Свадебный пирог с кровью

Павел Стерхов

Свадебный пирог с кровью

Моему разводу посвящается…

Глава 1

Был обычный июльский вечер. Луна уже выползла на светлое небо и торчала там, словно незваный гость в прихожей – вроде бы и зашел, да никому не нужен. Рассматривая ее бледную в пятнах физиономию из открытого окна своей старенькой «Нивы», я не сразу заметил, как соседский мальчик лет десяти сунул мне под нос большой розовый прямоугольный конверт.

– Вам просили передать, – сказал мальчишка и исчез так же внезапно, как и появился, за что я ему был необычайно благодарен. Шустрость – единственное достоинство детей в этом возрасте, разумеется, не своих. Свои же чада жарились в этот момент где-то на черноморском побережье Кавказа под сумасшедшим солнцем, вместе с не менее сумасшедшей мамашей. Доведут ли они ее до кондрашки своей неугомонностью или же бабская натура возьмет верх – вопрос риторический. Что же касается меня, то я давно плюнул на ее женские выкрутасы, за что уже как полгода был холостым человеком, а вот детей было искренне жаль.

Розовый конверт вдоль и поперек пересекали тонкие волнистые линии. В углу конверта красовались голубь с голубкой, в центре алели два сердца. Не открывая конверт можно было догадаться, что у кого-то хватило ума пригласить меня на свадьбу. Впрочем, была еще надежда, что конверт сунули мне по ошибке, но она вмиг растаяла. Я вспомнил свой почтовый ящик. Дело в том, что я категорически отказываюсь открывать его. Журналы и газеты я не выписываю. Письма пишу только электронные. Бумажки из налоговой и пенсионки принимаю исключительно под расписку. Прочая дребедень в виде рекламных листовок и дармовых, опять же, рекламных газетенок мне нужна разве что для ремонта. Газетки неплохо смотрятся цветастыми объявлениями на полу, когда сверху на них капает побелка. В общем, мой почтовый ящик – это позор всего подъезда и наверняка всего города. Торчащие из него в разные стороны кипы макулатуры, говорят о моем полном презрении к желанию кого-либо непременно посвятить меня в свои дела. Надо ли говорить, что сунуть в утробу моего переполненного ящика письмо – дело, заведомо обреченное на провал. Единственный способ сообщить мне о проблемах мирового масштаба – доставить корреспонденцию лично мне в руки.

Попрощавшись с мыслью, что письмо адресовано не мне, я тяжело вздохнул и без малейшего сожаления безжалостно разъединил сердца, которые запечатывали письмо. На бледно-розовом бланке каллиграфическим подчерком красовалась надпись: «Уважаемый Дмитрий Петрович, будем рады видеть Вас на церемонии нашего бракосочетания, которая состоится…» Далее шли подробности, которые не имеют существенного значения. Суть безумия, как я уже один раз понял, от адреса и времени бракосочетания не меняется. Два человека решили испортить друг другу жизнь, а когда это состоится и где – какая разница! Внизу письма стояла подпись: «Саша и Женя». Я лихорадочно стал вспоминать, кто бы это мог быть. Из всех моих родственников и знакомых не было холостых людей с этими именами. Все Жени и все Саши, которых я смог отыскать в закромах моей памяти, были давно людьми несвободными. Некоторые из них были несвободными по два и даже по три раза. Конечно, можно было предположить, что кто-то из Саш или Жень развелся и, не поделившись со мной этой радостью, вновь вступает в брак, но вот кто?

Неясность, заставшая меня возле моего подъезда в салоне старенькой «Нивы» не смогла испортить приятный июльский вечер. «В конце концов, – подумал я, – какая мне разница кто из Жень или Саш бросается в пропасть под названием «супружеские отношения»». Я небрежно сунул приглашение в карман и вышел из машины. Бледная луна по-прежнему не знала, куда себя деть на еще светлом небе.

«Даже лучше, что я так и не понял, кто прислал мне приглашение, – решил я, – по крайней мере, сэкономлю на подарке, и уж точно не придётся говорить «соболезнования»».

