Дорога для двоих

– Завали хлебало, слышишь? – взревел он. – Или я его тебе сам заткну!

– Как это случилось? – гнул своё Андре, будто не замечая сгущающихся туч. – Вы ударили его чем-то в припадке ярости? Или просто сломали шею?

Верзила ничего не ответил. Он долго стоял молча в свете факелов, сжимая и разжимая кулаки, и по лицу его плясали рваные тени. А потом он коротко бросил что-то своим помощникам, и те ринулись к канистрам.

«Ну вот и всё, – вздохнул Андре, и на душе у него почему-то стало невероятно легко. – Видимо, таков и будет бесславный конец Андре Дюшана, искателя приключений, баловня судьбы и просто славного парижского повесы».

Мужчины внизу принялись с энтузиазмом опорожнять канистры, щедро поливая их содержимым все четыре стены дома, и уже очень скоро до Андре донёсся сильный, едкий запах. Дело пахло керосином…

* * *

Где-то во мраке капает вода. Капли шлёпают о бетон – звонко, мерно, через равные промежутки – как будто тикают хорошо отлаженные механические часы.

Ток-ток-ток…

Если бы не этот звук, Индра уже давно потеряла бы счёт времени. Арьяман ничуть не приврал, сказав, что уследить за его ходом здесь почти невозможно. Позволявшие это сделать электронные приборы у узников отняли сразу же по прибытии в лагерь – вместе со всем их нехитрым паломническим скарбом. Солнечного света из каморки не видно. Даже еду им приносят слишком редко и бессистемно, чтобы можно было хоть примерно угадать время суток.

И только дальний звон капель отмеряет секунду за секундой, нужно лишь дать себе труд сосчитать их.

Ток-ток-ток-ток…

И вот уже секунды складываются в минуты, минуты – в часы, часы – в дни. Индра отчётливо слышит их течение и сквозь зыбкую паволоку полузабытья, которая окутывает её бо́льшую часть времени. Поэтому, когда Светлячок приходит в их темницу проверить состояние раненых, Индра почти точно может сказать, что со дня операции минуло чуть больше двух суток.

У большинства пленных травмы некритичные – порезы, ушибы, слабые ожоги, сотрясения. Их Светлячок осматривает наспех. Перед Индрой она задерживается.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает, начиная осторожно разматывать бинты, чтобы взглянуть на рану.

– Здесь… холодно, – отвечает Индра. Её всю трясёт мелкой дрожью.

Девушка тыльной стороной ладони касается её щеки. Поджав губы, сухо констатирует:

– У тебя жар. Придётся потерпеть. Мне нечем его сбить.

Она невозмутимо продолжает снимать повязку один виток за другим, и всё же Индра ощущает, как девушка напряглась. Что-то явно не так.

– Та звуковая запись, – внезапно говорит Светлячок, – на твоём браслете… откуда она?

– Ты – слушать? – Глаза Индры загораются. Она пытается привстать, неуклюже опираясь на локоть, однако девушка мягким, но настойчивым движением заставляет её снова лечь на спину.

– Да, я её слушала. Ты знала, что у неё нет концовки? Кажется, она повреждена. Обрывается на полуслове.

– Повреждена, – кивает Индра. – Очень старая. Но ты помнить конец. Только постараться.

Светлячок бросает на неё резкий, странный взгляд.

– Откуда я могу его помнить? – спрашивает она. – Я ведь прежде не читала эту книгу.

– Ты помнить, – настаивает Индра, неотрывно глядя ей прямо в глаза. Девушке от такой убеждённости становится не по себе, и она потупляет взор.

