Кровавая шутка

А дети совершенно не считались с ним: они прекрасно знали, что отец любит их больше жизни, готов за них в огонь и в воду. Да и что тут удивительного? Всего-то детей: единственная дочь, Бетти, и единственный сын – Сёмка (ласкательно от «Шлёма»), ученик третьего класса, не садившийся за книжку, прежде чем мать не уплатит ему по пятачку за каждый приготовленный урок… Отец, в свою очередь, платил ему по пятачку за каждую полученную в гимназии четвёрку и по двухгривенному – за пятёрку.

– Почему за пятёрку надо платить в четыре раза дороже, чем за четвёрку? – спрашивала мать. – Из какого расчёта?

У Давида Шапиро вообще есть манера ни за что ни про что, так, за здорово живёшь, отчитывать свою супругу и доказывать ей, как дважды два, что она – круглая дура; а в данном случае, когда речь касается расчётов, он чувствует себя особенно задетым.

– Кто тебе виноват, что ты глупа как пробка? – говорит Давид с ядовитой усмешкой. – Ты даже не понимаешь разницы между четвёркой и пятёркой.

– Ну, конечно, где уж мне постигнуть такую премудрость? – отвечает Сарра с едкой улыбочкой. – Такие глубокие вещи доступны только гениальной голове, вроде твоей. Ты ведь математик, рохмейстер… Только чересчур швыдкий…

– Да? Так вот, я тебе сейчас докажу, что ты ни-че-го не понимаешь. По твоему, например, выходит, что разница между четвёркой и пятёркой составляет только единицу? Не так ли? А между тем, если бы у тебя работала голова, ты бы поняла, что тут сложный расчёт. Вот, скажем, твой Сёмка…

– Что значит мой Сёмка? – перебивает Сарра. – Он мой так же, как и твой!

– Ну ладно, мои-твои! Пусть твой Сёмка на выпускных экзаменах получит двенадцать пятёрок. Пять раз двенадцать – это будет сколько? Шестьдесят! Делим шестьдесят на двенадцать – сколько получаем? Пять! Стало быть, он получает золотую медаль!

– Аминь. Дай Господи! – говорит Сарра и набожно закатывает глаза.

– Ну, можно ли с ней разговаривать? – вскипает Давид. – Я хочу ей сделать точный расчёт, а она начинает беседовать с Господом.

– Считай, считай! Кто тебе мешает, математик мой знаменитый? – говорит Сарра таким тоном, что Давид приходит в ещё большее возбуждение и начинает говорить с удвоенной скоростью:

– Итак, при 12 пятёрках он получает золотую медаль. Но что получится, если у него окажется 11 пятёрок и одна четвёрка? Множим 11 на 5. Получаем 55 плюс 4 – 59. Делим на 12 – получаем, но это уж тебе не по силам: тут уж начинаются дроби! Одним словом, не хватает 1/12 до круглой пятёрки, стало быть он уже получает не золотую, а только серебряную медаль.

– Пускай это будет серебряная! – уступает Сарра со вздохом.

Отец переглядывается с дочерью.

– Видала ты когда-нибудь такую женщину? Не даёт слова сказать!.. Дальше. Допустим теперь, что он получил 7 пятёрок и пять четвёрок, в общей сложности – 55. Делим на 12. Выходит 4 и сколько? И 7/12! Всё ещё ничего! Скверно будет, если он получит, наоборот, 5 пятёрок и 7 четвёрок. Иначе говоря: 25 плюс 28, всего – 53. Раздели на 12, получишь 4 и 5/12, то есть на 1/12 меньше, чем 41/2. Если твой Сёмка кончает гимназию с отметкой меньше 41/2, то он уже получает кукиш, а не медаль. А если он не получает медали, то он вообще может сидеть дома и не рыпаться!

– Типун тебе на язык! – говорит жена в сердцах, а Давид Шапиро, плюнув, вскакивает с места и бежит обратно на службу, к своим гроссбухам.