Утро следующего дня было неприлично солнечным. Солнце огромными пятнами сияло в окнах; плавилось на крышах домов; жарилось в витринах ларьков и не сулило горожанам ничего хорошего буквально уже через час-полтора. Проснувшись пораньше, чтобы пробежать пяток километров по еще не растёкшемуся на жаре асфальту вокруг городского стадиона, я оделся, как подобает настоящему любителю утреннего бега: вставил ноги в широкие спортивные трусы, пронзил своим торсом просторную майку с непонятной надписью на английском языке под футуристическим рисунком, и засунул свои ступни сорок пятого размера в китайские кроссовки с гелевой подошвой. Гелевая подошва, надо вам сказать, это настоящее упоение для ног, совершающих многократные однообразные движения под названием бег. Любой старичок в трико с вытянутыми коленями пробегающий мимо вас или же полнотелая девушка, пытающаяся при помощи бега сбросить десяток другой лишних килограммов, сразу оценят вас, как настоящего гуру бега, если на вас будут именно такие кроссовки. Так случилось и на это раз. Не успел я сделать два круга вокруг стадиона, как подбежавший сзади бритый наголо паренек непонятного возраста и спортивного телосложения произнес сквозь размеренное дыхание бегуна:

– Я тоже бегаю только в кроссовках на гелевой подошве. Отлично смягчают удар!

– Да, конечно… – согласился я с некоторой заминкой. Разговаривать с незнакомыми людьми, беспардонно предлагающих себя в собеседники, было не в моих правилах.

– А Вам уже прислали приглашение на свадьбу Жени и Саши?

– Кто? – спросил я, от удивления переходя с бега на шаг.

– Как – кто! – рассмеялся паренек. – Конечно же, Женя и Саша!

Я встал как вкопанный, а паренек пошлепал гелевыми подошвами по асфальту дальше и через несколько секунд скрылся из вида. «Конечно же, загадки – это моя профессия, как-никак я все же частный детектив, – подумал я, – но когда они начинаются практически на пустом месте это уже перебор!» Во что бы то ни стало я решил выяснить, кто же хочет испортить мой выходной маршем Медельсона, красной икрой, экономно расположенной между зеленью на ломте белого хлеба с маслом, и пафосными речами тамады. От последних, надо признаться, порой хочется всерьез напиться, но не за счастье молодых, а просто от тоски. Неуемные старания многих свадебных ведущих вызывают во мне именно это неподдельное и простое, как рвотный рефлекс, чувство.

Первым делом я подумал, что паренек показался мне знакомым. Я стал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах мог его видеть. Асфальтовый круг, опоясывающий городской стадион, как свадебное кольцо палец несчастного – а в этом случае надо говорить именно несчастного, а не несчастной, – был единственным местом, с которым ассоциировался у меня мой соратник по кроссовкам. Я стал перебирать в голове все возможные варианты встречи с ним на почве утренних пробежек и тут меня осенило. Ну, конечно! Когда я только начинал заниматься бегом, я познакомился, опять же благодаря кроссовкам с гелевой подошвой, с одной молодой парой. Так же как и я, они выбегали в семь утра к стадиону и наматывали круги. Правда, в отличие от меня, бегали с каким-то неистребимым фанатизмом. И в дождь, и в ливень, и в тридцатиградусный мороз и в сорокоградусную жару их можно было увидеть возле стадиона. Некоторое время они смотрели на меня несколько свысока, то и дело обгоняя мое неспешно колыхающееся тело. Потом бегуны смилостивились и в ответ на мое приветствие даже стали здороваться. Когда же я приобрел свои первые предназначенные специально для бега кроссовки с гелевой подошвой, которая тогда только-только входила в обиход, они всерьез заинтересовались мною как личностью. Никогда не думал, что какая-то подошва может так приподнять человека не только от земли, но и в глазах других. Впрочем, как бегун я так и не стал им интересен. В отличие от молодой пары, я бегал не ради самого процесса, а это достаточно серьезно шло вразрез с их трактовкой этого вида физкультуры. При помощи бега я пытался оторваться от никотиновой зависимости и общего одряхления организма, если конечно термин «одряхление» можно применить к тридцатипятилетнему мужчине. Звали этих бегунов Саша и Женя. Паренек, что поставил меня в тупик своим вопросом, был их закадычным другом и пару раз бегал вместе с ними. Это было года три тому назад, поэтому нет ничего удивительного в том, что я не узнал его. Если мне не изменяет память, тогда он носил длинные до плеч волосы, а сегодня сверкал на солнце бритой головой. «Да уж… – подумал я. – Жизнь полна сюрпризов!» Занимательней всего в этой истории с таинственным приглашением было то, что перебирая в голове своих знакомых, я почему-то думал, что Женя – это женщина, а Саша – мужчина. Как оказалось, дело обстояло совсем наоборот. Высокая белокурая девушка с прекрасной точеной фигурой, тонкой талией и грудью достойной Анжелины Джоли была Александрой. Ее друг и теперь уже, по всей видимости, жених был Евгением. Он не отличался особой красотой или чем-либо другим. Он был из детдома, не имел ни отца, ни матери и видимо это как то сказалось на его внешности. Он был не высоким ни низким, ни худым, не толстым. Это был самый обыкновенный паренек с самой обыкновенной внешностью. Ничто не цепляло в нем глаз, ничто не будило воображение. До безобразия самый обычный вид Жени несколько диссонировал с весьма аристократичной внешностью Александры. Это одна из главных загадок госпожи Судьбы: она тасует нас, как ей заблагорассудится и надо сказать ей большое спасибо, если после первой брачной ночи ты, разглядывая спящую невесту, не воешь волком и не ищешь цианистый калий, разумеется, не для себя.

