Дева и дракон

– Седлай лошадей, – сказал Ратибор Артуру. – Мы поедем спасать нашего друга.

– А как же Маша? Мы что, бросим ее здесь одну?

– Придется. Да ничего с ней не случится. Если нам повезет, мы скоро вернемся, а если нет…. Ну, тогда ей, в любом случае, придется заботиться о себе самой.

Информацию о том, что ей какое-то время придется побыть в одиночестве, Машка восприняла спокойно. А вот известие о том, что сегодня ей самой придется готовить себе завтрак, едва не повергло бедняжку в истерику.

– Но я не смогу! – слезно вещала она жалобным голоском. – У меня все еще болит ножка. Как же я смогу что-то приготовить? Я упаду. Я обожгусь. Я покалечусь!

Суровые воины сжалились над беспомощной бедняжкой, и задержались ненадолго, чтобы приготовить даме завтрак. Получив свою порцию каши с тушенкой и кружку чая с сушками, Машка утерла слезы и занялась делом.

– Оставайся в лагере, – сказал ей Ратибор, разместившись в седле. – Мы скоро вернемся.

Машка что-то пробурчала с набитым ртом. Кажется, желала им удачи во всех начинаниях.

Два всадника покинули лагерь и направили лошадей через поле. Монстр, похитивший Петю, волок его всю дорогу, оставив за собой четкий след из примятой травы. Этот след позволял надеяться на то, что им удастся выследить злодея. Выследить, и жестоко убить.

16

Петя очнулся от резкой боли. Вначале он не мог установить ее источника. Ему казалось, что одинаково интенсивно болит весь его организм. Затем понял – эпицентр болевых ощущений расположен где-то в районе паха.

Боль резко усилилась и стала нестерпимой. Петя закричал, одновременно распахнув глаза.

Вначале ему почудилось, что он пребывает в кромешном мраке. Чернота, окружающая его, была абсолютной. Но не зрением, а каким-то иным, неизвестным науке, чутьем Петя установил, что в этой черноте что-то есть. Что-то живое. И злое. Что-то, что и причиняло ему боль.

– Не надо, – прорыдал он, чувствуя на своих губах что-то липкое и солоноватое. Похоже, это была кровь. Его кровь.

Из тьмы вдруг прозвучал ужасающий властный голос:

– Свет!

В тот же миг вспыхнула спичка, которая, сместившись в сторону, перекинула крошечное пламя на фитиль старой керосиновой лампы. Петя сумел разглядеть человека, который зажег огонь. Это был невысокий худой мужчина, который вначале показался ему подростком, и лишь присмотревшись внимательнее, Петя понял, что мнимому мальчику уже крепко за тридцать.

Затем он перевел взгляд на второго человека, который стоял перед ним с огромными ржавыми щипцами, и крик дикого ужаса невольно сорвался с его уст. Нет, это был не человек, он явно погорячился с выводами. Перед ним, частично скрытый мраком, возвышался какой-то чудовищный монстр. Его глаза горели зловещим огнем, его рот, окаймленный густой черной растительностью, был приоткрыт, и наружу выглядывали крепкие острые зубы. Монстр был высок и широкоплеч. Одет он был в одну грязную, разящую потом, футболку, и на его оголенных руках Петя увидел кошмарные татуировки тюремного типа. Это был не просто монстр, а монстр-уголовник, и, наверняка, рецидивист со стажем.

– Смотрите-ка, кто у нас проснулся, – просюсюкал монстр насмешливо. – И как же тебя звать, мальчик?

– Пепепе….

– Что? Я не расслышал. Владик, вообрази, у нашего нового друга какие-то проблемы с дикцией. Как же хорошо, что я, в свое время, получил диплом логопеда-карателя четвертого разряда.

С этими словами монстр опустил щипцы, и ухватил ими Петино хозяйство. Ухватил умело, с первого раза, да как сдавил, как сдавил…. Страдалец сразу поверил монстру – у того точно был какой-то диплом. Скорее всего – красный. Точнее – кровавый.

