Симеон Сенатский и его История Александрова царствования, или Я не из его числа. Роман второй в четырёх книгах. Все книги в одном томе

А теперь продолжение главы второй.

Глава вторая (продолжение) – сон десятый

Князь!

Я выполнила Вашу просьбу, подыграла Вам, а Вы меня в очередной раз обманули.

Избави Бог… я не грожу, но терпению моему пришел конец, и все расскажу графу, как Вы с этим фальшивым секретным английским посланием направили его по ложному следу.

И что за фрегаты такие, «Бриск» и «Миранда»? В Британском флоте, как мне сказали сведущие люди, фрегатов с такими названиями не было! И в каком таком году они пытались с моря взять штурмом Соловецкий монастырь?

Рассерженная на Вас, Павел Петрович, Жаннет

– А действительно, зачем вы так грубо сработали, приплели эти корабли?

– Бес попутал! – улыбнулся мне Павел Петрович. – В датах ошибся. Пятнадцатый год с одна тысяча восемьсот пятьдесят четвертым спутал.

– Нехорошо, князь, людей обманывать и даты подтасовывать!

– Но ведь и вы то же самое, господин писатель, делаете. Вы-то зачем?

Сон двадцать первый, от Беса

От комментариев пока воздержусь.

– Жаннет, – заговорил он сочувственно, – поверьте мне, все забудется.

– Что забудется, граф? – резко спросила она его.

– Все! – твердо ответил он ей. – Но умоляю вас, помогите мне. Скажите хотя бы, кто был вместе с вами? Знаю, что Бутурлин. Но кто еще?

– Кто еще? – переспросила она его. – Что ж, извольте, скажу. С нами был Марков.

– Какой Марков?

– Тот самый, Мефодий Кириллович! Тот самый, – засмеялась она вдруг. Но смех у нее был, как говорится, сквозь слезы. – А грехов у меня, – оборвала смех, – много. Но в монастыре я их не отмолила – добавила. И кончим об этом! Расскажите лучше, что государь решил с «Историей Александрова царствования»? Помню, превесело я ее в монастыре читала. Правда, не на французском, а на русском языке она была написана, но так же превесело.

– Читали?

– Да, читала! И что в этом удивительного? Ведь эту «Историю» написал старец Симеон.

– Вы не путаете, Жаннет?

– Ничего я не путаю. Он сам мне ее давал читать! Мы с Марковым и Василием ухахатывались. Так было смешно читать про прошлое, которого никогда не было, и про будущее, которое никогда не наступит. Правда, Порфирий Петрович никогда не смеялся при чтении этой «Истории», а мрачнел.

– Мрачнел? С чего бы это? И что, он тоже был с вами в монастыре?

– Был. Он каждое лето туда приезжает. А почему мрачнел, не знаю. Он отшучивался фразой из «Моцарта» Пушкина. Не помню точно, но что-то про фигляра. – Жаннет наморщила свой прелестный лобик, пытаясь вспомнить, что говорил про фигляра Сальери Моцарту, но так и не вспомнила и махнула рукой. – Бог с ними со всеми, – засмеялась она, – И с Пушкиным, и с Моцартом, и с этим чертовым… Сальери, и с Павлом Петровичем этим.

Мефодий Кириллович лишь улыбнулся на «Моцарта» Пушкина. С этим стихотворцем он не был знаком и потому в него не верил – и «Моцарта» его, разумеется, не читал. «Моцарт» еще не был написан. А что мрачнел Порфирий Петрович Тушин, наш Великий Пророк, при чтении этой «Истории», он отметил. Надо его при случае расспросить, подумал граф.

– Простите, дорогая Жаннет, – поднялся он с кресла, – но мне пора. Ваш гений чистой красоты доставил мне чудные мгновения. Жаль только, что мимолетным виденьем явились вы мне. Жаль, – склонил он голову над ее ручкой, – что вы не Аннушка Керн. Та еще была блудница! – И вышел вон, смутив своими последними словами Жаннет.

– Какая Аннушка? – бросилась было она вслед за ним, но столкнулась в дверях со своим мужем, Бутурлиным.

– Не выдумывай, – остановил он ее, – никаких Аннушек я не знаю. – Принял он на свой счет ее слова.

– Что так рано? – спросила она его.

– Приказано срочно отбыть на Соловки всем полком!

– Кем приказано? Павлом Петровичем?

– Государем приказано!

– Зачем?

– Там узнаем зачем, вскрыв по прибытии пакет.

