За Хребтом

За честь, равенство и дисциплину! За Демиругию!»

– За честь, равенство и дисциплину! За Демиругию! – сжатые кулаки шестидесяти солдат взметнулись ввысь в едином порыве.

* * *

Сурнай построил отделение на улице перед кинозалом и отдал приказ о чистке снаряжения. Массивные бритые черепа гаркнули: «Есть», синхронно повернулись и маршем двинулись к казармам.

На улице было сыро и сумрачно. На небе метались слои унылых облаков. Зябко поеживаясь, лейтенант вдохнул влажный воздух. Духоты не было, значит, и дождя не будет. «Жаль, лучше бы начался ливень, тогда дали бы лишний час отдыха в виде генеральной уборки». Но сейчас личное время тратить настоящему солдату было неоправданно. Хороший командир не должен позволять себе слабостей на службе. А к слабостям относится все, кроме того, что требует командир. Любая личная особенность – признак слабости.

«Человек ценен только как элемент системы. В одинаковости наша сила. В упорядоченности наша гордость», – доносилось из многочисленных динамиков, установленных на стенах. Спокойный, но со скрытым глубоко внутри металлом голос настойчиво врезался в память. В голове всплывала целая фраза, едва она только начинала произноситься из динамиков. Постоянно на слуху, навечно в памяти. Простейшие истины и правила вперемешку с идеологическими указаниями.

– Без дисциплины жизнь невозможна. В ней наша свобода.

– Зашнуровывать берцы нужно с правой ноги.

– В упорядоченности наша гордость.

– Командир всегда прав.

Лейтенант Козинский ухватился за турник и повис, разминая спину.

– Республика Кант подлежит уничтожению и истреблению.

– Приказы не обсуждают.

– Батальон состоит из 60 человек.

– Командир есть пример для подражания.

Легко и без рывков, ноги идеально прямые, Сурнай подтягивался на турнике. Наверху он коротко и шумно выдыхал сквозь зубы. Вдыхал внизу.

– Наш мир непригоден для жизни вне Демиругии.

– Длина строевого шага – 80 сантиметров.

– Пища в рационе солдата полезна для организма.

– Наша сила в одинаковости.

– Система идеальна.

– Для сна необходимо шесть часов.

Солдат спрыгнул на землю, потряс руками, расслабляя напряженные мышцы, и ухватился за брусья.

– Одеваться нужно за пятнадцать секунд.

– Кантийцы – предатели.

– Человек ценен только как элемент системы.

– Дорожить автоматом нужно больше своей жизни.

– Без дисциплины жизнь невозможна…

Сурнай спрыгнул с брусьев и развернулся к турнику.

И все началось сначала.

* * *

Самая важная часть тренировки – это разминка. В зал солдат заходит холодным. Его мышцы мертвы и деревянны, при каждом движении суставы тихо скрипят, требуя немедленного разогрева. Бритые черепа нескольких отделений блестят, отражая лампы накаливания. Пот стекает по гладким вискам к подбородкам, струится пахучими ручьями по бычьим шеям. Но к черту всю неэстетичность момента. Бойцы разминаются перед боем.

В расписании так и значилось: «Бои». Либо: «Общественные работы». То есть был выбор между тяжелыми изнурительными тренировками и уборкой казарм. Но отчего же вокруг квадратной клетки ринга бегало такое количество солдат? Ответ прост и предсказуем. Его сформулировала, облекла в инстинкты и вложила им в головы сама природа. Никто не хотел быть слабаком со шваброй в руках. Это только кажется, что выбор есть всегда. Никто не запрещает бросить уборку и прийти драться вместе с остальными. Только вот попробуй прийти. Попробуй прийти с клеймом уборщика к людям, которые уже не один день разбивают в кровь друг другу лица, ломают ребра натренированными ударами и выбивают зубы, рыча от переполняющего бешенства. На ринге все они враги, лишь один заканчивает бой, стоя на ногах над пускающим красные пузыри противником. Но стоит бою завершиться, кулак, который только что сломал тебе нос в двух местах, развернется в протянутую ладонь верного до пены во рту товарища. Тот, кто почти выбил из тебя всю дурь, первым же приведет в лазарет, похлопает по плечу и согласится на реванш через месяц. Теперь вновь попытаемся представить, как примут того, кто побоялся прийти на первую тренировку и решился на это спустя лишь пару месяцев. Так что наличие свободного выбора здесь вещь эфемерная.

