bannerbanner
Седьмой принцип
Седьмой принцип

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 6

Вообще надо заметить, что по жизни Лис не геройствовал. В сложных ситуациях предпочитал находиться среди тех, кто молчит, либо вовсе отворачивался и отходил в сторону. Не боец был, не боец. Но, может быть, только до поры до времени?

Держаться на краю, удерживать равновесие становилось все трудней, потому что и спина затекла, и ноги одеревенели. Ввиду вновь появившихся соображений, в планы Лиса совсем не входило прыгать с крыши здесь и сейчас, то есть немедленно, и он начал по-тихому давать задний ход. Он попробовал осторожно переместить плечи назад, подальше за центр тяжести, чтобы попросту свалиться с парапета обратно на крышу. И поначалу ему это вроде удалось, но тут случилось нечто непредвиденное. Скосив глаза влево, чтобы посмотреть себе за спину и так проконтролировать безопасный спуск на плоскость, краем взгляда он заметил ниже себя, там, за обрывом стены, какое-то движение. Посмотрев вниз, обнаружил, что некая девица, совершенно растрепанного вида, очевидно, через окно на площадке верхнего этажа уже выбралась на узкий карниз. Девушка стояла, прижавшись спиной к стене, словно не веря еще в возможность того, что она собиралась совершить, и к чему была, казалось, значительно ближе, чем Веня.

Отставив свои намерения вернуться на крышу, совсем забыв про высоту, Лис подался вперед, заглядывая за край, чтобы понять, каким образом помешать девчонке, не дать совершить ее безумный поступок. И в этот момент он получил подлый удар под зад. Возможно, это был всего лишь несвоевременный порыв ветра, однако пинок оказался таким сильным, словно был нанесен мотивированным и крайне заинтересованным в конечном результате коленом.

Потеряв равновесие, а вместе с ним и сцепление с твердью, Веня перевалился через край крыши и большим грузным кулем отправился в свой первый наяву неуправляемый полет. Про полеты во сне он не вспомнил, хотя именно там, во сне, больше всего ему хотелось бы сейчас оказаться.

Он попробовал кричать, но в горле комом застрял стон, замешенный на мычании: «ы-ы-ы-ы…»

Упругое пространство встретило его и, расступившись, приняло в свое лоно. Там не было звуков, слов, не было других движений, кроме его собственного скольжения, не было воздуха, как и необходимости дышать. Время замедлилось и потянулось, словно капля патоки, стекая с ложки, обещая и грозя вскоре сорваться. За то мгновение, которое он находился напротив девчонки на карнизе, она трансформировалась в нечто знакомое ему по старинным гравюрам. Сама смерть с пустыми глазницами, она натянула капюшон на костяную голову и клацнула зубами. И следом на небесах, в ложе, которая снова проявилась со всей определенностью, раздались аплодисменты. Бурные, надо отметить, аплодисменты, переходящие в овацию.

Веня не пытался понять, чему там, наверху, так радуются, ему было не до того. А следовало ему срочно, любым доступным способом спасать свою жизнь, и поторапливаться, поторапливаться… Инструментов для спасения у него, однако, не было почти никаких. Крылья не выросли, и он не стал легче воздуха. Но он собирался бороться за себя, и поэтому яростно замахал, забил по набегавшему потоку руками.

Поэтому ли, или же потому, что летел по очень уж хитрой траектории, но двумя этажами ниже он обрушился боком на натянутые возле чьего-то балкона веревки для сушки белья. Веревки были капроновыми и сравнительно толстыми, поэтому они сначала спружинили, практически остановив полет Лиса, а потом, словно щелчки бича, стали рваться одна за другой. Продравшись сквозь эту линию препятствий, Лис проскользнул дальше, но еще этажом ниже зацепился за что-то, какую-то трубу, торчащую с другого балкона, развевающейся полой куртки. Джинса затрещала, но выдержала, качественной оказалась, даром что куплена была в секонде. Лис повис, как марионетка на гвозде, вывернув руку, и только было собирался перевести дух, как труба, уступая его весу, начала сгибаться. Веня судорожно озирался, ища, за что бы еще ухватиться, но беглый горячечный осмотр показал, что дорога дальше до самого низа не только длинна, но и открыта.

