Золото. Том 7

Ах, Боже мой, как мне выжить теперь?..

– Ты не слышишь, что ли? – Яван смотрит удивлённо.

Я обернулся, озираясь, будто в сон погрузился на несколько мгновений, так далеко унёсся мыслями. О чём, интересно, он спрашивал… Я посмотрел на него, ожидая, что он повторит…

– Я говорю, многие спрашивают, можно ли в два и в три этажа дома строить?

Спасибо тебе, Яван…

– Можно, – облегчённо сказал я. – Пусть строят хоть в пять. Места на земле будет меньше занято, что расползаться по всему лесу. И так уж растянули город, так пойдёт, из конца в конец полдня ехать будем. И улицы пусть не мельчат и не узят.

– Орик, в пять этажей – это будет выше царского терема, так не пойдёт.

Я усмехнулся:

– Пусть в пять ещё сумеют возвести, сколько царской терем – три?.. Кто покажет, что может в пять этажей, пусть придёт ко мне, может, я ему поручу и царский терем перестроить.

– Как скажешь, государь, – сказал Яван и махнул сивогривому мужику с волосами, перехваченными на лбу кожаной тесёмкой, тут в Ганеше многие так перехватывают волосы – на лицо не падают, и не стригут как я виски.

Мы снова сели в сёдла, теперь всё строительство пешим не обойти, ноги собьёшь, передвигаемся верхами.

– Стену вокруг не начали ещё возводить? – спросил я.

– Самый большой высокий кругляк везут, – ответил Яван, – издалека, из самой чащобы, чтобы не меньше чем в пятьдесят локтей высотой.

Я смотрю на обширную стройку. В других местах, куда ушли жители из погибших ныне городов, тоже широко разворачиваются. Новое царство будет страной городов. И уже скоро.

– Ров ещё надо будет вырыть. И мосты накидные, чтобы можно было опускать и поднимать, делая неприступной крепость. Хватит, в дрёме жить, готовыми надо быть отражать набеги.

Яван засмеялся:

– Кто лучше сколота поймёт намерение другого сколота?

– И окромя сколотов вороги отыщутся в изобилии, – сказал я.

Я засмеялся бы тоже, если бы яйца мне не давило недовольство моей жизнью. А так я не способен даже усмехнуться. Поэтому я просто отвернулся.

Обедать в терем я не поехал, Явана отпускал к семье, но он остался со мной. Лучше бы к жене пошёл, а так мне лишний повод думать, что ему со мной лучше, чем с Веей. Если бы на общую трапезу поехали, точно бы пошёл. Не могу не думать о том, что…

Я обернулся на него, чёрт, до чего же он красив всё же, профиль гордый, волосы русыми волнами, глаза светятся кусками безоблачного неба. А я, рыжий, зубастый, храплю по ночам…

– В каком доме вы жили здесь с Авиллой? – спросил я и разозлился на себя. И что выскочило из меня?..

Яван посмотрел на меня и, помолчав, ответил странным каким-то, глухим, не своим голосом:

– Я никогда не жил с Авиллой, Орик, – сказал он. – Я знал Онегу.

Я промолчал на это, вечная чёртова уловка, будто от того, что по-другому назовёшь горшок, ты его в печь не поставишь!

Но Яван продолжил, пытаясь убедить меня в том, во что не верит сам:

– Авилла меня никогда не любила, любила другая женщина, – стараясь не вибрировать голосом, проговорил он. И, посмотрев на меня добавил: – И если тебе так уж интересна моя жизнь, я покажу, конечно, тот дом.

– Любила тебя? Ты был счастлив с ней? – вскинулся я.

Захлестнуло болью сердце, будто петлю накинули и сдавили, сейчас задушат…

Он помолчал, поморщился как от боли, отворачиваясь:

– Тебе это приятно – ковырять во мне мои самые больные раны?.. – Яван нахмурил светлые, в точь как мои, брови, только и есть сходства с этим красавцем, что брови… – Вон тот дом.

Он вытянул руку и показал на ладный и довольно большой дом у старой городской стены, с большим двором.

– Её сложно любить, – продолжил он.

Наверное, без умолку мог бы говорить о ней и о том, как это – быть с ней. Если бы я позволил он говорил бы весь день? А то, может и месяц…

– …И не любить – всё равно, что не жить. Как с ней – ни с кем. Боль и сладость…

– Замолчи! – не выдержал я. – Замолчи или убью тебя!

Я захотел акинаком махануть его сейчас же за то, что он так много знает о ней…

Какого чёрта я взялся расспрашивать его?! Зачем обнажаюсь? Я не делаю так. Но что я делаю вообще?..