От дикой боли Петины глаза полезли на лоб, и он истошно закричал, яростно дергаясь всем телом. Но не сумел даже пошевелиться. Он был привязан к чему-то, и привязан на совесть.

Цент ослабил давление на ручки щипцов, и повторил вопрос:

– Имя?

– Петя! Петя! Я Петя! – закричал мученик, торопясь удовлетворить любопытство дипломированного садиста.

Монстр довольно кивнул головой и убрал щипцы от истерзанного Петиного хозяйства.

– Вот, так бы сразу. Я, понимаешь ли, терпеть не могу лохов, которые решают в партизана поиграть. Ты либо партизан, и тогда уж терпи все пытки до конца, но рта не раскрывай, либо лох трусливый, а тогда и выделываться нечего. Логично ведь?

– Да, да, логично, – глотая слезы, закивал головой Петя, решивший соглашаться со всем, что скажет этот монстр. И говорить ему только правду, о чем бы тот ни спросил.

– Вот, что я говорил, – обратился монстр к своему подельнику, который держал в руках керосинку. Та освещала дощатые стены какого-то то ли сарая, то ли погреба. Помещение было небольшое, не содержащее ни одного окна.

– Самое главное, это наладить контакт, – продолжил излагать монстр. – Найти, так сказать, общий язык. А для этого необходимо выяснить, с кем ты имеешь дело. И нет для того лучшего средства, чем зажим мошонки в клещи.

Петя видел по лицу худенького мужчины с керосинкой, что он не согласен с монстром и не одобряет его методов. Но возражать ему он не стал.

– Ну, друг Петя, – вновь обратился к нему монстр, – нет ли у тебя желания поговорить?

– Есть, – быстро ответил Петя.

– Прекрасно, прекрасно. А разговор у нас с тобой, друг Петя, будет непростой. Это, не побоюсь этого слова, самый важный разговор в твоей жизни. Понимаешь, о чем я?

Петя понимал. Прекрасно понимал. Лучше, чем ему хотелось бы.

– Я все скажу! – пропищал он.

– Скажешь, скажешь, – заверил его Цент. – Все скажешь. И начни-ка вот с чего: поведай мне, друг Петя, знаком ли ты с девушкой Машей?

Затем Цент стал описывать эту самую девушку, и Петя быстро понял, что речь идет о Маше, которую спасли от мертвецов Виталик и Костик.

– Да, да, я ее знаю, – быстро сказал он. – Она сейчас в нашем лагере. Она….

– Тсс! – прервал его Цент. – Вот тебе еще один добрый совет – отвечай только на те вопросы, которые задают.

А затем, дабы закрепить урок, вновь пустил в дело щипцы. Петя кричал и плакал, чувствуя, как его мужское начало превращается во что-то непоправимо бесформенное. Он с мольбой уставился на худого мужчину с керосинкой, но тот лишь отрицательно мотнул головой, давая понять, что не в силах ничем помочь ему.

– Мне так жаль, – чуть не плача, признался Владик, наблюдая за муками несчастного паренька. – Я этого не хотел.

Цент убрал щипцы, но Петя еще целую минуту после этого не мог остановить льющийся изо рта крик. Щипцы-то ушли, а вот боль осталась.

– Ну, все, все, – ласково сказал монстр. – Хватит уже кричать. В этом погребе акустика, как в Большом театре.

Петя с немалым трудом сумел заставить себя закрыть рот. Между ног пульсировала острая боль, которая явно свидетельствовала о том, что отцовскому капиталу нанесен немалый урон. Петя забеспокоился о том, сможет ли он стать папой. А затем, словно опомнившись, забеспокоился о другом – сможет ли он вообще кем-либо стать? Каковы его шансы покинуть этот погреб живым?

– Так, друг Петя, – продолжил монстр, – а теперь такой вот вопрос: трогал ли ты вышеупомянутую девушку Машу своими грязными ручонками?

