Упыриха

– Говорил же, два шага!

– Да вот, уж почти дошли.

Они свернули на глухую узкую улочку, всю покрытую ямами, как после артобстрела. На угловом заборе Пашка увидел порыжевшую от ржавчины табличку, на которой едва заметно проступала бледная надпись: что-то вроде «ЯАНЖОПАС». Причем две буквы торчали задом наперед.

– У вас тут грамотеи названия пишут, – проворчал Пашка. – «Янжопас» – это что?

– Шо? – татарин непонимающе уставился на Пашу, потом взглянул на табличку и деланно усмехнулся. – А дак це ж этот, як его… литовский революционер Ян Жопас. Знаменитость!

– Ну и фамилия!

Пашка чуть не рассмеялся, когда представил, какая у этого героя была партийная кличка.

Вот только было во всем этом что-то такое, что показалось Паше подозрительным. Точнее даже не показалось, а почувствовалось. В голове у него отчего-то мутнело, словно он, зайдя на рынок, выпил кружки две пива. Чувства с трудом переходили в мысли.

– Угостишь папироской? – вдруг спросил татарин с какой-то странной улыбкой.

– Не курю, – соврал Паша.

Ему совсем не хотелось делиться с этим лесным клопом.

Они подошли к приземистой серой хате, больше напоминающей хлев и стоящей прямо у забора. Казалось, что дом давным-давно заброшен. Позади шевелил дырявыми листьями заросший до безобразия огород. За кустами выродившейся малины темнел ни то сарай, ни то баня.

На стене хаты Пашка заметил жестяную табличку, на которой было выбито «01», хотя дом стоял в середине улицы.

– Обожди здесь, я за ключами схожу, – сказал татарин, зайдя в дом и оставив Пашу на пороге.

Стоять Паше не захотелось, и он прошел следом. Хата внутри была почти такой же убогой, как снаружи. В сенях Пашка увидел странную штуку: толстого, рогатого черта, нарисованного красками на деревянной дощечке, прибитой к стене. В одной лапе черт держал бутылку, в другой казацкую саблю.

«Че-то знакомое!» – подумалось Пашке.

В первой комнате стояла белая русская печь, на которой валялся какой-то неприятный толстяк в штанах и тельняшке. Услышав шаги, он торопливо задернул грязную занавеску, так что Паша мог видеть лишь его ноги и шарообразный живот, который он время от времени почесывал.

– Щас, щас! – донесся из-за стены голос татарина, перебирающего в чулане хлам.

Пашка перевел взгляд на настенные ходики. Стрелки показывали десять вечера, хотя на улице был еще день-деньской, и солнце висело высоко в небе.

«Стоят они что ли?» – вздохнул Пашка. – «Эх, а ведь еще мясо покупать, крупу, свечи…»

Он обвел комнату скучающими глазами и увидел вдруг кое-что такое, чему в этой хате было совершенно не место. В углу под висящими на стене березовыми вениками стоял небольшой резной столик из темного дерева, за которым дамы в прежние времена наводили туалет. Был он старый, попорченный, весь в царапинах и пятнах краски, но явно очень дорогой. На столике стояла, прислонясь к стене, старая черно-белая (точнее даже черно-желтая) фотокарточка, огарок свечи и блюдце с какой-то гадостью вроде топленого сала или воска, в котором мокла прядь каких-то седых волос.

Пашка не знал, что за женщина была на фотографии. Юная дама или даже барышня, явно дореволюционная, в прекрасном, старинном платье, с пышной прической, выбивающейся из-под широкополой шляпы, украшенной черными перьями, и с очень красивым, хотя и довольно худым, заостренным лицом. Из-под соболиных бровей смотрели огромные, печальные и в то же время по-кошачьи цепкие глаза. В ушах и на груди даже на фотографии ярко светились драгоценные камни.

Пашка хотел взять фотокарточку, чтобы рассмотреть ее получше, но в эту минуту из соседней комнаты появился татарин с ключами.

– Пошли в сарай!

Миновав колючие кусты и помойную яму, Пашка и торговец подошли к дверям сарая, с висящим на них тяжеленным замком. Татарин поковырял ключом в замочной скважине и впустил Пашку внутрь, а сам остался на пороге.

– Бери, который с темным топорищем!

Паша нагнулся и стал разглядывать стоящие у стены в ряд топоры.

Он хотел было спросить у татарина, как ему отличить в полутьме цвет топорища и даже уже открыл для этого рот, но вдруг голова его разразилась бешенным колокольным звоном, зубы клацнули, а перед глазами забегали огненные муравьи.