Сколько времени прошло, сколько мы объехали и осмотрели строек, поговорили с мужиками-строителями, надышались запахом свежей стружки, когда совсем стемнело. И только когда уж совсем в ночи едем к терему, где останется только спать и мы устали с Яваном, однако он вдруг спросил вполголоса:

– Когда мы соберёмся решить судьбу Гордоксая?

Я посмотрел на него. Все, похоже, решили, что я забыл о нём. Но я не забыл. Дело в том, что я не решил для себя, что я хочу сделать с ним. Хочу ли выслушать. Или хочу сразу убить. Но если не выслушать, это не узнать что-то, что очень важно для меня, для понимания Великого Севера, ведь он плоть от плоти последний царь, как ни крути. И то, что он незаконный, только обостряет все качества его отца в нём.

Но если слушать его, неизбежно выступит на поверхность всё, что касается Авиллы и того, что происходило между ними. А хочу я это знать? Хочу ли слышать ещё раз?! Вот как сегодня, не мог не спросить Явана, но слышать его ответ оказалось выше моих сил. Пусть он хоть сотню раз твердит, что то была другая женщина. Пусть даже сам пытается в это верить.

– А что бы ты сделал с ним? – спросил я Явана.

– Ты о казни? Как его казнить?

– Разве это важно, Яван? Отрубить ему голову возле нужника в темноте ночи или разодрать четырьмя конями принародно, чтобы все, кто потерял близких в той бойне, что он устроил, могли насладиться местью? Ясно, что он умрёт. Но что делать до этого? Устроить широкий суд при всей рати? Или только на Совете? Или вовсе убить тайно? Или вначале вырезать ему язык, пытать, а после отдать толпе?

– Ты не можешь решить этого для себя? Что говорит царица об этом?

Опять?! Что за день сегодня, хотят, чтобы я от самых дурных моих чувств и мыслей взорвался?!

– Царица?!

– Это же её брат, в конце-концов. И… кроме того…

– Решим днями, – я оборвал его, достаточно на сегодня, мне сердца не хватит слушать всё это.

Мы вошли в терем, Яван свернул к своим покоям, наконец, оставил меня одного. Мне не хочется идти к Авилле. Если она так же холодна и язвительна как утром, лучше переночевать в какой-нибудь каморке…

Неужели и правда едва терпит. Неужели так и не полюбила меня?.. Так и не полюбила? Я всё полнее, а у неё в сердце пусто? Я развернулся и вышел из терема.

Я не могла уснуть долго, ожидая Орлика. Он так и не пришёл. Не знаю, сколько прошло с полуночи, отсюда не слышны моления на Лунном дворе, когда я, наконец, заснула после того как напилась крепкого сладкого сбитня, тогда только я согрелась и, размякнув, заснула.

Но и утром его не было. Я лежала в постели почти не смятой, пышным нетронутым облаком перины, торчащей рядом со мной, и думала о том, что моя несдержанность и глупый каприз ранил его, моего милого Орлика. Милого, такого милого моему сердцу, что оно болит теперь, когда его не было весь день и всю ночь рядом со мной. И всего лишь из глупой бабьей несдержанности. От грубости моей проклятой… Ах, Орлик…

Ведь даже повода не было ссориться. И разве не рада его прикосновениям, его ласкам?

А что, если он к Лилле отправился? Ничего особенного, ходил ведь. И она-то не откажет никогда, ума и терпения к слабостям мужчины хватает, а я… Мне стало страшно.

Ох… я села в постели. Солнце заливает просторную горницу, ветер приятно путешествует по всем закоулкам, овевает тело сквозь рубашку тонкого белёного полотна. Поблёскивает на золотом кувшине возле обширной лохани для умывания. Сейчас и деток принесут…

Как же глупо всё. Чего я добиваюсь? Как он сказал: «Конечно, ты не виновата!», сколько яда заключил в каждый звук и жест.

Ещё бы… я виновата перед ним. Я не просила прощать и не просила терпеть, и виновата куда больше, чем он может предположить. И сознавая это, я устраиваю ему такое подлючее утро. Какая глупая дрянь! Какая негодная жена. И ещё более негодная царица.

Как Милана говорила, мужчины быстро охладевают к жёнам? Особенно, если они такие дуры.

И что делать, если он… если и, правда, у Лиллы? А если не у Лиллы, а ещё у какой-нибудь местной чаровницы? Царь есть царь, наложниц у него может быть хоть на каждый день года. Хоть по две.

