Ксенос и фобос

– МВД?

– Постоянный канал связи. Наш человек исполняет обязанности коменданта города.

– Этот, как его, – шорох перелистываемой бумаги. – Клюев, так?

– Подполковник Клюев, Иван Иванович.

– А не маловато для коменданта такого города? Звание – не маловато?

На стол из бордовой папки вылетает листок.

– Мы подготовили представление и проект указа.

– Так и думал. Через ступень, значит? Остальным сами присвоите?

– Нашим – сами, а общевойсковым пусть Министерство обороны думает.

– Так. Подписываю. Передайте Клюеву моё поздравление.

– Есть!

– Министерство обороны?

– Связь есть. У нас три канала прямой связи.

– Вот как интересно. И что же это у нас получается? Прямая связь с зоной есть. Информация поступает, следовательно. Спутники летают, и мы получаем снимки высокого разрешения. Знаем пофамильно, со всей историей, все нынешнее руководство города. Эти их Советы рабочих депутатов – они же просто молодцы! Снабжение есть, голода в городе не будет. Заводы, заводы ведь работают, понимаешь! Гознак гонит нам вагоны дензнаков! Как стихи почти получилось… Паника погашена. Интерес населения к происходящему в зоне упал, как мне докладывают специалисты. Статистика утверждает, что в Интернете о нашем Молотове практически перестали появляться запросы. А теперь скажите мне все-таки: что же там, так его и перетак, происходит и в чем смысл нашей, слов нет, какой секретной, Зоны чрезвычайной ситуации? Что, там такое чрезвычайное, что требует войск, контрольно-следовой полосы, колючей проволоки, изменения режима движения поездов, ухудшения нашего экономического положения – заводы же по-настоящему не работают! Ну? Кто мне может объяснить, что там за чума такая, что там за холера? Сегодня у нас уже не март месяц и даже не май. Скоро снова наступит зима. Вы мне всё про «военку», а знаете, что нефтеперерабатывающий завод погасил свои факелы? Он не работает – нечего перерабатывать. А что Кислотный прекратил отгрузку удобрений? Да, да, удобрений. Не говоря уж о ваших штучках. Кабельный, которым гордились… Где его продукция? Двигатели ракетные… Может, это просто диверсия такая? Что скажете, товарищи силовики? Может, это просто вражеская рука, не пускающая нас дальше? Тянут за полы, копают ямы на пути, сыпят песок в подшипники? А? Диверсия? А может, диверсия – сама эта зона? Ну? Кто первый? Кто пояснит необходимость дальнейших затрат?

– Есть предложение обсудить все эти вопросы узким кругом, не перед всем правительством.

– Не доверяете, выходит, «штатским штафиркам»?

– Не в доверии дело, а в отсутствии необходимости расширения круга доступа к совершенно секретной информации.

– Да? Даже так? Есть, выходит, такая информация – совершенно секретная? Ну, что, товарищи, доверите мне поговорить с представителями силовых структур? Нет возражений? Тогда – полчаса перерыв. Встречаемся узким кругом с… Кто будет?

– КГБ, Минобороны, МВД, от Академии наук представитель.

– И я. Всего пятеро, выходит. Прошу приготовить нам стол, удобный для заседания. Чай. К чаю, что там положено. Запись не вести. Всё. Перерыв.

Глава 18

Как выглядят инопланетяне, что едят, носят ли одежду?

– Обыкновенно выглядят: без одежды, зеленые с тремя глазами и маленькие. Едят в основном рыбу.

На каком языке они говорят?

– На немецком говорят, но тихо.

…

Зачем они прилетают на Землю?

– Людей пытать прилетают, опыты делают всякие. Люди тоже их испытывают – это для науки нужно.

Кто изучает инопланетян?

– Точно знаю, их Пушкин изучал, а больше не знаю кто.

Что бы ты подарил им полезное?

– Баллон с газом, чтобы они не умирали здесь, хотя это бесполезно – они все равно умирают.

Как ты думаешь, в наш город они прилетают?

– Да, к нам обычно ночью прилетают осенью. Живут на улице в кирпичах.

Олег Михайлов, 7 лет. Опрос детей на Интернет-портале города Краснодара

Сидорчук уже добрых полчаса стоял перед новоиспеченным генералом, постепенно закипая, становясь еще злее и так не слишком добрым на вид лицом. А Клюев все давил, жал, выспрашивал, тянул что-то, и наконец, спросил:

– Командир, так, все же – где твой подчиненный?