Саша и Женя. Я не виделся с ними около двух лет. Мы никогда не были друзьями. В лучшем случае нас можно считать просто знакомыми. «Что же побудило их приглашать меня на свадьбу? – размышлял я. – Или они решили пригласить полгорода и закатить свадьбу, которая затмит небо, или им что-то от меня нужно». «Небесное затмение» хоть и пугало меня своей феерией пустых слов и бесконечным «горько!» – придуманным очевидно как легкий заменитель порнушки, – но худо-бедно укладывалось у меня в голове. В крайнем случае, можно было просто напиться и постараться не замечать этой вселенской оргии счастья. Второй же вариант был для меня загадкой. Чем может быть полезен частный детектив на таком мероприятии как свадьба? Ну не охранять же невесту от подвыпивших гостей, которые непременно пожелают ее украсть ради пригоршни дешёвых конфет и рюмки водки. Даже если так, то я с удовольствием позволю утащить со свадьбы хоть невесту, хоть жениха. Надо же как-то бороться с этим пережитком прошлого под названием брак.

Я побрел домой, пытаясь найти хоть какое-то объяснение своему приглашению на бракосочетание Евгения и Александры. Кроссовки с гелевой подошвой приятно смягчали мои шаги.

Глава 2

Для меня нет ничего хуже, чем выдумывать поздравительные речи молодоженам и уж тем более произносить их. Во-первых, ни одно слово по сегодняшним временам не заменит тысячу-другую американских долларов. Во-вторых, молодым все равно, что вы им скажите, лишь бы поскорее настала первая брачная ночь. В-третьих, я абсолютно не понимаю с чем можно поздравить человека, собравшегося узнать о другом человеке все до последней мелочи. Необузданный ночной метеоризм храпящего супруга, использованные прокладки, бессовестно торчащие поутру из мусорного ведра, – все это вряд ли делает любовь крепче и неизменно превращает знак ее бесконечности в закорючку вопроса. Тем не менее, собираясь в самый лучший загс города Ижевска, названный не иначе как Дворец бракосочетания, я пытался составить хоть какую-то мало-мальски пригодную речь. Она должна была быть без всяких аллегорий, сравнений и уж тем более без юмора и сарказма. В том, что поздравлять нужно просто и доходчиво, словно разговаривая с душевнобольными, я убедился еще во времена своей телевизионной журналисткой практики. В те далекие и смутные девяностые годы за появление в нетрезвом виде на пленуме Госсовета Удмуртской Республики я был сослан в село снимать телерепортаж о безалкогольной деревенской свадьбе. Наказание, конечно, было чересчур жестоким, но пару дней трезвости, хоть и с трудом, все же можно было вынести. Ссориться с начальством я не стал. Надежда во мне еще теплилась. В трезвую деревенскую свадьбу я, по большому счету, верил с трудом.