В этот критический момент кто-то поймал его левую руку и защелкнул на ней браслет наручников. Второй браслет был тут же пристегнут к решетке балкона, сваренной из толстой арматуры. В тот же миг спасительный штырь, устав сопротивляться, окончательно поддался, сгибаясь пополам, куртка с него соскользнула, и Веня повис на необычной, но очень своевременно подоспевшей страховке. От рывка браслет съехал вверх и, сорвав кожу, впился в запястье, но это уже были мелочи по сравнению с тем, что случилось бы, продолжи он свой полет.

В глазах у Вени совсем потемнело, в ушах стоял оглушающий, прямо-таки набатный звон, а сам он, по его ощущениям, завис где-то между жизнью и смертью. Эта территория казалась нейтральной и, конечно, отличалась от смерти в лучшую сторону, но и для жизни мало подходила. Веня чувствовал всю шаткость своего положения, поэтому боялся шевелиться и даже дышать. Все виделось ему темно и расплывчато, словно в поздние-поздние сумерки, какие-то тени неясные, какие-то всполохи. Потом он увидел, как одна из теней сгустилась, нависла над ним и материализовалась. Перегнувшись через перила, тень ухватила его за пояс штанов и, сопя и отфыркиваясь от усилия, затянула на балкон.

С неба донесся выдох разочарования.

Проигнорировав это обстоятельство и убедившись, что поверхность под ним твердая и он никуда больше не движется, Веня закрыл глаза и на некоторое, как выяснилось позже – продолжительное, время исчез из пределов собственного сознания.

Глава 2

Мариновое варенье

Аттракцион назывался «Мертвая петля».

Он возвышался в самом центре парка культуры и отдыха и был виден издали, из любого его уголка. Ну, так Вене казалось в свое время. Высоченная решетчатая ферма вдруг вздрагивала и приходила в движение, заваливаясь навзничь, и тогда конический снаряд-противовес по крутой дуге нырял вниз, а на смену ему с противоположной стороны в ярко-голубое небо возносился, весело гудя пропеллером, двухместный самолетик, слепленный из труб и фанеры по образу и подобию легендарного «ишачка» И-16. Самолетик умел выполнять только мертвые петли и в руководстве в общем-то не нуждался, но его пассажиры были все же и пилотами тоже. Вцепившись руками в поручни и повисая на пристяжных ремнях, они, холодея спиной, но с горящими глазами и визжа от восторга, запрокидывались в этот веселый ужас. Смысл упражнения в том и заключался, чтобы из кажущегося бесконечным погружения вынырнуть на легких крыльях преодоления. Десяток головокружительных переворотов – и полет закончен, и вот ты уже на земле, ты летчик и ты герой, но делаешь вид, что это пустяки, детская забава, а ты способен на настоящее приключение. Теперь-то уж точно способен.

А у Вени совсем не было желания лезть в кабину этого самолета, даром что агрегат не мог улететь далеко и высоко, но Юлька, рыжая девчонка из соседнего дома, была заводилой в их компании, и она сказала: «Будем летать!» Полет в денежном выражении стоил сущую безделицу, и мелочи, которой они наскребли по карманам, хватило на билеты для всех, кроме самых младших, которых и так не пустили бы. Юлька, как всегда она это делала, гордо и независимо улыбаясь, первой забралась в переднюю кабину. Он, как всегда это делал, потому что не мог уступить девчонке по идейным соображениям, забрался следом за ней в кабину на место сзади. Уже ощущая внутреннее онемение и вымученно улыбаясь застывшей и несколько съехавшей на сторону улыбкой.