– А пакет где?

– Пакет при мне!

– А нельзя ли его сейчас вскрыть?

– Жаннет, а не много ли ты вопросов мне за эти две минуты задала? И позволь спросить тебя, зачем приходил сегодня к тебе граф Большов, а вчера князь Павел Петрович? И почему ты их приняла? Ведь я просил тебя, Жаннет, не принимать их!

– Квиты, – улыбнулась Жаннет и поцеловала своего Ваську Бутурлина в губы. – Ты меня не послушался – не вскрыл пакет, а я тебя не послушалась – и приняла этих старичков. Квиты. И поэтому я тоже еду с тобой!

Глава третья – сон сороковой

Конногвардейский полк на Соловки отправить – анекдот не из времен царствования Павла I, а его сына – Николая Павловича.

Государя спросили:

– Зачем был послан полк? И почему именно этот, а не Преображенский, например?

– С комарами воевать, – ответил государь, – в конном строю сподручнее!

История России в анекдотах. М., 1897 г. С. 95

Приказ государя императора – Конногвардейскому полку срочно отбыть в Кемь, чтобы потом морем добраться до Соловков, неприятно поразил Павла Петровича.

И о приказе этом он узнал случайно, что тоже было нехорошо – и, что уж совсем скверно, от графа Большова.

Граф специально от Бутурлиных поехал к нему в его ведомство, чтобы доставить князю «удовольствие» – сообщить ему эту превеселую новость. Поквитаться, так сказать, за свой «указ».

Поквитался!

Князь в первый момент даже не поверил ему.

– Изволите шутить, граф? – язвительно спросил он его. – Кто вам об этом вздорном приказе насплетничал? Не Жаннет? Она мастерица выставлять на посмешище.

– Нет, – возразил степенно Мефодий Кириллович, – из первых рук! Генерал Бутурлин сообщил мне об этом приказе. – И посмотрел на Павла Петровича, какой эффект произвели на него последние его слова? С Бутурлиным граф был в ссоре с тех еще времен, выдропужских. И поверил ли ему князь, что Бутурлин поведал ему об этом секретном приказе? Похоже, поверил – или не придал значения, от кого он об этом приказе узнал. И граф продолжил добивать князя: – И генерал не находит его вздорным, – возвысил он голос осуждающе, – как вы, Павел Петрович, его находите. А на посмешище выставлять… я не только мастериц, а и мастеров знаю. И разрешите, любезный князь, откланяться. Вы столько времени меня, как последнего писарька, в своем предбаннике продержали, что!.. – И граф понес князя, что называется, по матушке. Мастером был он отменным этого дела. Малым матерным загибом Петра Великого выбранил князя и его секретаря: – Мать твою ети раз по девяти, бабку в темя, деда в плешь, а тебе, сукину сыну, сунуть жеребячий в спину и потихоньку вынимать, чтоб ты мог понимать, как е… твою мать, сволочь.

Выбранить большим матерным загибом Петра Великого не счел нужным. Много чести им этим загибом их выбранить!

Отведя душу, Мефодий Кириллович вышел из кабинета.

– Скверно. Ах, как скверно, – стукнул кулаком по столу Павел Петрович и позвонил в колокольчик.

Вошел секретарь князя полковник К.

Так и продиктовали мне: полковник К. А на мою справедливую просьбу: «А нельзя ли полностью фамилию полковника?» – «Нельзя, – ответили назидательно. – К тому же, – продолжили не без ехидства, – этого К. Павел Петрович сейчас „уволит“. А в этом ведомстве увольняли своеобразно. Увольняли на тот свет! Так что пишите, что вам диктуют, и не задавайте лишних вопросов. А то ведь и у нас увольняют».

И честно скажу, задать встречный вопрос: «Где это – у вас?» я не решился. Читайте дальше.

– Вы уволены, – сказал секретарю сухо Павел Петрович.

– Ваше сиятельство, – вытянулся в звенящую струну полковник К., – виноват! Простите.

– Бог простит, Павлуша, – выкрикнул гневно Павел Петрович – и рассмеялся вдруг. Рассмеялся оттого, что только сейчас сообразил, что они тезки. И посмотрел на него, будто в первый раз. Секретарь стоял спокойно, только слезы на глазах. – Что стоишь? – спросил коротко. – Не видишь, что ли, Бог тебя простил? Ступай. И вызови ко мне полковника Сизого и Маню. И бомбиста этого приготовь. Я с ним потом поговорю. И, Павел Иванович, – добавил в сердцах, – Христом богом молю, будьте внимательны впредь.

