Надежда

А Надя ведь говорила, что не стоит к нему подходить – кольнула неизвестно откуда взявшаяся мысль. И опять оказалась права…

Хотя, если это было нужно, нас, не сегодня так завтра, достали бы так и так… Все данные – что мои, что Надежды – занесены в справочники, паспортные столы и всё такое прочее. Мы же ни от кого никогда не прятались…

Но мы ведь случайно встретили Костю. СЛУЧАЙНО. Что тогда, на дороге (не подкарауливал же он специально, зная, что на даче никого не будет, а у меня сядет мобильник), что сегодня, в ресторане. Когда мы пришли он уже был там – и более того, сидел ко входу спиной, и никак, ну просто НИКАК не мог меня увидеть. И уж тем более, рассчитать, что мы пойдем сегодня гулять именно в этот треклятый ресторан. И я сам предложил к нему подойти…

Да что же это такое, черт побери?! Что это все значит?! Почему?!

Костик – в темно-синих брюках от своего дорогого костюма и тщательно заправленной белой рубашке – всё так же молча стоял и смотрел – как мне показалось, с интересом.

Истерика умерла, не успев родиться. Чтобы тут не происходило, я не должен показывать свою слабость. Этот ублюдок ждет от меня криков и жалобных соплей? Фигушки. Не дождется.

Когда-то я читал книгу, тамошний герой попал в похожую ситуацию. Так вот, вместо того, чтобы попусту сотрясать воздух, он вел себя совершенно спокойно – как будто так и надо. Чем несколько сбил, насколько я помню содержание романа, своих противников с толку. И выиграл немного времени для себя.

Нужно попробовать взять с него пример… Бросив последний взгляд на находящуюся без сознания Надежду, я поднял глаза.

– Что тебе от нас нужно?

Тон, вроде, удалось выдержать достойный – без дрожи и отчаянно-визгливых нот…

– Очнулся, – с приятной улыбкой ответил Костя, аккуратно ставя на пол стеклянный графин, – и заговорил даже. Это хорошо.

– Что тебе, придурок, нужно?! Развяжи меня!

– Тсссс, – финансовый директор успокаивающе поднял руку, – не спеши. И ругаться не стоит – я, как-никак, РГСУ на отлично окончил. Придурок с этим не справился бы, думаю.

– А нормальный человек не привязывал бы полунезнакомых людей к стульям в каком-то гадюшнике.

– Ну уж так прям и гадюшнике… Не лукавь, Игорёк, не лукавь. Шикарный ведь номер, да? Спорю на бокал самого лучшего пива, ты никогда в таких раньше не останавливался. Я прав? – и он вздохнул, не дожидаясь ответа на свой риторический в общем-то вопрос, – эх! Знал бы ты сколько я бабок отвалил за всю эту красоту… Даже говорить не буду, чтобы не расстраивать зря… Лучший номер в одной из лучших гостиниц Москвы! А ты гадюшник…

– Не беспокойся, переживу как-нибудь. Скажи в конце концов что тебе нужно, мне это гораздо интересней. И от меня и от неё, – короткий кивок в сторону находящейся без сознания Нади.

С лица Кости исчезла улыбка, и он резко сел на корточки – прямо возле меня, лицо в лицо.

– Очень, – директор сделал особое ударение на этом слове, – ОЧЕНЬ скоро узнаешь. Но если я ещё раз услышу эту дурацкую фразу – про то, что мне нужно – пеняй на себя. Доходчиво объяснил?

Как-то против воли, я слегка кивнул. Конечно, в такой ситуации это говорить немного ненормально, но… именно сейчас мне стало по-настоящему страшно. Гораздо страшней, чем даже в первые секунды после вынужденного пробуждения…

– Ну и отлично, – Костя уже стоял и снова улыбался, – как кстати башка? Болит? – он легко прикоснулся к вздувшейся скуле, – я ведь ещё тогда говорил, что был отличным боксером. А ты, наверное, не верил? Сознайся, не верил ведь? Мол разболтался этот мешок с деньгами – ну да и хер с ним, пусть болтает. Так? А я с одного удара что тебя, что её вырубил – это спустя-то столько лет! Способна значит на что-то офисная крыса, кроме как штаны в креслах просиживать? А?

– Почему же, – не без некоторого усилия разлепил я вновь губы, – верил. Даже тип фигуры под костюмом постарался прикинуть примерно.