Служитель пристегнул их ремнями к сиденьям, показал, как и за что следует держаться, пообещал, что ничего страшного не случится, и пытка началась.

С чем это можно сравнить? Да ни с чем! Его словно отправили в полет, а жилы привязанного тела прибили колышками к земле. И он делал виток за витком, а жилы все тянулись и тянулись, наматываясь на ось вращения, и это было бесконечно и невыносимо, и не было никаких сил терпеть. Но он, конечно, дотерпел до конца. Потому, что все равно некуда было деться и потому, что впереди визжала от притворного ужаса Юлька.

До этого дня подобных ощущений и в таком количестве он не переживал ни разу, поэтому они ударили по нему наотмашь и оглушили. А следом добавила Юлька.

– Что-то ты, Венечка, зеленый стал? – розовощекая и конопатая, ехидно спросила она его на земле. – Штанишки-то сухие?

– Укачало маленько, – ответил он и, хрустнув зубами, оскалился в улыбке, словно лис, зажатый в угол курятника. Так ведь он и был Лисом. Тем, который только что выбрался из угла.

После этого случая он еще трижды, сам, без друзей, забирался в кабину «ишачка» и совершал на нем свой маленький, никому не нужный и никому не видимый подвиг, но облегчения это ему никакого не приносило и привыкания к высоте не происходило. Страх даже не высоты как таковой, а открытой ревущей пропасти рядом жил в нем, словно был задан на генетическом уровне. Может быть, чтобы избавиться от него, необходимо полное переформатирование? Так он готов! Но вот что еще интересно: летать на больших настоящих самолетах он не боялся совершенно. Наоборот, ему это даже нравилось, поэтому весь полет он, восхищенный, проводил с приникшим к иллюминатору лицом. Дело, видимо, было в наличии иллюминатора, а вот стоило бы его убрать – и все, затосковал бы смертельно. Свой страх он, конечно, тщательно скрывал, как ни в чем не бывало продолжая участвовать во всех затеях дворовой ватаги, предводительствуемой все той же рыжей Юлькой. А ее, словно нарочно, тянуло куда повыше, то на мачту освещения забраться, то на верхний этаж строящейся высотки, а то и на самую верхотуру, на отдыхающий летом большой трамплин для прыжков на лыжах. Вот уж где он страху натерпелся… Позже, поняв наконец, что тренировками изжить боязнь высоты не удастся, он стал сторониться подобных приключений. Осторожно, как бы невзначай, сменил интересы и компанию, записавшись в кружок какого-то моделирования, потом их было немало разных. С этих кружков, собственно, и началось его восхождение к настоящему мастерству.

И вот те же чувства, что смяли, скомкали его душу в самый первый полет на игрушечном самолете, то же самое, только в чрезмерной, почти смертельной дозе испытал он сегодня, сорвавшись с крыши. И с той еще существенной поправкой, что нынешний полет его был и не полетом вовсе, а падением. Свободным падением, с неминуемым очень жестким приземлением на клочке асфальта перед подъездом в конце траектории, результат которого был очевиден, но который он всячески избегал себе представлять.

Веня вновь и вновь переживал падение, не выходя из него и не замечая, как, в какой момент возвращался к началу, на самый верх, а потом словно кто-то сказал: «Хватит!» И только тогда он, спустившись наконец до самого низа, совершил мягкую посадку на грунт. Лишь коснувшись ногами поверхности и утвердившись на ней, Веня рывком, через усилие, и даже болезненное усилие, пришел в себя. Открыв глаза, он долго, с тревогой и непониманием одновременно, осматривался, разглядывая место, в котором оказался.

Ему поначалу показалось, будто он находится в деревенской избе, но, конечно, это была обычная городская квартира, правда очень похожая на избу в плане убранства и обстановки.