Едва последние слои бинта оказываются сняты, как в нос им обеим ударяет тошнотворный, гнилостный запах. Запах, который не предвещает ничего хорошего. Светлячок морщится и, не сдержавшись, прикрывает нос и рот рукой. Индра опять предпринимает попытку подняться, чтобы увидеть всё самой. Под правым ребром у неё – шов длиною с ладонь. Края его, сцепленные друг с другом толстыми металлическими скрепами, распухли и налились нездоровым фиолетово-красным цветом. Между ними, вперемешку с кровью, сочится желтоватый гной. Паршивое зрелище.

– Этого я и боялась, – шепчет Светлячок. – В рану попала инфекция. Тут я ничего сделать не смогу. У нас нет препаратов, чтобы лечить такое. – Она поднимает глаза на Индру. – Тебе нужно в Город, срочно. Иначе долго не протянешь. Неделю, максимум – две, если горячка или септический шок не доконают тебя раньше.

Индра устало откидывается назад. В этот момент ей кажется, будто всё мироздание ополчилось против неё. Она что-то говорит – тихо, одними губами, так что Светлячку приходится наклониться к ней, чтобы разобрать слова. До девушки доносится ломаная, сбивчивая речь, наполовину состоящая из непонятных ей слов иного языка.

– Зачем? – почти беззвучно вопрошает Индра. – Зачем вы… быть враг с… наш народ? Зачем… брать плен… и требовать помощь силой… если можно просто… просить и получить? Зачем боль… страх… убийство?.. Зачем не мир? Зачем не союз?..

Это продолжается несколько минут, пока слова не начинают таять на губах Индры, распадаться на части, не успевая сорваться в воздух. Потом сознание покидает её, и она смолкает совсем.

– Хочешь знать, зачем? – отвечает Светлячок, уже сама не зная кому. – Гордость, вот что всему виной. Наша глупая, близорукая гордость побеждённых, загнанных в угол. Мы не принимаем подачек от вас, потому что вы сильнее. Мы боимся вас и ненавидим, потому что вы знаете и умеете такое, чего нам никогда не достичь. Мы отвергаем вашу дружбу, потому что, даже если примем её, вам всегда будут суждены небеса, а нам – лишь гибель и забвение. Мы обречены. Наше время подошло к концу. Смертельно больной никогда не станет другом здоровому. Гусеница никогда не постигнет Бога.

* * *

Всё происходит внезапно и быстро. Пленники даже не успевают ничего понять. Под зычный гвалт их выталкивают, угрожая оружием, из их тесной, тёмной комнатушки в коридор и ставят на колени в ровную шеренгу. Здесь их уже ждёт Вепрь.

Дальше в коридоре столпилась гурьба любопытных зевак. Среди них Индра замечает и Светлячка. Девушка стоит, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, мрачная и сосредоточенная.

Вепрь неспешно проходится туда-сюда вдоль шеренги, поигрывая пистолетом в руке, давая себе возможность вдоволь насладиться страхом и потерянностью на лицах пленных. А затем подходит к Индре. Та с трудом поднимает голову, чтобы встретить его взгляд. Под глазами её залегли глубокие синюшные тени, а волосы потускнели и слиплись от пота. Сейчас она кажется ужасно старой и измученной.

– Мне сказали, что ты разумеешь по-нашему, – говорит ей Вепрь грубо, отрывисто. – Будешь переводить остальным то, что я скажу, понятно?

Индра медленно кивает.

– Я не люблю, когда меня держат за идиота, – начинает он, обращаясь теперь уже ко всем узникам, – а именно за него вы, крысы, судя по всему, меня и принимаете. Четыре дня тому мои ребята притащили вас сюда, чтобы обменять ваши жалкие тушки на всякое нужное нам барахло. Если бы всё у нас пошло по плану, вы сейчас уже сидели бы в своих уютных тёплых норках в Городе, зализывали раны и салили слезами чьи-то жилетки. Но, увы, кое-что пошло не по плану, и кое-кому из вас, я полагаю, даже известно, что именно.