– Да сам не знаю, Павел Петрович, – горячо заговорил полковник, – как с графом вышло. Ведь я сообщил ему, что вы у государя. Будете через час. «Хорошо, – сказал он мне, – я его подожду. Мне не к спеху. По дворцу вашему поброжу». – «Нельзя по дворцу», – возразил я ему. «Нельзя так нельзя, – согласился он со мной. – Мне и здесь интересно с вами посидеть, побеседовать». – «Извините, и беседовать мне с вами нельзя, – пришлось заметить графу. – Запрещено!» – «Превесело, – употребил он свое словцо. – Теперь я ваше ведомство „Ведомством нельзя“ буду прозывать!» Сел в кресло, достал из своей папки бумаги. Читал, перекладывал. Одну даже скомкал, потом разгладил. Перечитал, разорвал на мелкие кусочки. Попросил в корзину бросить. Я разрешил. Он бросил и успокоился. Даже вздремнул. И я его тотчас же разбудил, как вы, Павел Петрович, появились.

– Скверно!

– Что скверно?

– А то скверно, что старею. Не разобравшись, чуть не уволил вас, Павел Иванович. А бумажки эти графа где?

– Склеивают. Через час, думаю, управятся. Уж больно тщательно он этот листок на мелкие кусочки разорвал!

– Хорошо. Идите.

Секретарь вышел, а Павел Петрович сел в кресло и крепко призадумался.

Кто же его по кривой-то обошел? Неужели граф? Ведь умен как черт – и такой вздор удумать – Конногвардейский полк на Соловки отправить!

Хотя с него станется. Вот и словечко «превесело» для того им выдумано, чтобы за этим словечком ум свой от умных дураков спрятать. А за этим полком что он спрятал?

– Павел Петрович! – прервал его раздумья секретарь. – Полковник Сизый и Маня Мармеладова явились.

– Пусть войдут!

И они вошли в кабинет Павла Петровича. Не без трепета некоторого, замечу, и с опаской вошли. В большой строгости, как вы убедились только что, в ведомстве народ держали. А иначе нельзя, раз такое дело им поручено. Не буду лишний раз говорить – какое. Сами знаете.

Полковник Сизый перед князем предстал все в том же купеческом обличии: долгополый синий кафтан, плисовые, с красной искоркой, штаны, лаковые сапоги со скрипом! И прочие штучки купеческие на нем были: жилет в горошек, серебряная цепочка от часов на жилете – и еще что такое немыслимое, что и трудно вспомнить – давно это из моды, даже купеческой, вышло.

А вот с Маней произошла разительная перемена. Бомбометание сегодняшнее на нее, что ли, так подействовало?

На ней было одето скромное черное сатиновое платье, русые волосы стянуты на затылке в тугой узел; а грудь свою сахарную она сатином этим так утянула, что соски заместо пуговок на платье том выступили.

И шнурованные высокие ботинки на низких каблуках и круглые очки в тонкой металлической оправе довершали ее портрет курсистки конца девятнадцатого столетия.

Непостижимо, как она, проституточка наша, угадала в 1815 году эту нигилистскую моду наших революционерочек? Впрочем, добавлю цинично, они одной крови – женской – проституция и революция. Но справедливости ради замечу, что не она эту моду угадала, а Павел Петрович. В этот наряд он приказал ей одеться.

– А что, очень даже недурственно! – остался доволен он их видом. Удачно они смотрелись вместе. Самодурный, без царя в голове, лихой купчик – и в нигилистку выряженная барышня. И от нее, как ни утягивала она свое пышное тело сатином, несло жаром! – Значит, так, – заговорил Павел Петрович наставительно, – ты, Маня, расчет бери в своем заведении и отправляйся на Соловки грехи свои замаливать. А ты, Семен, за ней следом. Кто такая, если будут тебя спрашивать, не скрывай. А спрашивать будут. Как такую, – сделал он легкую паузу, – про такое не спросить! Но веди себя смиренно… до поры до времени. И Семена до себя не допускай. Пусть окончательно угорит от любви к тебе и приревнует к монахам соловецким. Не ко всем, конечно, а к тем, на которых укажу… Ну и к конногвардейцу… любому… для пущей ревности. Выберешь на свой вкус. Там этого добра этим летом много будет. Целый полк лошадиный! Поняли, нет?