– Это вы опять о Кудряшове, что ли? Так он не мне подчиняется – министерству. Министерство прислало, министерство, может, другое что-то ему скомандовало. Это не мой подчиненный.

– Нет, ты не увиливай, говори честно: куда отправил сказочника? По какой надобности? Что нового в городе нашли? А то все как-то мимо меня…

– Да он сам ушел! Послал всех подальше, поругался со мной, дверью хлопнул и ушел нафиг.

– И что нам теперь дальше? А? Ты его искал? Может, людей за ним посылал? Или теперь любой может встать, послать и уйти?

– А смысл есть какой? Что, Иваныч, судить его будешь судом офицерской чести? На гауптвахту определишь? Под домашний арест? Может, сразу расстреляешь на месте, чтобы головой не мучился? Или воспитывать все же начнешь? Так он же получше нас с тобой воспитывать умеет.

– Он хоть вооружен? Это ты знаешь?

– Был вооружен. Спроси-ка лучше у оружейников, что ему было выдано и что сдано, – уперся бараном Сидорчук.

Надоело ему. А когда давили, да еще надоело, он всегда упирался бараном, смотрел чуть повыше бровей, тянулся в струнку, и отвечал по форме правдиво и правильно, а по существу – никак не отвечал.

– Так. Я твою позицию уже понял. Я, мол, не я, корова не моя, за майоров министерских не отвечаю и не обязан… Но тогда еще один вопрос: а что с машиной будем делать?

– Не понял… А что, собственно, с машиной? – он и правда не понял поначалу.

– Уазик он ваш тоже забрал себе, выходит? И что теперь делать будем? Разъезжать будем с криком по зоне и ловить вора? Посты выставим на всех перекрестках? Объявим городу, что майор Кудряшов есть отъявленный дезертир и вор?

«Сволочь, сволочь, сволочь… Гад Витька!»

– Ну, это ты у нас командир, ты и решай.

– Нет, я от тебя совета хочу. Ты же у меня и разведчик, и спецназовец опытный и вообще моя правая рука – ну, какое решение мне принимать?

– А никакого. Не верю я, что Витька на плохое дело мог пойти. Просто вот не верю. Были у него, значит, какие-то резоны, которых мы не знаем. А может, не просто так резоны, а распоряжение какое-то из министерства. Мы же не знаем с тобой, какие он там получил инструкции…

– И не говорил он с тобой, выходит? Не намекал ни на что?

– Наши с ним разговоры оружия и машин не касались. Мы все больше о морали, да о совести.

Тех разговоров-то и было всего два. Раз поругались, два. И потом пришел в последний раз Виктор к тезке и опять завел разговор о зоне, об этих странностях, о статистике, о том, что самого места надо бояться, выходит, города этого, а не людей, а людей – спасать надо, выводить отсюда. Получается, это и был последний раз. А потом, значит, сел он за руль и укатил в город. Пропуск у него есть, народ его на постах в лицо знает. Ну, опросим мы сейчас часовых, выясним, что проезжал через плотину в такое-то время. И что? И ничего. Майор Кудряшов уехал. Майор Сидорчук остался.

– Кстати, Сидорчук, поздравляю с присвоением очередного звания.

– Служу Советскому Союзу!

– Обмоем?

Сидорчук прищурился. Звание ему это, о двух крупных звездах на каждом погоне, откладывали уже раз пять за последние годы. Раньше-то был бы рад, пожалуй. Даже гордился бы звездами, посматривал на погоны. А теперь… Ну, что это за праздник? И кому теперь нужны его погоны? Зарплата выше? Ну, так что с того? Ходу из Зоны все равно нет. Остается, как уже обсуждали не раз, только ждать не понятно чего. Вернее, вполне даже понятно чего. И уже давно известно чего. Раз – и нет тебя. А что есть и где – того нам до сих пор не понять.

– Ну, что ж, выпьем, товарищ генерал-майор.

– За удачу, товарищ подполковник!