Как только заканчивалась разминка, каждый выбирал себе по тяжелому мешку с песком, подвешенному к потолку. Начиналась вторая часть тренировки – отработка ударных комбинаций. Свисток, и пространство наполняется дробью глухих и быстрых ударов. От старых мешков поднимается пыль, окна запотевают от духоты. Каждый удар сопровождается коротким резким выдохом. Кто-то выдыхает в голос, некоторые – с шипением сквозь сжатые зубы. Повсюду царит гул. Сейчас не важна сила, поэтому никто не вкладывается в удары. Быстрые, легкие, хлесткие, они сыплются в запутанном ритме. Вызов, нырок, ложный вызов, встречный удар в челюсть. Воображаемого противника, конечно же. Пока воображаемого. Каждый работает удобными ему ударными связками, тут никакого жесткого контроля нет. В конце концов, ты сам заинтересован не хватать воздух на полу ринга без сил подняться. Тренер, командир в отставке, корректирует правильность ударов каждого бойца, дает совет и сразу идет к следующему.

Свисток, гул резко стихает. Солдаты надевают защитные капы. Сломанная челюсть, валяние в лазарете и последующая отработка безделья не нужны никому. В клетку заходят двое. Дверь запирается снаружи, чтобы вдруг кто-нибудь не сбежал, но таких случаев здесь не было никогда. На руках бойцов только бинты, в зубах одинаковые черные куски резины, отчего кажется, будто биться будут беззубые. В глазах – лютая ненависть. Скорее всего, в глазах любого бойца противник становится кантийцем. А их нужно истребить, это общеизвестно. Поэтому кровь в жилах закипает, вены, подобно проводам, опутывают тело толстыми канатами, а сердце разгоняется, переходя со стука на непрекращающуюся дробь. Сейчас напротив не боевой товарищ, а злейший враг, предатель и прихвостень кровавого тирана. Достать, сломать, уничтожить.

Свисток, и оба приходят в движение. Перемещаются по кругу, вперив взгляд в переносицу друг друга. Оба пытаются выбрать себе тактику, которая принесет победу. Держат в голове свои «коронки» – натренированные связки. Раз, они сцепились. Два, вышли из клинча. Дыхание тяжелое, широкие грудные клетки голых до пояса бойцов расходятся, вбирая кислый от пота воздух, и сходятся, выгоняя из тела усталость и избыток адреналина. Во взгляде одного ярость за пропущенный удар, а второго – холодный расчет. Опытный тренер уже может предсказать победителя.

* * *

Разрыв дистанции. Печень, селезенка, печень. Отскок. Вызов и сразу же снова клинч. Отскок. Противник пытается наскочить с передним боковым, метит точно в висок. Достаточно правильно рассчитать удар и приложить нужную силу, чтобы твой противник получил тяжелое сотрясение мозга. Если ударить точно костяшками среднего и указательного пальцев, то будет сломана височная кость. С большой вероятностью смерть наступит до прихода санитаров. Твоего противника, конечно же.

Нырок вперед под удар, и второй боец, не рассчитав дистанции, теряет равновесие и оседает на колено. Короткий апперкот левой и тяжелый боковой, с переносом всей массы тела, правой. Тот, кто яростнее бросался вперед, с запрокинутой головой падает спиной на ринг.

Свистка нет.

Бой не закончен, значит, второй человек на ринге все еще твой враг.

Один бритый солдат садится на другого такого же и заносит руку для удара. Они не похожи только в одном. В схватке всегда единственный победитель.

Придерживая левой рукой голову, боец замахивается правой.

Колени на предплечьях противника, чтобы он не закрыл голову.

Удар наотмашь, сломанный нос брызнул алой кровью на заляпанный ринг.

Свистка нет.

Удар, из костяшек правой руки пошла кровь. Она стекает из-под разодранных бинтов по запястью прямо из глубоких порезов от осколков зубов. Теперь правая рука держит голову противника. Не важно, солдат Демиругии бьется одинаково и левой, и правой. Раз, и губы лопнули, превратившись в кровавую отбивную. Два, осколки, оставшиеся на месте белых зубов, насквозь порвали защитную капу и щеку следом.