Сарра подавлена. Не оттого, конечно, что Давид плюнул: давно известно, что он «Шапиро», а эти «Шапиро» все сумасшедшие! Нет, Сарру гнетёт другая мысль: а вдруг Сёмке действительно не хватит какой нибудь «двенадцатой»? Вздор! Она знать не хочет этих дурацких расчётов: 7/12 , 13/12! Сёмка должен окончить с медалью, и, с Божьей помощью, он её получит!

Глава 6

ВЕЗЁТ

В сущности, квартирант подвернулся как нельзя более кстати. Теперь особенно остро ощущалась нужда в репетиторе для Сёмки. Платить чрезвычайно трудно. Просто невозможно. Хотя Давид Шапиро служит в одном из крупнейших магазинов города, у людей, мнящих себя аристократами, ему всё же приходится корпеть над книгами с 8 часов утра до 9 часов вечера. А когда он попробовал заикнуться о повышении оклада, ему вежливо дали понять, что он – не единственный бухгалтер в городе, что есть много молодых людей с образованием и медалями, которые охотно пошли бы работать на тех же условиях…

Положение в семье спасают хозяйская деловитость Сарры Шапиро и свирепая экономия. И вот теперь счастливая судьба привела к ним этого парня.

– Бетти! – говорит Сарра дочери, которая всё время сидит над книгой, готовя уроки (она – гимназистка 7-го класса). – Бетти! Он ещё не приходил, этот шлим-мазл?

– Видишь, мама, опять я ловлю тебя на слове! А ты говоришь, что никогда не называла его «шлим-мазл».

– Что ты, милая, когда же я сказала «шлим-мазл»? – искренне удивляется мамаша.

– Мамочка, что с тобой делается? Да ведь вот только что…

– Ты, Бетти, со сна, что ли говоришь?

– Нет, мамочка, это ты со сна говоришь.

– Я не сплю. Бетти, ты скаждым днём становишься грубее!.. Разве можно так говорить с матерью?… Ты меня только перебиваешь! Что я хотела сказать? Да! Может быть, ты бы узнала у него, не согласится ли он, вот этот «шлим»… ну студент этот… репетитовать с вами обоими? С тобой и Сёмкой?

– Не «репетитовать», мамочка, а репетировать!

– Ну, это не так важно! Я думаю, что лучшего репетитора вам и не нужно. Сёмка после первых же уроков с ним сразу так подтянулся, что получает одни пятерки. Если бы он согласился репетитовать с вами обоими…

– Ишь ты, мамочка! Ты собираешься, кажется, заключить слишком уж выгодную сделку!.. Ты забываешь, что он – нищий студент, живущий уроками… У него каждая минута рассчитана.

Сарра чувствует, что дочь права. Но, конечно, она ей этого не скажет.

– За весь мир ты готова заступиться, только не за свою собственную мать!.. Не велика беда, если какой-то студент потратит лишнюю минуту. Тебе-то что? Если бы он согласился, я бы за уроки давала ему квартиру и стол. Обедал бы он вместе с нами…

– Конечно, – говорит Бетти. – Мало того, что он из своей комнаты ежедневно слышит, как ты ссоришься с папой…

– Я ссорюсь с папой?

– А кто же, я? Кого папа вечно величает дурой, пробкой, дубиной?…

– Бетти, замолчи сию же минуту! И вообще молчи!

– Навсегда? – спрашивает Бетти. – Ты хочешь, чтобы я онемела или умерла?

– Что это за напасть на мою голову? – заламывает руки Сарра. – Я хочу, чтобы она умерла! Видали вы такую историю? Откуси себе язычок, доченька моя! Невозможно стало говорить! И слова не скажи!

В голосе Сарры звучат слезы.

Бетти сразу смягчается:

– Мамочка, ну чего же ты хочешь?

– Я уж ничего не хочу! Кончено!

Сарра сердится и не желает разговаривать. Но дочь начинает к ней ласкаться, как кошечка, и в конце концов обе начинают смеяться.

– Так ты поговоришь? – спрашивает Сарра.

– О чем?

– Как о чем? Ты уже забыла? Да со студентом же насчет репетитования. Мои условия: квартира и стол…

– Ладно, скажу! Но пусть он раньше сам как-нибудь покончит со своими делами в университете. Сегодня у него решающий день.

– Сегодня?

– Да.