Он лежал на старом диване с высокой спинкой, с простенькой резьбой, полочками и длинным прямоугольным куском зеркала на ней. Выше на стене отсвечивал стеклом чей-то портрет. «Фотография, раз под стеклом», – сообразил Веня. Дальше, на противоположной стене, в которую почти упирались его ноги, мотали из стороны в сторону маятником ходики в виде традиционной избушки с двускатной крышей и трубой на ней. Дверца избушки была прикрыта, и кто-то, очевидно кукушка, замер за ней в ожидании своего выхода. Который теперь час? Этого Веня разглядеть не сумел, поскольку комнату наполняли сгустки синих сумерек. Что в свою очередь прямо намекало на близкий уже вечер.

Веня скосил глаза, обходя взглядом комнату по кругу. И тогда только понял, почему ему сразу показалось, что он в избе.

Мебели в помещении находилось немного. Не считая дивана, на котором он возлежал, – стол, стулья, комод и несколько сундуков. Еще – большая железная кровать с периной и горой подушек в углу. Все казалось старым, самодельным и, кроме блестевшей никелем трубок кровати, было выкрашено голубой масляной краской. При этом поражало обилие текстиля. Поверхности укрывали или застилали накидки, коврики, разнообразные салфетки и – куда же без них – вышитые крестиком полотенца. Накидки и прочие чудеса текстиля казались хлопьями опавшей пены, поскольку были кружевными, плетенными крючком из нити ирис или похожей на нее. Веня знал это с детства, так как его матушка тоже имела склонность к плетению и вышиванию и в незапамятные времена много ему об искусстве вышивки рассказывала.

На единственном окне шторы были распахнуты в стороны и темнели по бокам, точно колонны с канелюрами. Легкая тюлевая занавеска слегка колебалась сквозняком, видимо окно оставили открытым. Или дверь на балкон…

Подумав про балкон, Веня непроизвольно содрогнулся и только тогда обнаружил, что рядом с его изголовьем сидит кто-то еще и этот кто-то держит его за руку. Он попытался отнять руку, но попытка не удалась, незнакомец удержал ее у себя.

– Тихо, тихо, тихо… – услышал Веня низкий, грудной голос. – Если хочешь, можешь сесть, но я поостерегла бы тебя от резких движений.

«Поостерегла бы, ага, – подметил Веня и сделал верный вывод: – Значит, женщина».

Он опустил ноги на пол и, отталкиваясь рукой и скользя плечом по спинке дивана, осторожно сел.

Мир, перевернувшись вместе с ним на девяносто градусов, стал условно нормальным. То есть обычным, таким, в котором мебель стоит на полу, а часы, картины и зеркала висят на стене. Комната под этим углом зрения показалась более длинной, зато потолок приблизился и стал таким, каким он привык его видеть и ощущать дома. Дома… А где он, собственно, находится?

Ему подумалось, что сон его еще продолжается. А и ладно, пусть продолжается, все лучше, чем… Он не стал уточнять, лучше чем что, но твердо держался за то, что лучше. Лучше – и все!

Сон или не сон, это еще надо выяснить, уточнить, но глаза его смотрели в пространство, и мозг регистрировал и пытался анализировать то, что глаза видели. И вот что они видели.

Рядом с ним в придвинутом к дивану низком и широком кресле сидела – да, женщина, пожилая и, мягко говоря, тучная. Тело женщины, начиная с подбородка, плавными волнами и наплывами растекалось книзу во все стороны, заполняя собой всю доступную емкость кресла. И, видимо, телу в кресле было тесновато, отчего ноги с круглыми ядрами колен, повинуясь напору плоти, раздались широко в стороны, словно две массивные колонны. На ногах красовались чулки, те самые, которые из-за их мягкости и практичности в ущерб эстетике любят носить пожилые женщины: в мелкий рубчик, светло-коричневые, безнадежно застиранные и потому уже почти телесного цвета. Выше колен чулки оказались обжаты широкими резинками розового цвета, выставленными словно напоказ, что женщину совершенно не смущало. Очевидно, возраст, в котором она пребывала, определял то внутреннее состояние, которое делало ее выше всяких условностей, то есть позволяло самой их создавать и трактовать. Тело женщины скрывало, как могло, простое ситцевое платье, зато на плечах лежал спущенный с головы роскошный узорный платок с крупными маками на светлом поле. Лис не знал, как это соотносится с тонким вкусом, но вот именно такие платки на женщинах ему нравились. Седые волосы хозяйка дома собрала в пучок на затылке, но как-то не слишком аккуратно, потому что они все равно выбивались из-под резинки и лезли на глаза.