Петя уже хотел сказать, что нет, не трогал, но внезапно вспомнил, что да, трогал. Действительно ведь трогал. А бородатый монстр внушал ему такой ужас, что соврать ему он просто не осмелился.

– Трогал, – пропищал Петя. – Но я….

– Тсс! – вновь оборвал его монстр. – Значит, друг Петя, трогал?

– Трогал. Но….

– Тсс!

Петя послушно замолчал. Монстр стоял перед ним, словно о чем-то раздумывая, и лицо его было очень суровым. Страдалец перевел взгляд на второго мужчину, но и на его лице прочел осуждение. Пете показалось, что эти двое как-то неправильно истолковали его слова.

– Понимаете, она меня сама попросила, – выпалил он.

– Сама, значит? – уточнил монстр.

– Да, да, сама.

Монстр повернулся к своему прыщавому напарнику, и спросил:

– Очкарик, ты в это веришь?

Владик пожал плечами. Лично его Машка никогда не просила себя потрогать. А он бы с радостью ее потрогал. Он бы хорошо потрогал.

– Вот и я что-то весь в сомнениях, – признался монстр. – Машка девушка высокоморальная, благовоспитанная, отличающаяся нетипично пристойным, в наш-то развращенный век, поведением. И чтобы она кого-то себя трогать попросила…. Нет, не верю.

– Но это правда, – расплакался Петя. – Она сама меня подозвала и попросила потрогать….

– И за что же потрогать? – спросил монстр. – Я на тот случай спрашиваю, что, может быть, у вас это все было целомудренно, в рамках приличий. За что ты ее трогал, сукин сын?

– За ногу, – сквозь рыдания вымолвил Петя.

– Вот так дела! – воскликнул Цент. – За ногу? А за какую часть ноги? Вот тут трогал?

Монстр наклонился, и ткнул пальцем в свою лодыжку.

– Да.

Монстр поднял палец выше, и ткнул им в колено.

– А тут?

– Да.

Монстр распрямился, и медленно поднес палец к своему бедру.

– А вот тут?

Петя почувствовал соблазн соврать и сказать нет, но понял, что монстр быстро раскусит его ложь. И тогда снова возьмется за щипцы.

– Да! – почти выкрикнул он. – Трогал. Но она сама….

Договорить он не успел – кулак монстра мощно врезался в его живот.

– Ты что, гнида, за дурака меня держишь? – прорычал бородатый изверг. – Сама, значит, попросила, себя лапать чуть ли не за эту самую?

Петя не смог вымолвить в свое оправдание ни единого слова – от удара у него перехватило дыхание и потемнело в глазах. А когда зрение прояснилось, он увидел в руке у монстра длинный острый нож, и узнал это оружие. То был нож Мишки Гуда.

– Сейчас я буду тебя резать, медленно, долго и мелкими кусочками, – зверски улыбаясь, прорычал монстр. – А если меня спросят, зачем я сделал это, то я отвечу, что ты сам меня об этом попросил. Владик, подойди ближе, мне нужен свет. Я хочу видеть, как течет его кровь.

И тесное помещение старого погреба наполнил несмолкаемо-долгий крик истязаемого Пети.

17

Преодолев поле, Ратибор и Артур достигли стены деревьев, которую заметили еще из своего лагеря. Здесь след примятой травы, оставленный от влачимого похитителями тела Пети, терялся. А деревья оказались опушкой леса, небольшого, но удивительно дремучего. Каким-то чудом этот клок первозданной зелени уцелел среди распаханных полей. И Петю, по всей видимости, утащили именно туда.

Они медленно въехали в лес. Тот был густой и выглядел диким, но лошади могли пройти между деревьями. Под кронами царила зловещая тишина, будто все живое вокруг в страхе затаилось, чуя поблизости нечто злобное и опасное. Некого монстра.