Раздается звонок.

– О, легок на помине! – говорит Бетти, чуть покраснев, и со всех ног бежит к двери.

Глава 7

СУДНЫЙ ДЕНЬ В УНИВЕРСИТЕТЕ

Был последний день, который должен был решить судьбу евреев, поступающих в университет. Вакансий было очень мало, а претендентов больше ста. Среди них – десятка два медалистов, составляющих обособленную группу. Медалисты выглядели, точно рекруты, да и положение их было не лучше. Кто из них «годен», решал случай.

Наш герой, который, шутки ради, превратился из полноправного дворянина Григория Ивановича Попова в шкловского мещанина Гершку Мовшевича Рабиновича, постепенно входил во вкус «еврейского счастья». Ежедневно приходилось наведываться в канцелярию, встречать то же испитое, бледное лицо секретаря, скрывающего за подчеркнутой вежливостыо ненависть к евреям, и выслушивать стереотипное:

– Герш Мовшевич, господин Рабинович? К сожалению, при всем своем желании, все еще не могу вам сообщить ничего хорошего!

Рабинович, конечно, не мог чувствовать во всей полноте то, что испытывали его коллеги – настоящие евреи, блуждающие, как неприкаянные тени, по длинным коридорам с высокими окнами. Что-то говорят их перепуганные лица. Что-то выражает блуждающий взгляд их грустных еврейских глаз. Рабинович еще не понимал всего этого. Если бы он мог понять, он прочел бы почти на каждом еврейском лице глубокую трагедию. Трагедию человека, которого всю жизнь поджаривали на медленном огне нищеты, одиночества, нужды, расовой ненависти и всяческих унижений и оскорблений.

С двумя из этих «новобранцев» Рабинович успел познакомиться: Тумаркиным и Лапидусом.

С Тумаркиным Рабинович столкнулся несколько дней тому назад на университетском дворе. Тумаркин сразу привлёк внимание нашего героя своей жизнерадостностью, подвижностью и разговорчивостью. На его бледном лице постоянно блуждает улыбка. Глаза, хоть и подернутые флером печали, смеются. Черные блестящие волосы вьются, как у барашка. Прибавьте к этому нос с горбинкой, сутулые плечи, бумажную манишку, поблекший галстук, поношенный костюм, стоптанные башмаки и полинявшую шляпу – и перед вами окажется точный портрет этой трагикомической фигуры.

В первую минуту Рабинович принял Тумаркина за Иоську-папиросника, которого он знал в своем городе.

Увидев, что на него пристально глядят, кандидат подошел к Рабиновичу, протянул ему длинную руку и отрекомендовался:

– Тумаркин!

– Рабинович!

Услыхав фамилию своего нового знакомого, Тумаркин обрадовался и заговорил по-еврейски:

– Наш брат! Привет! Откуда вы? Сколько вы имеете? Сколько вам не хватает? И который вы в очереди?

– Извините! – сказал Рабинович. – Вы говорите на языке, которого я, к сожалению, не понимаю.

Тумаркин от неожиданности даже отскочил.

– Но ведь вы…

– Еврей? Ну, понятно! Если бы я не был евреем, что же я стал бы тут делать? Уж я бы давным-давно был там…

Рабинович указал рукой на лестницу, по которой шагали принятые счастливцы.

Пришлось сочинить историю о том, что учился он в русском городе, вдали от родительского дома, еврейского языка вообще не изучал, а что знал с детства – перезабыл.

Появившуюся при этом краску на лице Рабиновича Тумаркин истолковал как краску стыда.

Он стал утешать Рабиновича: нечего стыдиться! Куда только судьба не забрасывает евреев? И в конце концов, так ли уж это важно? Главное в том, что он еврей, а умеет ли он говорить по-еврейски или нет… Глупости! Тумаркин ясно представляет себе, как это могло случиться. Наверно, Рабинович родился в русском городе, воспитывался среди русских и, по-видимому, без роднтелей. Очевидно, что, кроме имени, Рабиновича вообще ничто не связывает с еврейством…

– И все-таки, – прибавил Тумаркин, – я ставлю вас гораздо выше тех, которые не могут устоять перед соблазном и уходят от угнетённых к угнетателям. О, этих я ненавижу! Вот, взгляните на того молодчика с тросточкой. Его фамилия – Лапидус. Это один из тех презренных трусов, которые удирают при первом намёке на опасность! Они готовы продавать свою совесть, своих братьев оптом и в розницу за чечевичную похлебку, ради карьеры… Тише! Он идет сюда, к вам, очевидно. Вы знакомы с ним? Я бы вам советовал с ним не сближаться… Потому что он не только ренегат, но, кажется, и от провокации не так уж далёк.

