его вызова. Выход на лётное поле – только с сопровождающим. Нет, приехать на Космодром я, конечно, могу – например, к Юго-Восточному порталу, где расположена Главная Резиденция. Могу побродить по её циклопическим зданиям. Но, что бы я ни делал, ни один информационный терминал мне не отзовётся, за исключением публичного инфора для пассажиров. Пассажиропотока сейчас практически нет, так что я смогу в огромном пустом зале с высоченным сводчатым потолком подойти к серебристой пирамидке инфора, смонтированной на монолитной тумбе из чёрного камня, и вообразить себе, что я на Аудиенции. Заплатив монетку, с инфора можно посмотреть межпланетные новости или отправить письмо в другой мир, если есть кому…

Я с детства мечтал о космосе и звёздных кораблях. И этим частично объясняется моё прозвище – Космонавт. Этим же, наверное, объясняется и моя работа. Я, кстати, не выбирал её – в юности я даже не знал, что в нашем отсталом мире такая вообще бывает. А потом в какой-то момент эта работа сама выбрала меня… Как это получилось – рассказывать долго, но как-нибудь обязательно расскажу.

Агент адвослужбы, особенно её оперативного крыла – профессия трудная, временами опасная. Да, я стал ближе к космосу. Настолько ближе, насколько это вообще возможно для планетянина, наверное. Планетянин, в отличие от косможителя – это тот, у кого все корни «приземлённые». И мозги, и менталитет… Так вот, и космос у меня планетянский получился – посмотришь на Космодром краем глаза, а потом – давай ловить контрабандистов по лесам и заброшенным посёлкам да копаться в разном грязном белье угасающей цивилизации. С этой точки зрения в моём прозвище можно усмотреть немалую долю иронии. Ну что за Космонавт, который ни разу в жизни выше пяти километров в небо не поднимался, да и то в кресле пассажира?

Но я не жалуюсь. И не обижаюсь на эту иронию. Главное, что через полтора часа я по Второму мосту вновь пересеку реку Уарату, что петляет вдоль Шоссе. Потом, ещё через пару часов, торжественно проследую через величественный Первый мост, чьи фермы, изящно изгибаясь, вздымаются в небеса метров на двести. За мостом будет сложная развязка, построенная с расчётом на всё никак не возникающий значительный межпланетный грузопоток. Это сплетение проходящих на разных уровнях кольцевых эстакад в просторечии у нас именуется Кругом. И вот я съеду с Круга и подкачу к Главной Резиденции, оставлю машину на гигантской стоянке, совершенно пустой на данном этапе экономического развития колонии Имллт… И пойду на Аудиенцию к своей мечте. Раз у меня белый кристалл – значит, приглашён, а не сам напрашиваюсь. Раз приглашён, значит, зачем-то нужен, могу пригодиться…

О Великая Мать, сколько раз я потом вспоминал эти свои приятные и пафосные размышления! Не с обидой, нет. Я снова мечтал вот так же искренне и наивно думать о том же самом – о космосе, о Космодроме, об Аудиенции… Но уже не получалось… В то утро такая возможность была дарована мне судьбой в последний раз. Оказалось, что осталось мне только доехать, поставить машину перед Главной Резиденцией, пройтись под высокими сводами её центрального зала до зала Аудиенций, куда допускают только тех, кому должно… Осталось достать свою профессиональную карту, вставить её в приёмник и усесться в высокое чёрное кресло… И кончится моя сказка! Увы…

Первый мост

Мосты на Шоссе, объединяющем все основные обжитые районы нашего мира, в нашей культурной традиции принято аллегорически сопоставлять с этапами жизни человека. Первый мост – это первый самостоятельный шаг в неведомое. Первый поступок, первое проявление мужества и умения отстоять себя, свою мечту, вопреки опасности и обстоятельствам… Он навсегда запоминается цветной картинкой, этот миг в жизни – если, конечно, не свернёшь при том шею…

Кдалл, бродячий философ с планеты Имллт, «Дневник, который я никому не покажу», св. I, стр. 55

Я стою, широко раскрыв глаза и раскинув руки. Вокруг только небо. Коленки слегка дрожат – под ногами лишь полутораметровая полоска бетона. Спереди и сзади она плавной дугой убегает вниз, очерчивая вершину исполинской фермы Первого моста… А справа и слева от меня, чуть более чем в полушаге – пропасть. Почти бесконечная пропасть.