Вепрь останавливается, давая Индре возможность перевести его слова, а сам тем временем скользит по шеренге острым, как бритва, взглядом, пытаясь обнаружить малейшее изменение в каком-нибудь из лиц. Как только Индра заканчивает перевод, он продолжает:

– Дело в том, что последние трое суток мы не можем наладить связь с Городом. Помехи забивают весь эфир. Мои техники говорят, что проблема не в аппаратуре. А если она не в аппаратуре, то источник всех наших бед может быть только один. Я не склонен верить в совпадения. Я видел, на что способна ваша братия. Вы появились в нашем лагере, и на следующий же день все наши устройства связи сошли с ума. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сделать правильные выводы.

Пока он говорит, Индра втихомолку переглядывается с Арьяманом, стоящим рядом на коленях. Они оба прекрасно понимают, о чём речь.

– Мне абсолютно по барабану, зачем ты, зараза, устроил весь этот балаган, – разводит руками Вепрь. – Мало ли какие тараканы бегают в ваших двинутых мозгах. От тебя я требую лишь одного: встань и покажись! – Мужчина вновь поворачивается к Индре. – Переводи!

Однако женщина не издаёт ни звука. Вепрь делает к ней ещё один шаг и угрожающе смотрит сверху вниз, подобный грозовой туче, которая вот-вот разразится бурей.

– Я что-то недостаточно внятно сказал? – спрашивает он. – Так я повторю, мне несложно: пусть тот, кто создаёт помехи на наших устройствах, поднимется на ноги сейчас же. В противном случае я начну убивать вас одного за другим, пока не найду нужного. Всё равно ваши жизни для меня ни гроша не стоят, пока нет связи с Городом.

Индра по-прежнему безмолвна. Теряя терпение, Вепрь направляет на неё дуло своего пистолета.

– Какого дьявола ты молчишь? Язык прикусила?

– Нет, – наконец отзывается она.

– Прости, что? Я не расслышал.

– Я… не буду… переводить… – говорит она уже более уверенно.

Сперва Вепрь даже теряется от такой дерзости. Потом на лице его расцветает недобрая ухмылка. Он присаживается рядом с Индрой на корточки. На заднем плане Светлячок сразу вся как-то подбирается, вытягивается, точно струна.

– Видимо, я всё же нашёл, кого искал, – говорит он, – или, по крайней мере, ту, кто его покрывает. Я прав? – С минуту Вепрь вглядывается в каменное лицо Индры, но, так и не дождавшись подтверждения, отвечает сам себе: – Я прав. Ладно, забудем то, что я сказал раньше. По правде говоря, мне очень любопытно, на кой хрен вы, ребята, всё это затеяли? Ведь вы не могли не понимать, что сами себе вставляете палки в колёса. Или это какой-то особый вид мазохизма? Не понимаю, хоть убей.

Индра смотрит прямо перед собой, вперив взор в стену. Вепрь приближается к ней почти вплотную, так что лица их едва не соприкасаются.

– Знаешь, чего я не люблю больше, чем казаться идиотом? Когда меня игнорируют. – Он приставляет ствол пистолета к её подбородку. Светлячок взволнованно подаётся вперёд.

– Вепрь!

– Не лезь! – предостерегающе взмахивает он рукой, даже не глядя в её сторону, и она замирает на месте. Затем он опять обращается к Индре: – Говори, зачем вы всё это провернули, или у меня нечаянно дрогнет палец на спуске. Считаю до трёх. Раз… Два…

– Она, – говорит Индра и указывает на Светлячка.

– Что – она? – спрашивает Вепрь. – Она-то тут причём?

Лицо Индры дрожит, а из глаз начинают катиться слёзы, прокладывая две грязные дорожки на её щеках.

– Она должен вспомнить… кто она есть. Она забыть себя. Она – Аатма-Бандху.

– Что за бред ты несёшь? Что такое она должна вспомнить?