– Как не понять? – повела плечиком Маня и посмотрела на Семена со всем своим нигилистским превосходством и пренебрежением. – Будьте покойны, Павел Петрович, угорит Семен – и не понарошку, а взаправду. Закружу его забубенную голову.

– Поглядим еще, – задиристо ответил ей Семен, – кто от кого угорит. Поглядим, кто кого закружит!

– Я тебе погляжу! – осадил его князь.

– Виноват, ваше сиятельство!

– То-то же, господин полковник. И чтобы все натурально. А в запой если купеческий пустишься, голову не теряй. Потеряешь, есть люди, которые на место тебе ее поставят. Но не доводи до крайности. И запомните имена тех монахов, – продолжил строго. – Отец Паис. Он у настоятеля монастыря архимандрита Александра за советчика главного. Инок Пафнутий – келарь монастыря. С настоятелем они не очень ладят. Отец Алексей – библиотекой заведует. Начитан дивно. Нрава кроткого и мудрого. Отец Арсений. Казначей. Ухватист и себе на уме. Соборный монах Кириак. Нрава сурового. Из разбойников раскаявшихся. Отец Питирим. Тоже разбойная душа. Капитаном на «Секире». Ходит та посудина между монастырем и Архангельском. Отец Даниил. Нрава задумчивого. Иконописец. Отец Амвросий. Он мастерскими разными ведает. Вот, кажется, весь список. Да, главного забыл, – спохватился Павел Петрович. – Старец Симеон. Ему, Маня, удели свое особое внимание. И еще. У всех у них на ладонях шрамы. По этим шрамам, если вдруг забудете имя кого, отличите их. Связь через моего человека. В лицо он вас знает. Надо будет – найдет, скажет: «Матрена вам из Питера кланяется и от Петра и Павла привет передает». Все. Ступайте. И скажите полковнику, чтобы Родиона на допрос привели.

На допрос Родиона Карамазова в кабинет князя не привели, а внесли на руках два дюжих молодца, так как сам он идти не мог – или делал вид, что не мог. Потому что, как только его посадили на стул, он ожил и у Павла Петровича пренагло папироску попросил. И, закурив, ногу на ногу закинул, голову запрокинул – и кольца в потолок стал запускать! И небрежно так, через губу, будто ровне:

– Ваше сиятельство, ну как? Довольны? Пойду я.

– Погоди, Родя! – остановил его Павел Петрович. – Не могу я тебя просто так отпустить. – И разговор между ними такой странный пошел, такой непонятный, что я половину слов не разобрал, а вторую половину слов просто-напросто забыл. И ухватил, так сказать, из их разговора лишь то, что Павел Петрович бомбисту этому сказал:

– Граф Большов, Родя, допрос тебе в монастыре учинит. Он видел, как бомбы ты сегодня метал, так что проще с ним будь и откровенней без университетских своих ученостей. Не поверит и не поймет. Сразу признайся, что эти бомбы ты в него должен был метнуть. А почему передумал – и в витрину эту метнул, ответь, что испугался. Ведь за сенатора… эшафот, а за озорство это… самое большее, в участок отведут. А вон как вышло! В ведомство угодил. Кто отволок, не помнишь. Били сильно. А там разговор короткий. И за что? За бомбы маскерадные! Что одна все-таки настоящей оказалась, не виноват. Человек, видно, тот подменил, кто тебя подрядил графа Большова убить. В трактире случайный человек этот к тебе подсел и разговор завел. Спросил: не оттого ли пьем, что дел больших нет? Ты ему возразил, что врет он. Пьем оттого, что нравственности нет. «Потому и нет нравственности, – подзадорил тебя незнакомец, – что дел больших нет! Да и откуда им быть? Все твари дрожащие, а не люди». И спор у вас вышел: тварь ты дрожащая или нет? Доспорились до того, что в сенатора, графа Большова, решил ты бомбу запустить, доказать, что не тварь ты дрожащая, а человек. И не бойся, Родя, ничего. Как дело свое сделаешь, побег тебе устроим. И я напишу бумагу, кто ты на самом деле есть, и отошлю в монастырь. – И отправилась бумага сия в пакете за пятью сургучными печатями под грифом «совершенной секретности» в Соловецкий монастырь – и вместе с ней Карамазов Родион, бомбист наш первый российский, – в кандалах и с охраной.