Слева бездна, заполненная прозрачным воздухом. Где-то далеко внизу, на дне её, словно змея под толстым стеклом, сверкает размашистая лента реки Уараты. Пропасть справа заполнена переплетениями конструкций противоположной фермы моста. На пару с той фермой, на которой я стою, она переносит через речную пойму монолитную каменную жилу Шоссе, верхняя грань которой с проезжей частью имеет стометровую ширину.

Пару раз я решился глянуть вниз – с такой высоты Шоссе казалось серой тропинкой, по которой изредка проползали крупные разноцветные жуки автомашин. Странно, но при взгляде сверху мост почти не закрывал обзора – я видел, как пенилась Уарата, стеснённая узостью стремнины, видел золотистое дно на отмелях, жёлтые мазки глинистых берегов с ярко-зелёными пятнами кустарника, ровные волны серебристо-зелёных пойменных лугов. Помню, меня поразило, что блистающая под солнцем поверхность реки была неровной: видно было, как переплетаются, громоздясь друг на друга, струи речных потоков. Пустота и пространство затягивали, манили… Испугавшись, что закружится голова, я поднял взгляд.

Передо мной, почти у самых ног, погружённая в утреннюю дымку, лежала правобережная равнина, заполненная по краям перелесками и аккуратными квадратиками полей. Но только по краям! Всю центральную часть равнины занимало гигантское бетонное пятно – лётное поле Космодрома. Оно только казалось округлым – я к тому времени уже знал, что Космодром сверху выглядит как правильный восьмиугольник.

Отсюда, с высоты ферм Первого моста, лётное поле было как на ладони – Южный портал находился всего в нескольких километрах. Виднелись стоявшие на Космодроме звёздные корабли. Правда, деталей сквозь толщу подрагивающего, нагретого солнцем воздуха было не различить…

Такая же равнина, только более холмистая, что оставалась у меня за спиной, на левом берегу, совсем меня не интересовала. Потому что там не было Космодрома. Космодром на всю планету один-единственный. И тысячекилометровое Шоссе, соединявшее оба крупных города нашей планеты – столицу Инаркт и расположившийся на берегу далёкого океана мой родной Кодд, – тоже одно-единственное. В тот момент я был уже достаточно взрослым, чтобы осознавать, что Имллт – мир, где я родился и вырос – это заштатная окраинная колония. И потому все крупные, заметные вещи присутствовали в нём в единственном экземпляре. Даже термоядерная станция, снабжавшая энергией всю планету, весь транспорт и всю промышленность, и та была одна-единственная. С единственным реактором притом.

Я любил свой мир и никогда не смотрел на Космодром как на дверцу, ведущую на волю из клетки. Но все мои мечты и все тайные планы, которые я скрывал даже от самого себя, были связаны с ним.

Всё детство я задирал к небу голову, провожая взглядом идущие на посадку звёздные корабли. И не пропустил, кажется, ни одного. Представьте: закат, низко висящее над океаном солнце, лежат на берегу облупившиеся лодки, приподняв кверху винты слабеньких моторов, а в небе тянет за собой инверсионный след нечто громадное и сверкающее. Корабль пролетал над бухтой, над узкими кривыми улочками моего родного Кодда, над его островерхими черепичными крышами, в полном безмолвии. И только когда сияющая дуга подсвеченного солнцем следа почти упиралась в гаснущий противоположный край горизонта, доносился глухой раскатистый рёв. И каждый раз моя душа уносилась вдогонку за кораблём. Я мысленно летел рядом с ним, прячась за дымкой инверсионного следа, вдоль петляющей реки Уараты, вдоль ровной ниточки Шоссе. Постепенно снижаясь, мы приближались к Космодрому. Пятьсот километров, триста, двести… И вот – посадка. Я всегда пытался представить, какие существа выйдут из корабля, какие грузы из него выгрузят. Спросить об этом было не у кого, и я фантазировал…