А разлюбит меня? Что ему за меня держаться? Я даже наследников уже родила ему. Дочери теперь будут ещё до Весеннего Равноденствия, то бишь до Нового года. За месяц, а то и недель за шесть. Он никогда раньше не продолжал отношений со своими беременными наложницами. А я…

Авилла, как ты глупа и самонадеянна. Почему глупость, самый большой порок и проклятие любого человека, овладела тобой?! А чёрствой дрянью ты была всегда…

Заглянула Люда, улыбается, ребяток принесли.

– Солнцелик чихал с утра, – сказала она.

– А Ярчик?

– Нет, только оглядывается удивлённо на брата, – смеётся Люда.

Золотые дети болеют редко…

Глава 2. Опьянённые

Я не ожидал прихода Орика этой ночью. Я ещё не спал, когда заглянул служка объявить, что пожаловал Ориксай. Я отложил книги, и свои записки, оставив закладки, чтобы не вертеть потом в поисках оставленного места. И поднялся из-за небольшого стола, за которым сидел.

Орик вошёл усталый, серый от усталости. В серой простоватой рубахе, промокшей от пота под мышками, волосы – спутанные кудри.

– Ты что это? Случилось чего? – немного обеспокоился я, разглядывая его.

– А?.. – растерянно поговорил Орик. – Нет, – мотнул кудрявой головой. Переночевать пустишь?

Странно. Ава говорила, что поссорились, так серьёзно, что он спать к ней не пошёл?

Но государю отказа быть не может.

– Ночуй, пожалуй, только здесь не слишком просторно у меня, но я тебе своё ложе уступлю, оно тут обширнее, чем в моём тереме было.

Он покивал, развязывая пояс. Будто и не слышит.

– Да, кровати у них тут в Ганеше… для великанов делали что ли? – пробормотал Орик, задумчиво.

– Сейчас баню прикажу, – сказал я.

– Что, духмяный? – усмехнулся Орик невесело, поглядев на меня.

– Да не без этого. Опять же, после бани и спится слаще.

– Может, и вином напоишь?

– Для государя всё найдётся, Орик.

После Авиных сегодняшних выходок, слёз, удивляться, что Орик так странно появился у меня, не приходилось. Воображаю, чего он наслушался, если спать домой не пошёл. Небось, и сам в долгу не остался. Но расспрашивать царя о таких вещах не след, тем более что мне примерно ясно.

Я успокоил бы его, уговорил, не принимать близко к сердцу капризы беременной жены, причём так, что он помчался бы обратно, ещё и прощения бы просил и помирились бы. Конечно, я сделал бы это, если бы не испытывал сейчас мстительной радости от того, что его, кого Ава так любит, к кому я ревную до безумия, отвергли. Меня сегодня отшвырнула, но и ему досталось. Пусть на один день, но всё же выгнала из спальни.

Орик вернулся из бани, переоделся в рубаху, что принесли для него из мягко сотканного жатого льна, я сам люблю такие, от них тепло и не жарко, они не натирают кожу.

– Твоя рубашка? – спросил Орик, оглядывая её, прежде чем надеть на своё стройное красивое тело.

Такой стройный, тонкий даже, и такой сильный, удивительно. Хотя, что удивляться, вона, какие мышцы играют под гладкой светлой кожей… Да и не мышцы, сила-то разве в них. В нём самом сила. И поболе моих, магических и всех чудесных…

– Нет, моя тебе коротка оказалась бы, – усмехнулся я.

– Мягкая. Мои ломкие, жёстче, – Орик ощупал ткань на рукавах.

– Так ты заказывал бы такие.

Орик посмотрел на меня:

– Ты, я слыхал, сластолюбец. Потому и знаешь о таком чудесном полотне.

Я засмеялся:

– Не поверишь, но я и кожи отменной мягкости могу тебе порекомендовать. Нашьешь штанов себе. Рубах. Это не всякий замечает, какая ткань, какая кожа. Коли заметил, стало быть, и тебе надо. Я тебе скажу, какие купцы здесь, в Ганеше торгуют такими.

Орик посмотрел, качнул головой:

– Уже? Умеешь ты устраиваться, Белогор, я смотрю, и покои у тебя уютные, вона, как всё красивенько ровно стоит… Авилла такая же, тоже любит, чтобы всё в линейку, по росту… Вы, златокровые, все такие что ль?

Я пожал плечами. Ава такая, да, а каковы были все другие наши с ней единокровные сродственники, какие имели привычки, я не интересовался, близок ни с кем не был. Так что, нечего мне ответить на этот насмешливый вопрос.