Но то ли написал Павел Петрович в той бумаге, что обещал Родиону? Павел Петрович заверял меня, что именно то, но по ошибке другую бумагу в пакет вложил. «День был суматошный, – оправдывался он. – Да и в гнев великий пришел, когда секретарь принес показать мне листок, что граф Большов на мелкие кусочки порвал. Вот и спутал: рисунок графа вместо той бумаги в пакет вложил».

Да, в гнев великий кто угодно бы пришел. На том листочке граф Большов кукиш нарисовал перед козлиной мордой. И уж очень эта морда с княжеской была схожа. И подпись соответствующая:

Склеил, поди, козел? Ну и любуйся. Смеши народ православный превесело своей Эльбой!

И я бы поверил бы ему, если бы не приписка, которую сделал Павел Петрович на том рисунке… серебряными чернилами:

Сам ты, Мефодий, козел! И хоть всю гвардию на Соловки отправь – не поможет.

А на пакете том начертал:

Совершенно секретно!

Господину графу Большову вскрыть по прибытии сего преступника Родиона Карамазова в Соловецкий монастырь.

Глава четвертая – сон сорок седьмой

Эта операция получила название «Комариное цоканье» и во всех военных учебниках по стратегии и тактике отмечена как блестящий пример наведения ужаса на противника малыми, комариными средствами.

И от этого комариного «цоканья» Европа в ужас пришла. Разумеется, это «цоканье» в нужное время и в нужном месте должно было произвесть.

Автор сей операции неизвестен.

Келер. Ведомство (Сто лет под грифом «совершенной секретности»). М., 1907 г. С. 93

Как же, господин генерал, неизвестен? Автор «Комариного цоканья» граф Большов!

От экипажа требуется, чтобы он представлял такой вид, точно все его части срослись вместе, никакое сотрясение, никакие толчки не должны отзываться на нем. Когда карета опрокинется, то лак на некоторых местах непременно сотрется, но сам кузов или стенка должны выдержать это падение, как панцирь – легкий ружейный выстрел. Каждый экипаж должен быть поэтому так изготовлен, как если бы ему на каждом шагу угрожала катастрофа. Если фабрикант не в состоянии выполнить такой работы, то пусть тогда и не претендует на звание каретного мастера.

Князь С. П. Урусов. Книга о лошади. 1911 г. (Глава XIV «О езде в упряжи»)

Зябко гулок звук от конских копыт в утренней тишине и тревожен. А если он в тысячу кавалерийских копыт, то и грозен!

И невольно у проснувшегося от этого гулкого цоканья мысли такие же тревожные и грозные в голову лезут.

Куда это полк вдруг выступил?

Не на войну ли часом?

Непременно на войну!

Куда же еще в такую рань, если не на войну?!

И Конногвардейскому полку приказано было выступить в четыре часа утра – и проехать по улицам петербургским под окнами посольств иностранных.

И полетели во все части света дипломатические депеши послов, перепуганных конногвардейским цоканьем!

Потом послам, конечно, разъяснили, что зря они перепугали себя и всю Европу. Полк Конной гвардии не на войну выступил. А что в такую рань, так путь до Соловков долог, а по холодку утреннему приятен.

Послы, как всегда, не поверили.

Зачем на Соловки полк послан?

Почему именно этот полк, а не пехотный, например, Измайловский?

И пришлось тогда государю императору нашему самому послам разъяснить: «С комарами воевать в конном строю сподручнее!»

Сию шутку по достоинству оценили у нас в России. Оценили ли в Европе? Вряд ли. Но это не важно. Важно то, что полгода послы от любого цоканья утреннего просыпались и в окна тревожно выглядывали: не полк ли какой еще кавалерийский в поход выступил? Если выступил, тогда точно – на войну!

А граф Большов в тот день, часом позже, с тишайшей предосторожностью, в отличие от Конногвардейского полка, из дома выехал на свое Соловецкое богомолье. И путь окольный выбрал через Тверскую губернию.

Карета у него была превосходная. За одну только разрисовку герба на карете живописцу Брулову было заплачено 200 рублей. Умолчу обо всех остальных тратах. К тому же, дорогие мои читатели, если дорога дрянь и погода гнусная, то и в хорошей карете натерпишься.

Но с погодой графу повезло, да и дорога из Петербурга в Москву была превосходная. Пленные турки с англичанами после шестого года ее в порядок привели. И до Выдропужска он с большим удовольствием и комфортом доехал, коротая время за чтением французского романа или созерцая мирные дорожные пейзажи, бегущие за окном.