В другой ситуации после таких слов последовала бы легкая усмешка…

– Хорошо. Мы здесь, у нас, судя по всему, есть время. И есть даже своя запрещенная для обсуждения тема. – С трудом, но мне удавалось смотреть прямо, не косясь на находящуюся рядом Надежду, – так о чем же мы будем говорить? Не зря ведь ты мне рот открытым оставил…

– Говорить? – На мгновение Костя сморщил лоб, сделав нарочито задумчивое лицо, – о чём же нам с тобой поболтать?..

Время. Мне нужно время, чем больше, тем лучше. Часы, минуты, секунды… В таких случаях время всегда играет против подобного типа ублюдков. Нас хватятся, позвонят в милицию, начнется землетрясение или пожар… Кончится срок аренды номера в конце концов. Что-нибудь произойдет, произойдет обязательно. Нужно всего лишь время.

Нужно говорить…

– Скажи, тебе нравится моя прическа? – и Костя специально повернул голову, чтобы я мог разглядеть её получше.

Темные волосы директора были подстрижены весьма коротко и чрезвычайно аккуратно: тщательно подровненные виски, практическая идеальная – волосок к волоску – челка (если эти полтора сантиметра вообще можно было так проименовать)… Так ходили тысячи, десятки тысяч людей вокруг. Официально их прически носили разные названия и даже вроде бы в чем-то действительно отличались, но на мой взгляд это было как отличие двух видов серых мышей: специалист разберет, а вот человек обычный…

– Честно?

– Честно, – Кивнул Константин, – здесь у нас вообще каждое слово будет честным. Что твое, что моё…

– Серость, – наверное, не будь я привязан к стулу, то пожал бы плечами, – Безлико. Аккуратно, но совершенно безлико. Хотя ребятам в дорогих костюмчиках с галстуками на шее так, наверное, и полагается. Под стать одежде.

Костя рассмеялся.

– То есть тебе не понравилось, я правильно понял?

– Правильней некуда.

– А что ты ответишь, – директор резко сменил интонацию, в его голосе блеснули злые, агрессивные искры, – если я скажу, что сам практически всю жизнь думал точь-в-точь как ты? А когда я учился в институте у меня и вовсе были волосы длинной до плеч? На ринге я завязывал их в тугой хвостик, на концертах, играя на гитаре, распускал…

– И что? Время всё меняет, ты ничем меня не удивил.

– Время меняет внешний вид, а вот души, к сожалению, далеко не всегда… Я подстригся – примерно также, как и сейчас – вскоре после института, когда пошёл на работу. И стригусь так по сей день – раз в месяц, шестнадцатого числа. Понимаешь, финансовый аналитик не должен выглядеть как чучело – так мне сказали когда-то. Он должен быть всегда побрит, и аккуратно, коротко подстрижен. Иначе не поймут, иначе нельзя. Финансовому директору в этом плане ещё хуже… Ответственное ведь лицо, встречается с авторитетными людьми!.. Игорь! Я намного богаче большинства жителей Москвы, но не могу сам решать, как именно мне стричься! И это, поверь, только небольшая часть огромного кома моих «привилегий»… Чтобы управлять – действительно, по-настоящему управлять собственной жизнью – нужно быть или где-то на самом верху, или… или не лезть в это совсем. Как, например, ты.

– Ну вот и бери с меня пример, – буркнул я, – ты сам всё выбрал, тебя, насколько я понимаю, с пистолетом у виска никто не принуждал.

– Хм. Я бы не сказал, что ты понимаешь так уж правильно… да и с примером не всё просто на самом деле… ну да ладно, речь не о том.

– И о чем же у нас речь?

– У нас? О Тарантино, конечно. О Квентине Тарантино – мы обсуждали некоторые его фильмы сегодня… то есть, пардон, уже вчера вечером. Помнишь?

Костя уже который раз без всякого предисловия менял тему и это пугало меня. С головой у финансового директора серьезные проблемы, это ясно. Но вот насколько они серьезны… Причем здесь Тарантино?! Разве что, – кольнула вдруг холодная и очень неприятная мысль, – то, что в своих художествах именитый режиссер показывал тоже разных свихнувшихся типов. В Криминальном Чтиве, помнится, и вовсе схожий момент был…

Господи, хорошо хоть Надя в отключке и ничего не видит…

– Помню, – кивнул я, – что дальше?

– Обсуждая кино Квентина Тарантино, мы говорили о том, как бабки портят человека. Сравнивали его первые фильмы с этим, как его… – Костя прищелкнул пальцами, – про вторую мировую, в общем. Говорили и о «Бешеных Псах», конечно. Верно?