Глава 8

ЛАПИДУС

Тумаркин ушел, а на его месте перед Рабиновичем выросла фигура Лапидуса с тросточкой.

– Что у вас хорошего, Рабинович? Новостей нет? А вы знаете, я слышал, что с пятью двенадцатыми никто не пройдет… О чем с вами говорил этот фанатик?

– Какой фанатик?

– А вот этот черный кот?… Видеть не могу этих сионистов!

– Что вы, собственно, имеете против сионистов? – спросил Рабинович, и сам порядком не знавший, что собою представляют «сионисты».

– Вы их не знаете? Вам неизвестно, что это заклятые шовинисты, не терпящие инакомыслящих?

Хотя знакомство между обоими молодыми людьми состоялось совсем недавно, да и то мимоходом, Лапидус по-приятельски ухватил Рабиновича за пуговицу и начал костить Тумаркина со всеми сионистами вкупе:

– Терпеть не могу этих ханжей! Заступники еврейского Господа Бога! Какое им дело до того, что несколько евреев приняли православие, чтобы не мотаться больше, как вот мы с вами? С какой стати, во имя чего мы страдаем? Я и вы? И? И доколе, собственно, мы будем болтаться, я и вы? И?

Вылощен, прилизан. Одет с иголочки. Голубые глазки. Приподнятые брови. Рыжая заостренная бородка. Белые зубки. Хорошо смазанный язычок… И это «И?», заменяющее вопросительное «А?». Вот весь Лапидус.

* * *

В это утро Лапидус вообще был скверно настроен и искал, на ком бы сорвать свою злобу. Он был рад, что подвернулся Тумаркин. Но, в сущности, Лапидус не был сердит на Тумаркина, ни даже на сионистов, которые ему ничего не сделали, – злоба его исходила из другого источника и имела, конечно, свои причины, Во-первых, почему у него нет медали? Во-вторых, почему его не принимают в университет? И, наконец, в-третьих, почему он должен креститься и не может этого сделать из-за своей матери? Его мать не вынесет такого удара, он в этом убежден. И… все же он вынужден будет это сделать! Лапидус чувствовал потребность излить перед кем-нибудь свою душу и наскочил на Рабиновича, который ему нравился тем, что он хоть и еврей, но не имеет еврейской повадки влезать в душу ближнего.

– Вам хорошо, Рабинович, у вас золотая медаль, и вы уверены, что вас примут в университет, а вот побывали бы вы в моей шкуре… У меня на иждивении старуха-мать и сестра. Обе они живут единственной надеждой на то, что я окончу университет и буду врачом. А пока приходится жить только заработком, который дают мне уроки в богатой русской семье, да и то по секрету от гимназии. Если там узнают об этом, все мое благополучие рухнет! Я не знаю, смог ли бы кто другой на моем месте, хотя бы тот же Тумаркин, долго выдержать и не принять христианства, и кто смеет упрекнуть его за это? Как вы думаете? И?

Рабинович и сам не знал, как он думает. Он глядел удивленными глазами на всех этих Лапидусов и Тумаркиных и никак не мог понять: чего они все так гоняются за золотой медалью и стремятся в университет? Да они ли одни? Ведь вот его квартирная хозяйка тоже бредит все той же медалыо. Неужели у них у всех нет других стремлений и чаяний? Рабинович вспоминает, что когда он еще был Поповым, у него о евреях было представление как о людях, мечтающих только о деньгаx…

Вдруг вся толпа кандидатов пришла в движение и потянулась в канцелярию. Пришел секретарь. Сегодня он должен сообщить всем евреям об их судьбе.