– Цикл, – твердит Индра и показывает на узор из колец, вытатуированный на её пальцах. – Жизнь! Много жизнь! – Она смотрит на Светлячка умоляюще. – Вспомнить! Вспомнить!

Светлячок выглядит испуганной и обескураженной. Слова Индры, кажется, окончательно сбили её с толку. Она продолжает наблюдать за происходящим, не вмешиваясь.

– Так, к чёрту! – выходит из себя Вепрь. – Хватит этой околесицы! Вернёмся к помехам. Я хочу, чтобы ты их убрала!

Что ж, иного выхода нет. Индра опускает голову. Не оборачиваясь к Арьяману, чтобы не выдать его взглядом, она говорит на Старшей Речи:

– Можешь снять завесу, братец. Спасибо тебе. – А потом, вновь обращаясь к Вепрю: – Сделано.

Вепрь посылает одного из своих ребят проверить, заработала ли линия связи, и сидит рядом с женщиной, не отводя пистолет от её лица, пока тот не возвращается. Всё в порядке, подтверждает парень, помехи исчезли.

Вепрь проводит холодным чёрным дулом по щеке Индры, размазывая мокрые следы от слёз.

– Знала бы ты, как мне хочется продырявить твою маленькую головку, – признаётся он. – Ну ничего, за мной не заржавеет. Эту пулю я для тебя приберегу на тот случай, если тебе вдруг вздумается ещё хоть раз приблизиться к Светлячку.

Он встаёт, прячет пистолет в карман куртки, после чего приказывает загнать пленников назад в их конуру. Пока Индру тащат, ухватив под мышками, она пытается отыскать глазами Светлячка, однако той нигде нет.

Ржаво стонет и лязгает дверь темницы, словно огромный капкан. Вокруг снова воцаряется тяжёлая, гнетущая тишина. Нарушает её только монотонный звон падающих капель.

Ток-ток-ток… – постукивают они, напоминая Индре, что время её неумолимо утекает, а ведь ей ещё столько всего нужно успеть.

УСПЕТЬ (автор – Елизавета Манцевич)

Я видел бабочку, потерявшую крылья и вновь ставшую гусеницей. Я видел, как гусеница ползала в грязи. Я видел, как гусеница старалась вновь превратиться в бабочку, которой она некогда была. Я видел, как она выпустила крылья. Возможность изменить свою жизнь есть всегда. Средство отправиться в полёт есть всегда.

«Звёздная бабочка», Бернард Вербер

Ток-ток. Ток-ток.

Нервно стучу пальцами по дипломату, лежащему у меня на коленях. Авто С-класса с личным водителем медленно ползёт в длинной полосе варшавских пробок. Самолёт в Мадрид вылетает через сорок пять минут, и шансы успеть в аэропорт вовремя тают с каждой секундой.

По радио «Wham!» поют «Last Christmas». Холера! Я совсем забыл, что послезавтра Рождество! Известие о срочной командировке в Испанию свалилось на меня, как снег на голову, заставив позабыть и о выходных, и о праздниках. Что ж, как бы там ни было, это мой последний шанс выбить финансирование у ребят из «Amazonia Chemicals». Проморгать его – значит, спустить в унитаз целый год переговоров, согласований, бумажной волокиты и ночей, проведённых в офисе в обнимку с телефоном.

Смотрю на часы, стрелка неумолимо приближается к отметке «опоздал».

– Надо было в объезд, – раздражённо говорю своему водителю. – Или выехать пораньше.

Он смотрит на меня в зеркало заднего вида красными от недосыпа глазами. Я и сам понимаю, что ещё раньше выехать было практически невозможно: сколько нас здесь таких – выехавших из дома заранее, чтобы не стоять в пробках?

– Все трассы стоят, пан Добольский, – отвечает он мне терпеливо.

Стефан – проверенный работник, надёжный человек, который не раз выручал меня в трудную минуту. Я понимаю, что он вовсе не виноват в том, что мы застряли здесь, но угроза срыва крупнейшей в этом году сделки заставляет всё внутри меня кипеть.