Приказа «Отбой» все нет, значит, надо продолжать. Продолжать уничтожать своего боевого товарища, представляя его врагом, ведь так было приказано. Нужно бить, убивать, яростно кромсать, не обсуждая приказа, не задумываясь над смыслом, осознание его верности придет после. Тот, кто отдает приказы, не может ошибаться. Выполняй что велено, и будешь вознагражден.

Теплый бесформенный бифштекс с бритым черепом уже не сопротивляется.

Удар. Уже не понятно, чья именно кровь на кулаках.

Удар. Возможно, он уже мертв. Хотя нет, вроде еще пытается выдернуть руки и защитить голову.

Удар. После каждого на полу появляются все больше бурых росчерков.

Удар. Хлюпающий звук.

Руки боевого товарища отпускают голову, и она с глухим стуком бьется о ринг.

Свисток.

– Нокаут, – прозвучало за клеткой.

Сурнай выплюнул капу, оттер заливающую глаза кровь из рассеченной брови и оглянулся. Окружающие клетку одинаковые бойцы молчали и растерянно переглядывались, – «почему тренер так долго не заканчивал бой?» Победитель стоял, пытаясь отдышаться, ища глазами поддержки. Но никто не кричал, поздравляя. Никто не бежал открывать клетку, чтобы первым обнять удачливого воина. Тихий шепот, подобно шелесту листьев, гулял между бойцами. В воздухе повис один вопрос – зачем было давать так сильно искалечить противника? И вдруг, точно прогремевший ночью танковый выстрел, в полнейшей тишине раздался смех. Он нарастал все сильнее, даже некоторые солдаты не смогли сдержать улыбку, хоть и не видели ничего смешного. Настолько он был заразителен, и вот тренер уже едва успевал оттирать слезы с глаз, захлебываясь в собственном гоготе. Никто не посмел пошевелиться, все стояли, задрав головы вверх, украдкой улыбаясь против воли. Понемногу внезапное веселье начало стихать, пока не исчезло совсем. Переведя дух, огромный отставной командир сказал: «Молодец, товарищ Козинский, молодец. Давай, хватай свою несчастную грушу и проваливайте к санитарам», – махнул он в сторону выхода и повернулся к остальным, все еще довольно улыбаясь.

Сурнай взвалил на себя тело проигравшего и поморщился, одной рукой закрывая рану на лбу, чтобы кровь не заливала глаза. Кажется, у него все же была сломана пара ребер. Из груди той самой груши едва слышно вырывалось хриплое дыхание, а изо рта струилась слюна, перемешанная с кровью. Он держался хорошо, но слишком горячо шел в атаку, а враги такого не прощают.

Лейтенант Сурнай Козинский вышел в открывшуюся дверь клетки с парнем из другого отделения на плече. Отовсюду слышались сдержанные поздравления, победителя то и дело одобрительно хлопали по плечу. Недавние противники поковыляли в лазарет, а за их спинами уже послышался следующий свисток.

Человек в черном камуфляже, следивший за происходящим из тренерской, криво ухмыльнулся своим мыслям. Свет в комнате был выключен, и снаружи массивного силуэта не было видно. Посетитель проследил взглядом за фигурой ковыляющего лейтенанта, что-то пометил в своем кожаном блокноте и сел в углу, уйдя в раздумья.

* * *

Чтобы проще направлять свою злость, придавать себе сил во время боя, на ринге каждый представлял, будто его противник – кантиец. Жестокий, уродливый и не знающий пощады монстр, который жаждет крови его близких. Это помогало не сдаваться, даже если было очень больно. Правда никто и понятия не имел, как выглядят жители Республики Кант, но голос из динамиков на улице описывал все, что о них требуется знать. Были ли они людьми, чем походили на бравых защитников Демиругийского Хребта и в каком количестве они живут в ожидании удобного момента для нападения, не говорилось. Всю жизнь солдат воспитывается и закаляется, учится убивать и выживать, месяцами он размышляет, воображает себе врагов из-за Хребта. И в его мыслях они с каждым разом становятся все больше, страшнее и кровожаднее. Если они когда-нибудь столкнутся лицом к лицу, непонятно, кто больше испугается.

С самых юных лет как аксиому учили, что единственная цель кантийцев – убить солдата и попытаться добраться до его родственников. Но родственников у Сурная Козинского не было. Зато была за плечами обожаемая, непобедимая и свободная Демиругия. А это важнее любой семьи. Для солдата и семья – слабость.