Принесли ужин очень лёгкий, запечённых перепёлок, вина, мёда, лепёшек и сливок со сметаной.

– Ты, Орик, лучше мёда на сон грядущий выпей, не туманься вином, поздно, будет сердце колотиться, спать не давать, – сказал я, глядя, как он взял кувшин с вином.

Орик посмотрел на меня:

– Сердце, говоришь?.. – но кувшин оставил, налил мёду.

Ел без аппетита, молча и мрачно, мне казалось, он хочет что-то спросить, но то ли не решается, то ли так устал от своих собственных мыслей и мук, что не имеет сил говорить. Поэтому говорю я, без умолку болтаю, рассказываю о том, что здесь, в Ганеше рожают, оказывается, больше, чем в Солнцеграде, что болеют меньше, и стариков много, живут дольше.

– Думаю, здесь, Ориксай, у здешних людей настрой на жизнь намного сильнее, чем где бы то ни было. Поэтому и не поддавались на гнилые выдумки заговорщиков наших. И сирот брошенных нет. Везде на Солнечные и Лунные дворы берут, в ученики, кто постарше к ремесленникам. А тут в семьях живут, как своих воспитывают, и учат своему делу… – рассказываю я с воодушевлением. – Хороший город.

– Почему? – Орик поднял голову, в глаза возвращается присутствие.

Где ты был, Орик? Впрочем, я знаю, где. Как удивительно мне в нём, кого я так хорошо знаю, видеть такого огорчённого влюблённого, помнится, он по смерти наложниц так не расстраивался. Как говорила некогда Доброгнева: «Сердце отверзнешь царевичу», я не верил, что это может быть. А вона, передо мной сидит, бедняга, сам не свой, всего-то – поссорились.

– Вопрос, – ответил я. – Ты как думаешь?

– Это Явана надо спросить. Он здесь два года просидел. И сейчас, прямо помолодел, порхает, сияет, не пьёт ни капли, – ответил Орик с плохо скрываемой злостью.

– Даже не пьёт? – удивился я, ни для кого из нас, тех, кто был близок царской семье, не было секретом, что Яван сильно нажимает на вино, а иногда и на дурманы разнообразные с наших дворов и с Солнечного с Лунного. Нехорошие, злые дурманы. И он здесь не пьёт теперь?

– С чего, интересно? – брякнул я, не подумав.

И понял свою ошибку сразу. Яван – вообще тема тяжёлая, а тем более Яван и Ганеш. И особенно сегодня, когда Орик и Ава… Может, как раз на этой теме и поругались?

Он загорелся, факела не надо к стогу этому подносить…

– С чего?! – воскликнул он.

Вспыхнули глаза бешеным огнём, и что я язык себе не прикусил?!

– Ты у своей милой Авы спросил бы?! Ты же Авой её зовёшь?! – имя «Ава» Орик произнёс приторно сладким тоном, ломая голос, ревнует и ко мне ужасно… – Вот и спроси, чего твоя прекрасная Ава именно в этом прекрасном городе взялась с ума меня сводить?!

Я смотрю на него молча, ожидая, что же ещё он выдаст, прежде чем сердце перестанет гореть злостью. А он вопит сам не свой:

– А я сам тебе скажу: тут она так любила Явана, что он всё был готов бросить! И бросил!.. Но ты притащил её насильно мне в жёны! – даже палец в меня выставил, как пику. – И теперь, здесь, она не может об этом не помнить! До того, что выкинула меня опять из постели! Царя и мужа! – выкликнул и повторил возмущённо ещё раз: – Царя и мужа!

И шарахнул кулаком вдоль стола, смахнув на пол и тарели, и кубки, и кувшины, наведя полный раскардаш в моей чудесной горнице. Ну, может всё теперь?

– Давай спать ложиться, царь-государь, – сказал я, с досадой разглядывая безобразие на полу. Хорошо, ковров не успели настелить здесь.

Ориксай нахмурился, потирая лицо ладонью. Всё же взрыв полезен, Орик чуть притих.

– Была у тебя сегодня? – глухо спросил он, дождавшись пока служки, убрали грязь с пола и ушли.

– Ты… спать давай, – сказал я, садясь на широкую лавку, где мне приготовили постель.

Орик встал, смотрит на меня:

– Дураком меня влюблённым считаешь? – даже голос ссохся у бедолаги.

– Слушай, ты, чего от меня-то хочешь? – я посмотрел на него снизу вверх. Ещё немного и я проникнусь к нему сочувствием.