И после Выдропужска с ним ничего особенного не случилось. Правда, то место, где фельдъегерей злодеи жизни лишали, он с содроганием миновал.

«Хоть бы памятный знак поставили, ироды! – подумал осуждающе, но тут же вспомнил, что согласно его следственному докладу фельдъегеря в доме корнета Ноздрева сгорели – там памятный знак им и поставлен. И вздохнул тяжко: – Мистификация сплошная, а не История! Вот и верь после всего этого летописцам и Карамзину».

При чем здесь, замечу, летописцы наши и Карамзин? Ведь сам же он руку приложил к Истории нашего Отечества! С него, графа, как говорится, и спрос. И с него, будьте уверены, спросят, и спросят строго. Но это так, к слову. Истины исторической ради. Продолжим описание дорожных приключений графа Большова.

Проехав с версту, успокоился, даже задремал и чуть поворот – проселочную дорогу, что вела в поместье князя Ростова, не проспал.

Но когда его карета с главного тракта Российской империи Санкт-Петербург – Москва на дорогу эту съехала, охватила Мефодия Кирилловича необъяснимая тревога, а один придорожный куст его даже в ужас привел.

Что ему в том кусте померещилось?

Подумаешь, тенью кто-то вылетел из-под этого куста. Поди, птица какая большая или зверь какой – не разбойник же!

Но он пистолеты дорожные из шкатулки достал, курки взвел – и пожалел, что от конвоя отказался. Не хотел привлекать ничьего внимания, особенно – Павла Петровича. Уж точно бы тот, узнай – куда он едет, устроил бы ему дорожные приключения почище фельдъегерских! И никакой конвой бы не помог. И скажем откровенно, что Конногвардейский полк на Соловки для того был послан, чтобы Павла Петровича отвлечь, чтобы под шумок, так сказать, под утренний конногвардейский цокот выскользнуть незаметно из Петербурга.

И выскользнул ведь. И всего три версты оставалось ему проехать до княжеского поместья, как вдруг раздался ружейный выстрел!

Мефодий Кириллович выглянул из окна кареты – и настоящий ужас охватил его!

– Гони! – крикнул он кучеру диким голосом, а сам… спрятался в глубину кареты. Нет, чтобы, как Порфирий Петрович, точными выстрелами осадить разбойничий пыл злодеев.

Вот это место из моего романа первого «Фельдъегеря генералиссимуса», где Порфирий Петрович этими выстрелами осадил злодеев. Привожу его потому, что поближе хочу познакомить не читавших тот роман с ним, нашим Великим Пророком – Порфирием Петровичем Тушиным, главным героем всех моих романов. Скоро, очень скоро ворвется он в наше повествование – и времени не будет у нас разъяснять, кто он и откуда, кто таков!

Разбойников было трое, а пистолетов два. Необходимо было проскочить раньше разбойников то место, где они намеревались перерезать им путь.

– Проскочим, будьте покойны, Порфирий Петрович, – угадал Селифан мысли капитана артиллерии в отставке.

А разбойники приближались все ближе и ближе. Уже были слышны их гортанные выкрики.

– Да стреляй же, Порфирий! – не выдержали нервы у Селифана.

Порфирий Петрович даже не шелохнулся. Плавно, не целясь, он нажал на курок пистолета, который держал в правой руке; потом положил его себе за спину и сказал громко Селифану:

– Заряжай!

– Да как же!..

– Заряжай, – повторил еще раз Порфирий Петрович и переложил из левой руки в правую руку второй пистолет.

Первым же выстрелом он угодил в грудь лошади первого разбойника, вырвавшегося чуть вперед, и она рухнула на скаку на бок, придавив собой седока. Остальные два разбойника даже не посмотрели в сторону своего упавшего товарища, и один из них прицелился в Порфирия Петровича – и выстрелил!

Пуля просвистела возле его щеки. Слава богу, не попала ни в Селифана, ни в лошадей.

Вторым своим выстрелом Порфирий Петрович снес стрелявшему с головы мохнатую кавказскую шапку и, пожалуй, не только ее. Потерявший шапку взмахнул руками и, опрокинувшись на спину, вылетел из седла. Одна его нога застряла в стремени, а лошадь, метнувшись в сторону, понеслась по полю, волоча по снегу его разбойницкое тело.

Третий разбойник тут же осадил своего коня и повернул назад. Видно, наглядный урок, продемонстрированный Порфирием Петровичем только что двумя выстрелами, остудил его разбойничий пыл.