* * *

– Теперь глубоко вдохните и не выдыхайте до моей команды, я пока наложу на вас давящую повязку, – пациент молча сделал вдох и стал терпеливо ждать, пока врач опутывал его грудь бинтами. Повязка давила все сильнее, и когда уже стало невмоготу задерживать дыхание, врач завязал на его спине тугой узел, – выдох.

Теперь в легкие стало входить ощутимо меньше воздуха. Покопавшись в столе, человек в белом халате выудил из него две больших таблетки и вручил пострадавшему, – примите сейчас, и трещина в ребре затянется к завтрашнему утру. Со снятием повязки обращайтесь сюда же, сами руками к ней ни в коем случае не лезьте. С боями пока повремените, на этот раз вы легко отделались, товарищ Козинский, не стоит испытывать судьбу. Хоть прошлый открытый перелом у вас и затянулся почти бесследно, нельзя лишний раз надрывать организм. Надеюсь, вы меня услышали. А теперь скажите, чтобы сюда прикатили вашего дружка. Будем сшивать его обратно в человека.

– Так точно, – весело козырнул Сурнай и сунул красную и синюю таблетки в карман, – исполним в лучшем виде.

Он перекинул через плечо майку и вышел в коридор под пристальным взглядом врача. Когда дверь захлопнулась, тот лишь покачал головой и пробурчал себе под нос что-то в стиле «в могилу друг друга загонят». Все доктора постоянно недовольны своими пациентами, так что не стоит обращать внимание на тихое бормотание под нос. Но работа есть работа, и местный айболит принялся готовить инструменты для следующего пациента.

* * *

Впервые за долгое время Сурнай остался вне расписания и жестких рамок графика. Пока все его отделение занималось самым благородным из занятий – разбивало друг другу лица, ему оказалось нечем заняться. Идти обратно в тренировочный зал не стоит, зрителей там и так сейчас хватает, а боец из него пока не ахти. Праздно шататься по территории тоже не положено, ведь солдат всегда должен быть занят. Так гласит Устав. Поэтому единственным вариантом был путь в казарму личного состава. Может, получится встретить свободных штрафников и направить их энергию в правильное русло. Например, выгнать их на плац. Или погнать на сборку автомата на время. Полезных времяпрепровождений в армии много, не заскучаешь. Нужна только лишняя энергия и командир, знающий, куда ее направить. А уж у солдата эта энергия всегда найдется. Стоит лишь дать толчок. Либо пинок. Желательно сапогом. С этими благими намерениями и застал лейтенант двух бойцов своего отделения, сидящих на тумбочках возле своих кроватей. «Видимо, чтобы постель не расправлять, – подумал Сурнай, – бездельники».

Свободные от работ солдаты так и ждали, пока их займут чем-то полезным, но Сурнай остался за порогом, прислушавшись к разговору сослуживцев. Мало ли, какие настроения гуляют по отделению.

– Я, кстати, вчера письмо с Большой Земли получал, – похвастался один из бойцов.

– Да перестань ты так гражданку звать, будто в увольнение на выходных нас не выпускают.

– Выпускают, вот только друг мой далеко живет отсюда, ближе к центральным городам. Да и я уже месяц подряд туалеты драю на выходных.

– Ха, нечего было Козинскому дерзить, у него такая фамилия не просто так, – «Так, этого я запомнил», – подумал Сурнай.

– Да, точно, – усмехнулся получивший почту.

– Так что там с письмом-то?

– А, да. На гражданке, как ты называешь Большую Землю, – на этих словах второй собеседник ухмыльнулся, – Надзор накрыл шайку одну.

– Да ладно? Я не думал, что они чем-то кроме патрулей занимаются.

– Занимаются, еще как. Так вот, шайка эта была религиозная. Друг сказал, что вроде бы фанатики поехавшие.

– Религиозные? – второй удивлялся все больше.

– Именно. Не понимаю, на кой черт им это нужно, ведь под запретом подобное. Но факт остается фактом.

– Странно, что твой товарищ вообще о таком узнал. По идее, такое должны держать втайне.

– А он же механик-водитель. Вот и определили баранку крутить на грузовик для заключенных. Мехводы вообще частенько слышат то, что им не совсем и положено.

– Понятно, – повисла недолгая пауза, такая информация могла заставить задуматься каждого.

