Капитанская дочка для пирата

Фурия залетела в мою жизнь разрушающим вихрем. Разрушила привычное и заставила меня окунуться в старые, болезненные воспоминания. Не хочу. Не хо-чу! Но я должен завоевать ее доверие, должен расположить к себе, чтобы она открылась и помогла. А дальше можно и на покой. Все равно назад дороги нет.

Глупость же, глупость! Право первого на корабле – надежная защита для девушки, но стоит только голодным волкам учуять, что свежее мясо неподалеку и ничто ее не спасет. Нельзя без присмотра оставлять. Убьют еще, а мне потом что? Голову пеплом посыпать и за борт виновных бросать?

Фурия – моя последняя надежда. Разумеется, эта бестия никогда об этом не узнает. Пусть думает, что ради забавы держу, пусть верит, что мне нужно сокровище. Зуб даю, что ее папаша даже не удосужился объяснить, что именно прячется там, за отметками на карте.

Закрываю воду, а от меня натурально валит пар. Довела.

Обматываюсь полотенцем и выхожу, а девчонка взгляд к полу приклеила, сидит, красная, не шелохнется. Тем лучше.

Достаю золотой медальон и бросаю на стол. Тот звякает жалобно, и на лице Арии впервые проступает не ненависть или горе, а тихая глубокая печаль. Бездонная, как море вокруг нас. Протянув руку, она касается безделушки и тяжело вздыхает. Поднимает взгляд и смотрит так вопросительно и тяжело. Не с укором даже, а как-то обреченно.

– Давай поговорим, пират, – произносит она тихо и опирается на крышку стола.

Глава 7. Ария

Талисман отца. Даже не верится, что его больше нет, а я – пленница. Все кажется таким далеким. Нереальным.

Касаюсь резной поверхности и с трудом сглатываю. Меня душат слезы, но сейчас не время и не место. Медальон совсем небольшой, его легко спрятать в кулаке. От центра к краям тянутся желобки-узоры. Цветы папоротника, хитроумно сплетенные и перекрученные. Замок, который легко принять за красивую безделицу.

Враг рассматривает меня пристально. Переводит взгляд с медальона на мою руку и обратно, а кожа мурашками покрывается, будто кто-то прикасается кусочком льда. Губы все еще ноют. Воспоминания о жестоких поцелуях раскрашивают щеки красными пятнами стыда.

Встряхиваю головой, откидываю со лба прядь волос и пытаюсь сосредоточиться на медальоне. Нужно думать о чем-то отстраненном. Нужно знать, зачем я здесь.

– Я слушаю. Ты хотела поговорить, – голос пирата будто простужен. Он опускается на стул напротив, но горячих глаз с меня не сводит. – Ария, я не хочу причинять тебе зла. Можешь не верить, – поднимает ладонь, когда ловит мой скептический взгляд, и хлопает слегка по столу, заставляя мое тело натянуться струной.

Он так и не оделся. На плечи выползают темные кончики перьев коршуна, что словно кинжалы смотрят в мою сторону. Тату прячется за спиной, но я успела разглядеть дикую птицу, готовую бросится на добычу.

Сцепив пальцы в замок, я подаюсь вперед, сокращая расстояние между нами.

– Мне нужны ответы, пират. Ты же можешь дать хотя бы их?

Он растягивает губы в подобии улыбки. С мокрых темных волос струйки воды скользят по смуглым щекам и срываются с крепкого, выраженного подбородка.

– Энзарио, – отрезает. – Какие ответы тебе нужны, фурия? – и откидывается на спинку стула, складывая на груди мощные руки. Такой двумя пальцами переломает шею. Но не переломал же?

Почему? Почему ты просто не заставишь меня? Видит Ишис, так было бы проще. Для нас обоих.

– Все, какие ты мне задолжал, – улыбаюсь в ответ. Хочу надеяться, что так же хищно. – Пираты не топят корабли ради потехи. Чего ты хочешь…Энзарио?