В двенадцать лет община отправила меня в столицу, в Инаркт, учиться в ремесленном училище. Космодром стал ближе на девятьсот километров – а что толку…

Прожив год вдали от родного дома, почти за тысячу километров от мамы, я считал себя уже абсолютно взрослым человеком. И был уверен, что наступило время осуществлять свои мечты. Когда кто-то из мальчишек-второкурсников рассказал мне по секрету, что с верхней точки фермы Первого моста, высоко поднимающейся над долиной реки Уараты, видно лётное поле Космодрома со звёздными кораблями, я сразу понял, что должен забраться туда. Для меня не могло быть другого решения!

С полгода я со своим закадычным училищным дружком Фе́ру втайне готовил экспедицию. Надо признать, что мы с ним тогда проделали большую работу. Научились обращаться с верёвками и горным снаряжением, которое позаимствовали в университетском экспедиционном отделе. Тренировались на заброшенном заводе на южной окраине города. Стащили на пустующем морском факультете ручной линемёт… Летние каникулы и первый отпуск домой не прервали подготовку, а, напротив, ускорили её. Выданные мамой деньги на «вкусненькое» и на дополнительную одежду помимо казённой училищной формяги я, не задумываясь, пустил на закупку троса и разных специальных железяк для лазания. Да, я купил на фабричном складе общины Рыбаков почти две сотни метров отличного троса – лёгкого, тонкого и с большим запасом прочности. В чём-чём, а в таких вещах я разбирался – успел научиться у отца. Тем не менее, рюкзак с тросом получился очень тяжёлым. Окажись трос потолще, мы с Фе́ру его вообще не утащили бы.

Операцию назначили на первые же после каникул выходные – нужно было успеть всё провернуть, пока трос и прочее снаряжение, спрятанное у нас в комнате под койками, не обнаружил воспитатель или комендант общежития.

Рюкзак с тросом мы с Феру тащили по очереди. Из другого рюкзака, тоже довольно увесистого, торчал приклад линемёта, а на дне его тяжело звякали карабины и захваты.

К Космодрому мы оба выбрались впервые. Так всегда бывает: посетить то, что почти под боком, вечно не находится времени…

Когда автобус, натужно гудя, начал разгоняться, прежде чем взобраться на эстакаду, проходящую над развязками у Круга, мы буквально прилипли к окнам. Как только пробежал мимо небольшой лесок, затесавшийся на краю прилегающей к Космодрому промзоны, нашим взглядам открылся контейнерный терминал у Восточного портала. Разноцветные транспортные контейнеры, стоявшие плотными рядами в несколько этажей, сливались в бескрайнее пёстрое море. Казалось, мчащийся во всю прыть автобус замер на месте – и так продолжалось несколько минут. Я тогда ещё не был искушён в вопросах межпланетной экономики и не знал, что так выглядит вблизи дефицит торгового баланса. Годами, если не десятилетиями, на Имллт ввозилось куда больше всякой всячины, чем вывозилось отсюда – вот и скопились несметные количества оборотных гермоконтейнеров, безнадёжно ожидающих своих грузов. Год за годом, под дождём и под снегом… Ничего не поделаешь, пустыми тащить их обратно через космос было слишком дорого. Это был портрет затяжного экономического упадка… А следом за экономическим упадком всегда приходит война – как смертоносная болезнь к ослабленному организму. Но тогда я всего этого ещё не понимал…

Постепенно из-за бесчисленных рядов контейнеров показалась вполне различимая граница – это Шоссе приближалось к краю Космодрома. Но, к нашему разочарованию, самого лётного поля из автобуса было не рассмотреть. Не был виден даже десятиметровой высоты забор, опоясывающий весь Космодром.