– Верно…

– Гениальная вещь. Тебе, насколько я помню, тоже понравилось… Так вот. В фильме был эпизод, когда Мистер Блондин – его, как ты знаешь, играл Майкл Мэдсон, – высший, между нами говоря, актер – привез на склад пленного копа. Связанного, с кляпом во рту – всё как полагается, в общем. Припоминаешь?

Урод в дорогих штанах говорил с расстановкой, неспешно, явно восхищаясь собой в этот момент. Я же… я сидел, обливаясь холодным потом и весь обратившись в слух. И понимал, понимал, понимал! Понимал, куда клонит мой новоиспеченный товарищ…

– Так вот. Копа они вытащили, потом долго били, – в следующую секунду Костя оказался возле меня, легко, будто играя, коснулся распухшей от удара щеки, – а некоторое время спустя Мистер Блондин остался с пленником наедине…

Резким движением финансовый директор дернул мою голову назад, сильно нажал на болящую скулу… и, как только рот раскрылся в непроизвольном крике, запихнул в него заранее приготовленную серую тряпку.

Ошалевшее, горящее ярким огнем сознание попыталось заставить тело выплюнуть насильно впихнутую гадость – но Константин уже ловко заклеивал мне рот очень кстати оказавшимся под рукой скотчем.

Точно также, как какое-то время назад он проделал это с Надей…

Дикий крик ужаса на выходе превратился в невнятное мычание, сразу стало тяжело дышать, кровь дико запульсировала по всему мозгу…

– Так вот, – словно ни в чем ни бывало продолжил Костя, – как я уже говорил, Мистер Блондин и пленный полицейский – или шериф, кто их там, в Америке, разберет – остались наедине. Мистер Блондин включил музыку… у нас здесь, между прочим, тоже есть магнитофон – в номерах такого уровня они всегда есть – и стал танцевать. Песня ещё такая забавная была… как же её… в общем, к черту. Я хорошо запомнил как он был одет – черные штаны от костюма (они все там были в костюмах кстати говоря), обычная белая рубашка и подтяжки. У меня, как видишь, подтяжек нет – всё-таки фильм снимался в начале девяностых, столько воды утекло… Ну а дальше ты знаешь – Мистер Блондин сел и отрезал полицейскому ухо. Бац – и всё. Готово. Потом он хотел его поджечь… но персонажа Майкла Мэдсена застрелил некстати очнувшийся коп – тот самый, которого играл Тим Рот, с пулей в брюхе.

Так погиб Мистер Блондин.

Знаешь, я всегда считал, что он лишь свихнувшийся урод – собственно говоря, так все говорили даже в самом фильме. Но этот эпизод… он чем-то притягивал меня… Трудно сказать чем: быть может, танцем главного персонажа, этакими нарочито-ленивыми, неуклюжими движениями, может, просто актерской игрой Мэдсона как таковой… Не знаю. Но не садизмом уж точно, поверь.

Кстати, я был таким не один. Знаю – точнее, знал – слишком уж много лет прошло – парня, который этот эпизод с полицейским раз двадцать пересмотрел. Только эту часть. Можешь себе такое представить? Просто брал и пересматривал, как какой-нибудь там музыкальный клип Трофима.

Так вот, – Костя сел на корточки, его зрачки – узкие, злые и невероятно холодные – прямо-таки вцепились в мои, – Я хочу пойти дальше Мистера Блондина. Он причинял боль телу, до большего его туповатый мозг додуматься был просто не в состоянии. Я же… я ударю по душе.

Последние слова моего «спасителя» прозвучали так жестко, что я чисто автоматически попытался отвести взгляд.

Куда там! Зрачки Кости буквально гипнотизировали, держали, словно магнит. Какую-то долю секунды продолжалась невидимая глазу борьба… а потом я сдался.

Сдался, как сдавался всегда, встречая кого-то сильнее себя…

Костя же… Казалось, в эти мгновения он перестал быть человеком. Всё лицо директора неуловимо преобразилось, приобрело поистине волчий оскал. Ноздри, брови, губы, скулы – изменилось ВСЁ. И в тоже время… не изменилось. Будто одного брата-близнеца, выросшего в добропорядочной и сытой семье русских купцов внезапно подменили другим, вся жизнь которого прошла в концлагерях да уличных бандах…

Но прежде всего – глаза. Я никогда не видел, чтобы у кого-нибудь они горели столь яростно, столь дико, столь кроваво…

Костя встал.