Его имя перекатываю на языке и выплевываю, как камень.

Подцепляю пальцем отцовский медальон и раскачиваю его над столом.

– Что тебе нужно?

– Старенькую ласточку давно стоило на остров погибших кораблей отправить, – он усмехается. – Нашла о чем жалеть. О дряхлом корыте. А медальончик, ты и сама знаешь, куда может привести. На то золотишко, что под водой спрятано, ты себе морской бриг купишь. И не один.

Уголки глаз щиплет от набежавших слез, а горло сжимает невидимая когтистая лапа. Мир перед глазами расплывается и меркнет, будто кто-то плеснул на лазурную волну чернил каракатицы.

Тяжелые горячие капли скользят по щекам, собираются на подбородке и падают вниз, обжигая обнаженные бедра. Руки безвольно падают на стол, медальон откатывается в сторону, но я даже не пытаюсь его схватить. Мне все равно.

Столько лет ходила с отцом в море, столько мест я повидала, столько всего узнала. А потом явился этот… этот варвар и вынес приговор! Ворвался в мою жизнь и посеял в ней только кровь и разрушения!

Кусаю нижнюю губу до резкой вспышки боли, до головокружения и соленой крови на языке. Чувствую, как красная влага смешивается со слезами, но и эта боль не отрезвляет меня.

Мой мир уничтожен.

Ради сокровищ, которые вполне могут оказаться всего лишь вымыслом.

Поднимаю взгляд на врага, но едва ли вижу его лицо. Слезы смазали черты, растворили их, как кислота.

– У тебя вообще есть хоть что-то святое, пират? Семья, например? Когда какой-нибудь урод пустит родных на дно, ты также будешь говорить?

Бросает тяжелый взгляд и чуть подается вперед.

– А это не твое дело, красотуля. И не распускай нюни, каюту затопишь, а нам еще спать здесь.

– Хочу и реву! – вскакиваю из-за стола и хватаю медальон, – ты это хочешь, да?! Свое долбаное сокровище!

Кусаю запястье, выдавливаю несколько капель крови и стряхиваю их на витиеватую резьбу.

Медальон вибрирует и жжется, как уголек костра. Намертво влипает в ладонь, а я, кажется кричу, потому что боль прошивает до самого локтя. Каюта тонет в яркой вспышке, дерево трещит, пол ходит ходуном.

Украшение раскрывается, точно огненный цветок.

Жидкое золотое полотно растекается в стороны, окутывается коконом, забивается в горло, протискивается в нос и уши.

А потом резко отскакивает, точно живое.

– Ох, мать моя полосатая устрица! – шепчет Энзарио и восхищенно рассматривает дорожки и пятна на карте. Бросает на меня нечитаемый взгляд. И кажется, в свете золотых всполохов, что на его ресницах блестят слезы. – Сюда иди! Быстро! – яростно приказывает и резко встает.

Когда я пячусь, он подхватывает меня на руки и, опрокидывая на кровать, прижимает собой.

– Ария, я – бездушный и плачу редко. Считай, что тебе повезло, – стирает пальцем слезу со своей щеки и ведет по ране на запястье. Остатки влаги размазывает по истерзанной ключице. – На плечо маловато, извини, но края стянет. А теперь потерпи. Будет очень больно. Можешь даже укусить меня, – и подставляет свою руку к моим губам.

Что происходит?

В первую секунду я теряюсь и даже забываю сопротивляться. Сдавленная со всех сторон, прижатая к постели немалым весом, я едва ли могу дышать. С непониманием смотрю в его глаза, и в груди все сжимается.

Пытаюсь что-то спросить, но язык не слушается, немеет во рту и превращается в сухую тряпку. Онемение идет ниже, сдавливает горло, скользит смертельным холодом по груди и ввинчивается в живот острым клинком.