И вдруг я подумал, будто вспомнил: когда у них всё хорошо, и мне ведь хорошо, а вот они рассорились и я получил. Может помирить их, правда? Ох, черти…

– Орик, – сказал я. – Ты… если, правда, такой влюблённый, какого чёрта ко мне спать пришёл? Подумаешь, поссорились… Ава тяжёлая, в крови то пусто, то густо, то мутит, то сны страшные снятся, то слёзы льёт, то хохочет, ну что ты, второй раз беременная, не привык? Да и мало у тебя было уже брюхатых? Все они дурят. Без бремени-то дурят, а так – подавно…

Он вздохнул, будто крышку открыли на котле, уже меньше стал бурлить. Сел со мной рядом прямо на тканое моё одеяло. Пахнет так славно – горячей силой. Конечно, как не любить такого?..

– В тот раз не была вроде такая… – задумчиво проговорил он. – А тут… Ганеш этот… Яван, как куст жасминовый расцвёл…

Я покачал головой:

– Знаешь, что я тебе скажу, Ориксай прекрасный? Был бы нужен Аве Яван, никто и никогда её от него не оторвал бы. Как от тебя. Ты слыхал бы, что она думала о тебе до вашей встречи! – я не боюсь это говорить, зная, как всё переменилось и, зная, что они не очень ладили поначалу.

– Ведь… Именно на Аву ставила изначально Доброгнева. И кому было выгоднее всего и легче всего заговор этот поддержать и остаться одной на троне? – я смотрю на него.

Он повернул голову, вспомнил, слава Богу.

– Вот то-то и оно, – продолжил я. – А ты, всё перезабыл, к Явану прицепился, вспомнил, тоже мне… Спрашиваешь, была здесь? Была. Рыдала в три ручья до рвоты, вона, рвало в кадушку… себя корила, еле успокоилась… Так что… и ты успокойся и спать ложись. А завтра сам поймёшь, что делать…

Он смотрит как ребёнок, которому отменили наказание. Ох, это ты наказание для меня…

– Всё, вали на ложе, не мни мне одеяло, расселся… – я толкнул его в плечо.

Орик улыбнулся, сначала в глаза вернулась улыбка, искорки радостные заиграли. Ох, пацан ты, вечно пацаном будешь. Твоё счастье… Но и моё, наверное.

Утром Яван, весьма удивлённый, застал Ориксая завтракающим со мной.

– Это что у вас, заговор новый? – изумлённо проговорил он, снимая шапку у входа.

Мы обернулись к нему оба:

– Ага, против Ганешских красавцев, – усмехнулся Орик, глядя на меня, я подмигнул ему, поддерживая, действительно, сложно нам обоим не завидовать красавцу Явану, который купался в счастье здесь. – Но не боись покамест, ты у нас ишшо только под приглядом.

Яван снисходительно покачал головой, понимая нашу с Ориком насмешку, и взялся за дверь:

– Я подожду тебя на дворе.

Ночь у Белогора и, особенно, разговор с ним, облегчили мне сердце как ничто. И, когда я вышел из терема к Явану, я сказал ему, что поеду в терем. Он во второй раз за утро изумлённо посмотрел на меня.

– Без меня поезжай сегодня на стройки, Яван, вечером на Совет соберёмся, – добавил я, уже в седле, разбирая поводья.

Когда я вошёл в нашу горницу, застал там и Авиллу, и детей. Люда почему-то смутилась моего неожиданного прихода, но Авилла посмотрела так, что я понял, как правильно поступил, что пришёл и не промедлил до вечера.

Не успел я снять шапку, и, бросив её у порога, подойти, как Солнцелик вдруг чихнул, а Ярогор уморительно вздрогнул от неожиданного звука, удивлённо округлив глаза. Я засмеялся вместе с Авиллой и Людой.

– Не заболел? – спросил я.

– Я отвезу к Белогору, пускай уберёт это чихание, – сказала Авилла, продолжая улыбаться.

– Обоих повезёшь? – спросил я.

Люда смутилась ещё больше. Но Авилла сказала с тихой улыбкой глядя на наших сыновей:

– Их разлучить нельзя.

Мальчишки скоро начали капризничать, проголодались, как сказала Люда, она взяла их, как были с голыми задиками, и унесла, оставив нас с Авиллой вдвоём. Она посмотрела на меня:

– Ясный… пришёл. Простил меня?

…Это такая радость, что она так смотрит, что так говорит.

…Такая радость, что ты пришёл! Что смотришь так, что опять светлым небом полны твои глаза. Ясень. Как я обидела тебя вчера, что ты целые сутки не приходил, милый мой Ясный, не уходи больше.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.