Внезапно ряды контейнеров оборвались – автобус выскочил на эстакаду, внизу открылось пространство Круга. Хитросплетения транспортной развязки и высокие изящные здания Юго-Восточного портала, имевшего величественный статус Главной Резиденции, поразили наше воображение, но предаваться впечатлениям нам было некогда – настал момент выходить. Перебравшись через Круг, автобус стал тормозить прямо на верхотуре, на насыпи – остановка располагалась над пешеходным тоннелем, ведущим к расположенному по ту сторону Шоссе заброшенному посёлку, который взрослые называли Пятидесятка.

Пятидесятка – значит, пятидесятый километр по Шоссе. Это если от Инаркт. В Инаркт всегда так меряют – от столичной стрелки. Правда, мосты, где Шоссе пересекает Уарату, вовсе не от столицы считают, а от Космодрома. А у нас, в Кодде – наоборот: точкой отсчёта полагают нашу стрелку Шоссе, торжественно именуемую Океанской. И, по правде сказать, с нашей стороны Шоссе тоже имеется посёлок с аналогичным названием. Только наша Пятидесятка – глухомань, крошечная придорожная деревенька. А эта была призвана стать гордостью колонии – не просто ближайшим к Космодрому населённым пунктом, а ещё и визитной карточкой, символом всяческих успехов.

Правительство постоянно держало Пятидесятку ухоженной. Ровные ряды домиков и садики при них действительно выглядели ну просто как на картинке. И поэтому было особенно обидно, что в Пятидесятке никто не жил постоянно. Даже таможенников там было не удержать – они предпочитали ездить на работу на автобусе из города. Не было там даже собак. Единственные, кто порой останавливался ненадолго, – водители тяжёлых грузовиков из Кодда. Для них были выделены специальные служебные квартиры, а машины свои они оставляли на Кругу, зная, что там их никто не тронет.

Я часто пытался выяснить, почему люди не любили это место. Ясное дело, в связи со слабым грузопотоком на Космодроме было мало постоянной работы. Но селились же люди там, где ничего вообще не было! Вдоль всего Шоссе были специально предусмотрены для этого особые места – сделаны съезды, подходящие площадки размечены, подведены волноводы, вода… Через каждые десять километров можно было строить посёлки – по обе стороны Шоссе. И во многих местах построили. И жили. Некоторые из них разрастались, некоторые увядали – но это нормально, наверное. И только Пятидесятка у Космодрома всё время выглядела какой-то искусственной.

И сколько с ней бились! Правительство принимало какие-то программы… Но всё заканчивалось только очередным ремонтом домиков по весне. К зиме же опять вечерами ни одного огонька в домах Пятидесятки не светилось.

А правда состояла в том, что люди в массе своей вовсе не стремились в космос, а может, даже и побаивались его. Их мировоззрение ограничивалось рамками жизни своей общины, а голова вмещала только повседневные проблемы, да и те не все сразу… Они жили планетой. Они так и называли себя – планетяне. Космодром с его фантастическими мирами, астрономическими расстояниями и астрономическими же ценами на перевозки с точки зрения таких людей выглядел, вероятно, как что-то ненужное, бесцельное.

Но я всегда думал, что дело в другом. Наверняка какая-то нотка, какая-то тайная мысль о других планетах, о сказочных мирах всё-таки должна была жить у каждого в душе. И со временем, в рутине повседневной жизни, она трансформировалась в некое подобие подсознательного чувства вины. Вины перед этими мирами, где уже никогда не побывать, перед делами, которые уже нипочём не провернуть… А такой груз на душе никому не нужен. И уходящие с Космодрома ввысь громадины звёздных кораблей только раздражали бы занятых бытовыми проблемами людей, едва улучивших минутку, чтобы полить свой палисадник… Вот и пустовала Пятидесятка.