Хватаю ртом воздух, но вместо крика в потолок рвется задушенное сипение. Острие боли рассекает грудь надвое, выворачивая ребра, до хруста выгибает позвоночник. Вот-вот сломаюсь и сказать ничего не могу! Только шепчу пересохшими искусанными губами:

– Не могу дышать…

– Тише… – Энзарио расправляет меня на постели, как куклу, и поглаживает плечи и руки. Ведет по коже и перебирает пальцы, затем скользит снова вверх. Расслабляя и успокаивая. Не смотрит ниже, где задирается полотенце. Глаза в глаза. Наклонившись шепчет: – Сейчас отпустит. Еще немного…

С трудом вдыхаю и зажмуриваюсь. Почти не чувствую тела, оно превратилось в каменное изваяние. А пламя внутри закручивается, стягивается, как пружина, и распирает изнутри, намереваясь сломать каждую кость, разорвать сухожилия и вывернуть меня наизнанку. Сквозь дурман и жар чувствую чужое прикосновение. Невесомое, холодное. Будто горный ручеек скользит по раскаленным камням.

С трудом разлепляю веки, ищу пирата взглядом. Хочу попросить его коснуться лба, сжать виски, где жар особенно невыносим.

Приоткрываю рот, но слов нет. Они не складываются: крошатся на кончике языка.

От бессилия стискиваю зубы и чуть поворачиваю голову. Молюсь, чтобы он все понял сам, иначе сгорю. Видать мозгов и так немного, раз карту открыла и позволила собой управлять.

– Холодный ветер, постой, постой! – Энзарио начинает петь… – Куда спешишь ты, мой дорогой?

– Я свое счастье сыскать хочу.

– Зачем тебе счастье, коль я плачу?

Его пальцы щекочут подбородок легким прикосновением и, поднимаясь выше, вплетаются в волосы. Энзарио замолкает, будто примораживается от моего молящего взгляда.

– Вот. Теперь осталось последнее, – он мрачнеет и убирает теплые руки, а меня резко бросает в жуткий холод, будто я сорвалась в бушующие воды Северного моря. Жар сменяется льдом. – Терпи, ты же дочка капитана. Дерзкая и… – он щурится и коварно улыбается. – Я могу согреть собой, если ты кивнешь.

Будь моя воля – расцарапала бы эту самодовольную рожу.

Но моя воля исчезает где-то под волнами лютой зимы, растекшейся под кожей. Озноб набирает обороты. Я уже стучу зубами, будто лежу на колком снегу. Ловлю его взгляд.

– С-согрей… – выталкиваю слово с трудом. С ним уходят все мои силы. Будь я проклята, но мне впервые за этот сумасшедший, бесконечно тяжелый день, не стыдно за слабость.

Мир расплывается черной патокой, и в этом колышущемся мраке вспыхивают крошки люнны у двери. Еще одна вспышка – я вижу, как пират немного смещается. Его шаги – разноцветные лужицы на угольном холсте.

– Согрей, – выдыхаю шепотом и закрываю глаза.

Он сдергивает с меня полотенце. На тело просыпается бесконечность колких колючек. Энзарио быстро ложится рядом и поворачивает меня на бок. На плечи мягко выскользают его руки и вязаный плед. Крепкие ноги подтягивают меня к себе, а жаркое дыхание упирается затылок.

– Теперь можно и поспать… – тянет пират ослаблено и почти неслышно допевает детскую песенку: – Не нужно злато, не нужна власть, мне б только радость свою узнать…

Глава 8. Энзарио

Просыпаюсь рывком, будто кто-то выбросил меня из забвения в реальный мир пинком под зад. Взгляд тотчас натыкается на пустую постель, и сердце подскакивает к горлу от запоздалой мысли, что девчонка могла попытаться убить меня, а я, старый пень, даже не подумал себя обезопасить.

А вдруг она пыталась?

Холодею от догадки и перекатываюсь на другой бок. Постель вроде чистая, никакой крови. Душить она бы не стала. Силенки не те.

Сажусь на край кровати и застываю, натолкнувшись взглядом на тонкую фигурку, закутанную в вязаный плед.