***

Зона чрезвычайной ситуации была организована по старым надежным рецептам и схемам. То есть, просто взяли и очертили на карте с запасом небольшим, километра в два-три в каждую сторону, этакую кляксу, расползающуюся вдоль основных дорог. На все дороги, там где пересекали их по карте карандашные линии, поставили блокпосты с пулеметчиками и со шлагбаумами. Каждый блокпост после первых случаев нападения и попыток проникновения в зону с боем превратили в небольшие крепости. На главных направлениях в крупных селах расположили отряды быстрого реагирования с тяжелой техникой и с вертолетами – это просто на всякий случай. В принципе, местное руководство было этому только радо: и товарооборот сразу повысился в их магазинах и столовых, и патрули на улицах быстро успокоили молодежь. А за стоянку техники государство платило арендную плату.

Саму границу зоны обозначили где по-старинному колючкой стандартной на кольях крест-накрест, где даже опахали и пробороновали контрольно-следовую полосу… Местами же просто вешки поставили яркие и таблички вывесили с трафаретной надписью, что проход тут воспрещен, потому что запретная зона.

Там, где позволяла местность, закапывали «подснежник», вешали датчики, выводили данные на мониторы. На ровных участках местности устанавливали «сову» и «нетопыря» на бетонных опорах. Что было под руками, то и устанавливали. Вот только местность позволяла это плохо, и равнин-полей было маловато. Все же, какое-никакое, а Приуралье. Холмы да овраги. Овраги да холмы. И еще очень много мелких рек и речушек, иногда даже не указанных на картах. Их все не перегородишь. А еще ведь и болота… Получалось так, что несмотря на строгий приказ, сплошной линии, забора сплошного все равно не было. Вернее, чем-то похожим на сплошную границу зоны, если смотреть сверху, можно было назвать тропинки, по которым двигались регулярно патрули. Вот тут, похоже, он топтались и перекуривали, встретившись, подойдя с разных сторон, от разных блокпостов. Потом снова они расходились. Но так, чтобы цепью стоять или забор сплошной по периметру – такого не было, конечно.

А романтики в зону все равно тянулись. Разговоры о счастье, которое всем и бесплатно, продолжались на кухнях и в комнатах студенческих общежитий. Ну, а если даже и не счастье, как в книжках – все равно ведь Зона! И там, в Зоне, инопланетяне, чудеса, артефакты, сталкеры…

Их отлавливали на подступах, при проверке документов, отсылали обратно после строгого внушения, ставили на учет. Но всегда находились те, кто доходил до колючки или до черной рыхлой земли КСП, проползали, перебирались как-то, оставляя следы, уходили в Зону. За такими уже не шли. Строго-настрого было запрещено соваться за установленную границу. И предупреждено не раз было перед строем бойцов: кто туда шагнет – обратно не выпускать. Мало ли, какая там зараза. Ученые-то пока ничего хорошего не сказали.

***

Виктор шел сразу за Верой, которая уверенно вела его по лесу. Тут, за Мостовой, стоял темный ельник. Кудряшов изредка останавливался и двумя ударами прихваченного с собой туристического топорика рубил затеси на уровне глаз. Если теперь оглянуться, белые на почти черной коре полосы показывали путь, как автомобильные катафоты огораживая с двух сторон будущую тропу.

– Кудряшов, а ты, выходит, и по лесу ходить умеешь? – оглянулась Вера. – Может, и грибы собирать – тоже? Лесной человек?

– Я еще и на гитаре могу, и на машинке пишущей, – буркнул он недовольно. И показал, чтобы не шумела слишком. Прижал палец к губам.

– Да ладно тебе! Кто нас тут в лесу слушать будет?

– Ну, нас-то, может, и некому, а вот мы могли бы и послушать. Зверя там или птицу или еще чего. Долго идти еще? – он глянул на часы, замечая время.

– Устал, что ли? Еще с час примерно. Ну, или чуть больше.

Машину он оставил в деревне. Думал, уговорить посторожить студентов, но их в указанном доме не оказалось. Правда, и вещей их тут не было. Наверное, все-таки подались в город. А может быть, вернулись назад, в Москву?

Вера сразу согласилась попробовать выйти из Зоны. Он не успел еще свою теорию развить, что-то повторно объяснить, «надавить на жалость», а она уже сбегала в свою комнату, накинула куртку – и вот, как маленький солдат – готова ко всему.

Кудряшов смотрел на нее растроганно. Он, правда, очень скучал по дочке, и хоть Вера нисколько на нее не походила, но возраст, повадки, словечки эти современные, манера общения сама – все время напоминали ему Аню, оставшуюся в Москве.