– А что за религия? – очень тихо спросил один солдат другого. Вопрос опасный, за такое не то, что наряды, трибунал светит.

– Ты чего, я в таком не разбираюсь! – тут же открестился рассказчик.

– Да я понимаю, но ведь интересно, какой бред эти психи несли.

– Ну-у, – помялся рассказчик и нехотя продолжил, – краем уха зацепил друг мой разговор их. Вроде как фанатики эти в каких-то богов верят с крыльями. Якобы те давным-давно с неба спустились и победили там кого-то на земле. Демонов каких-то. Бред, в общем, религия это для варваров.

– Уф, да уж. Звучит дико. И какие идиоты в такое поверят?

– Они еще называют своих богов чудно. Серувимы ли, Серафимы… Не услышал друг мой до конца. И вот, ратуют они за то, что якобы мы этих придуманных ими героев должны помнить. Самый ярый из них при аресте сопротивлялся, кричал, что у людей память слабая, историю свою быстро забывают.

– Что за околесица, я отлично помню, что нам в фильмах рассказывают.

– Да я тоже, так что смешно все это даже. Правильно их быстро увезли. А того главного вообще в отдельный автомобиль посадили. Так ему и надо.

– Ну и дела. Так сразу и не переваришь.

– Ага, не то слово. Слушай, а ты чем будешь занят, когда…

Интерес к дальнейшему разговору у лейтенанта Сурная Козинского пропал. «Ну и ну, – подумал он, – верить в это, естественно, нельзя. Явно пропаганда врага. Дезинформация. Чертовы кантийцы пытаются разобщить нашу Родину изнутри. Но какая-то гладкая выходит ложь, – он с сомнением еще раз вспомнил рассказ и мотнул головой, – на то она и пропаганда врага. Надо доложить начальству, ведь личные письма обязаны проверять, это есть в Уставе».

Классифицировав для себя неоднозначный разговор сослуживцев как пустую болтовню введенных в заблуждение людей, Сурнай пошел выполнять то, зачем и пришел. А именно, направлять энергию солдат с фантастических баек на полезные работы.

* * *

Быть немного выше своих сослуживцев по званию не так привлекательно, как кажется на первый взгляд. Лейтенант – такое промежуточное звено между обычным солдатом и низшим командирским составом. Как результат, непосредственные командиры мало чем отличают тебя от остального отделения, а вот твои товарищи уже начинают травить язвительные шутки за спиной. Изо дня в день Сурнай преданно выполнял свой долг. Он идеально выполнял приказы. Денно и нощно муштровал своих бойцов, не опуская головы, со стеклянным взглядом слушал профилактические выговоры начальства и не щадил себя, расходуя время для отдыха на физические упражнения. Ничто не может сломить волю человека, когда он непоколебимо уверен в своей правоте. Устав стал божественной книгой, рукотворным даром человечеству. Он говорил, что нужно делать в конкретных ситуациях, каким образом строить свои размышления и строить ли их вообще. Его строки, в которых не было ни грамма лишнего и двоякого смысла, награждали человека свободой. Свободой от сомнения, страха перед грядущим и непереносимого ощущения одиночества. Ведь на самом деле в основной массе людям всегда недостает веры в то, что они служат чему-то большему. Устав был воплощением народного единства и процветания. «Жаль только, что гражданские не одарены таким сводом четких бескомпромиссных (это слово он услышал в разговоре двух офицеров) законов», – подумал лейтенант Сурнай Козинский. Самое страшное, что может случиться с человеком, – это если однажды он поймет, что законы, по которым он жил, не более чем обман и бутафория. Устав же был и будет неизменен. А если Высший военный секретариат дополнит и подкорректирует его, то изменить свое мнение в соответствии с написанным будет не так сложно.

Система Демиругии идеальна. Все подчинено, задокументировано и запротоколировано. Каждое действие, шаг и мысль строго упорядочены. В такой системе воспитываются лишь идеальные люди. Но проблема природы человека в том, что он может лишь стремиться к идеалу. Приближаясь максимально близко к этому понятию, человек не может его достичь. Такая вот математическая гипербола стремлений. Для всех Сурнай был истинным солдатом, не имеющим слабостей и просчетов. Однако и он человек. К сожалению, всего лишь человек.