В кармане вибрирует телефон, на дисплее высвечивается сухое «Мать». Не беру трубку: нервное напряжение грозит вылиться в ссору, чего мне сейчас совершенно не нужно.

Мама звонит ещё раз через несколько минут, но и этот звонок я игнорирую.

Пытаюсь успокоиться, делаю глубокий вдох, концентрируясь на парящих за окнами автомобиля снежных хлопьях.

Снежинки мягко ложатся на лобовое стекло и в коротких промежутках между взмахами дворников рисуют причудливые узоры. В далёком детстве снежные узоры на стекле папиного старенького «Вольво» были похожи на зверей, сказочных драконов, замки, а сейчас это просто снег, закрывающий обзор и мешающий ехать дальше. Всего лишь снег.

* * *

В аэропорт мы приехали только к половине десятого. На самолёт я, естественно, опоздал. Вдобавок, все билеты на ближайшие рейсы до Мадрида оказались выкуплены до самого января. Хочется выть от досады.

Вернувшись в машину, я швыряю дипломат рядом с собой на заднее сиденье и сильно хлопаю дверью. Стефан заводит мотор.

– Куда теперь? – спрашивает он, глядя на меня. Откидываю голову на спинку сиденья и устало опускаю плечи. – Давайте отвезу вас на вокзал, пан Добольский.

Я скептически хмыкаю.

– На поезде до Мадрида? Ты, должно быть, шутишь? Мне нужно быть там утром двадцать пятого числа. Даже если повезёт и сыщется свободный билет, я в лучшем случае приеду туда впритык. Хотя мне даже в это слабо верится.

– Попытка не пытка. В конце концов, что вы теряете-то?

Действительно. Хуже ведь быть уже не может, верно? А на безрыбье, как говорится…

На вокзал мы добираемся, стоит отметить, на удивление быстро. С горем пополам, выстояв неимоверную очередь, мне, наконец, удаётся узнать у кассира, что остались только плацкартные места. Обречённо вздыхаю. Нет, сегодня явно не мой день. Однако деваться некуда. Сейчас самое важное – сделка.

В конце концов, беру билет на ночной поезд. Тридцать два часа в пути. Две пересадки – в Ницце и Марселе. Вариант, конечно, не самый идеальный, но при таком раскладе жаловаться не приходится.

Отпустив Стефана домой, к семье, жду отправления поезда. Вокзал кишит людьми: встречающие, провожающие – все подхвачены вихрем рождественского настроения. На девичьих щеках горит морозный румянец, люди громко топают ногами, входя в вестибюль вокзала, стряхивая с сапогов снег, смеются. Одному мне здесь, кажется, совсем не до веселья.

Не торопясь иду в сторону железнодорожных путей, аккуратно лавируя между разномастной толпой, как вдруг на меня с размаху налетает фигура с громоздким прямоугольным свёртком под мышкой. Фигура тонко охает, ноша выскальзывает у неё из рук и с глухим деревянным стуком обрушивается прямиком на мысок моей туфли.

– Холера! – Пальцы ног вспыхивают адской болью.

Свёрток плашмя шлёпается в месиво из снега и грязи. Он весь обёрнут старыми газетами и переклеен скотчем, но край упаковки разодрался, и сквозь дыру видна часть полотна с изображением чего-то очень красочного, похожего на крыло бабочки.

Хозяйка тут же бросается поднимать свёрток, пока на него кто-нибудь не наступил. Это молодая девушка, вряд ли намного старше двадцати. Голова её повязана пёстрым платком.

– Господи, у вас что, глаз нет? Смотрите, куда идёте! – гаркаю я, едва сдерживая брань. Гневно отпихнув свёрток ногой, хромаю к своему вагону.

– И вам счастливого Рождества! – доносится мне вслед.