– Как я сказал, удар будет нанесён по душе. Телесные пытки не могут быть длинны – что такое час или два по сравнению с целой человеческой жизнью? Муки же внутренние… это навсегда, до самой гробовой доски… Поэтому можешь не бояться – ты уйдешь отсюда целым и невредимым. Как пишут в приключенческих книжках, с твоей головы не упадет ни один волосок…

Директор сделал паузу и медленно, даже как-то торжественно, повернулся в сторону Нади.

– Пытать я буду её. А ты будешь смотреть – очень внимательно и ничего не пропуская. Если отвернешься – я отрежу ей ухо. Отвернешься ещё раз – отрежу второе. Отвернешься в третий… думаю, лучше тебе пока этого не знать. Но с каждым разом ты будешь делать ей лишь хуже. После того как Надя умрёт, я уйду из номера и, пару часиков спустя, позвоню в отель. Тебя найдут и отпустят – целого и невредимого, как я и обещал. Всё.

Костя произнес это до того просто и буднично, что смысл сказанного не сразу дошёл до меня. Когда же дошёл…

– Не дергайся, – директор стоял уже возле подоконника, перебирая аккуратно сложенные диски, – всё равно не поможет. Я хочу, чтобы ты запомнил ещё одну вещь. Это самое важное. Всё, что сегодня произойдет – произойдет исключительно по твоей, и только по твоей вине. Ты не потрудился обзавестись нормальным сотовым – из-за этого мы познакомились неделю назад. А Надя ведь предлагала купить новый, ты сам мне тогда рассказал… Мы случайно оказались в одном баре и именно ты – не она! – захотел подойти. Я ведь вас даже не видел…

Костя ненадолго замолчал, продолжая разглядывать имеющиеся в наличии диски.

– Для такого момента, я думаю, очень важно подобрать правильную музыку. Ты говорил, что тебе нравится Агата – но на мой взгляд, она не пойдет. По крайней мере пока. Нужно что-нибудь помощнее, что-нибудь более энергичное… Например… Например… Ария. Точно, Ария! То что надо. Да и ты вроде нормально о ней отзывался…

Директор – действительно чем-то похожий сейчас на Мистера Блондина из фильма – нажал кнопку открытия магнитофона.

– Слышал когда-нибудь такие слова – «Я хочу кого-нибудь убить»? Я вот слышал раз сто. Но только сегодня по-настоящему понял их смысл. Ты, думаю, тоже поймешь – причем довольно скоро. Я тебе в этом помогу.

Зло усмехнувшись, Костя достал из своего дипломата нож – толстый, короткий и, судя по блеску лезвия, очень острый клинок.

– Инструмент, – издевательский поклон, в руках директора пустой наполовину графин…

…А из динамиков магнитофона уже льется знакомая музыка, мрачный голос Кипелова медленно начитывает начало известнейшей песни…

В рассветный час шакал о холоде забыл,

Следит с холма за мрачной конницей вдали…

– Ты не забудешь этого, Игорь, не забудешь никогда. Я же видел как ты на неё глядел, помню всё, что ты о ней говорил....

…Вода из графина льется прямо на голову Нади… Она дергается, открывает глаза – ничего не понимающая, испуганная, беззащитная…

Это всё обман, что он был самым добрым царём

Это всё неправда, он правил огнем и мечом…

– Не будет у вас свадьбы, Игорёк. Ни через два, ни через три месяца…

…Блестящее лезвие прорезает белую кожу и погружается внутрь. Пол мгновения спустя наружу вырывается струя ярко-алого цвета…

…Надя отчаянно пытается вырваться и дико мычит…

…Лезвие медленно ползёт вдоль руки девушки, оставляя за собой глубокую кровавую борозду…

– Не спрашивай, как я буду с этим жить, Игорёк. Я и сам пока не знаю. Главное, как будешь жить ты…

Здесь твой ад, ты знаешь нет дороги назад.

Пей свой яд, пей, прокуратор Понтий Пилат…

…Надежда оголена по пояс, нож ползет от ключицы вниз, к животу…

Сво-о-одит с ума улица Роз.

Спрячь свой обман, улица слез…

– И ещё одно, на этот раз последнее. Сегодня двенадцатое мая, не забывай этой даты. Никогда не забывай… Ведь если бы не ты, то ничего такого не случилось. Никогда. Тебе просто надо было послушать Надю…

Улететь бы птицей прочь от проклятой Земли.