На студийном уазике наша съемочная группа потряслась около двухсот километров. Добрая половина дороги пришлась на осеннее бездорожье, которое упрямо, но неназойливо выбивало из нас последние мозги. Опустошенные физически и морально мы прибыли в какую-то глухую деревню, название которой я уже не помню. Оно навсегда стерлось из моей памяти, как стираются лица официантов, барменов и других продавцов ликеро-водочной продукции после того как они сделали свое дело. Председатель сельсовета – невысокий мужчина предпенсионного возраста, облаченный в мятый костюм цвета прошлогодней картошки – встретил нас радушно, но с некоторой опаской. Его красные, явно не от сельскохозяйственных хлопот, глаза беспокойно бегали по его большому мятому лицу с явными признаками абстинентного синдрома. Вид председателя развеял все мои опасения.

– С дорожки надо пообедать, – сказал он и повел нас в деревенскую столовую, где уже шли приготовления к предстоящей безалкогольной свадьбе.

На столах накрывались цветастые скатерти. Окна украшались воздушными шарами. На кухне что-то скворчало, а столовские работники в наглаженных клетчатых передниках бренчали зелеными эмалированными чайниками, пронося их мимо нас в несметном количестве.

– Чайная церемония, – пояснил председатель, заметив мое внимание, – впервые в районе!

Я полез в карман и достал записную книжку, но председатель решительно остановил меня:

– Первым делом обед, остальное потом!

Как только на столе нашей съемочной группы появились макароны по-флотски, салат из мелкорубленной капусты, сдобные пышки и компот из сухофруктов, председатель лукаво улыбнулся и, оглядев меня, телеоператора и водителя, сказал:

– Свадьба свадьбой, пусть и безалкогольная, но мы-то с вами люди серьезные!

– Конечно, – согласился я и залпом выпил компот, освобождая посуду.

Следом за мной то же самое проделал видеооператор Иосиф и водитель уазика Миша. Последний даже сбегал к умывальнику и ополоснул стаканы.

– Ну, зачем же так! – Впервые за всю нашу встречу лицо председателя растянулось в искренней улыбке. – Мы что, сервировок не имеем? Мария, принеси нам чего-нибудь!

«Чего-нибудь» заключалось в бутылке водки, трех рюмках, маринованных огурчиках и мясной нарезке. Вскоре бутылка опустела, и я решил заняться делом.

– Давайте я возьму у вас интервью прямо здесь в деревенской столовой, на фоне приготовлений к первой в районе безалкогольной свадьбе – предложил я председателю, и оператор Иосиф в знак поддержки отодвинул стакан и настойчиво закачал головой.

– Давайте! – охотно согласился председатель, но зачем-то еще раз попросил Марию, ставшую для меня после первого «чего-нибудь» почти Аве-Марией, сделать, как говорят в кино, второй дубль.

Так повторялось несколько раз. Когда глаза председателя от множества дублей наполнились легким есенинским светом, а в голосе стали звучать лирические нотки, мы решили двинуться на другой конец деревни в клуб, где с минуты на минуту должна была начаться регистрация новобрачных. Как назло наш водитель Миша после третьего «чего-нибудь» намертво уснул за столом, крепко-накрепко зажав в руке ключ от машины.

– Будить бесполезно, – сказал Иосиф, толкнув бесчувственно тело, – а пешком нам аппаратуру не дотащить.

– Не дотащить, – согласился я. Видеокамера, штатив, свет, аккумуляторные батареи, микрофон и еще куча всякого операторского барахла – все это после «чего-нибудь» было для нас непосильной ношей. Будить же Мишу было делом бессмысленным, по крайней мере, в ближайшую пару часов. Как никто другой из всех водителей нашей телекомпании Миша умел в считанные минуты напиваться в хлам, после чего пытаться привести его в чувство могли либо закоренелые оптимисты, либо полные идиоты, что, впрочем, практически одно и тоже.

– А давайте поедем без него!? – предложил председатель и как-то по-гусарски рубанул рукой по воздуху. – Здесь всего-то полкилометра. У меня даже права с собой!

Аргумент председателя про права развеял все наши сомненья. С энтузиазмом героев первых пятилеток мы принялись извлекать из руки Михаила ключ от уазика, но все попытки разжать его крепкие водительские пальцы были безуспешны. Все что нам удалось, это выдвинуть из Мишиной руки рабочую часть ключа. Дальше дело не шло.

– Мертвая хватка! – констатировал председатель. – Ну не отрезать же ему руку!

– У меня есть идея! – с радостью произнес Иосиф. – Раз Миша не идет к машине, давайте принесем его к ней, вставим в замок зажигания его руку с ключом, заведем и поедем!