В тесную комнату канцелярии набилось больше ста человек. Рабинович оказался одним из последних в очереди, и секретарь с испитым лицом, опустивши глаза, спросил сухо:

– Фамилия?

– Рабинович!

Секретарь покопался в стопе бумаг и спросил подчеркнуто:

– Рабинович, Гершко Мовшевич? Вы хотите сейчас взять свои бумаги или получить их через полицию?

– То есть… как? – изумился Рабинович.

Секретарь сделал такое лицо, будто хотел сказать: «Чего от меня хотят эти несносные евреи?» – и с удвоенной любезностью объяснил Рабиновичу, что он может получить обратно свои бумаги, так как до его номера не дошло: прием евреев за покрытием процентной нормы закончен.

– Вы наконец поняли меня, господин Герш Мовшевич Рабинович?

Не получив ответа, секретарь обратился к следующему:

– Фамилия?

А Рабиновичу бросил мимоходом:

– Можете идти. Документы вам будут возвращены через полицию…

Глава 9

ТРИНАДЦАТЬ МЕДАЛИСТОВ

В первую минуту Рабинович почувствовал себя как-то странно… Он еще не успел разобраться в своих ощущениях. Выходя из канцелярии, он встретился со своими новыми знакомцами: сначала с вылощенным Лапидусом, а затем – с Тумаркиным.

– Ну? – остановил Рабиновича франт и заглянул в его глаза с усмешкой. – Что я вам говорил? И?… Оч-чень нужно было восемь лет подряд добиваться медали! Не-ет! Я поступлю иначе! Я с ними посчитаюсь. Лопнут они, а в университет я все-таки попаду!.. И возможно, что благодаря мне примут еще одного еврея? Может быть, именно вас, Рабинович, Как вы думаете? И?

Видя, что Рабинович никак не может понять, каким образом он, благодаря своему коллеге, попадет в университет, Лапидус ухватил его за пуговицу и начал подробно излагать теорию процентной нормы. Суть этой «теории» сводилась к следующему. На каждых девять человек русских, поступающих в университет, приходится один еврей. Он, Лапидус, узнал, что есть еще поступающая группа из восьми русских. Если к ней прибавить девятого русского, то откроется вакансия для одного еврея…

Так вот Лапидус и намерен стать этим «девятым» с тем, чтобы Рабинович был десятым…

Комбинация эта до того понравилась самому изобретателю, что он от радости даже хлопнул себя по лбу, желая показать, что у него есть голова на плечах.

– Ловко, не правда ли? И? – спросил он Рабиновича, но не получил ответа, так как тот не расслышал ни одного слова из всей этой тирады. Его внимание было отвлечено Тумаркиным, стоявшим в другой группе и делавшим Рабиновичу знаки глазами.

Рабинович извинился перед Лапидусом и подошел к Тумаркину.

– Вот вам еще одна жертва! – сказал Тумаркин. – Тоже медалист! Прошу любить и жаловать! Горячий еврей, хоть и не понимающий ни одного слова по-еврейски, несмотря на свою фамилию – Рабинович!

– Феномен! – отозвался один из компании, юноша из Пинска, с умным, энергичным и угреватым лицом, в белом летнем костюме, который не подходил ни к лицу, ни к сезону. – Еврея по фамилии Рабинович, не знающего языка, можно, по-моему, показывать за деньги! Ибо где же вы видали среди ста тридцати миллионов русских хотя бы одного по фамилии, скажем, Попов, который не понимал бы по-русски? Разве глухонемого от рождения!..

Его остроумие, однако, было впустую, так как публике было не до шуток; мысли были заняты университетом.

Только один слушатель заметил шутку пинского парня. То был Рабинович. С чего это парню вздумалось приводить в пример именно фамилию Попова, а не Иванова или Сидорова?…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Слова из старинной и традиционной студенческой песни «Будем веселиться»: «Будем веселиться, пока мы молоды! После приятной юности, после тягостной старости примет нас земля».

2

Помни о смерти (лат.) – напоминание не только о смерти, но и об угрожающей опасности.

3

Бизнес.

4

Видишь?

5

«Шлим-мазл» – неудачник, растяпа.