Дон Кихот

Тут Роке Гинарт догадался, с кем имеет дело. Он уже раньше много слышал о нашем рыцаре, но считал все пустыми россказнями, так как не мог себе представить, чтобы жажда рыцарских подвигов могла с такой силой овладеть человеком и превратить его в безумца. Поэтому ему было чрезвычайно интересно увидеть собственными глазами того, о ком он раньше знал только понаслышке.

– Доблестный рыцарь, – сказал он, – не гневайтесь на свою оплошность. Быть может, эти испытания – только путь, ведущий к благу. Воля Неба непостижима, и Провидение нередко дарует счастье несчастливцам, ставит на ноги падших и обогащает бедняков.

Не успел Роке Гинарт закончить свою речь, как к нему прискакал сторожевой, обязанный следить за проезжающими и прохожими.

– Сеньор, – сказал он, – по барселонской дороге движется большая толпа людей.

Роке спросил его:

– А что – эти люди из тех, кто ищет нас, или из тех, кого мы ищем?

– Из тех, кого мы ищем, – ответил часовой.

– В таком случае не теряйте времени, – сказал Роке, – ступайте и приведите их скорей сюда. Да позаботьтесь, чтобы ни один человек не ускользнул от вас.

Оруженосцы ему повиновались и поспешили навстречу проезжим, а Дон Кихот, Санчо и Роке остались одни. Тут, обратившись к Дон Кихоту, Роке сказал:

– Необычайною должна показаться сеньору Дон Кихоту та жизнь, которую мы ведем; необычайными и опасными все наши дела и похождения. Говоря по совести, я и сам нахожу, что нет ремесла более беспокойного и тревожного, чем наше. По своей природе я человек сострадательный и мирный. Но жестокое оскорбление, нанесенное мне моими недругами, пробудило во мне такую жажду мести, что я наперекор моим добрым наклонностям взялся за это страшное ремесло и упорно продолжаю вести такую жизнь, хотя мой собственный разум убеждает меня отказаться от нее. А между тем один проступок влечет за собой другой. Один грех тянет за собой второй. В конце концов все чувства спутались во мне, и я мщу уже не только за мои, но и за чужие обиды. Однако хоть я и погряз в заблуждениях, но все же не теряю надежды выбраться из них в гавань спасения.

С удивлением слушал Дон Кихот эти разумные речи Роке. Он никогда не думал, чтобы среди людей, ремесло которых – убийство и грабеж, мог найтись человек, способный так здраво рассуждать.

– Сеньор Роке, – сказал он, – сознание своей болезни и готовность принимать лекарства, прописываемые врачом, – уже начало исцеления. Раз ваша милость хорошо знает свой недуг, Небо, или, лучше сказать, милосердный Бог, пропишет вам лекарства, которые исцелят вас постепенно, а не внезапно. Разумные грешники гораздо ближе к исправлению, чем неразумные. А так как вы, ваша милость, выказали в своей речи мудрость, то я скажу вам: мужайтесь и надейтесь на облегчение болезни вашей совести. Но если ваша милость желает скорее выйти на стезю спасения, пойдемте со мной. Вы сделаетесь странствующим рыцарем. Невзгоды, связанные с этим званием, послужат для вас отличным покаянием и проложат вам путь в рай.

Тем временем возвратились разбойники, посланные за добычей; они привели двух кабальеро, двух пеших паломников, карету, в которой ехало несколько женщин в сопровождении шести пеших и конных слуг, и, наконец, двух погонщиков мулов. Оруженосцы обступили их. Как побежденные, так и победители хранили глубокое молчание, ожидая, когда заговорит великий Роке Гинарт. Он спросил у всадников, кто они такие, куда едут и сколько у них при себе денег. Один из кабальеро ответил:

– Сеньор, мы капитаны испанской пехоты, наши отряды находятся в Неаполе; едем мы в Барселону, где стоят галеры, отплывающие в Сицилию; у нас двести или триста эскудо. С нас этого довольно, и мы не ропщем на свою судьбу, ибо бедным солдатам не приходится мечтать о грудах золота.

Эти же вопросы Роке задал паломникам. Паломники сказали, что они направляются в Рим и что у них обоих найдется, может быть, шестьдесят реалов. Наконец Роке спросил, кто те дамы, что сидят в карете, и сколько у них с собой денег. На это один из конных слуг ответил:

– В этой карете едет моя сеньора, донья Гиомар де Киньонес, жена верховного судьи в Неаполе, а с нею ее маленькая дочь, служанка и дуэнья; сопровождают их шестеро слуг, а денег у них с собой шестьсот эскудо.

