Ближе смерти и дальше счастья

Но вообще-то действительно надо спрятаться чуть no-глубже. Наслаждения можно и разделять, а вот мучениями и страхами с носителем делиться не стоит. Ведь ей до сих пор неудобно и немного муторно, хотя Деайним Крайт чувствует себя недурно, несмотря ни на что. Каково ей придется, если ему сделается плохо? Нет, надо себя прижать. Вот как сейчас. Шлюпка такая маленькая, так далеко внизу, на волнах. Одри бы в жизни не спустилась. Господи, только бы Деайним не уловил ее ужас, иначе он мгновенно полетит в эту прозрачную воду.

– Ну, бывай здоров, – хлопнул Деайним Руа-Танга по жирной лопатке.

Грусть, предстоящее одиночество и радостное возбуждение. Веселый мандраж.

– Ты, того, поаккуратнее, – бормотнул Руа-Танг.

– Ладно, ладно. – Пожалуй, растроган, хотя, как здесь говорят, летает Руа-Танг на два неба ниже, Деайниму он не компания, а вот поди ж ты.

Деайним, легко упирая ноги в перекладины, спускается в шлюпку. Подошвы мягкие, из той же кожи в один слой, и перекладины хорошо ощущаются ступнями. Действительно, если здешняя кожа настолько прочна, что однослойные подметки не снашиваются, зачем тратить кожу понапрасну? Но все же странно ходить в сапогах, напоминающих во всем, кроме вида, балетные тапочки.

Деайним берется за весло и стоя правит к берегу. За шлюпкой тянется веревка, пропущенная через блок.

Берег. Деайним выпрыгивает из шлюпки на песчаный берег. Ноги отлично чувствуют каждую неровность почвы. Солнце жарко лижет обнаженные плечи, шею, лицо. Мгновенный мысленный образ большой собаки. Одри весело. Она возмущена, но не может не проникнуться обаянием этой наглой мысли. Н-да, дружок, если солнце тебе собака… но ведь и правда словно горячий вываленный язык касается кожи. Там, где наложена краска, с непривычки чуть пощипывает. Пахнет незнакомыми водорослями.

Слышен стрекот с корабля. Веревка тянет шлюпку назад, к кораблю. Подымает ее. Шлюпка с мощным всхлипом отделяется от воды и следует наверх. В памяти Одри всплывает забытое слово «кабестан». Или это Деайним? Нет, ведь возникло слово, а не образ. Это точно она сама.

Руа-Танг размахивает руками и что-то кричит. Ничего не слышно: начался отлив, а здесь он чудовищно стремительный, с грохотом и звоном. Отлив увлекает корабль, Руа-Танг и двое его матросов почти уже не видны.

Деайним наконец машет рукой в ответ и поворачивается спиной к морю. Его мысленный круг Одри улавливает и расшифровывает без всякого труда: неприятная неизбежность.

Деайним идет, проваливаясь по лодыжки, уходит по пылающему, слепящему мелочно-белому песку. Вроде существует что-то наподобие сандалий с шипами, надеваемых поверх сапог в таких случаях, но у Деайнима ничего подобного с собой нет.