Фурия стоит у стола, где все свободное пространство занимает золотое полотно карты. Поверхность ее подрагивает, как вода в кувшине, тут и там на искрящейся глади появляются острова, портовые городки, сотни и сотни мест.

Фурия водит пальчиком по карте и что-то бормочет. Она рассматривает, наклоняясь так, что волосы падают на стол и смешиваются с тягучим золотом. Глаза девчонки горят, щеки разрумянились, да и вся она выглядит, как первооткрыватель, дорвавшийся до сладкой запретной тайны.

Вскинув голову, она ловит мой взгляд и хмурится, но задорный блеск в глазах не исчезает.

– Знаешь, я ведь никогда не видела ее открытой, – бубнит Ария, – никогда-никогда. Думала, что это все сказки.

– Нет. Это правда, – шевелю пальцы ног, запутывая их в нитки ворсистого ковра. Полгода на него убил, петелька к петельке, но результатом доволен. Даже продавать не захотел.

Ползу взглядом по полу к стулу, по худенькой ножке Арии, затем по изгибу бедра, слегка прикрытому ажурным пледом. Она так любовно его к себе прижимает, кутается, телом прикасается, что я задерживаю дыхание.

Пальчики ласкают петельки и завитушки, а у меня дрожь скачет из груди прямо в пах, сжимая приятной болью. Кремовое полотно вязаное крючком оттеняет молочную кожу и алые волосы моей пленницы. Она юна и так жестоко красива.

Тяну на себя простынь и быстро заворачиваюсь. Может, хоть так не заметит?

Ария смотрит исподлобья, но взгляд ниже груди не опускает. Да и румянец на щеках горит слишком уж ярко. Кладет руки на карту и тихо смеется, когда золото обволакивает запястья, как живое. Такая свободная, беззаботная птица.

– Щекотно, – бормочет под нос и ведет крутой зигзаг в сторону первой блестящей точки, что высоко поднимается над столешницей. – Это первая метка нашего пути. Я их совсем не знаю, – заправляет за ухо алый локон, но тот упрямо лезет в глаза. – Папа молчал. Отмахивался, будто вся жизнь впереди, – девушка замолкает на полуслове, сглатывает тяжело и голову поворачивает, чтобы меня видеть. – Что это за место, Энзо?

Указывает пальцем на блестящий пик, а у меня воздух в горле застывает холодной пикой.

По имени назвала. Не «пират» или «бандит», а Энзо.

Так сокращала имя только Мирида – моя первая жена. Сглатываю горечь. Столько лет прошло, а все равно воспоминания кусаются. Будто пучок крапивы съел.

Подхожу ближе к фурии, наклоняюсь над столом и слышу снова фантомный запах ландышей. Знаю, что его нет, но слышу.

– Ария, я не убивал твоего отца, – говорю тихо и смотрю на карту. – В честном бою мог бы, но не так, когда он ослабленный рухнул в мои объятия.

– На нем не было ран, – вдруг говорит она и оборачивается. Глаза стылые, холодные. – Думаешь, я не заметила, что на нем не было ни одной царапины?

– Тем более, – жадно впитываю ее черты лица. Не скажешь, что сказочно-красива, но с изюминкой. Свежая, легкая, как лепестки горной фиалки. Я наверное со своим «на вид под тридцать» выгляжу совсем старым рядом с ней. – Как бы я его убил кинжалом, не поранив?

Ария снова поворачивается к карте. Без страха. Даже не вздрагивает, хотя я стою прямо у нее за спиной.

– Ты должен меня понять, – говорит так тихо, что мне приходится наклониться. – Ты ворвался в мою жизнь и затопил мой единственный дом. Да-да, – она предупреждающе поднимает руку и голос ее холодеет: – Старое корыто, место на дне, и все такое, но это был мой дом. У меня больше ничего нет. Ни родственников, ни «Ласточки».

Она становится спиной к карте, отчего у меня вылетает дух из груди, и запрокидывает голову.