Пашка охнул, но не услышал собственного голоса. Обернулся, увидел стоящего позади татарина с поленом в руках.

На миг Паша даже подумал, что это такая идиотская шутка. Потом поняв, что происходит, взревел и бросился на врага. Татарин снова замахнулся поленом, но деревяшка выскользнула у него из рук.

– Убью, гад! – орал Пашка схватив татарина за горло и прижав к стене.

– Врятуйте! – прохрипел тот, пытаясь разжать Пашкины пальцы и суча ногами.

Паша хотел дать ему по зубам, но тут чьи-то руки крепко ухватили его подмышки и оттащили назад. Теперь уже самому Пашке оставалось только лягаться. В нос ударил запах пота и курева.

– Держи його! – татарин поднял с пола полено и, ликуя, обрушил его Пашке на голову.

Свет погас.

– Жалко добро-то…

Что-то жгучее промочило Паше язык. Паша открыл глаза и увидел, что лежит в сарае, а чья-то волосатая рука заливает ему в прямо глотку самогон.

Все поплыло.

Без штанов

Пашка знал, что его несут на руках только для того, чтобы бросить в могилу и закопать живьем. При этом он был настолько слаб, что даже не мог закричать как следует, не то что сопротивляться.

Он даже тихо заплакал от жалости к себе. Оказавшись на сыром дне, Пашка понял, что надеяться больше не на что и тут же уснул, провалившись в густое черное море.

Проснулся он от того, что ему на грудь легла чья-то мокрая, ледяная ладонь. Паша с трудом разлепил веки и увидел над собой темно-синее ночное небо и крохотные звездочки. Приподнял гудящую от боли голову и различил у себя на груди не ладонь, а лягушку. Животное презрительно квакнуло и, перепрыгнув через Пашу, скрылось из виду.

Пашка пошевелился, понял, что лежит в одних трусах. Вокруг была сырая трава, грязь и мрак.

Попытка встать на ноги вызвала в голове новый прилив боли. Пашка чувствовал, что там у него явно ссадина или шишка, а в мозгу перекатывается свинцовое грузило.

Он все-таки вылез из канавы и помотал головой, чтобы вытрясти остатки самогонного дурмана. Паша ни на секунду не забывал, что с ним произошло. И главное сейчас, чтобы про его срам не узнала ни одна живая душа.

– Ну, черт усатый, не жить тебе! – сквозь зубы прошептал Пашка, оглядываясь по сторонам.

По правую руку простирались бескрайние поля, по левую – канава и заборы. Пашка побежал в поле, где ограбил пугало, сняв с него рваный плащ и шляпу (для конспирации). Забравшись в один из огородов, стащил сушившиеся на веревке портки. А вот надеть на ноги оказалось решительно нечего.

«Как беспризорник во время войны!» – мрачно думал Пашка.

На хутор он пришел, дрожа от холода, когда небо уже озарили первые розоватые лучи.

Бабушка выла, упав внуку на грудь: она думала, что Пашу убили. Дед сурово глядел на него, попыхивая самокруткой.

– Сначала стукнули, а потом напоили?

– Ага! – закивал Пашка.

– А, может, напоили сначала?

Пашка хотел обидеться, но у него слишком уж болела голова.

– Ладно… – вздохнул дед. – Живым вернулся – и то радость!

Помывшись в бане, Пашка лег спать. За окном уже совсем рассвело, голосили петухи, свистели жаворонки. Сколько не сжимал он веки, а сна все не было. Ныла шишка на голове, и грызли злобные мысли.

Мстить татарину надо уже сейчас, немедля! Сам он тоже не дурак, знал на что идет. Небось уже собирает вещи. И кто тот второй, который у него на печи дрых?

Неудачная месть

– А если они хату заперли и на дно залегли?

– Тогда мы у них тайничок поищем. А не найдем – спалим дом к чертовой матери!

Пашка в ворованных брюках, майке и старых дедовых сапогах вместе Витькой Горбушкиным и Филькой Семиным бодро шагал по дороге в райцентр.

План был прост, как пять копеек: прийти к татарину, разбить ему морду, забрать из дома деньги и ценности. У каждого в кармане лежала маска с прорезями для глаз, а в другом кармане – ножик или шило (не чтобы убить, конечно, а чтоб пугнуть).

– А если у них ружье? – подал голос Филька.

Пашка сам не знал, что будет делать, если татарин приготовил им западню. Хотя скорее всего он просто сбежал куда-нибудь. Ничего ценного, кроме старинного столика в доме не было. Да и сам дом, кто знает, может, вовсе не ему принадлежит.