А вот глаза ее, беспокойные, цепкие, навыкате, казались случайными на широком и бугристом, с носом картофелиной и со всеми ее подбородками, обманчиво добром и простецком лице. В зачавшихся сумерках они светились странным желто-оранжевым светом, точно две надраенные монеты, и казались удивительно знакомыми. Веня мог поклясться, что прежде уже видел их неоднократно. Вот только где? «Чисто сова», – подумал он.

– А чем тебе сова не хороша? – спросила женщина своим низким, немного ворчливым, с хрипотцой, голосом. – Очень даже приличная птица. Умная, и все такое.

«Что-то у меня с головой», – резонно предположил Лис.

– Конечно, после такого-то приключения может и крыша отъехать, – согласилась женщина. – Да что отъехать, отлететь может! Но, думаю, обойдется, и все с тобой будет нормально. Ты посиди еще тихонько, посиди. Руку я тебе, как положено, обработала. Бальзамом умастила, повязку тугую наложила, – к завтрему уже будешь здоровый. Мазь я, между прочим, самолично делала, по старинному колдовскому рецепту, на мандрагоре. Так что не сомневайся, и побереги пока силы, прыгун, они тебе скоро понадобятся, уж поверь мне.

Веня скосил глаза на туго перевязанную, сияющую белизной бинта руку. Рука словно парила в невесомости или пребывала в теплом футляре, и ей там было удобно и хорошо. То же самое он мог сказать и о самом себе: спокойно и хорошо. «Чудеса…» – подумал Веня, на что женщина никак не отреагировала вербально, только улыбнулась толстыми губами. Губы женщины казались чрезвычайно подвижными, из улыбки легко могли сложиться в упрямую складку, что выдавало наличие характера, если не вздорного, то своенравного. «Э, – подумал Веня, – а с ней лучше дружить».

– А вы, простите, кто? – спросил он, потому что уже пора было начинать что-то говорить.

– Разве ты меня не знаешь? – неожиданно ответила вопросом на вопрос хозяйка.

– Н-н-нет, – как-то неуверенно протянул Веня. – Встречались, кажется, пару раз в лифте, а так…

– Ну, как хочешь. Вспомнил – и ладно. Зови меня Нина Филипповна, – сообщила личную информацию дама. И, опережая Лиса: – Можешь не беспокоиться, тебя и все про тебя я знаю. Ну, или почти все.

– Как это? – проявил непонимание Лис.

– Да нет, нет, – хохотнула Нина Филипповна, – ничего такого. Слухи я не собираю, записные книжки не краду. Знания приходят ко мне через карты.

– Ах да, да… – осенило вдруг Веню. – Ведь вы же гадалка! Я слышал…

– Я не гадалка, – строго возразила Нина Филипповна.

– Так вас все называют…

– Это от невежества. – Нина Филипповна поскучнела лицом. – Народ в массе своей необразованный. И, что печальней всего, не очень-то стремится из этого привычного состояния выходить. Что неудивительно. Если все будут умные и толковые, сразу же наступит конец света. Потому что уже трое умников не могут договориться между собой, а если их, не дай бог, больше – все, туши свет. Нет, я не гадалка. Я – провидица. Ну и немного гадалка тоже…

– Людей еще лечите, – подсказал Веня, кивком указывая на свою руку.