– Итак, – сказал Роке Гинарт, – у всех путников девятьсот эскудо и шестьдесят реалов. Солдат у меня около шестидесяти. Посмотрим, сколько придется на человека: я что-то плохо считаю.

Услышав это, грабители громко закричали:

– Да здравствует Роке Гинарт, назло негодяям, ищущим его гибели!

Кабальеро не могли скрыть своего огорчения, жена верховного судьи опечалилась, да и у паломников лица вытянулись, когда они увидели, что их хотят лишить последних реалов. Роке с минуту продержал их в замешательстве, а затем, желая рассеять их печаль, которую нетрудно было заметить и на расстоянии аркебузного выстрела, обратился к кабальеро и сказал:

– Не соблаговолят ли сеньоры капитаны одолжить мне шестьдесят эскудо? А у супруги верховного судьи я попрошу восемьдесят, чтобы удовлетворить людей из моего отряда. А затем вы все сможете спокойно и беспрепятственно продолжать свой путь. Я выдам вам охранный лист, чтобы в случае, если вас встретит какой-нибудь другой из моих отрядов, мои люди не причинили вам зла. Я никогда не обижаю ни солдат, ни женщин, ни детей.

Оба капитана принялись в самых красноречивых выражениях благодарить Роке за ту щедрость и великодушие, с какими он оставил им их собственные деньги. Сеньора донья Гиомар де Киньонес хотела выскочить из кареты и поцеловать руки и ноги великого Роке, но он этого не допустил, а сам попросил у них извинения за причиненное им насилие, совершить которое обязывала его тяжелая профессия. Супруга верховного судьи приказала одному из своих слуг немедленно отсчитать восемьдесят эскудо, а капитаны вручили свои шестьдесят. Паломники уже готовы были отдать свои жалкие крохи, но Роке попросил их не беспокоиться и, обратившись к своим людям, сказал:

– Каждый из вас получит из этих денег по два эскудо, а из тех двадцати, что остаются, десять мы отдадим паломникам, а другие десять – оруженосцу этого рыцаря, чтобы он помянул добрым словом это приключение.

Затем Роке принесли письменные принадлежности, и он написал для путников охранную грамоту. Попрощавшись с пленниками, он отпустил их на свободу, и они продолжали свой путь, восхищенные благородством, изящным видом и необычайностью поступков разбойничьего атамана.

– Нашему капитану скорее пристало быть монахом, чем разбойником, – пробормотал один из оруженосцев, обращаясь к своим товарищам. – Если он хочет быть щедрым, так пусть великодушничает за свой собственный счет.

Несчастный произнес это довольно громко, и Роке его услышал. Выхватив меч, он раскроил дерзкому голову, воскликнув:

– Вот как я наказываю наглецов, не умеющих держать язык на привязи!

Все оцепенели от ужаса. Никто не посмел вымолвить ни слова: в такой покорности держал их атаман.

Отойдя в сторону, Роке написал письмо своему приятелю в Барселоне. В письме он извещал, что встретился со знаменитым Дон Кихотом Ламанчским, тем самым странствующим рыцарем, о котором столько рассказывают. Роке прибавлял еще, что это самый забавный и вместе с тем самый рассудительный человек на свете, и обещал через четыре дня, а именно в праздник святого Иоанна Крестителя, доставить его в полном вооружении, верхом на Росинанте, вместе с его оруженосцем Санчо Пансой, на набережную Барселоны.

Это письмо Роке вручил одному из своих оруженосцев, а тот, сбросив разбойничий наряд и надев крестьянское платье, пробрался в Барселону и передал его по назначению.

Покончив со всеми делами, Роке пригласил Дон Кихота следовать за собой, объявив, что считает его своим гостем. Три дня провел наш рыцарь у атамана. Но если бы он прожил у него триста лет, то и тогда не перестал бы удивляться образу жизни разбойников. Проснувшись в одном месте, они завтракали уже в другом; то они бежали, сами не зная от кого, то поджидали, сами не зная чего. Непрестанно они рассылали разведчиков, выслушивали донесения дозорных, раздували фитили аркебуз, хотя аркебуз-то у них было мало и большинство было вооружено кремневыми пистолетами. Сам Роке часто исчезал неведомо куда. Он постоянно скрывался от своих оруженосцев в каких-то неизвестных тайниках и убежищах, никому из них неведомых. В указах барселонского вице-короля за голову Роке была объявлена крупная награда, и ему приходилось вечно быть настороже: атаман опасался, что собственные приспешники могут убить его или выдать правосудию, – поистине жалкая и убогая жизнь.