Да уж, давненько я не бывал на вокзалах. Уже успел отвыкнуть от того безумия, которое тут обычно царит.

Через пару минут захожу в вагон. Здесь душно и стоит густое амбре из чесночно-водочного перегара, затхлой вони несвежих носков, аромата мандаринов и неведомо откуда просочившегося запаха жжёного сахара: от такой дикой мешанины тошнота подкатывает к горлу уже через минуту.

Пассажиры играют в карты или разгадывают кроссворды, развалившись на своих койках. Приходится идти очень осторожно, чтобы не задеть торчащие с верхних полок босые ступни.

Когда я, наконец, нахожу своё место – боковое, в самом центре вагона, – в моей голове проносится мысль, что подобного невезения в природе существовать попросту не может. Это уже слишком! Снова заглядываю в билет в отчаянной надежде, что ошибся. Но нет. Некоторое время я просто смотрю снизу вверх на свою соседку по полке. Наблюдаю, как она упрямо пытается затолкнуть наверх свой свёрток.

Свой чёртов газетный свёрток!

В этот момент она замечает меня.

– А, снова вы? Может, хоть в этот раз поможете вместо того, чтобы топтать мои пожитки?

Смущённо потупившись, я разуваюсь, становлюсь на сидение и парой движений проталкиваю её картину в ячейку над верхней полкой. Затем так же безмолвно спускаюсь. Больше мы не говорим друг другу ни слова.

Девушка снимает куртку и шарф, оставшись в лёгком сарафане с короткими рукавами и своём прежнем цветастом платке. С удивлением вижу, что её худенькие руки сплошь покрыты татуировками с изображением каких-то лиц, знаков и даже, кажется, свастики. Морщусь. Только малолетней неофашистки в спутницах мне не хватало для полного счастья.

Достаю телефон и утыкаюсь в него, стараясь поскорее отгородиться от своей чудно́й соседки. Вижу уведомление о трёх пропущенных от мамы.

Холера! Со всей этой выездной неразберихой забыл ей перезвонить.

Набираю её номер.

– Анджей?

Как она поняла, что это я? Видимо, сидела у телефона и ждала моего звонка.

– Да, мам! Привет! Что-то случилось?

– Сынок, у тебя всё хорошо? Рождество на носу, а ты весь в работе.

– Всё нормально.

– Ты хорошо кушаешь? – Нотки неподдельного беспокойства в родном голосе заставляют улыбнуться.

– Ну сколько можно? Я же не ребёнок, мам!

– Жениться тебе надо. Сорок шесть лет, а до сих пор в бобылях…

– Мама!

– Прости, Анджей, прости. Я хотела пригласить тебя отметить это Рождество со мной. – Её голос дрожит.

– Я занят, ты же знаешь. У меня командировка.

– Знаю, но время идёт. Я уже совсем старая…

– Мама, ну что ты такое говоришь?

– Я тебя очень жду, всегда. Я люблю тебя, сынок.

– Я тебя тоже люблю, мама. Но приехать не смогу, извини.

Я слышу, как она вздыхает на другом конце провода.

– Хорошо. Но я всё равно приготовлю на двоих – на случай, если ты вдруг передумаешь.

Нажимаю на отбой. Сердце неприятно щемит в груди. Я не видел мать уже года два, если не больше. Тем тяжелее в очередной раз ей отказывать.

От мрачных мыслей меня отвлекает короткий сдавленный смешок. Поднимаю глаза на свою попутчицу и успеваю перехватить её взгляд за миг до того, как она снова прячется за блокнотом. Она сидит прямо напротив меня, забравшись на сиденье с ногами, и лихорадочно что-то рисует. Отворачиваюсь, пытаясь вновь переключить внимание на телефон, но спустя полминуты снова слышу её хихиканье. Стараюсь не обращать внимания. Ей-богу, что за глупое ребячество?