Теперь она шла впереди, он чуть сзади, замечая дорогу. И все время приходилось останавливать, притормаживать, и еще просить не шуметь лишний раз. Поэтому и шли долго. Он по карте прикидывал заранее, что весь путь – ну, час, может, с небольшим. А вышло больше двух часов непрерывной ходьбы от деревни. Не устал, конечно, но перекусить уже можно.

– Вер, постой, – тронул он девушку за плечо, увидев чуть в стороне просвет в елках. Внезапно открылась небольшая почти круглая поляна, густо заросшая высокой травой, еще не полегшей от ночных заморозков. Во-первых, осень стояла теплая и сухая, а во-вторых, даже когда начинаются мороза, посреди леса, на скрытых от ветра полянках, еще долго стоит зелень.

– Посидим, может, перекусим?

– Ты уже не спешишь из Зоны, гляжу?

– Спешить, вообще-то, нам никак нельзя. Я вот просто боюсь, может быть. То есть, слегка побаиваюсь. Что там и как – откуда нам знать?

– А мне кажется, что все вы тут выдумали. И как войти сюда оказалось просто, так просто и выйти.

Они сели на куртки, брошенные на траву, Виктор повытаскивал из сумки свертки, развернул, разложил приятно на вид все, что заранее приготовили. Вера из рюкзачка достала старый, но все еще верно служащий стальной термос, два стальных складных стаканчика.

– О! Стопарики! А у нас раньше были пластмассовые. В любой поход хороши. Только плавятся от крутого кипятка. А вот сок или водку, к примеру…

– Так у нас город-то промышленный. Нержавейки у нас тут много. Вот из отходов и наловчились термосы и стаканы лить. Только мало. Потому в других местах их и нет практически.

После первых глотков щедро заваренного и сдобренного вишневым вареньем чая посмотрели друг на друга, рассмеялись синхронно.

– Знаешь, – сказал Виктор. – Я же мог поехать еще тогда, весной, с отрядом. Когда нас отбили, они потом на прорыв пошли из города. А меня как толкнуло что-то. Мол, нельзя. Не хорошо. Не правильно. И я тут остался. Ни разу ни на один блокпост, что за зоной, не ездил. Только Сидорчук, наш начальник разведки, по краям разъезжал. А я все больше по городу, по школам… По деревням, вот…

– А теперь? – обеспокоенно встрепенулась Вера. – Теперь чувствуешь что-нибудь?

– Ни-че-го, – с расстановкой сказал он, прикладывая палец ко лбу. – Потому и смеюсь. Не понимаю. Ничего не понимаю. Никакой опасности не чувствую и никакой тревоги.

– А может, это просто потому что я с тобой?

– Может быть, может быть… Почему бы и нет, в самом деле?

– А Сидорчук…, – начала и не закончила Вера.

– Что – Сидорчук?

– Ну, у него кто-то есть?

– А-а-а… Вон ты о чем… Дашка, да. То есть, если так…, – Кудряшов прилег на бок, прикусил сорванную травинку, думая о чем-то своем. Потом мотнул головой:

– Нет. Это слишком как-то просто. Красота спасет мир, а мир – это любовь и так далее. Нет. Хотя, я еще подумаю.

Он встал, собрал в пакет и отнес мусор к опушке, вырезал ножом кусок дерна, отвалил, как крышку сундука, поковырял землю, вынимая и раскидывая горстями вокруг, потом ссыпал мусор в яму и снова завалил дерном. Похлопал сверху руками – как так и было. Вера протянула влажную салфетку, которую он, вытерев руки, сунул в карман куртки.

– Не надо мусорить в лесу, – сказал строго и назидательно, подняв палец к небу.

Снова посмеялись.

– Ну? – вскинула она голову, тряхнув гривкой.

– Ну, все, пошли! Только вместе давай, рядом, за руку, чтобы уж, если что… Ну, сама понимаешь…

Так за руку он вел дочку в первый класс. Потом за руку держал, когда гуляли по Москве, когда возвращался из своих длительных командировок. Жена держала его за руку, когда он отлеживался в госпитале после ранения. Да, аналитики тоже попадают под пули и сами стреляют иногда, приходится. Но все это было давно. А теперь не он вел за руку девушку, а она – его. Вера показывала дорогу, они проходили шагов десять-пятнадцать, и останавливались, а Кудряшов снова метил затесями тропу.

Лес вдруг кончился, как обрезали. Рядом с ними прямо к стволу высокой ели был прибит щит с красными на белом фоне буквами, кричащими, что здесь запретная зона, что вход запрещен.