С небом чистым слиться, вот о чём мечтаешь ты…

…Вокруг уже столько крови, что глаза заливает какая-то багряная пелена. Я вижу дергающуюся Надежду, вижу красное лезвие, гуляющие по её телу… но воспринимаю это как-то не так, как надо… воспринимаю так, словно всего этого на самом деле нет, словно я всего лишь смотрю страшное и отвратительное кино…

Дай мне сойти с ума, ведь с безумца и спроса нет

Дай мне хоть раз сломать этот слишком нормальный свет…

…Красная пелена полностью заливает взгляд, окружающее меркнет и исчезает…

…На голову льется холодная вода. Я прихожу в сознание, открываю глаза… и тотчас отвожу их прочь, не в силах выдержать представшего зрелища. Из горла рвется крик, руки пытаются разорвать треклятые путы – всё тщетно. Кляп во рту и веревки вокруг тела сидят прочно. В ушах звучит мягкий голос Константина:

– Я тебя предупреждал, что будет, если ты отвернешься? Пеняй на себя… – И, уже подойдя к изрезанной, почти не дергающейся Наде, – смотри сюда! Или будет ещё хуже.

Для миллионов ты невиновен, мой же отец – Сатана

Но Падший ангел Богу был равен, мстить за него буду я…

…Странное дело – одна из картин, висящих в номере, вдруг почему-то меняется. Изображенный пейзаж исчезает, всё пространство внутри рамы заливает густая, отталкивающая чернота. А на ней – знак, выведенный белой краской. Вертикальная, сужающаяся книзу палка, на которой, словно шашлык на вертел, насажены шары. Первый (в отличии от прочих, он перечеркнут) самый большой, второй поменьше, третий меньше и его… Всего семь шариков – ровно, как в сказке.

Семь ведь сказочное число…

Что за бред? И где… где настоящая картина?.. Она же висела, пейзаж с березами, она тут была…

Ты невинный ангел, ангел поднебесья. В этой жизни странной ты не моя.

За тобой тень Зверя, вы повсюду вместе. А теперь поверь мне – Зверь этот я....

…Я не знаю, сколько это продолжалось. Долго. Очень долго. И не хочу… не могу описывать всё, что произошло той ночью. Моё сознание то затуманивалось, делая восприятие спасительно-отстраненным, то безжалостно кидало меня в самую гущу реальности. Ярость вспыхивала и исчезала, бессильная, словно песок, на её место приходило тупое непонимание… Несколько раз я отключался – но Костя заботливо приводил меня в сознание, после чего возвращался к своей основной «работе»…

Надя… умерла. Финансовый директор – его рубашка, изначально белая, почти полностью покрылась алыми пятнами – специально добил её контрольным ударом в сердце. После того как всё закончил, разумеется…

Потом он тщательно вытер нож и подошёл ко мне. Попрощаться…

– Вот и всё, Игорёк. Думаю, я добился того, чего хотел – хотя окончательно узнать это можно будет только годы спустя. Как я и обещал, через несколько часов тебя освободят. А мне пора, прощай.

Он молча снял окровавленную рубашку, натянул пиджак – и ушёл.

Я остался с тем, что раньше было Надей, наедине. Видеть её, уже мертвую, в таком состоянии, было едва ли не больней, чем во время самих пыток…

Привязанный, с кляпом во рту, я просидел так несколько очень длинных часов. И даже не слышал, как снаружи громко забарабанили в дверь, а потом по паркету загрохотало одновременно множество ног.

Всего несколько шагов – и влетевшие люди остановились, словно вкопанные.

…Но дружный возглас отвращения, вырвавшийся, по крайней мере, из пяти-шести глоток, я тоже не слышал…

Мои мысли были очень и очень далеко…

* * *

Я сидел и молча смотрел на небольшую черную книжку, лежащую на единственном в комнате столе. Да и то сказать – молча. Как будто было с кем говорить… За плотно зашторенными окнами уже поднялось солнце, Виталик – мой сосед по комнате – давно дрых. Прочие обитатели дома, надо полагать, тоже. А если кто и не спал, предавшись, например, любовным утехам, то всё равно это было где-то там, за хлипкими деревянными дверьми, разделявшими наши обиталища…

Да уж… Обиталища… Время от времени я вспоминал старые, коммунистические ещё фильмы, где главный герой вместе с десятком других персонажей проживал в совместной квартире, отобранной в 1917ом у «буржуев» – то бишь врачей, учителей и военных. В такой квартире неизбежно присутствовала какая-нибудь толстая сварливая тетка, всюду было развешено сохнущее бельё, а сами граждане постоянно спорили, распределяя место и время на кухне…