В крайний день недели, после усердной службы, когда его отделение практически по собственному желанию заступало в наряд, Сурнай Козинский уходил из части. Брал увольнительный талон и шел в город. Он оставлял сумку с военной формой под автобусной остановкой, переодевался в обычную одежду, что было запрещено, и ехал к цивилизации. На глаза вечно был надвинут большой серый капюшон, мешковатая одежда позволяла слиться с жителями города. Интересно, что здесь каждый хоть как-то пытается закрыться от окружающего мира. Отгородиться от той восхитительной действительности в Демиругии. Поэтому человек в капюшоне не контрастировал на фоне толпы.

* * *

Выйдя на первой же остановке, Сурнай отошел за нее и запрокинул голову. Он полной грудью вдохнул свежий вечерний воздух. «Здесь даже осенняя сырость воспринимается по-другому», – негромко сказал он и улыбнулся. Свистел ветер с холодными брызгами, темные тучи рвано метались по небу, а Сурнай стоял, дышал и счастливо улыбался, ведь вокруг все было прекрасно. Единственный раз за месяц молодой лейтенант мог позволить себе маленький бунт против своих внутренних рамок. Он оглянулся на дорогу к военной части, слегка воровато осмотрелся и зашагал перпендикулярно дороге. Идти нужно недолго, да и этот путь можно было сократить, выйдя на три остановки позже, но по двум причинам Сурнай сознательно вышел раньше. Во-первых, соблазнительная возможность пройтись одному по городу пешком предоставляется чересчур редко. А во-вторых, кто знает, сколько людей в автобусе было соглядатаями Надзора Над Общественностью. Здесь, на «гражданке», они зверствуют не на шутку, следят за всеми неугодными. «Так что прогуляюсь-ка я пешком, целее буду, – весело ухмыльнулся Сурнай, – не известно, что на уме местных спецслужб. Они даже не по Уставу живут, не понятно, что и как делать. А по незнанию можно и вляпаться в неприятную ситуацию».

С этими мыслями товарищ Козинский шагал по пустеющему городку и примечал, что происходит вокруг. «Странное ощущение. Вроде из части выехал, а изменилось не так многое. Дома выше, да только сдается мне, что люди там не лучше живут, чем мы в казармах». Серые коробки девятиэтажек жадно облизывали мраком и холодом взгляд проходящего мимо Сурная. Ветхие подъезды, от которых за километр несло мочой, отлично сочетались с красными полотнами агитационных плакатов. Дома нависали над детской площадкой смердящим бетонным мешком. Людей не было. Дорога разбита, из-под развалившегося асфальта торчит куст с большими иголками. Что это за куст, Сурнай не знал, биологии в армии не обучают, но наверняка очень храбрый и безрассудный, раз решил вырасти посреди дороги.

Посреди Демиругии.

Сурнай шага не сбавил, стараясь пройти эти мрачные кварталы как можно скорее. Замызганный карцер, одиночная камера для целого народа немного грубо, но так точно отражает действительность.

Особенно хорошо в этот чудесный пейзаж вписывалась детская площадка. Карусель, намертво вкопанная в землю, качели в центре огромного грязевого озера и высокая горка без ступенек. Демиругия с детства приучала граждан к тому, что благое достается только с трудом. Правильный подход, ничего не скажешь.

Порыв ветра бросил под ноги Сурнаю какой-то листок. Он был измазан в уличной грязи, один угол будто оторван зубами. Но что-то заставило военного наклониться и поднять его. Желтая бумага выцвела, некоторые краски стерлись, но общий смысл был понятен. «ДОЛОЙ ВОЙНУ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ», – гласила бывшая когда-то красной надпись. И длинные руки стаскивали отвратно нарисованного прапорщика с огромного стула. «Бред какой-то, – сказал вслух лейтенант Сурнай, – не знал бы про Надзор, подумал бы, что листовка каких-то… (Сурнай начал вспоминать слово, которое было убрано из лексикона Уставом) …подпольщиков, – забытый термин наконец-то всплыл из глубин памяти, – только это невозможно. Очевидно, что каким-то образом агенты Республики Кант смогли разбросать эти листовки. Грязные предатели не гнушаются пропаганды. Пропаганда – самое грязное оружие в войне. Демиругия вполне обходится без нее. Видать, кантийцы неверны своей стране, раз такое имеет место быть.

«Хорошо, что у нас не так. Каждый гражданин Демиругии верен Отчизне и без пропаганды. Лишь добровольная агитация, что идет только на пользу уму и духу».