– Вот, дошли, – просто сказала Вера. – Теперь через эту пахоту и вот туда, в рощицу, а потом если идти все время прямо, можно натолкнуться на деревню. Их тут навалом, деревень этих.

– А где же местная охрана? – приложил ладонь козырьком ко лбу Кудряшов. – Знаешь, давай мы тут с тобой посидим немного, подождем чуток. Только давай на шаг назад, под деревья. Место у нас приметное – все видно. А потом, похоже, сделаем мы так… Ну, если твой «дракон» нас отпустит, конечно.

***

– Товарищ генерал-лейтенант! Разрешите?

– Валяй! – генерал посмотрел искоса, подражая популярному артисту. – О! Вижу, у нас хорошие новости?

Привычная всем угрюмость начальника управления собственной безопасности министерства внутренних дел куда-то делась. Он, похоже, даже улыбался! Не всякий бы назвал это улыбкой, но все же губы слегка растягивались, на щеках образовывались вертикальные морщинки. Точно – улыбка!

– Помните, товарищ генерал-лейтенант, вы насчет нашего сказочника ругались…

– Но-но-но, никто не ругался. Я сказал, что сказка – не аргумент! И сейчас так считаю… А что там со сказочником?

– Майор Кудряшов вышел на связь!

– Второй канал связи, выходит? Это очень хорошо. А то армейцы нас опережали… И что там, в Зоне?

Кудряшов написал очередную сказку. На этот раз о драконе, который живет в горе и кормится местным народом. Отпускать он никого не хочет, и поэтому перехватывает всех, кто пытается убежать. Тех, кто приходит, он не трогает, чтобы и другие тоже приходили. Но жрет он неумеренно, от пуза, и население быстро сокращается. Первыми же хватает он тех, кто кричит, что ненавидит и убьет дракона, или же тех, кто сильнее его боится.

– Тьфу, черт, опять сказка…

Министр щелкнул по краю белого листа, заполненного мелкими черными буквами, и он, проскользив по всей ширине полированного стола, плавно слетел на кидающий солнечные зайчики паркет.

– …А на словах просил передать…

– Слушай, полковник, а ведь ты сегодня еще и шутишь? Это же неспроста? Ну-ка, ну-ка… Садись. Давай мне все подробности!

Подробностями был второй листок. Сжато, сокращенно Кудряшов доказывал, что исчезновения связаны только с местом, и они грозят всем, находящимся в городе. Причину исчезновений он назвать не мог: прокол времени и пространства, инопланетяне, древнее божество или дракон – какая, в сущности, разница, если от этого страдали дети? Еще майор сообщал о проведенном эксперименте, когда пересечение линии запретной зоны не привело к фатальным последствиям. И в конце просил рассмотреть вопрос о выводе населения, в первую очередь детей, с территории зоны чрезвычайной ситуации.

– Просит, значит, рассмотреть? Не требует?

– Так точно. Просит. Субординацию понимает.

– Это хорошо. Это правильно. Поздравь его с подполковником, подготовь представление от своей службы…

– Уже готово!

– Так. И к пяти часам мне на стол предложения по Зоне. Чтобы подробно и с раскладкой. Буду выходить на комиссию. А там, может, и на председателя правительства. Это ж дети, блин… Наши дети. Если Кудряшов детей выведет – орден дадим. Понял? А вот население… Это вопрос уже политический. В общем, связь с ним поддерживай. Завтра майор… то есть, подполковник уже, получит четкую команду насчет детей. Это я гарантирую. Как там, в фильме? Зуб даю?

– Так точно, зуб даю!

– Вот ведь комедии снимают наши режиссеры… Откуда что берут только!

***

Вот и выходило, что не был Сидорчук «единственным сталкером». Главное, он знал об этом. Вернее, не точно знал, но догадывался, куда и зачем уехал Кудряшов, и чем он там собирается заняться. Другое дело, что никто не знал, что выйти из Зоны оказалось вполне возможно. Спокойно, без паники, прогулочным шагом, с остановками, с пикником на природе, на обочине тропы, без крика, без мыслей – «бежать, бежать, бежать!». И еще, кажется, немаловажным фактором было присутствие «постороннего» – того, кто пришел в Зону позже начала событий.