– Это знахарство, – презрительно скривилась Нина Филипповна. – По-настоящему я лечу наложением рук, у меня энергетика сумасшедшая, вилки-ложки в руках плавятся. Могу еще яйцом откатывать…

– Яйцом? – удивился Веня. – Каким яйцом?

– Обычным яйцом, куриным, – подтвердила информацию Нина Филипповна. – Тоже, скажу тебе, наука. Мне от бабушки перешла. Или не от бабушки. Или от другой бабушки… Не важно, в общем, от кого, важно, что оно есть.

– Оно?

– Оно, искусство.

Совсем уже вечерело. Речи бабы Нины, как про себя успел окрестить Нину Филипповну Лис, становились все более бессвязными и путаными, а еще он вдруг уловил исходящий от нее кисло-сладкий, приторный запах непонятного происхождения, от которого его слегка затошнило. Но и идти ведь ему было некуда! Немудрено поэтому, что вскоре он заметил или почувствовал, как из всех щелей-закоулков полезла тонкими струйками тоска и по-тихому стала брать его за сердце, за душу.

– А это кто? – спросил, чтобы рассеять наваждение, Веня и указал на портрет на стене.

– Это Алексей Фомич, муж мой покойный, – ответила Нина Филипповна, проследив взглядом, куда это он указывает. Вздохнув, добавила: – Золотой человек был, летчик, и все такое. Жили мы с ним душа в душу, но все-таки, видно, с женой ему не повезло.

– Не повезло? – удивленно переспросил Лис.

– Нет, не повезло, – подтвердила Нина Филипповна. – Ведь не уберегла я его, значит – не повезло. Ему. И мне также не повезло, раз доживаю свой век в одиночестве. Но мне не повезло больше, ведь у меня вроде как сын есть…

– Сын? – снова удивился Лис. – Где же он?

– Вот то-то же, где он? Бродит где-то по земле, непутевый… – Нина Филипповна задумалась на долгие минуты. – Где-то бродит, – повторила она. – Вообще-то не такой уж и непутевый. Наоборот, он способный, и мои умения перешли к нему все сами собой, по праву рождения. И я ему говорила, оставайся, будь рядом, работай… Но, как и во всем, одних умений мало. Чтобы людей лечить, надо характер иметь стальной. Обязательно стержень должен быть, а у него его вовсе нет. Так, что-то… Впрочем, не знаю, зачем я тебе это все рассказываю, тебе-то уж это знать точно не нужно. Ладно. А знаешь что? Пойдем-ка на кухоньку. Чайку попьем с вареньицем, с каким любишь, а за чаем ты мне о себе расскажешь. Сделаем разбор твоих полетов, как говаривал хозяин мой, царствие ему небесное, а уж он в полетах знал толк. Вот это сейчас будет самое правильное. Я так думаю…

Кухня у бабы Нины действительно была кухонькой: совсем крошечная, но чистая и уютная, в занавесочках и цветочках. Лампа под низким потолком походила на керосиновую, с выпуклым стеклом-абажуром, уложенным на выгнутые ребра каркаса, поэтому, когда Нина Филипповна включила свет, Веня сразу почувствовал, что это место ему нравится и подходит. Чем именно подходит, он, пожалуй, затруднился бы вычленить из общего хоровода смыслов и значений, да он и не стал этим заморачиваться. Вот хорошо – и хорошо, и замечательно.

– Присаживайся, – кивнула Нина Филипповна и занялась чайником.

Небольшой квадратный стол из голубого вытертого ламината стоял в углу, рядом с окном. Возле него ждали своих седоков два деревянных стула, крашенных голубенькой, в тон стола, масляной краской. На сиденьях лежали вышитые подушки, а спинки пестрели наклеенными на них картинками, сплошь цветы, одиночные и в букетах, а сверху этот декупаж покрывал слой лака. «Интересно, – подумал Вениамин, – это она сама творчеством занимается?»