Наконец заброшенными дорогами, тайными и окольными тропинками Роке с Дон Кихотом, Санчо и шестью оруженосцами пробрались к Барселоне. Они прибыли на набережную в ночь праздника святого Иоанна. Тут Роке обнял Дон Кихота и Санчо (которому он только теперь отдал обещанные десять эскудо) и расстался с ними, обменявшись тысячью взаимных любезностей и предложений услуг.

Роке ушел, а Дон Кихот, не сходя с Росинанта, стал дожидаться рассвета. И действительно, вскоре на востоке занялась заря, и в то же самое мгновение слух путников порадовали доносившиеся, видимо из города, звуки множества гобоев и барабанов, звон бубенчиков и крики скороходов, возглашавших: «Эй, расступись! Дорогу! Дорогу!» Меж тем аврора уступила место солнцу, лик которого, чуть-чуть побольше маленького щита, понемногу начал показываться над горизонтом.

Теперь взорам Дон Кихота и Санчо открылось море, которого они до сих пор никогда не видали. Море показалось им огромным и необъятным – куда больше лагун Руидеры их родной Ламанчи. Около набережной стояли галеры. Тысячи значков и флагов развевались на них, лаская своим легким прикосновением воду; с галер доносились звуки рожков, труб и гобоев, оглашавших воздух нежными или воинственными напевами. Внезапно галеры пришли в движение; они меняли свой ход, то приближались друг к другу, то снова удалялись, изображая нечто вроде морского сражения: а на берегу появилось множество роскошно одетых всадников на прекрасных конях. Солдаты на галерах все время стреляли из мушкетов, им отвечали отряды, разместившиеся на городских стенах; тяжелая артиллерия сотрясала воздух своими грозными раскатами, на которые отвечали палубные пушки с галер. Веселое море, ликующая земля, прозрачный воздух, лишь изредка заволакиваемый пушечным дымом, – все это рождало внезапную радость в душах людей. Санчо, разинув рот, глядел на маневрировавшие галеры, не понимая, как эти морские гиганты могли двигаться с такой быстротой.

Тем временем несколько блестящих, прекрасно одетых всадников с гиканьем и шумными возгласами подъехали к тому месту, где стоял смущенный и изумленный Дон Кихот. Один из них, тот самый, что получил письмо от Роке, громким голосом сказал Дон Кихоту:

– Добро пожаловать в наш город, слава, маяк, путеводная звезда и компас странствующего рыцарства! Добро пожаловать, доблестный Дон Кихот Ламанчский!

Дон Кихот не ответил на это ни слова, да всадники и не ждали от него ответа. Кружась и гарцуя, они устроили настоящую скачку вокруг Дон Кихота, который, обратившись к Санчо, сказал:

– Видишь, Санчо, слава о нас дошла до Барселоны. Эти люди нас сразу узнали.

Тут всадник, который приветствовал Дон Кихота, снова подскакал к нему и сказал:

– Соблаговолите, ваша милость сеньор Дон Кихот, последовать за нами: мы все – покорные слуги вашей милости и добрые друзья Роке Гинарта.

Дон Кихот на это ответил:

– Если великодушный Роке Гинарт – ваш добрый друг, сеньор кабальеро, то ваша учтивость – родная дочь или близкая родственница учтивости этого благородного человека. Ведите же меня, куда желаете, ибо у меня нет другой воли, кроме вашей, особенно если дело клонится к тому, чтобы услужить вам.

На это всадник ответил Дон Кихоту не менее изысканной речью. Его спутники окружили нашего рыцаря и под звуки гобоев и барабанов направились с ним к городу.

Дон Кихот и Санчо под звуки все той же музыки торжественно проехали по главным улицам, толпа народа провожала их удивленными взорами, а уличные мальчишки бежали сзади, выкрикивая разные забавные шутки. Наконец они достигли великолепного, просторного дома, принадлежавшего кабальеро, столь любезно встретившего наших друзей на набережной. Кабальеро этот, по-видимому, был очень богат и знатен; имя его было дон Антонио Морено.