Это выходило, что и сам Кудряшов – тоже сталкер, как Сидорчук. И Вера, и студенты, которых она привела, и теперь их надо было найти – кровь из носа. И те студенты, которых пригнали сюда уже в мае. И все, кто приезжал и приезжает в город – они все, получается, могут выйти. В любое время. Могут выйти сами. А вывести?

За два дня Кудряшов обустроил тропу, как надо. Кроме засечек натянул еще шпагат между деревьями, навешал на него красных лоскутков от порезанной парадной скатерти из первой школы, в которой имел долгую беседу со строгим лысым старым директором. Порубил и отбросил в сторону кустарник, мешающийся под ногами. На лужайке, той, что посередине почти, выкопал яму, обложил булыжником и организовал кострище – это сейчас тепло, а что там будет дальше? И вторую яму на краю – под мусор.

…

А там, на той стороне, на «большой земле», тоже торили дорогу, только уже по-настоящему. Правда, заканчивалась она как раз в показанной Верой рощице. Как передали из Москвы, это было сделано для того, чтобы «не светиться» перед «соседями». С политической точки зрения это могло быть не совсем правильным, чтобы видели из космоса массовую эвакуацию, как сказали Кудряшову. И рекомендовали выводить детей в облачную погоду или еще лучше после захода солнца.

Ну, так, осенью-то почти каждый день – облака.

Кудряшов набивал свой «уазик» школьниками. Справа сидела Вера, как уже знающая дорогу и проверенная. Сзади помещались пятеро на сиденье плотно-плотно и на коленях друг у друга, и еще четверо на откидных стульях. За два рейса он отвел, держа за руки, останавливаясь на каждый писк, перекусывая на полдороги на той лужайке, первую партию детей, которых подхватывали чуть не из рук в руки прямо у границы, у начала пашни (в Зону все же никто так и не заходил – приказ действовал). В рощице вдали ворочался, порыкивая, автобус, выбираясь по узкой, только что созданной на пустом месте из простой щебенки и бетонных плит «военной» дороге.

– Ну, вот, – вздохнула сзади Вера. – А то тут детей этих…

– Ты еще почему здесь? Почему не уехала сразу?

– А ты?

– Это моя работа, понимаешь. Я тут вроде как на службе…

– А дети, чтоб ты знал – это моя работа. Мы еще не всех отсюда вывезли. И вообще, думай, где добывать транспорт, а то до зимы не справимся.

– Да, да…, – кивал Кудряшов, прикидывая, к кому и за чем ехать. У этих на крупном заводе есть автобусы. У этих – грузовики. Если вытянуть цепочкой детей, вести сразу сотню, две сотни… И не одну цепочку, а, скажем, две, три параллельно… Тогда до снега… Он поднял голову, присматриваясь к облакам. Нет, до снега точно надо управиться! Кровь из носу!

***

Дашка шмыгала носом, полоща в холодной воде умывальника кружки и тарелки. Это была «их» посуда. Когда не ходили в столовую, что чаще всего было последнее время, она приносила оттуда еду прямо в комнату. Ей давали на кухне, сзади, по знакомству, и еще потому что – Сидорчук. Но относить грязную посуду на мойку было уже неудобно. Она относила всегда чистую, а брала новую, с тем, что дают.

Иногда Виктор привозил еду из города. Тогда был как бы небольшой праздник. Фрукты, конфеты, колбаса копченая, вкусные сладкие соки. При желании можно было найти и спиртное, но Сидорчук стоял на принципе: всем нельзя – значит, и нам нельзя. Но как же нельзя, если вон Михалыч опять пьяный ходит? А Сидорчук делал тупое лицо и говорил: я, говорил, с ним не пил. И я, говорил, ему не наливал. И не подавали ему в столовой. А командир ввел сухой закон. И все.

А иногда так хотелось немного романтики. Совсем немного: к конфетам и шоколаду – бутылку шампанского. И чтобы налить в фужеры и не торопиться скорее выпить и потом закусывать, чавкать и жевать, а сидеть долго, разговаривая о разном, вспоминая время, каким оно было раньше. Даже и о любви разговаривая, да! Хоть разок…

– Даш, можно тебя?

– Ой, – вздрогнула она. – Виктор, твою же мать! Ты чего, как кот? Страшно же!

– Даш, познакомься. Это Вера. Она с Заозерья. Вы поговорите тут, девочки. А я пока к командиру схожу.

Виктор взглянул на часы, пошевелил губами, будто считая:

– Через полчаса вернусь.

Глава 19

– Как, ты упал с неба?