– Гениально! – обрадовался председатель. – Вот что значит городские!

Дотащить Мишу до уазика оказалось не сложно. Гораздо труднее было поместить его обмякшее тело внутрь кабины и попасть торчащим из руки ключом в замок зажигания. Впрочем, это были еще цветочки. Каким-то образом ключ в замке зажигания необходимо было повернуть и с этим пришлось изрядно повозиться. Дело в том, что кабина уазика не лучшее место для акробатических номеров. Хорошо, что Михаил был человеком небольшого роста и после нескольких дублей нам удалось перевернуть его внутри кабины вверх ногами. Уазик завелся, а председатель, хлопнув по капоту, с гордостью произнес:

– Отечественный автопром! Фигушки так буржуйскую машину заведешь!

То, что Михаил находился в кабине вниз головой, нас волновало не больше чем комар бегемота. Ну, лежит человек на водительском сиденье спиной, головой в педали, ногами в крышу – кому какое дело! Вытащив подсос и включив пониженную передачу, чтобы не нажимать на педаль газа, где в это время болталась голова Михаила, мы тихонько поехали по деревне. Председатель рулил из салона, просунувшись между торчащих вверх ног Михаила. Я сидел на пассажирском сиденье и отвечал за тормоз – в нужный момент я должен был вынуть руку Михаила с ключом из замка зажигания, чтобы заглушить двигатель. Иосиф, как творческий человек, не смог удержаться от соблазна. Он вынул из кофра камеру, выскочил из машины и побежал рядом, на ходу снимая наше прибытие к деревенскому клубу.

Если вы когда-нибудь решите устроить испытания какой-нибудь автомобильной новации, то знайте, что лучшего места, чем деревня на всем белом свете для этого просто не существует. Множество заборов и оградок, сараев и гаражиков, а так же длинные поленницы дров – все это спасет вас от неминуемой гибели, если ваш автомобиль поведет себя как ему вздумается. К деревенскому клубу мы подъехали триумфально. Возле очага культуры и истока трезвости уже толпилось множество жаждущих хоть каких-нибудь зрелищ. Посигналив несколько раз в честь брачующихся и задорно обматерив завклуба за недокрашенную крышу, председатель решил дать круг почета вокруг жиденькой клумбы, в которой кроме чертополоха и окурков ничего не росло, и, как водиться в подобных случаях, немного не рассчитал. Машина наехала одним колесом на бордюр от клумбы, ее тряхнуло; тело Миши подпрыгнуло на сиденье и повалилось вбок. Следом за телом повалился и председатель, торчащий, словно на гей-параде, между ног Миши. Неуправляемая машина направилась прямиком к сараю. Заглушить двигатель, как того требовал наш первоначальный план, мне не удалось – в результате внезапного и незапланированного перемещения Мишиного тела по салону уазика я просто-напросто не смог дотянутся до замка зажигания. Гости, собравшиеся возле клуба на бракосочетание, разом охнули. Машина вонзилась в сарай, разнесла его на части и остановилась. Иосиф восторженно кричал:

– Я снял! Я снял!

Безалкогольная деревенская свадьба только начиналась.

Дальше все шло достаточно гладко. Сараев мы больше не разрушали и водки не пили. То ли у председателя закончился запас, то ли до столовой было лень бежать, но следующие два-три часа мы провели, как подобает вести себя истинным представителям творческой интеллигенции вне накрытого стола – мы начали творить. Точнее, творить начал Иосиф. Худой и бледный, словно гусь после общипки, с длинной шеей и выпученными, словно объективы камер, глазами, на фоне деревенских реалий наш видеооператор выглядел таинственно и богемно. Почувствовав себя не иначе как Спилбергом и вдохновленной удачной сценой разрушения сарая, Иосиф во что бы то ни стало решил снять свадьбу по последнему слову киноискусства. Первым делом он, как воспитанный человек, спросил разрешения у молодых снять об их свадьбе умопомрачительный фильм. Слово «умопомрачительный» молодые, вероятней всего, пропустили мимо ушей, иначе они вряд ли бы согласились и на десятую часть того, что задумал Иосиф. Огромная камера, осветительные приборы, радиомикрофон и, конечно же, бейджик на операторской груди с фотографией и печатью, с которым Иосиф расставался разве что в бане, произвели на молодых неизгладимое впечатление. Впечатление это можно было сравнить разве что с первым поцелуем взасос или с первым стаканом самогона. Второе, кстати, шибает в голову лучше. Полностью доверившись видеооператору, молодые с покорностью непосвященных готовы были беспрекословно выполнять все его команды.