Наконец-то дорога. Тоже белая, вспыхивающая под солнцем, и над ней дрожит и мерцает прозрачное марево. Удивительная красота. У Деайнима формируется мысленный образ дождя. Ощущение досады. Он неохотно ступает на дорогу. Восхитительное марево составляет мириады иголочек, невидимых, пока не высверкнут радугой, потом гаснут вновь. Они покалывают кожу. Глаза начинают слезиться. Это пыль здесь такая. Солнце печет вовсю, пыльные иголочки разъедают кожу. Резь в глазах становится нестерпимой. Какое там нестерпимой – не унывай, Одри, то ли еще будет, как говорит твой хозяин, в смысле, что дальше будет хуже. Идти до городской стены Конхалора… м-м-м… в переводе на наши деньги это будет… это будет… два часа. О-о-о! Это не дорога, а мучение сплошное. Даже для сильного тела Деайнима. Пройти-то он пройдет, но боль в ребрах усилилась, заколотила медленной пульсацией. Шрам, совсем еще свежий, лихорадочно пылает. Еще два часа этой пытки. Сейчас Деайнима ведет на автопилоте. Хорошее слово. Жаль, что здесь его нет. Мысленный образ дождя повторяется с маниакальным упорством. Дождь. Оседающая пыль. Прохлада. То-то бы славно. Деайним со злостью старается выдавить из себя эту мысль. Одри уже не в состоянии ничем ему помочь. Она пытается не навалиться всей ментальной тяжестью, хотя бы не помешать, бедняга, ему и так несладко. Деайним останавливается. Переводит дыхание. Острая пыль обжигающе впивается в легкие. Мысленные образы распростертого плаща… масла на воде… порыв ветра разбивается о стену леса… волна боли разбивается в брызги удовольствия… терпкая мышечная радость напоминает Одри вкус хурмы… ничего, что больно… ничего… покуда больно, живой… сверкающие иглы впиваются в тело… живой… легкие разрывает рвотным спазмом… живой… всеблагая богиня, как хорошо, как больно… как восхитительно нестерпима раскаленная линия шрама… живой… живой…

Ну, положим, это еще не нестерпимо. Нестерпимо становится, когда Деайним снова начинает идти, обливаясь потом. Одри катастрофически тупеет. Она слишком устала, чтоб одобрить выдержку Деайнима. В ее усталом рассудке это имя незаметно перетекает и трансформируется в Дени. Так короче. И привычнее. Должно же быть что-то привычное в этом непривычном воплощении. Дени. Ну, еще немного, Дени. Дрожащая в раскаленном воздухе белая стена Конхалора не приближается ни на шаг. Ничего, Дени, это только кажется. Вперед же. Вперед, черт возьми!

За этими разнообразными мыслями Деайним и Одри машинально преодолевают остаток пути. Кончено. Об этой вылазке лучше помалкивать. Никто никогда не поверит, что он прошел по Ночной дороге днем, да еще и солнечным, и не задохнулся, и не изжарился, и не… Деайним сходит с кошмарной дороги, подальше от радужной пыли, падает на маленькую жесткую травку и долго мучительно кашляет, вдохнув свежего воздуха.

Конхалор – город как город. За пять лет работы Одри навидалась их предостаточно. Умеренно вонючий, очень красивый, для земного восприятия немного безумный. Что-то вроде смеси готики с мавританским стилем, странное сочетание устремленности вверх с горизонтальной протяженностью. Узкие улицы, довольно прохладные даже в крайнюю жару. Непривычно только разве что редкостное единство замысла и белизна стенной кладки, еще не осклизлой, не пропитанной всякой дрянью. Новая столица. Конхалор возник, как плесень, быстро и незаметно и раскинулся широко, как пятно плесени. Наглая, но завораживающая красота, В памяти Деайнима всплывают образы. Ему самому они незаметны, сознание занято не прошлым – настоящим, но Одри, решив полюбопытствовать, перехватывает их… ломит спину, голова горит, проклятие, это же не пальцы – лучинки, как ими поднять неподъемную тяжесть камня, пресветлая богиня, зачем ты создала меня таким хрупким, колени гнутся, босые ноги разъезжаются, вчера на этом месте Рифрифт сорвался и разбился, его кровь не стали смывать, она впиталась, эй, я ведь стою на его теле, иду по его крови, Рифрифт, я сейчас тоже сорвусь, или нет – брошусь вниз, как ты, – с третьего яруса на второй, брошусь со второго, лучше это, но бить себя не дам, пить, ради всего святого, пить, как я гордился своими пальцами раньше, как гордился, чтоб их переломало…

Одри стряхнула чужое воспоминание. И так все ясно. Интересно, как здесь называются каторжные работы? В памяти Деайнима она отыскала с десяток жаргонных словечек, но как они называются в речи обычных людей? Или и здесь торжествует общественное лицемерие и их здесь называют чем-то вроде исправительных работ? Едва ли. Феодальным культурам незнакомы подобные хитрости. Они наивнее и называют пытку – пыткой, а не допросом. Ладно, выясним. Лучше бы поинтересовалась, чем занят Дени. Ничем интересным. Планов на ближайшее будущее он не строит, а о необходимости связаться кой с кем думает в категориях временного отдаления. Сейчас главное – влиться в толпу.

Деайним подошел к ступеньке, высеченной в стене. Двери за ступенькой нет. Здесь ожидают разносчиков. Скуластая девица несет винный мех. Деайним щелчком пальцев приказывает ей остановиться. Вино льется в кожаный сосуд для питья. Деайним небрежно швыряет плату на поднос, прикрепленный к левой руке разносчицы, и жадно пьет молодое вино. На вкус Деайнима оно сладковато и недостаточно настояно на травах, а Одри, решив принять вкусовые импульсы сама, находит вино тянуще терпким и с легким известковым привкусом. Наложение двух ощущений создает фантастический эффект. Каким бы ни было вино, оно освежило Деайнима.

Пока он пил, девица сочувственно поглядывала на него. Оно и понятно. Разрушительная пыль Ночной дороги сделала свое дело, и маскарад Деайнима уже не выглядел новым. Теперь его одежда имеет такой вид, словно он не снимал ее неделями, причем спал в ней на помойках, выбирая для ночевки самые отвратительные. Самого Деайнима это сочувствие приятно забавляет, но изображенный им персонаж должен или облапать девицу, или оскорбить. Еще не допито вино, а решение уже принято.

Деайним стряхнул последние капли вина наземь и грубо толкнул разносчицу в плечо. Извини, милая, думает Одри, но это необходимо. Деайним тоже что-то подумал, но слишком быстро, Одри не стала ловить эту мысль: она явно относилась к обиженной разносчице, а не к дальнейшим планам. Жаль девочку, да и вино было неплохое. Одри ни к селу ни к городу снова ощущает давнюю жажду каторжника и думает совсем уже нелогично, как мечтало хрупкое мальчишеское тело об этом глотке лет десять назад. Теперь-то его не назовешь хрупким…

– Эй, ты, поди сюда.

Страшный удар сердца. Замирание. Деайним с деланной беспечностью ленивой походкой направляется к человеку с металлическим браслетом повыше локтя. Ты зря волнуешься, Дени, если бы стражник тебя узнал, он позвал бы иначе или не позвал бы вовсе. Болвану просто жарко и скучно, и он хочет пнуть пониже спины базарного шакала или обменяться парочкой оскорблений с первым встречным, чтоб засадить его на недельку. Дени, неужели ты не видишь, что это не враг, умный и опасный, а просто тля, дорвавшаяся до власти? Невелика власть, конечно, не Правительница, не Советник, но смерть как охота ткнуть носом в грязь такого же, как он сам. Ты же умница, Дени, так не наделай глупостей.

– Имя?

– Рифрифт.

Одри дернулась и тут же ругнула себя от всей души. Деайним не знает, откуда возникло это сочетание звуков на его губах, сознательно он даже не помнит имени несчастного каторжника, откуда же у него могло взяться дурное предчувствие, неприятное мление под ложечкой и мучительное чувство ошибки? Это ее работа. Дуреха, как есть дуреха.

– Кто такой? Чем промышляешь?

– Я – риалот.

– Риалот, как же. С такими руками. Кто таков, спрашиваю.

Деайним сам не свой от гнева и готов взорваться, но опасность властно требует держать себя в руках. Ярость и смирение в переводе с языка мыслей и чувств на язык слов и осанки воплощаются в смесь дерзости и раболепия. Именно то, что нужно.

– Я правду говорю, господин. Я – риалот.

– Ну и где же твоя алота, коли риалот?

Деайним достал из сапожного кармана небольшой плоский футляр, а из футляра – странной формы деревяшку, всю изогнутую, перепутанную, с металлическим держателем. Стражник невольно напрягся. Инструмент высочайшего класса. Такие встречаются разве что у аристократов, не умеющих должным образом на них играть. Обычные бродяги-музыканты довольствуются прямой алотой. Если говорить земными категориями, прямая алота против изогнутой все равно что губная гармошка против органа. Ясно же, что этот мерзавец – не простая штучка. Но может, он украл инструмент? И то, пальцы у него для игры неподходящие. Мозолистые, прямо скажем, пальцы.

– И сыграть можешь?

Деайним, взяв алоту за держатель, провел большим пальцем по извилистой поверхности, вызвав звук, похожий на струнный, и дополнил его, зажав пальцами левой руки изгиб рядом с держателем. Дерево алоты отзывалось на любые прикосновения, не нуждаясь в струнах или клавишах. От музыканта-риалота поэтому требовались такие чуткие пальцы, какие на Земле не снились даже скрипачам. Деайним свою старую алоту оставил на память: потаскавши камни, особенно не поиграешь, а вот ведь пригодилась. Конечно, это не музыка, это надругательство над музыкой, но для стражника сойдет, много он понимает.

Однако первый звук вышел на удивление удачным, и Одри ясно почувствовала, как Деайнима забрало за живое. Аж в кишках похолодело. Вдохновение – не вдохновение, так, предчувствие, не спугнуть бы. Следующая нота от излишнего старания вышла ужасной, и Деайним, раздраженный, но внешне спокойный, начал обычную любовную мелодию в каноническом для этой темы разложении. Поначалу это звучало довольно банально, вот разве только холодная техничность… Одри никак не могла понять радостное возбуждение Деайнима, ведь ничего особенного он не играет, но вскоре уловила, что любовные вариации приобрели неудержимо ироническую окраску, не выходя притом из канона. Разрешения становились для Одри все более неожиданными, так как здешних гармоний она не знала, но и стражник стоял с отваленной челюстью. Доведя мелодию до сплошного издевательства – над стражником, над собой, над сладкими трелями, – Деайним вдруг ощутил недовольство: издевка – та же банальность. Переход на дуэтную линию он провел безупречно. Дуэт неприятно резанул непривычную к подобным построениям Одри. Горизонтальное расположение гармонии для левой руки и вертикальное для правой не создавало даже мелодической решетки. В любовную историю входила тема Конхалора, ненавистного и восхитительного, политого слишком дорогой кровью, горизонтально-вертикального, безумного. Закрепив поворот темы, Деайним оборвал на середине музыкальную фразу, зажав алоту зубами, и Одри содрогнулась от великолепного трехрегистрового всплеска. Это было… ну, скажем, опытный донжуан, влюбившийся впервые в жизни в наивную девчонку, привел ее в компанию своих друзей, где она сморозила что-то нелепое, словом, сваляла дурака. Гнев, стыд – ведь это он ее привел, обида – но и неизвестно откуда непонятная гордость, и всезатопляющая нежность, и люблю, люблю, и все это и многое другое, вместе, одной мучительной волной… Нота еще дрожала в воздухе, когда Деайним укладывал алоту и закрывал футляр, сам дрожащий от усталости, мокрый, как мышь.

На площади было жарко и душно. Одежда клеилась к телу. Одри терпеть не могла ощущение собственной липкости, Деайним ненавидел его до тошнотного комка в горле. Соединенное желание властно влекло их общее тело в какую-нибудь баню. В задней комнате в земляной пол врыты бочки с водой… м-м-м, блаженство какое. А потом обсыхать… или нет, лучше даже надеть только что постиранную, влажную одежду и обсыхать подольше. Шиш тебе, Деайним, а не обсыхать. За воду надо платить. А ты и так уже порастрясся. Ужасно. Сколько эта маленькая нахалка содрала за свое вино – просто уму непостижимо. У Деайнима в мозгу плясала, выкидывая коленца, сумасшедшая мысль: попытаться заработать на жизнь игрой на алоте. Совершенное безумие. У странствующего риалота инструментов такого рода не бывает. Рискнуть – значит привлечь к себе внимание. Проведем аналогию. Какой полицейский на Земле не заинтересуется, появись на его участке босяк с уголовными замашками, скрипкой Страдивари и руками каторжника? Если у упомянутого полицейского достанет ума хотя бы отличить омлет от бифштекса, босяк окажется под арестом. Ну и в нашем случае будет то же самое. Так что с идеей заработать алотой следует проститься. А заработать любым другим способом… вот уж о чем и думать смешно, когда это базарный шакал хоть раз в жизни работал?!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.