Ратибор посматривал по сторонам, дабы не прозевать приближение опасности. Артур нервно тискал рукоять боевого топора, и, судя по его влажному лицу, интенсивно потел. И на это у него были причины. Ратибору тоже было не по себе. Он подумал о том, что, возможно, излишне погорячился, решив ехать сюда, дабы сразиться с неведомым чудовищем. Им, пожалуй, стоило бы бежать. Не уезжать, а именно бежать, бросив повозку, бросив все имущество. Просто сесть на лошадей, забрать Машку, и мчатся прочь, без оглядки, пока скакуны не падут под ними от усталости.

– Здесь так тихо, – прошептал Артур, и в голосе его звучали нотки неприкрытого ужаса. Он был не просто напуган, его буквально трясло.

Ратибор для себя решил так – они немного осмотрятся здесь, скорее для успокоения совести, чем с целью что-то найти, а затем вернутся в лагерь. И обратятся в бегство. Самый лучший поединок тот, которого не было – так вроде бы говорили то ли самураи, то ли шаолиньские монахи. Возможно, это правило работало не во всех ситуациях, иногда просто необоримо пустить в ход кулаки или оружие, но при столкновении с неведомым и могущественным чудовищем так и следовало поступать. Бежать. И это никакая не трусость. Когда человек бросается с кулаками на снежную лавину или пытается лбом остановить летящий ему навстречу железнодорожный состав, это не храбрость, это идиотизм. Таким же идиотизмом была бы попытка тягаться с неведомым монстром, лютующим в этих землях.

Ратибор уже хотел повернуть обратно, когда Артур, приглушенно вскрикнув, указал рукой куда-то вперед. Вождь повернул голову в указанном направлении, и увидел среди деревьев какое-то темное пятно, формой напоминающее человека. Это пятно висело метрах в двух над землей, словно зацепившись за ветви руками и ногами.

– Что это? – простонал Артур. – Ратибор, что это?

Голос его дрожал, сам Артур выглядел так, будто намеревался с минуты на минуту грохнуться в обморок.

Им обоим, в равной степени, не хотелось подъезжать ближе, и выяснять, что же они заметили. Но Ратибор, взяв себя в руки, тронул лошадь вперед. В конце концов, разве мало уже ужасов они повидали? Еще один ужас едва ли их впечатлит.

Но он ошибся.

Артур начал блевать прежде, чем успел понять, что происходит. Рвота, выскальзывая изо рта щедрыми потоками, падала на его грудь, забиваясь между звеньев кольчуги, орошала лошадиную спину и большими каплями сыпалась на землю. Он зашатался в седле, явно собираясь выпасть из него, и Ратибор в самый последний момент успел подъехать к соратнику и придержать его рукой. Вождя не вырвало, но он был близок к этому. Сам удивлялся, каким чудом сумел удержать в себе содержимое желудка.

Привязанный за руки и за ноги к ветвям близко стоящих деревьев, перед ними предстал похищенный ночью Петя. Точнее, предстало то, что осталось от Пети. А сталось от него негусто.

Неведомый монстр располосовал Петину тушку от паха до горла, и выгреб из нее все содержимое. Грудная клетка была разрублена и распахнута, ряды ребер смотрели в стороны, подобно створкам ворот. Половые органы Пети выглядели так, будто их сунули под стотонный пресс. На руках, ногах и лице алели многочисленные следы от порезов – судя по всему, паренька долго и яростно терзали, медленно, по капле, выдавливая из него жизнь. Один глаз отсутствовал, его то ли вырезали, то ли выдавили, второй полностью заплыл, превращенный в узкую щелку огромной, на половину лица, гематомой, которую могла оставить после себя пудовая кувалда или аналогичный инструмент.

Под телом несчастного Пети его внутренние органы не валялись, из чего можно было заключить, что пытали и убили его где-то в другом месте, а затем притащили сюда и повесили на ветвях для просушки. Повесили не для красоты. Повесили, дабы его соратники полюбовались на изуродованный труп своего друга.

– Валим! – хрипло крикнул Ратибор. Он тряс Артура за плечо, старясь привести того в чувства, но взгляд соратника был мутный, а изо рта, вместе с каплями рвоты, вырывался какой-то жуткий хрип. Хрип человека, лишившегося рассудка от ужаса. Лошади под ними нервно плясали, то ли напуганные видом зверски умученного Пети, то ли чуявшие что-то недоброе, притаившееся поблизости.

Вдруг передние ноги лошади Ратибора резко провалились в какую-то яму, умело скрытую набросанными сверху ветками и присыпанную листвой. Всадника бросило вперед, и он вылетел из седла, со всего маху грянувшись о землю. В глаза его потемнело. Он изо всех сил пытался удержать гаснущее сознание, но не преуспел в этом. Все-таки вырубился. Ненадолго. Без сознания он пробыл не более минуты, а когда вновь открыл глаза, почувствовал боль в отбитой голове, и услышал рядом с собой болезненное ржание лошади. Перекатился на другой бок, и увидел своего скакуна, который судорожно извивался, лежа на земле. Обе передние ноги лошади были сломаны.

– Артур? – прохрипел Ратибор. – Артур?

Он поднял взгляд, и увидел лошадь соратника. Только лошадь. Всадник пропал из седла.

– Артур? – громче закричал Ратибор, поднимаясь на ноги. Его пошатывало, и он вынужден был схватиться руками за ствол дерева.

Артура нигде не было. Он исчез. На земле валялся его топор, а еще чуть дальше островерхий шлем с декорированной медью полумаской. На шлеме Ратибор обнаружил пятна свежей крови.

– Артур? – закричал вождь.

Где-то неподалеку прозвучал истошный визг, в котором Ратибор не сразу распознал голос соратника. Он выхватил из ножен меч и поспешил в ту сторону. Его пошатывало – сказывались последствия падения. Если бы не шлем, он бы неминуемо проломил себе голову о твердую землю.

– Артур, я иду! – крикнул Ратибор. Его друг больше не подавал голоса.

Он обогнул группу тесно стоящих деревьев, которые почти сплелись стволами, и увидел своего соратника. В первое мгновение показалось, что Артур просто стоит с опущенной головой и безвольно повисшими вдоль тела руками. Но когда Ратибор подбежал к нему, его охватил неистовый ужас. Его друг не стоял. Он был насажен задом на огромный кол, который, подпирая мертвое тело, удерживал его в вертикальном положении. Остекленевшие глаза Артура были широко распахнуты, будто перед своей ужасной смертью он увидел нечто немыслимо страшное. И Ратибор знал, что он увидел. Монстра. Того самого монстра, что методично и целенаправленно покрошил всю их малую дружину. И этот монстр был где-то рядом.

– Покажись! – закричал Ратибор, но страха в его голосе было больше, чем ярости. Он лихорадочно крутился на месте, бестолково размахивая перед собой мечом.

– Выходи! – кричал он. – Выходи, тварь! Выходи и дерись!

Ратибор услышал за своей спиной треск ветвей, и обернулся. Глаза его полезли на лоб от ужаса, меч выпал из обессиливших пальцев. В штаны потекло и посыпалось.

Страшный крик разнесся над лесом, эхом прокатившись по зарослям, а затем стремительно оборвался. И более уже не звучал.

А спустя полчаса из лесу вышли двое – огромный бородатый мужик, густо перепачканный чужой кровью, и невысокий щуплый мужчинка, на чьем бледном лице ярко алели набухшие прыщики. Они неспешно двинулись через поле в сторону лагеря. Здоровяк какое-то время вертел в руках трофейный топор, украшенный замысловатым скандинавским орнаментом, затем, найдя оружие слишком легким для своих могучих рук, небрежно бросил его в траву. А прыщавый мужчинка, вздрагивая и всхлипывая, пытался понять, сможет ли он заснуть в ближайшую неделю, и если сможет, не сведут ли его с ума неизбежные ночные кошмары.