– Молодые заходят в клуб! – командовал Иосиф, и молодые послушно входили в двери.

– За молодыми идут гости! Гости улыбаются!

Гости заходили и если кто-то не улыбался, Иосиф сердился, отчаянно махал руками, и все начиналось заново. Все бы ничего, но помимо этого великому оператору и по совместительству режиссеру Иосифу вздумалось снять эту свадьбу не с одной, а как минимум с пяти камер. А так как в распоряжении Иосифа была всего лишь одна камера, то каждая сцена повторялось несколько раз.

– Жених берет руку невесты! – командовал он, и приближал камеру к рукам молодых.

– Невеста скромно, по-девичьи улыбается одними лишь уголками губ от прикосновения руки жениха! Она – сама невинность!

Невинность при этом застенчиво улыбалась, растягивая рот до ушей, и скромно придерживала рукой живот, судя по которому она вот-вот должна была стать мамашей.

Так продолжалось бесконечно долго. Иосиф переставлял камеру с места на место, менял ракурсы, передвигал вокруг молодых световые приборы, от которых в клубе стало нестерпимо жарко и душно, снимал камеру со штатива и производил съемки с плеча. В общем, он делал огромное множество разных непонятных действий, на которые местные жители смотрели заворожено, широко открыв рты, словно к ним приехал цирк из Китая, а не республиканское телевидение. Дошло до того, что во время самого бракосочетания Иосиф выкрикнул грозное «Стоп!» и заставил несколько раз повторять молодых то самое «Да», от которого у любого женатого человека впоследствии идут мурашки по коже.

– Да! – говорила чуть живая невеста, а Иосиф возмущался:

– Не верю! Не верю! Нужно сказать четко, ясно, с пониманием сути и твердой уверенностью!

Когда свадебная процессия во главе с Иосифом добрела наконец-то до столовой жених с невестой и все гости не чуяли под собой ног от усталости.

«Вот это да!.. – шептались приглашенные – Кто бы мог подумать, что съемки это так тяжело. Проще пару гектаров картошкой засадить, чем кино про свадьбу снимать».

Слова эти ложились пуховой периной на неизбалованное похвалами сердце Иосифа. Гордо подняв голову, он выстроил свадебную процессию перед столовой и с одного дубля снял сцену захода в пищеблок. Из столовой пахло едой, а Иосиф не мог творить долго на голодный желудок.

Накрытые столы заметно поубавили съемочный пыл великого оператора. Поставив камеру на штатив, Иосиф уселся в сторонку, нетерпеливо ожидая приглашения сесть за стол. Вскоре его пылающий аппетитом взгляд был замечен кем-то из распорядителей свадьбы, и нас усадили в самый конец свадебного стола рядом с пожилыми сельчанами. Оглядев перед собой стол и не найдя на нем ни намека на алкоголь, Иосиф разочарованно, с какой-то угасающей надеждой спросил проходящую мимо буфетчицу:

– А что, и правда свадьба безалкогольная?

Буфетчица прыснула от смеха и, закрывая смеющийся рот рукой, быстро удалилась.

– На вот, милок, лучше чайку хлебни! – сказала Иосифу старушка в цветастом платке и подвинула к нему зеленый эмалированный чайник.

– Спасибо, мамаша, – скорбно ответил Иосиф, – не до чая мне.

– Ну, как знаешь, как знаешь. – Старушка отхлебнула из своей чашки, зажмурилась, затем схватила из тарелки рукой горсть мелкорубленной капусты и залихватски отправила ее себе в рот.

– Уважаемая… – обратился я к бабуле.

– …Нина Терентьевна, – подсказала мне старушка, пережёвывая капусту.

– Уважаемая, Нина Терентьевна, давайте мы с вами сейчас поговорим перед камерой. Это нужно для репортажа о свадьбе.

– А чего ж не поговорить, – ответила Нина Терентьевна и отхлебнула еще чайку.

– Была девка я простая,А теперь замужняя,Ты меня, нахал, не хапай,Я уже ненужная!

– Простите, не понял? – переспросил я, но в ответ старички подхватили частушку Нину Терентьевны и хором запели: