Обнаженной Евой, а не Жаннет стояла я перед ним. И он стоял передо мной обнаженный. И яблоко в его руке настоящее было. «На, – сказал он мне, – откушай! Насладись. – И засмеялся: – Как я тобой насладился!»

Нет, не библейским старцем он был – и не Адамом, а Сатаной.

Я выбежала из его номера.

– Куда же вы, Жаннет? – бросился он за мной и, остановившись в дверях, крикнул: – Одежду свою забыли. – И выбросил в коридор мое серое платье – и все прочее мое.

Я остановилась, подобрала их с пола – и запустила огрызком его «библейского» яблока в него.

– И ты насладись! – крикнула я и засмеялась. Яблоко угодило ему в лоб.

Только в своем номере я пришла в себя.

Уткнувшись в подушку, я долго лежала…

Нет, я не девочка – и рыдания не сотрясали мое тело.

Наконец-то я уснула, и теперь во сне он мял своими губами мои груди, терзал мое «яблочко». И было мне сладостно, даже сладостней, чем там, у него в номере, наяву. И когда он поднял меня на такую нестерпимую высоту блаженного наслаждения, что и перенести его невозможно, я закричала от этой сладкой боли – и полетела в кромешную бездну…

Вдруг тихо так стало, что я подумала, что умерла. «Нет», – сказала я себе и открыла глаза.

Белый шар солнца глядел в мое окно. Белой занавеской небо. Белая ночь сводила меня с ума, будто я уже на том свете. «Вот так, наверное, он и монахов тех убил! – подумала я. – Белая ночь, бельмо солнца на небе. Но почему же глаза у них, у убиенных монахов, такие синие?»

Сон двадцатый, от Беса

Не забыли, что граф Большов у злодея этого спросил? Напомню на всякий случай.

– А вы, сделайте милость, присаживайтесь! – сказал он библейскому старцу, когда Марков вышел из комнаты. И когда старец сел, спросил его так спокойно и так уверенно, будто это знал давно сам, но таков уж порядок, что и вам это знать должно и доложить необходимо, чтобы я убедился, что вы это верно знаете, как это знаю я: – Ну, говорите. Я вас внимательно слушаю. Рассказывайте, как вы убили тех монахов и брата государя императора нашего старца Симеона. Превесело, наверное?

– Ваше сиятельство… Мефодий Кириллович, – степенно ответил библейский старец, – зачем вам рассказывать, как я убил, ежели вы сами отлично это знаете? Да еще в таких «превеселых» подробностях. – И старец сдержанно улыбнулся.

Нет, не проби́л, так сказать, библейского старца граф Большов своей осведомленностью. Не проби́́л своим лукавым вопросом «Превесело, поди, убили?»

Более того, дорогие мои читатели, он сам графа «проби́л» своей осведомленностью, своим вроде бы пустяшным вопросом.

– Помните, как третьего дня вы на судно в Архангельске опоздали? – спросил он графа все так же степенно и обстоятельно. – Я вас видел, как вы на пристани нам призывно махали, да капитан не захотел ворочаться. Примета плохая. И пришлось вам на следующем судне, часа через два, наверное, к нам на свое богомолье отплыть.

– Постойте! – изумился граф. – А что же тогда вы в Кеми делали? Ведь водку вы там с драгунским полковником Марковым в трактире пили. Шесть штофов превесело с ним уговорили!

– То-то я вижу, что не в себе драгун. В белой горячке, не иначе, он набросился на меня. Молитву мою нарушил. Я ведь только сегодня узнал, что старца Симеона и еще трех наших монахов злодейски убили. Успокой Господи, – перекрестился он истово, – души их невинные. Царствие им небесное.

– Превесело, – растерянно проговорил граф Большов. – А в Архангельске что вы делали?

– Видите ли, ваше сиятельство, я келарь сего монастыря. По делам нашего монастыря полтора месяца в Архангельске безвыездно пробыл. Сегодня только возвратился. Архимандрит Александр мои слова подтвердит, если вы мне не верите.

– Я вам верю, отец…

– Инок Пафнутий, – подсказал свое имя графу старец.

– Извините нас, отец Пафнутий! Извините великодушно, – искренне проговорил граф Большов Мефодий Кириллович. – Господин полковник, – позвал он к себе Маркова и сказал ему, когда тот вошел в комнату: – Что ж ты, братец, меня подвел? Извиняйся и ты теперь перед отцом Пафнутием! Келарь он Соловецкого монастыря – и не водку он с тобой на пари в трактире пил, а вместе со мной, чуть ли не на том же самом судне из Архангельска, сюда приплыл. – И сумрачно добавил: – Ну и превесело ты над нами обоими подшутил!

– Келарь? – несказанно удивился драгунский полковник Марков. – Отец Пафнутий? А покажите-ка ваши ладони, преподобный отец! – подошел он к старцу.

Старец ничуть не удивился такой просьбе нашего драгуна и показал ему свои ладони.

– Шрамы хотите увидеть мои? – сказал он ему спокойно. – Смотрите! – А графу Большову пояснил: – Шар тот воздушный, когда рванулся от нас в море, шрамы сии, словно линию жизни нам всем заново тогда прочертил. – И графу он показал свои ладони – как раз по этим линиям жизни на ладонях шрамы те шли.

– Так вы, святой отец, – угрюмо проговорил драгун, – в том же самом его смертном списке. Простите меня, отец Пафнутий, за ради Христа простите!

– Да что за список такой? – удивился граф Большов.

– А то, ваше сиятельство, список, – ответил драгун, – что он монахов тех убивает, которые шар воздушный князя Ростова нашли!

– А за что же он их убивает?

– За то, наверное, – усмехнулся невесело Марков, – что шар тот не удержали. В студеном Белом море шар этот потом утонул.

– А у твоего водочного старца на ладонях тех шрамов не было?

– Так не глядел я ему на ладони. Да и прятал он их от меня, ваше сиятельство. Хотя… Нет, не помню.

А вот Жаннет помнила! Из-за этих самых шрамов такими головокружительными были ласки библейского старца.

А на следующий день она те шрамы более внимательно разглядела, когда с него свою кружевную сорочку сдернула.

Старец лежал на кровати, широко раскинув руки ладонями вверх. Глаза его синими озерами глядели в потолок, и этот потолок в них облаками белыми отражался. А на груди его ножиком была выписана (кто их, извергов, разберет?!) или латинская буква v, или латинская пятерочка.

Думаю, что все-таки буковку выписал злодей. С нее же слово «виктория» начинается. А он, действительно, над всеми свою Викторию одержал. И что на этом не успокоится, окаянно предупредил кровью на сорочке женской:

Я новый счет начал! Он не из нашего числа.

– Срам-то какой, мадам! – услышала она за своей спиной голос коридорного лакея. – Ночью этой вы из его номера, пардон, в том же виде выбежали! А теперь… – придушил свой смешок лакей.

Старец лежал голый на кровати.

О прочих срамных подробностях умолчу. Они в протоколе осмотра убитого записаны.

Глумливо полицейские смеялись, когда сей протокол составляли. «Не иначе… он свой… и вынуть не успел, – усмехнулся кемский исправник и произнес откровенно откровенное наше русское крепкое слово. – Что ж, – продолжил он, – сладка, видно, ему эта смерть была. На бабе! Вон как широко и радостно глядит… озерами нашими синими… карельскими!»

Расхожую глупость исправник сказал.

Редко карельские озера синими бывают. Даже в солнечно-безоблачный день они или кроваво-красные, или ржавые от затонувшего леса; или какого-нибудь такого невообразимого цвета, что и названия этому цвету нет. Вот потому и говорят привычное: голубые, синие. А, в общем-то, цвет у них один – бездонный, будто в них водку с пивом влили из тех бездонных Васькиных стаканов! И доказывать не надо – аксиома. Аксиома выбора.

Вот и графу Большову, так сказать… аллегорически выражаясь, предстояло о существовании этой аксиомы узнать.

Сон семьдесят седьмой, от Беса

С парадоксом лжеца имеет сходство известный еще в древности (см., например, «Послание к Титу св. апостола Павла», 1, 12) так называемый «парадокс критянина». Критский философ Эпименид сказал: «Все критяне – лжецы». Если то, что он сказал, верно, то, поскольку Эпименид сам критянин, сказанное им есть ложь. Следовательно, то, что он сказал, есть ложь. Тогда должен быть такой критянин, который не лжет. Последнее не является логически невозможным, и мы здесь не имеем настоящего парадокса. Тем не менее тот факт, что произнесение Эпименидом этого лживого высказывания может повлечь за собой существование критянина, который не лжет, до некоторой степени обескураживает.

Эллиот Мендельсон. Введение в математическую логику. 1971 г., С. 8

Все убийцы лжецы. И это справедливо – убийца ты или просто лжец. Но если убийца или лжец скажут вдруг правду, то выйдет, что лжец соврал – и не соврал одновременно, а убийца убил – и в то же время и не убил. И сей парадокс убийцы просто разрешается: он человека убил – и его, им убитого, за себя выдал – а сам вместо него стал! Он в этом случае и на Библии поклянется, что не убивал он себя. А ведь не понимает, что опять соврал, хотя и правду сказал! Так что выходит – не поколебать ему парадокс, который я для него вывел.

Граф М. Ф. Большов

В тот день, когда протокол кемский исправник в гостиничном номере составлял, Мефодий Кириллович проснулся в благодушном настроении.

Спалось ему этой ночью крепко и сладко на пуховой монастырской перине.

Северное яркое солнце светило в узкое окно, как изображают на иконах, снопом золотого света, словно ангел в келью заглянул и полумрак кельи своим взглядом осветил.

И граф потянулся легко и благостно. Ведь это его ангел своим взглядом удостоил!

И в этой утренней неге он решил еще понежиться и поразмышлять.

Но ни понежиться, ни поразмышлять ему не дал драгунский полковник Марков.

Не постучав, он вошел к нему и прямо с порога сказал:

– Келарь пропал, ваше сиятельство! Зря мы ему вчера поверили. Убежал… подлец!

Мефодий Кириллович посмотрел спокойно на драгуна. Потом неспешно свесил свои ноги с кровати и попробовал одной ногой пол, как пробуют воду (не холодна ли?). Пол оказался холодным – и он спросил Маркова, будто входить в эту холодную воду отказался:

– Да с чего ты взял, что убежал? – И добавил: – Может, убили?

– Воскресенье сегодня, ваше сиятельство, а не четверг!

– Да, конечно, – согласился граф. – По воскресеньям он не убивает. Впрочем, думаю, найдется наш келарь. Ты спрашивал? Может, уехал куда?

– Спрашивал! Все его ищут, – усмехнулся драгун, – да вряд ли найдут. Ночью его видели на пристани.

– Ну вот, значит… все-таки уехал. Куда – спрашивал? – Мефодий Кириллович вдруг поймал себе на том, что этот вопрос уже задавал драгуну.

Да, конечно, задавал, но драгун ведь не ответил на него. Видно, исчезновение келаря и господина полковника закружило.

Закружило, разумеется, Маркова исчезновение келаря, да так, что он даже забыл с утра похмелиться. Но все же узнал, что ночью в Кемь ушла яхта «Гамаюн», а чуть раньше – в Архангельск парусный ботик «Секира». Ботик этот келарь и провожал, так что драгун уверенно ответил графу Большову:

– Что, ваше сиятельство, мне спрашивать? Сам знаю, что в Кемь сбежал келарь. Разрешите, я его догоню!

– Если он тот самый старец, то не догонишь! Да и нужен ты мне тут. Не отпущу.

– Тогда позвольте, ваше сиятельство, одному моему человеку в Кемь записку написать. Он-то его непременно догонит.

– Что за человек? – спросил граф Большов.

– Вы его… вернее – ее, ваше сиятельство, знаете. Это – Жаннет Моне.

– Бутурлина, что ли? – ничуть не удивился граф Большов и шутливо добавил: – А от князя не достанется нам на орехи?

Жаннет Моне была когда-то, как сейчас говорят, в княжеской команде – и, очень может быть, что и сейчас в ней, т. е. по его ведомству числится. К тому же доля истины в его шутке была. На орехи, в случае чего, не от князя, а от государя им достанется! Но граф на этот случай «соломку» постелил.

Во все детали «Богомолья на Соловках» князь Павел Петрович его не посвятил – и он предусмотрительно на этом не настаивал, но государю все-таки сказал: «Превесело будет, если мы с его людьми лбами где-нибудь сшибемся!» – «Но что я могу поделать? – улыбнулся государь. – Сами же знаете, Мефодий Кириллович, что наш князь это как раз и любит, чтобы искры из глаз! Он их „искрами истины“ называет!» – «Искры искрами, но ведь и слезы, ваше величество, будут, – вздохнул граф Большов и добавил: – И… не дай бог, ваше величество, кровь!» – «Слезы, – засмеялся государь, – я вам утру. А вот крови, надеюсь, не будет».

– Князь ничего не узнает, – заверил его Марков. – Она тут с Бутурлиным случайно оказалась.

– Хорошо, напиши ей, – согласился граф и тут же произнес свое словечко: – Превесело, думаю, она нам поможет!

А пусть, решил он для себя, и неслучайно мадам Бутурлина сюда приехала. Посвящать, князенька, надо было меня во все тонкости! А то ведь не знаю, какую ты карту в рукаве своем фокусном спрятал: туза ли, даму – или короля бубнового? Может статься, тот библейский старец, что наперегонки с драгуном в Кемь скакал, за нас играет, а мы его… вашей же козырной дамой треф пришлепнем – и по бороде его сивой… превесело.

Ох, прозорлив был граф Большов Мефодий Кириллович!

Прозорлив.

Только вряд ли этот старец был человеком Павла Петровича. И все же козырной дамой треф (Жаннет нашей) этого старца и «пришлепнули»!

Вот что она написала драгуну Маркову, когда получила от него записку.

Милый Гаврюша!

Рада бы тебе помочь – келаря этого в Кеми сыскать, да, как говорится, кто бы мне самой помог.

Под домашним арестом я нынче, под подозрением.

Убили твоего библейского старца этой ночью.

А коридорный лакей меня видел, как я из его номера ночью той выходила. Правда, и старца он живым видел. И все же, подлец, заявился ко мне днем. «Я, мадам, наблюдал, как вы с убитого старца свою сорочку сняли, – сказал он пренагло. – Зачем? Но я буду молчать обо всем этом, если вы мне сто тысяч золотом мое молчание оплатите!» – «Твое молчание, – возразила я ему заносчиво и опрометчиво, – дешевле стоит!» – «Не сомневайтесь, – усмехнулся лакей, – грамотный. Сейчас же записку напишу, что вы о дешевизне моего молчания сказали. Если что, мадам, мою записку прочтут! Жду до вечера». – «Хорошо, – сказала я ему, – подумаю. Ступай!» Он вышел, а через два часа его задушенным в гостинице нашли.

Не знаю, написал ли он свою записку, и если написал, то нашли ее или нет! Но пальцы у него, сама видела, в чернилах были. Так что жду: или его убийца мне эту записку предъявит, или полиция. Не знаю, что лучше.

О подробностях убийства старца твоего говорить не буду. Узнаешь сам. Единственное, что хочу сказать (я одна это знаю – не проговорись!), – на той сорочке кровью было написано: «Я новый счет начал! Он не из нашего числа».

А келарь вечером этого же дня нашелся.

– Где вы были? – не преминул спросить его полковник Марков.

– На Секирную гору ночью ходил, чтобы пьяные драгуны молиться не мешали! – злопамятно ответил келарь – и тут же добавил: – Да вот, как на грех, срамная голая девка мне явилась. Пришлось ее высечь. Но упорной оказалась – не отстала. Всю ночь своим телом прельстительным соблазняла, молитве моей мешала. Под утро только ушла. Я молитву сотворил – и заснул. Весь день на горе той и проспал.

А на следующий день пришли вести из Кеми.

Ночью в гостинице города Кеми убили постояльца (старика благородной и почтенной наружности) – и убил его кто-то из постояльцев гостиницы прямо в номере старца – и раздел донага из озорства – проказник! А днем там же, в гостинице, задушили коридорного лакея. И столь пикантны были подробности смерти старца, что не женщина ли его убила? Имя ее полиция пока хранит в тайне.

Но вот что странно!

Убили двоих, а хоронить одного придется.

Тело убитого старца пропало, исчезло (само, что ли, на небо вознеслось?), а кровью на белой стене было написано:

Не ищите мое тело! Я не из их числа.

Кровью собственной он это написал или чужой, неизвестно. Сторож морга, слава богу, в ту ночь был пьян.

– Да, превесело, – сказал без обычной своей веселости граф Большов, когда все это рассказал ему драгун. – Значит… он не из их числа, поэтому и не ищите его тело! Премудро, будто из Библии, – продолжил неожиданно весело. – Но ведь на него, мудреца, другие мудрецы найдутся. Я только что Послание к Титу святого апостола Павла перечитывал. И смотри, – воскликнул он удивленно, – на каком месте ты меня прервал! – И граф прочитал начало стиха тринадцатого из главы первой этого Послания: – «Свидетельство это справедливо». А в двенадцатом стихе апостол Павел о неком критянине лукавом поведал, – заговорил он наставительно. – Сей критянин предерзко заявил, что все критяне – лжецы! А из этого высказывания выводится, ежели поразмыслить, что не все они лжецы, хоть один правдивый из них да найдется. И вот что я тебе, Гаврила Гаврилович, скажу. Дня через два я отсюда уеду. Не по моей, сам знаешь, части… убийствами и прочими разбойными делами заниматься, а ты тут останешься. Государь новых людей, думаю, уже послал с убийствами этими разбираться. Так ты им мои слова передай! Не все убийцы – убийцы. И вот из чего я это вывел. Сам знаешь, все убийцы лжецы. И это справедливо – убийца ты или просто лжец. Но если убийца или лжец скажут вдруг правду, то выйдет, что лжец соврал – и не соврал одновременно, а убийца убил – и в то же время и не убил. И сей парадокс убийцы просто разрешается: он человека убил – и его, им убитого, за себя выдал – а сам вместо него стал. Он в этом случае и на Библии поклянется, что не убивал он себя! А ведь не понимает, что опять соврал, хотя и правду сказал. Так что выходит – не поколебать ему парадокс, который я для него вывел. – Граф замолчал и, обхватив голову руками, погрузился в чтение Библии. – Так ты все еще тут? – посмотрел он через минуту на драгуна. – Ступай. Я комиссию нашу своей волей, данной мне государем, распускаю. С этой минуты ты свободен. Выручай свою Жаннет. Ступай!

– Но, ваше сиятельство? – изумился драгун. – Я про Жаннет ничего вам не говорил.

– Ты и про то, что она тебе написала, мне не рассказал. А я знаю, – закричал он сердито, – превесело он ее в свое самоубийство мнимое впутал и на нее убийство этого лакея повесил! Превесело. Ступай.

Сон тридцать седьмой, от Беса

Кемский исправник Марков Гаврила Гаврилович…

Я и не знаю, как мне выбираться из этих совпадений? Впрочем, тут просто: обойдусь без его имени и фамилии. Или исправником буду его называть. Внесу, так сказать, редакторскую правку в текст своего сна тридцать седьмого. И с учетом этой правки продолжаю.

Кемский исправник носил драгунские усы и имел те же кавалерийские привычки, что и наш драгун Марков.

Разумеется, сходство фамилии, имени и отчества, как говорится, его к этому обязывало. Правда, точной копией он его не был.

Наружность он имел весьма скромную. Рыж, тощ – и все остальное прочее. Усы поэтому красил в черный цвет. Выпивал, не без этого, но умеренно. И в карты любил поиграть – но вечно проигрывал. Но умен был… бестия! Тут наш Марков-первый, скажу честно, в подметки ему, нашему Маркову-второму, не годился.

Вот и не трогал он поначалу столичную барыню – Бутурлину Евгению Александровну, хотя сразу понял, что к смерти старца она имеет прямое отношение. Но вот когда лакея коридорного задушили, вынужден был с ней поговорить.

– Евгения Александровна, – деликатно постучал он в дверь ее номера, – разрешите войти!

– Входите! – не сразу ответила Жаннет.

Он вошел и сказал:

– Простите, мы не знакомы, но вынужден познакомиться. Марков Гаврила Гаврилович. Исправник здешнего уезда. Впрочем, я, кажется, вам помешал? Так я, – посмотрел он на нее вопросительно, – если помешал, могу позже зайти.

– Ничуть не помешали, – ответила Жаннет поспешно. – Да вы присаживайтесь, господин исправник, – указала она ему на стул. – Полагаю, разговор у нас будет долгим.

– Да нет, – ответил он, – разговор у нас, думаю, не таким уж и долгим будет. Так что я… с вашего позволения постою, а вы присаживайтесь – и письмо свое дописывайте! А хотите, то я за дверью подожду. – И исправник направился к двери.

– Гаврила Гаврилович, – остановила она его, – а с чего вы решили, что я письмо писала?

– С чего, Евгения Александровна, решил? – удивился исправник. – Ну, во-первых, когда я к вам постучал, вы не сразу мне ответили. Значит, чем-то были заняты. Во-вторых, я видел, как вам сегодня письмо мальчишка принес. Потому… как вы это письмо тут же, в коридоре, прочитали и к себе в номер ушли, ответ нужно было дать срочно! Только, думаю, вы поторопились. После нашего разговора, Евгения Александровна, вам другое письмо придется написать! И к тому же, простите меня великодушно, на пристань я ваше письмо сам отнесу, так как с этой минуты вы, Евгения Александровна, под домашним арестом. И сразу скажу, что вынужден это сделать не потому, что вас подозреваю в этих двух убийствах, а потому что боюсь, что вы третьей жертвой этого изверга будете! Я к вашей двери двух своих людей приставлю. И чтобы вы до конца в мою искренность поверили, вот вам записка, которую коридорный лакей написал! – И он протянул Жаннет сложенный вдвое листок. – Думаю, понимаете, что это должно остаться между нами. Даже в письме своем об этом не пишите.

– Да, конечно, – ответила Жаннет. – Но объясните, Гаврила Гаврилович, дорогой?

– Объясню, а вы все-таки сядьте. Мне неловко, когда вы стоите, а я, простите, когда говорю… люблю ходить. Садитесь, прошу вас!

Жаннет села, а он зашагал из угла в угол.

– Первое, что вы и без меня отлично знаете, – начал он, – старика отравили ядом. Миндалем от него, что духами, пахло. А вот перегаром… нет! А ведь они вчера вместе с драгунским полковником Марковым, моим тройным тезкой, семь штофов водки выпили! Что из этого следует?

– Вы хотите сказать, что не его отравили, а он отравил?

– Нет, пока я могу только утверждать с уверенностью, что не его отравили! Чтобы ответить, кто отравил этого старика, я должен вас спросить, пахло от того… вашего старца… перегаром этой ночью или нет?

– Да, пахло.

– Отлично! Значит, теперь я почти уверен, что ваш ночной старец и отравил своего двойника. И теперь нам надо ответить на один-единственный вопрос! Зачем он его отравил?

– А разве вы не хотите узнать, кого он отравил? Или уже знаете?

– Знаю, конечно. Это келарь нашего Соловецкого монастыря… отец Пафнутий.

– Простите, Гаврила Гаврилович, но я тоже буду откровенна. Сегодня я получила из монастыря письмо от вашего тезки Маркова, в котором он просит меня разыскать именно отца Пафнутия! Вчера келарь приплыл в монастырь из Архангельска, а сегодня утром исчез. Все его там ищут.

– Прошу вас, Евгения Александровна, о том, что он убит, полковнику Маркову не сообщать!

– Почему?

– Есть соображения.

– Какие же?

– Хочу, чтобы все думали, что убит в своем номере не отец Пафнутий, а ваш, так сказать, ночной старец. И убит, уж простите, некой дамой, имя которой в интересах следствия не разглашается! А «келарь», уверен, уже в монастыре нашелся!

– И что же? Этот «келарь» в монастыре… свой кровавый счет продолжит!

– Ну, до четверга, я надеюсь, он потерпит. А вот ваш полковник Марков, простите меня великодушно, только все дело испортит, если будет знать нашу с вами тайну.

– Но там, кроме него, граф Большов.

– А я ему уже об этом написал! – Исправник достал карманные часы, посмотрел, который час, и сказал: – Он, думаю, уже знает.

– А разговор зачем со мной тогда вы этот затеяли?

– Видите ли, Жаннет… так вас ведь зовут ваши друзья? Позвольте и мне вас так звать. Я исправником здесь недавно. До этого я служил… Впрочем, вы и сами догадались, под чьим началом я служил и служу!

Каюсь, любезные мои читатели, слукавил – и кое-что утаил от вас, что еще мне Павел Петрович сказал, когда книжку Ключевского подарил.

Разумеется, утаил из благих побуждений.

Во-первых, вы бы ничего не поняли, как и я тогда не понял; а во-вторых, сами понимаете, жанр моего романа такой – детективный, поэтому интрига в нем должна быть, тайна. Не на первой же странице мне вам рассказывать вкратце содержание всего романа?!

– Комиссия состояла из двух человек, – лукаво улыбнулся Павел Петрович. – Председатель – сенатор граф Большов Мефодий Кириллович. Технический секретарь – драгунский полковник Марков. Вот, пожалуй, и все, что до́лжно пока вам знать! Хотя нет. Я кое-что упустил. Впрочем, не буду засорять ваши мозги мелочами. – И, разумеется, он тут же мне их «засорил»! – Там еще один Марков… Гаврила Гаврилович появится, – заговорил он строго. – Так не перепутайте их! Второй Марков мной в Кемь уж год… как исправником был заслан. Вот кто действительно тишайше и окольно на наше «богомолье» прибыл. Что скажете? Кто из нас прозорливей оказался – я или граф Большов? – И Павел Петрович захохотал. Тогда я ему ничего не ответил, так как ничего не знал, как и вы. А теперь знаю – и скажу: «Рано он своей прозорливостью хвастается. Ведь это были, так сказать, цветочки – ягодки впереди!»

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3