Залучив к себе Дон Кихота, дон Антонио стал придумывать, как бы заставить рыцаря позабавнее выказать свое безумие. Однако ему не хотелось, чтобы Дон Кихот потерпел при этом какой-нибудь ущерб или почувствовал обиду. Он знал, что плоха та шутка, от которой у другого кости болят, и мало похвальна та забава, от которой у другого желчь разливается. Потому он решил обдумать хорошенько, как все это устроить, а пока предложил Дон Кихоту снять доспехи и освежиться после долгой дороги. Когда Дон Кихот исполнил совет своего нового друга и немножко отдохнул, дон Антонио вывел его на балкон своего дома, выходивший на одну из самых больших улиц города, напоказ всему народу и мальчишкам, глазевшим на него, как на обезьяну. И снова перед Дон Кихотом начали гарцевать разряженные всадники, словно они разоделись для него одного, а не для того, чтобы украсить собою праздник. Санчо был в полном восторге: ему казалось, что каким-то волшебством он снова перенесен в герцогский замок.

В этот день у дона Антонио обедало несколько его друзей, и все они оказывали величайший почет Дон Кихоту, обращаясь с ним как со странствующим рыцарем; а тот не помнил себя от гордости, тщеславия и удовольствия. Шутки Санчо были настолько удачны, что ему так и смотрели в рот не только слуги, но и все остальные слушатели. Когда общество уселось за стол, дон Антонио сказал Санчо:

– Слыхали мы, милый Санчо, будто вы так любите сладкий курник и фрикадельки, что, набив себе желудок, остальное прячете себе за пазуху про запас.

– Нет, сеньор, это неправда, – ответил Санчо, – я человек очень опрятный и совсем не обжора. Мой господин, Дон Кихот, может подтвердить, что иной раз мы питались целую неделю пригоршней желудей или орехов. Оруженосцу странствующего рыцаря подчас крутенько приходится. И кто же осудит меня, если я, получив коровку, бегу за веревкой, – я хочу сказать – ем все, что мне подают. Но если кто скажет, что я неряха и обжора, то он сделает большую ошибку, – я бы и покрепче сказал, кабы не мое уважение к присутствующим здесь особам.

– Поистине, – сказал Дон Кихот, – похвала опрятности и умеренности, проявляемым Санчо за едой, достойна быть вырезанной на бронзовых таблицах для увековечения в памяти грядущих поколений. Правда, когда он голоден, он может показаться несколько прожорливым, так как ест он тогда проворно и работает обеими челюстями; но опрятность он всегда соблюдает, и когда он был губернатором, то даже виноград и гранаты ел вилкой.

– Как! – воскликнул дон Антонио. – Санчо был губернатором?

– Да, – ответил Санчо, – я был губернатором острова Баратарии. Десять дней я управлял им в свое полное удовольствие; за эти десять дней я утратил душевный покой и научился презирать всякие губернаторства; я сбежал оттуда, провалился в подземелье, где едва не погиб, и спасся только чудом.

Дон Кихот подробно рассказал всю историю губернаторства Санчо, чем доставил своим слушателям большое наслаждение.

В тот же вечер Дон Кихоту предложили проехаться по городу, без доспехов, в домашнем платье и длинном плаще из рыжего сукна, таком теплом, что под ним вспотел бы даже лед. Слугам был отдан приказ всячески занимать Санчо, чтобы удержать его дома. Дон Кихот ехал не на Росинанте, а на высоком муле в богатой сбруе. На рыцаря надели плащ, а сзади, незаметно для него, прикрепили пергамент, на котором крупными буквами было написано: «Дон Кихот Ламанчский». Во время прогулки надпись эта неуклонно привлекала внимание прохожих, которые читали вслух: «Дон Кихот Ламанчский». Слыша это, Дон Кихот радовался и изумлялся, что столько людей называют его по имени, словно хорошо его знают. Обратясь к дону Антонио, который ехал с ним рядом, он сказал:

– Смотрите, сеньор дон Антонио, какая слава сопутствует странствующим рыцарям. Достаточно мне было въехать в этот город, чтобы убедиться, что все население, вплоть до мальчишек, знает меня, хотя никогда раньше и не видело!

– Это правда, сеньор Дон Кихот, – ответил дон Антонио, – как пламя нельзя спрятать или прикрыть, так и доблести человеческие не могут пребывать в неизвестности; а те доблести, которые приобретаются воинскими подвигами, побеждают и затмевают все остальные.