Он ненадолго замешкался, решая, который из двух стульев выбрать. Выбор пал на тот, который был ближе к двери. Веня сел, положил больную руку на колени и, прижавшись плечом к краю стола, надежно ее в таком положении зафиксировал. Ему все казалось, что руку что-то может потревожить, чего не хотелось. Место, им выбранное, оказалось удобным, и кухня на виду, и коридор под контролем, и крупной хозяйке суетиться на маленьком пятачке он не мешал. Оглянувшись на него, Нина Филипповна улыбнулась:

– Мой, в смысле Алексей Фомич, тоже всегда здесь сидел, его это место. Вот все-таки мужики, ну во всем почти одинаковые, как под копирку сделаны. А мне, например, вот на этом сидеть удобней. – И она кивком указала на второй стул. – Он и покрепче будет. Ты какое варенье любишь?

– Мариновое, – сказал Веня и смутился, осознав вдруг, вдогон, что сказал глупость. Просто озвучил, что крутилось на языке.

Нина Филипповна посмотрела на него удивленно широко раскрытыми глазами, наклонив голову, будто поверх очков, но, догадываясь, видимо, о чем-то, с расспросами не полезла.

– Ну, маринового, положим, не припасено, – только и сказала, – а вот земляничное есть.

На столе появились пузатый заварочный чайник, фарфоровый, красный в крупный белый горох, и такие же чашки на блюдцах, розетки с вареньем, чайные ложечки и квадратная ваза из каленого стекла, наполненная смесью из сушек с маком, печенья песочного, сухариков с изюмом и тому подобных вкусностей, так любимых Веней. Розетки хозяйка доверху наполнила земляничным вареньем. Тем самым. С запахом и ароматом.

– Ой, Нина Филипповна… – только и нашелся сказать Веня. Глаза его наполнились слезами от созерцания всего этого великолепия родом из детства. И виденного в последний раз, как ни странно, тогда же. Веня тут же устыдился нахлынувших воспоминаний.

– Ну, не стесняйся, – подбодрила его Нина Филипповна, наполнив чаем его чашку и передвинув розетку с вареньем к нему поближе.

Веня не заставил упрашивать себя дважды. Когда через пять минут он поднял глаза от пустой чашки, в которую по ходу трапезы хозяйка подливала чаек по мере необходимости, розетка перед ним была пуста, а ваза ополовинена. Нина же Филипповна, посасывая ложку, смотрела на него с умилением. Веня икнул и облизнул сладкие губы.

– Простите, – сказал он. – Я немного увлекся.

– Да что ты такое говоришь! – всплеснула руками Нина Филипповна. – Я люблю, когда мужчина едок. Сильный едок. Это много говорит в его пользу. И о многом говорит. Еще варенья? Я все равно не буду.

И она придвинула к нему свою розетку, к варенью в которой, судя по всему, не притронулась. Веня зарделся.

– Нет-нет, спасибо! Я и так! Потерял над собой контроль. Вы словно знали заранее, что я люблю…

– Да уж конечно, знала, – сказала Нина Филипповна. И таким тоном она это сказала и такими глаза ее при этом сделались серьезными и даже жесткими, что Веня инстинктивно сжался, подобрав под стулом ноги. – Ну, раз уж ты все равно ничего больше не хочешь, – продолжила, вновь осветив лицо улыбкой, Нина Филипповна, – значит, пришло время разговоров. А расскажи-ка мне, дружочек, для начала, кто и какими пинками загнал тебя на крышу. Или ты сам все это придумал? А ты можешь себе представить, что у меня не получилось бы, хоть я и ждала чего-то такого, но не вышло бы, стара я уже, реакция не та, силы убывают, болезни множатся, словом, ты понимаешь, что чаю сегодня ты мог уже и не испить? Тем более с вареньем?

На страницу:
2 из 6