– Я предлагала тебе сделку. И озвучу ее, раз уж не вышло в прошлый раз, – личико вспыхивает так ярко, что вот-вот дым из ушей повалит. – Я помогу тебе с картой. А когда все закончится, мы разойдемся в разные стороны. Высадишь меня в ближайшем порту, и я начну новую жизнь. Раз уж со старой так плохо сложилось…

Усмехаюсь. Какая она милая, когда злится. Когда пытается показать, что справилась с эмоциями и печалями. Делает вид, что переиграла меня. Хочется ее вжать в себя и не отпускать.

– А я разве предлагал что-то другое? Не умри капитан на моих руках, я бы с него ответ спросил, но… Я знал, что такие вещи по наследству передаются. По крови. Только странно, что вот эта часть… – ступаю ближе, тесно-тесно, заставляя ее отклониться спиной назад. Касаюсь ее плеча рукой, будто невзначай, и показываю на карту. Ей приходится извернуться и потереться об меня, чтобы увидеть. А я уже знаю, что затяну ее в постель, чего бы это не стоило. Хочу. Дурак, знаю, третьи грабли мне обеспечены, но секс – это еще не любовь. В порту наши пути разойдутся.

– Эта часть что? – спрашивает Ария и поворачивает голову. Смотрит пронзительно, с любопытством. Кутается в плед плотнее, будто снова замерзла.

– Закрыта. Видишь бельмо? – прислоняюсь к ней животом, чувствуя всем телом, как она натягивается струной. Мое дыхание отбивается от румяной щеки. Ее волнует, что я слишком рядом. Да у нее ноги подкашиваются, вон как уцепилась за столешницу. В моих мыслях непрошеные едкие слова: хочется поддеть строптивую фурию, но я резко и больно цепляюсь зубами за гвоздик в языке и противоречу своим желаниям. Лучше промолчу, а то девушка испугается и начнет снова кусаться.

– З-значит, – она заикается, совсем чуть-чуть, и затихает, будто с мыслями собирается. – Значит, проще просто сплавать туда. Я не знаю, как это точно работает. Карта может открыться, если добраться до нужной области. Да и таких пятен здесь несколько. Видишь? – она разворачивается животом к столу, тянется вперед, наклоняется так, что я клянусь всеми морскими богами, чувствую ее жар даже сквозь плед.

И, уверен, она чувствует мой. Беру ее за талию и немного тяну на себя, наклоняюсь и касаюсь золотистого холма на карте.

– Этот ближе всех. Никогда там не был, но по названию уже понятно, что местечко гиблое.

– Туда и направимся! – она хлопает в ладоши, как довольный ребенок, который получил конфету, и резко поворачивается в моих руках. Упирается ладошками в грудь и смотрит так, что душа в пятки уходит.

Каракатица свидетель, она так прижимается, что я могу подумать, будто девчонка намеренно со мной играет! Ей приходится отклоняться назад, поза во всех смыслах неудобная, я уже каменно-твердый, хоть полотенце вешай, а мягкое тело так доверчиво льнет ко мне, что по коже бегут мурашки.

– Энзо, – тихо шепчет она и манит пальчиком, чтобы наклонился.

– Ты что-то задумала, красотуля… – но я подчиняюсь.

Скользит ладонями по моим плечам, а у меня мышцы, как твердеют под ее пальцами. Ей приходится встать на цыпочки, чтобы дотянуться губами до уха.

– Мне нужна одежда, – в глазах вся скорбь морского народа замешанная на каком-то диком огне. Так же она смотрела, когда готова была насадить мое сердце на вязальную спицу. – Или придется разгуливать по палубе прямо так, – тяжелый, полный сожаления вздох, а в зрачках отплясывает пламя неприкрытой насмешки. – И мне кажется, – пальчики зарываются в мои волосы, а я слышу ее тихий хрипловатый смех, – тебе снова пора в душ, пират.

– Только с тобой, фурия, – напираю, пряча ее руки в своих. – Или решила, что со мной играть можно, а я не замечу фальши? Что задумала, говори!