18

Машка чувствовала себя брошенной. Казалось бы, только что вокруг нее увивались поклонники, наперебой пытаясь ублажить и исполнить любое ее желание. И вот все куда-то делись. Она осталась одна. Дошло до того, что ей самой пришлось вставать, идти к повозке и брать оттуда зонтик, которым она укрылась от палящих лучей солнца. Захотелось выпить чая с конфетами, и она уже открыла рот, чтобы приказать милым мальчикам подать ей требуемые блюда, но вспомнила, что рядом никого нет. Самой же кипятить воду и заваривать чай было слишком лениво. Машка продолжила валяться на одеяле, подперев спину подушками и раскрыв над головой зонтик. Мысли о тяжелой женской доле лениво ворочались в ее голове. Как же трудно в непростое нынешнее время отыскать большую и чистую любовь. Только-только что-то начинает наклевываться, а потом глядишь, и ничего-то уже и нет.

Машка уже почти задремала, когда услышала поблизости голоса. Услышала, и узнала их. Она быстро отбросила зонтик, раскидала подушки, сползла с одеяла и развалилась на голой земле, приняв самый несчастный вид, какой только могла.

– Вот оно, логово злодеев, – услышала она ворчливый голос Цента.

– Только бы с Машенькой все было хорошо, – простонал Владик.

– Я здесь! – жалобным голоском позвала Машка.

Первым к ней подбежал Владик, упал перед возлюбленной на колени, и сквозь слезы прокричал:

– Машенька! Ты жива! Ты не ранена?

– Нет, кажется, – простонала та с таким видом, будто и сама была не уверена.

Появился Цент. Тот был взъерошен и весь в крови. В чужой крови. Но это Машку не удивило. Он часто пачкался содержимым чужих вен.

Окинув Машку оценивающим взглядом, Цент спросил:

– Жива?

– Пока что да, – ответила та.

Цент помешкал, затем поинтересовался:

– Надругались?

На Машкином лице отразилась невыразимая тоска, и она вымолвила с плохо скрываемым сожалением:

– Не успели.

– Ну, и слава богу, – повеселел Цент.

Он пнул ногой Владика, который продолжал ползать на коленях перед своей богиней, и приказал ему:

– Очкарик, запрягай коней в телегу.

– А куда мы поедем? – задал глупый вопрос Владик, и тут же получил еще один пинок.

– Обратно, куда же еще? – проворчал Цент. – Там наша тачка, а в ней все добро. И грузовик с харчами до сих пор стоит посреди деревни и дожидается нашего прихода.

Через полчаса, когда Владик, руководствуясь указаниями Цента, сумел запрячь лошадей в повозку, они тронулись в обратный путь. Программист исполнял роль кучера, довольно быстро освоив управление незнакомым ему прежде средством передвижения. Цент, развалившись в повозке под тентом, наслаждался отдыхом. Машка сидела рядом и повествовала о пережитых ею ужасах плена. В числе прочего сообщила, что обращались с ней совершенно неподобающим образом, почти не кормили и даже периодически повышали голос безо всякого на то повода. Одно утешало ее – что не били.

– Да, много на свете злодеев, – заключил Цент, не открывая глаз. – А после зомби-апокалипсиса одни они, похоже, и остались. Кого ни встретим, так обязательно какие-то моральные уроды. Хороших людей, вроде нас, нынче, считай, и нет.

В этот момент колесо повозки наехало на ухаб, и всех пассажиров прилично тряхнуло.

– Легче, кучер, не лохов везешь! – прикрикнул на Владика Цент. – Правь нежнее, дорогу выбирай с умом.

После чего Цент вновь прикрыл глаза и громко запел:

– Поехал браток на разборку конкретную,

На мерине новеньком белом своем.

Анфиску тупую навеки покинул….

Повозка медленно ползла по бездорожью, палимая последними лучами летнего солнца. Близилась осень. Первая осень после конца света. Впрочем, по мнению Владика, у зомби-апокалипсиса хорошей погоды не было. Невозможно было наслаждаться ни летним теплом, ни пушистыми хлопьями снега, когда над тобой ежедневно довлеет угроза съедения заживо.

Поправка: угроза съедения и Цент.