Только одно маленькое происшествие едва не омрачило этой прогулки. Какой-то кастилец, прочтя надпись на спине Дон Кихота, громко воскликнул:

– Черт бы тебя побрал, Дон Кихот Ламанчский! Как это ты добрался сюда, не подохнув от бесчисленных ударов, сыпавшихся тебе на спину? Ты ведь полоумный. Если бы ты безумствовал втихомолку, сидя в своем углу, это было бы еще с полбеды; но ты обладаешь способностью сводить с ума и сбивать с толку всех, кто с тобой встречается и разговаривает: достаточно посмотреть на этих сеньоров, которые тебя сопровождают. Возвращайся, безумец, к себе домой. Займись там хозяйством, присматривай за женой и детьми и брось эти дурачества, которые калечат твой мозг и мутят рассудок.

– Ступайте, любезный, своей дорогой, – сказал ему дон Антонио, – и не лезьте с вашими советами, которых не спрашивают. Сеньор Дон Кихот Ламанчский находится в полном рассудке, да и мы, его сопровождающие, не дураки. Доблесть всегда заслуживает почета, где бы она ни встретилась. Убирайтесь же к дьяволу и не суйтесь, куда вас не просят!

– Провалиться мне, коль ваша милость не права! – ответил кастилец. – Давать советы этому молодцу – то же, что бить кулаком по ножу, но все-таки обидно становится, что светлый ум, которым он обладает, увяз в трясине всяких бредней о странствующем рыцарстве. Но пусть я и все мое потомство уберемся к дьяволу, как выразилась ваша милость, если я отныне (проживи я даже мафусаилов век) дам кому-нибудь совет, хотя бы он его и спрашивал!

Советчик удалился, и прогулка продолжалась. Однако под конец вокруг них собралось такое множество мальчишек и всякого праздного люда, что дон Антонио принужден был незаметно для Дон Кихота снять пергамент с надписью.

Наступила ночь, и все вернулись домой. Там ждал их бал. Жена дона Антонио, сеньора знатного рода, очень веселая, красивая и разумная, позвала к себе нескольких своих приятельниц, чтобы они почтили ее гостя и позабавились его невиданным безумием. Приглашение было принято с радостью, и после роскошного ужина, почти уже в десять часов вечера, начались танцы. Среди дам нашлись две большие проказницы и резвушки, искусные в изобретении веселых и безобидных шуток. Они до того приставали к Дон Кихоту, заставляя его танцевать с ними, что вконец измучили не только его тело, но и душу. Удивительное зрелище представляла эта длинная, костлявая, желтая фигура, неуклюже выделывающая па. Дамы старательно ухаживали за ним, а он, сохраняя величайшую учтивость, упорно пытался отделаться от них. Но, видя, что они не отстают, наш рыцарь не выдержал и громко возопил:

– Fugite, partes adversae! [136] Оставьте меня в покое. Ищите, сеньоры, других любезников и кавалеров. Владычица моя, несравненная Дульсинея Тобосская, не допускает, чтобы мысль о ком-нибудь, кроме нее, овладела мною.

Произнеся эти слова, он в изнеможении опустился на пол среди залы. Дон Антонио велел на руках перенести его в постель. Санчо тотчас прибежал к нему и, всплеснув руками, воскликнул:

– И зачем вы пустились в пляс, сеньор хозяин? Неужели же вы думаете, что все храбрецы должны уметь танцевать, а все странствующие рыцари – быть хорошими танцорами? Если вы так думаете, то, поверьте, вы сильно ошибаетесь: есть люди, которым легче убить великана, чем красиво проделать какую-нибудь фигуру. Если бы дело шло о нашей деревенской пляске, я бы мог еще заменить вас, потому что я отплясываю ее как орел; но в этих барских танцах я ни черта не смыслю.

Своими рассуждениями Санчо сильно насмешил всех гостей. Затем он уложил своего господина в постель и хорошенько его закутал, опасаясь, как бы тот не схватил простуды после своих танцевальных упражнений.

Глава LV,

повествующая о встрече Дон Кихота с рыцарем Белой Луны и о том, что последовало за этим

Через несколько дней после происшествия на балу Дон Кихот отправился прогуляться на берег в полном вооружении: он любил повторять, что его наряд – доспехи, а отдых – бой. Рыцарь медленно ехал вдоль набережной, наслаждаясь свежим морским воздухом, как вдруг увидел скачущего ему навстречу рыцаря, точно так же вооруженного с головы до ног. На его щите блестело изображение Луны. Приблизившись настолько, чтобы его можно было расслышать, рыцарь обратился к Дон Кихоту и громким голосом произнес такие слова:

– О славный, еще никем по достоинству не воспетый рыцарь Дон Кихот Ламанчский, знай, что перед тобой – рыцарь Белой Луны. Надеюсь, что слава о моих необычайных подвигах достигла твоих ушей. Ныне я прибыл сюда, чтобы сразиться с тобой и заставить признать, что моя дама, кто бы она ни была, несравненно прекраснее твоей Дульсинеи Тобосской. Если ты немедленно признаешь эту истину, ты избавишь себя от смерти, а меня от труда убивать тебя. Но если ты станешь со мною биться и будешь мною побежден, тебе придется исполнить мою волю: сложить оружие, отказаться от поисков приключений, удалиться в свое селение. Там, не прикасаясь к мечу, ты должен будешь прожить целый год в мирной тишине и благом спокойствии, на пользу твоему хозяйству и спасению твоей души. А если ты победишь меня, тогда ты можешь отрубить мне голову, и вместе с моим конем и доспехами к тебе перейдет слава моих подвигов, которая увеличит твою славу. Подумай, как лучше тебе поступить. Я жду немедленного ответа, ибо решил сегодня же покончить с этим делом.

Дон Кихот был поражен надменностью рыцаря Белой Луны. С горделивым спокойствием и достоинством он сказал:

– О рыцарь Белой Луны, о подвигах которого я доселе не слышал, я готов поклясться, что вы никогда не видели высокородной Дульсинеи, ибо я уверен, что если бы вы ее видели, то остерегались бы вызывать меня на бой; бросив на нее только один взгляд, вы убедились бы, что не было и не может быть на свете красавицы, подобной Дульсинее. А потому я не стану говорить, что вы лжете, скажу только, что вы ошибаетесь. Я принимаю ваш вызов и соглашаюсь на все ваши условия, за исключением одного: я не нуждаюсь в славе ваших подвигов, с меня довольно моих собственных. Итак, не будем медлить. Выбирайте любое место на этом поле, и пусть Бог решит, на чьей стороне правда.

Между тем несколько кабальеро, проезжавших мимо, обратили внимание на рыцаря Белой Луны и, догадавшись, какая опасность угрожает Дон Кихоту, немедленно сообщили об этом дону Антонио.

Дон Антонио поспешил на берег и явился на место поединка как раз в ту минуту, когда Дон Кихот поворачивал Росинанта, чтобы занять боевую позицию. Увидя, что оба рыцаря готовы ринуться друг на друга, дон Антонио стал между ними и спросил, какие побуждения заставляют их так внезапно вступить в этот опасный бой. Рыцарь Белой Луны ответил, что между ними идет спор о первенстве красоты, и вкратце повторил все то, что сказал Дон Кихот, упомянув и условия поединка, принятые обеими сторонами.

– Сеньоры кабальеро, – сказал дон Антонио, – если вы иначе не можете решить ваш спор, если ни вы, сеньор Дон Кихот, ни ваша милость, рыцарь Белой Луны, не желаете уступить, то, с Божьей помощью, начинайте бой.

После этого наш рыцарь, поручив себя от всей души Богу и своей Дульсинее (ибо так он всегда делал, вступая в бой), отъехал немного для разбега, его противник сделал то же самое; и, не дожидаясь звука трубы или другого боевого сигнала к нападению, оба в одно и то же время пустили вскачь своих коней. Но конь незнакомца был быстрее Росинанта, и рыцарь Белой Луны налетел на Дон Кихота с такой силой, что, не пуская в ход копья (он, видимо, нарочно поднял его вверх), мгновенно сбил Росинанта с ног, и наш рыцарь вместе с лошадью рухнул на землю.

Рыцарь Белой Луны поспешно спрыгнул с коня, подбежал к Дон Кихоту и, приставив копье к его забралу, воскликнул:

– Вы побеждены, рыцарь, и немедленно умрете, если не согласитесь выполнить условия нашего поединка.

Дон Кихот, помятый и оглушенный падением, не поднимая забрала, слабым и глухим голосом, доносившимся словно из могилы, ответил:

– Дульсинея Тобосская – самая прекрасная женщина в мире, а я – самый несчастный рыцарь на свете – никогда не отрекусь от истины, хотя и бессилен защищать ее. Вонзай свое копье, рыцарь, и возьми мою жизнь, раз ты отнял у меня честь.

– Этого я ни за что не сделаю, – возразил рыцарь Белой Луны. – Пусть не меркнет слава Дульсинеи Тобос- ской. Единственное, чего я требую, – это чтобы великий Дон Кихот на год удалился в свое селение, согласно условию, заключенному нами перед началом поединка.