Она невинно хлопает глазами и даже не пытается вырваться.

– Вообще-то в пледе жарко, – отвечает и взгляда не отводит. – И мне все равно придется выходить. Я не смогу все время сидеть в твоей каюте. И на корабле не останусь, когда до места доберемся!

– Выходить ты будешь со мной, – говорю строго. – Хоть куда. А одежда у меня только мужская, сомневаюсь, что тебе будет впору. Ты мне и пледе нравишься, – кладу руку на упругое бедро и веду вверх, приподнимая кружевное полотно. Слежу за ее реакцией: зрачки расширяются, почти пряча светло-небесный цвет глаз. Что ж ты сладкая такая сегодня? Где твои зубки, Ария?

Она усмехается и облизывает пересохшие губы. В глубине зрачков черти пляшут.

– Раз у тебя спицы есть, то и игла с ниткой найдется, – говорит так насмешливо, что я невольно вздрагиваю. – Ты мне одежку перешьешь или я могу сама взяться? Не в пледе же я буду сражаться? Опасное место встретит нас не полем фиалок, пират.

– Я тебе острые предметы в руки не дам, хитрюга! Чтобы ты в очередной раз меня пырнула?

– Значит тебе и швеей работать, – она пожимает плечами и хлопает меня ладошкой по груди. – Справишься? Но если задача будет непосильной, – многозначительный взгляд полный жалости, – то ты обращайся.

Усмехаюсь. Как мало она обо мне знает, но лучше и не знать.

– Поручу какому-нибудь старому матросу грязную работенку. А пока, – отодвигаю ее, справляясь с притяжением и желанием сорвать глубокий ненасытный поцелуй. Хороша чертовка, но не на того напала – мне хоть камень в штанах – башка прекрасно работает. Крутить себя вокруг пальца я не позволю, сам захочу – возьму.

Иду к шкафу и вытаскиваю две рубашки. Одну ей, другую себе.

– Извини, женского белья не ношу, – протягиваю одежду и добавляю: – Штаны могу предложить, но твой тощий зад в одной моей калоше утонет.

– Не моя вина, – вскидывает подбородок и выпрямляется, будто и правда может стать выше ростом, – кому-то изящество, а кому-то… – ухмыляется насмешливо, точно меня копирует и забирает рубашку.

– Эти кости – изящество? – прыскаю, окидывая ее скептическим взглядом. Надеваю рубашку и слежу за девушкой. Какие волосы! Будто рябина просыпалась и краску на ней оставила. Невероятно, никогда таких не встречал. Но нужны ли мне эти проблемы? Снова в омут с головой, а потом… Слишком она хорошенькая и остренькая. Как раз как люблю. Зараза…

Она аккуратно вешает рубашку на спинку ближайшего стула. Спина прямая, натянутая, движения чуть рваные, нервные. Задел-таки. Трепетная женская натура, а я – грубый мужлан, но тут уж извините, сама напросилась.

Глаза ее темнеют до глубокой синевы и непонятно, чего в них больше: гнева, вызова или глубоко спрятанной издевки.

Пальчики аккуратно поддевают край пледа и оттягивают его в сторону, ослабляя узел на груди.

– Кости, значит, – ее голос пробирает меня до самого нутра, будто падаю в ледяную воду с головокружительной высоты, а тонкие и гибкие пальцы не останавливаются, распутывают первый слой, за ним еще один.

Вот и точеный изгиб бедра. Ткань скользит по коже, потрескивает от соприкосновения с телом, а мне кажется, что у меня сейчас брызнут искры из глаз. Или из другого места.

Бок, тонкие линии проступающих ребер, округлая грудь. Я вижу темные пятна на белой коже. Синяки от моих пальцев. С самого донышка моей души поднимается огненный вихрь при одном только воспоминании о тех прикосновениях.