После очередного её смешка не выдерживаю и внимательно осматриваю себя, проверяя, всё ли в порядке. Вроде, всё в норме: шнурки завязаны, брюки чистые, рубашка застёгнута на все пуговицы и заправлена, галстук лежит ровно. На всякий случай приглаживаю волосы, но она, заметив это, хихикает ещё громче.

– Простите, пани, со мной что-то не так? – интересуюсь я, пытаясь скрыть раздражение в голосе.

– Да нет, кажется, всё отлично, – пожимает она плечами с невинным взглядом. И тут же, не сдержавшись, взрывается долгим заливистым хохотом.

Всё. Моё терпение иссякает. Я резко перегибаюсь через столик и выхватываю блокнот у неё из рук. На жёлтом разлинованном листе – наспех набросанный шарж: крохотный человечек, обеими руками вцепившийся в смартфон. Надменно раздутые щёки, насупленные брови, глаза собраны в кучку, надо лбом – широкие залысины. Да уж, спутать с кем-то сложно.

Незнакомка следит за моей реакцией с лукавой ухмылкой, прикусив ноготь большого пальца.

– По-вашему, это забавно? – спрашиваю я.

Она молчит, только улыбка становится ещё шире.

– И часто вы так развлекаетесь?

– На самом деле нет, – признаётся она, борясь с очередным приступом смеха. – Правда! Просто увидела вас и не сдержалась. Мина у вас такая… колоритная!

Нет, ну это уже чересчур! Молча бросаю её блокнот на столик и отправляюсь искать проводника – узнать, нет ли в других вагонах свободных мест. Куда угодно, лишь бы подальше от этой умалишённой.

Когда, наконец, нахожу его и разъясняю ситуацию, тот смотрит сквозь меня заплывшими глазами и, обдав перегаром, крякает:

– Какие ещё свободные места? Ты видишь, поезд забит до отказа? Иди, откуда пришёл, не мешай людям праздновать!

– Ну как успехи? – глумится надо мной моя напасть, когда я возвращаюсь на своё место. – Нашли то, что искали?

Пропустив мимо ушей её колкость, беру кошелёк и направляюсь в вагон-ресторан.

Там тоже шумно и многолюдно. Мне удаётся занять место у барной стойки и заказать кофе, как вдруг на соседний стул, протолкнувшись сквозь толпу, усаживается моя соседка.

Кажется, она вознамерилась сегодня окончательно меня допечь.

– Скажите честно, вы так мстите мне за то, что я пнул вашу картину тогда на перроне?

Девушка вскидывает брови, затем удручённо качает головой.

– Эх, наверное, нелегко живётся людям с такой паранойей? Буду с вами предельно честна, друг мой: я голодна и пришла сюда поесть. К слову, вам тоже не помешает подкрепиться, какой-то вы нервный. Эй, молодой человек, будьте добры, две порции макарон с мясом для меня и этого милейшего пана! Не волнуйтесь, – подмигивает она, снова повернувшись ко мне. – Я угощаю.

На минуту я впадаю в ступор от подобной бесцеремонности. Хочу возразить, отказаться от заказанного блюда, но лишь нелепо открываю и закрываю рот, как рыба, выброшенная на берег. Как только снова обретаю дар речи, передо мной уже стоит тарелка, полная макарон.

– М-м-м, вкуснятина! – блаженно произносит девушка, уписывая за обе щеки. – Чтоб мне провалиться, лет сто не едала таких замечательных макарон! Вы кушайте, кушайте, а то остынет.

Брезгливо разглядываю содержимое своей тарелки. Любопытно, какова вероятность найти там дохлого таракана? А кишечную палочку?

– Чего не едите-то? – спрашивает моя спутница с набитым ртом. – Неужто не нравится? А ну-ка, дайте сюда! – Она подвигает мою порцию к себе, пробует на вкус. – И правда, немного постновато. Недосолено. Ну да это мы исправим вмиг!