Примерно также жили и мы. «Одна семья – одна комната» – такой, кажется, принцип был у товарища Ленина? Людские дома по всему Посёлку выглядели практически одинаково – длинные одноэтажные строения, сработанные – как и почти всё здесь – из крепкого дуба. Куча окон, косые крыши и всего одна дверь. Обычно в доме жило от пятнадцати до двадцати человек – по двое в каждой комнате. Если с детьми, то и трое, и четверо… Для многодетных, то есть имевших более двух отпрысков семей существовали отдельные «коммуналки» – точно такие же вытянутые, словно гроб, снаружи, но более просторные внутри.

Ещё наши дома напоминали мне поезда – точнее, конечно, вагоны. Разве что купе пошире немного, да расположены с двух сторон. А вместо отделения проводника – кухня. Общая, как и полагается в настоящей коммуне…

Хм. А ведь когда-то мне нравилось ездить железной дорогой…

Обстановка в нашей комнатке была небогатой – две кровати, стоящий посередине стол, несколько стульев… Под самой стеной – небольшая печка, используемая исключительно в зимнее время. Полка под самым потолком… Чайник… Всё по специально определенной Ледяными Владыками норме, не больше, но и ни меньше.

Всё честно…

Я грустно усмехнулся. Взгляд упал на пол, где, крепко перевязанные, лежали листки бумаги. Рядом – коробка с угольками и стопка поменьше – готовые творения Виталика. Последнее, пока что не дорисованное до конца, изображало сексуальную девушку с вытянутой мордочкой лисы и длинным пушистым хвостом, прикрывающим пятую точку. У девушки были большие, словно в мультиках-аниме, глаза, и рукоятка меча в правой руке.

Мэв… Ну конечно, кто ж ещё… Виталик рисовал карикатуры на всех своих друзей – причем так, что ты сразу понимал кто именно там. Доставалось и мне – как-то раз негодяй изобразил меня в виде этакого полу-зайца, испуганно выглядывающего из-за какой-то скалы… Получилось очень похоже, все вокруг, я помню, здорово посмеялись…

Я улыбался тоже, хотя от такого сравнения и было немного неприятно. Вон Мэв-то он как рисует!.. Но шутка есть шутка, что с неё возьмешь… Тем более, на следующий день у меня выпадал выходной – вещь куда более ожидаемая, чем в старом, покинутом навсегда мире…

А именно в тот, следующий день (точнее, конечно, ночь) вампиры и поймали повстанца.

И так получилось, что я – единственный из всего Посёлка – увидел всё собственными глазами…

Это произошло в первой половине ночи, когда люди (точнее, их подавляющее большинство) работали на своих сменах, а бары ещё не открылись. По мощеным деревом улицам шагали лишь редкие одиночки типа меня, да не менее редкие патрули вампиров.

Ночь в этом мире была гораздо длиннее земной и длилась, в зависимости от времени года, где-то от пятнадцати до девятнадцати часов. День же, напротив, был коротким и сумрачно-сероватым – по силе местное светило уступало нашему Солнцу, как минимум, раза в два. Несмотря на это, людям под страхом смерти запрещалось покидать дома, когда на улице было светло. Только ночью. Ночью происходило всё: работы, гулянки в барах, общение с друзьями… Днем, как правило, спали. Объяснялось сие просто: хоть вампиры и не умирали, подобно известному графу Дракуле, от солнечного света (а жаль, очень жаль!), но слабели всё же изрядно. Поэтому с рассветом благородные ирры прятались – ну кроме часовых, разумеется – по домам. И сутки соответственно под себя перестроили.

Я вздохнул.

Ладно. Что-то мои мысли немного не туда забрели…

В общем, в тот день – уже, наверное, недели три тому назад – я здорово выспался (как и каждый нормальный человек, когда ему выпадал выходной) немного повалял дурака… и решил прогуляться по Посёлку. До открытия баров оставался ещё примерно час, делать особо было нечего… Не скажу, что бесцельное брожение по осточертелым улочкам нашего городка было моим любимым занятием, но… Выходить за территорию частокола людям разрешалось исключительно в сопровождении вампиров (либо со специальной грамотой, подписанной самим Смотрящим), дома было одиноко и скучно… Что-то потянуло, в общем. Развеяться так сказать.