Еще один кусочек ткани и она остается стоять посреди каюты совершенно обнаженной. Плед отброшен в сторону, по спине расплескался огонь ее волос. Никакой попытки прикрыться.

– Кости, да? – говорит она, а я совершенно дурею, когда тонкая рука мимолетно скользит по ключицам и вниз по животу.

– Как тростник… тонкая, – хриплю, но пальцы немеют и больше не могут застегнуть ни одной пуговицы на рубашке. – Ты ведь понимаешь, что нарываешься, Ария? – добавляю серьезно, без тени злорадства. Хочу услышать правду, потому что звон в ушах стискивает голову, бежит гулкой сумасшедшей волной вниз и прячется-запирается ниже пупка.

А у нее губы в улыбке растягиваются. До сладкой боли.

– Ты-то это отлично понимаешь. Зачем спрашивать тогда? – ручка тянется к рубашке. – Заметь, мое поведение – ответ на твою провокацию. Теперь мы знаем, что не такие уж тут и кости. Хочешь спровоцировать еще? Я и с клинками прекрасно обращаюсь.

– Врушка, – смеюсь, но самому кисло до ужаса. То ли я голоден, то ли ГОЛОДЕН! Морская бездна, и почему у старика дочь, а не сын?! Оставил бы его на палубе полы мыть!

Договариваю, стараясь понижать голос, чтобы не сипел:

– Такие тощие руки, как у тебя, не способны даже клинок удержать.

Опускаю взгляд, будто отклеиваю себя от нее с кусками кожи, с болью. Жажда мучает и крутит. Мне приходится сцепить зубы и медленно выпустить горячий воздух. Другой бы давно сломал крошку: зря она играется.

– Испытай меня, – Ария накидывает рубашку и аккуратно застегивает пуговицы. Разумеется, та на ней висит, как мешок на ручке швабры. Но я помню каждый долбаный изгиб и, будь я проклят, если моя одежда ее портит. Дрожь по позвоночнику бежит, когда понимаю, что не избавлюсь от запаха ландышей, даже если постираю одежду. Каюта пропиталась до самого потолка, теперь эта пигалица еще и в тряпки влезла.

– Испытай меня, Энзо, – повторяет она, а в глазах – бездна и пламя. Безумие. – Или ты поднимаешь оружие, только когда топишь корабли?

Глава 9. Ария

У Энзарио меняются глаза. В светло-карих радужках вспыхивает заинтересованный огонь. Он переливается оливковым и прячется под густыми ресницами. Скулы хищно вытягиваются, губы изгибаются в коварную линию улыбки.

– Если сдашься, выполнишь мое желание, – смотрит на меня и не моргает. – Так что, фурия, ты хоть саблю в руках держать умеешь или только комариным кортиком отмахиваешься?

– Если ты о той зубочистке, которой размахивал на борту Ласточки, то я с ней прекрасно справлюсь.

Скрещиваю руки на груди и возвращаю пирату негодующий взгляд. Я совершенно опустошена и вымотана, но он не узнает. Нет-нет-нет!

Никогда не поймет, чего мне стоил весь этот цирк с раздеванием.

Мне нужно было как-то его раскачать. Заставить дать мне оружие. Вывести из этой комнаты. Видит Ишис, мне проще сказать ему что-то в лоб, чем разыгрывать сладкий спектакль.

Осталось сыграть только на гордости. Заставить его желать переломить меня, подчинить. И жажда эта должна быть так сильна, что он согласится на поединок. Только бы доказать свое превосходство и власть. А уж я не простая «папина дочка». Меня обучали лучшие из лучших, и я проверну сталь в его груди!

Плевать, что будет дальше. Даже если меня убьют, то картой уже никто не воспользуется. Враг будет повержен. Моя кровь сгинет в море.

Мне нужны его слабые места, а их нет. Даже будучи на взводе он не пытается давить слишком сильно: держится, сопротивляется. Никакого насилия.

А ведь мог бы. Я не слепая, вижу, каких трудов ему стоит эта игра в безразличие и самоуверенность.