– Если, если… – проворчал Пашка. – Сдрейфил – так и скажи!

Они зашли на рынок, в тот угол, где продавали плотницкие принадлежности. Татарина там, конечно же, не было. За прилавком торговал пенькой какой-то бородач.

Пашка повел друзей через поселок, туда, где, по его воспоминаниям, должен был находиться татаринский дом. Миновали каланчу. Пашка искал и никак не мог найти нужную улицу. Казалось, сама окраина за ночь изменилась до неузнаваемости. Вроде все то же, что и вчера… только как будто перепуталось, повернулось задом-наперед.

Паша спросил у одной бабки, как пройти к улице имени литовского героя-революционера. Бабка вытаращила глаза и чуть не засветила клюкой Пашке в глаз, называя шпаной и «хулюганом».

Подошли к постовому.

– Я тя щас в участок отведу, будет тебе «янжопас»! – усмехнулся милиционер, пригрозив Паше кулаком.

Пашка понял, что где-то сильно дал маху.

– А точно улица так называлась? – спросил Витька. – Что-то я о таком революционере ни разу не слышал.

Пашке было нечего ответить. Все, что произошло вчера, уже казалось ему каким-то малоправдоподобным сном. Он вспомнил, что в тот день чувствовал себя странно, причем еще до того, как его стукнули и напоили. Словно сам дом татарина распространял вокруг себя пьянящий дух.

«И как я сразу не догадался, что название липовое!» – думал Пашка.

Они с полчаса бродили по серым одинаковым улочкам с одинаковыми ржавыми табличками на заборах и, в конце концов, Пашка спиной почувствовал презрительные взгляды товарищей.

– Павло, ну нету здесь такой улицы! – промолвил Витька с плохо скрытой досадой.

– Да помню я! Там еще буквы задом наперед были!

– Шел бы лучше в милицию! – пробухтел Филька.

– И то верно. Иди в милицию, напиши заявление. Ты же помнишь его рожу. Он все равно небось уже в Краснодаре. Не для того людей у себя в хате грабят, чтобы потом дома сидеть, ментов дожидаться!

Пашка виновато глядел на друзей, пытаясь хоть как-то объяснить, что он не полный дурак.

Витька с Филькой ушли, и Паша остался один. И снова он чувствовал себя без штанов, пусть даже чужие штаны были на месте и сидели почти в самый раз.

Теперь ему было ясно лишь одно: татарин необычный бандит, и дом у него необычный. И что-то недоброе, ох недоброе было и в том пузатом черте на стене, и в неправильных часах, и в этой барышне на пожелтевшей фотокарточке…

Сообщник

Солнечные дни закончились, наступила пора дождей и гроз. Паша сидел у окна и грустно смотрел на бегущие по стеклу струйки воды и неустанно пляшущего чечетку комара-долгоножку. Комар был здоровый, с раскидистыми лапами, но слишком уж тупой. Скачет и скачет по стеклу, не понимая, что за преграда перед ним.

«Так и я вроде глазами все вижу, а доискаться не могу!» – думал Паша.

Он уже ходил в милицию, писал заявление, составлял портрет. В милиции обещали принять все меры, да вот только с тех пор от них уже неделю не было ни ответа, ни привета. А ведь, казалось бы, отыскать рыночного торгаша – куда уж проще!

Когда туча, наконец, выплакала все слезы, бабушка подошла к Пашке и попросила сходить к Михайловне, вернуть ей решето.

Пашка надел сапоги и вышел из дома. С неба еще чуть-чуть накрапывало, воздух был до того свежий, что давал в голову не хуже хмельного.

Идя по улице, Пашка увидел вдалеке человека: толстого, бородатого, в дырявой тельняшке и телогрейке.

«Леший!»

Тут Пашка-то и вспомнил черта в татаринском доме и тех чертей, что рисовал на заборах Леший, вспомнил толстяка на печи, вспомнил голос, который слышал, когда глотал самогон.

«Вот оно что!»

Он быстро зашагал навстречу мужику, чувствуя, что нашел зацепку. Жаль, решетом по морде вдарить нельзя.

– Привет!

Леший посмотрел на него глухим, далеким взглядом, не выражающим ни радости, ни огорчения. Его глаза напоминали темный лес или чердак, опутанный паутиной.

– Че, не узнаешь?

Леший презрительно во весь рот зевнул и пошел дальше.

– А ну стой, сволочь! Ты у барыги дома был?

Леший вдруг расплылся в безобразно-глупой улыбке, как дурачок, попавший на ярмарку. Глаза превратились в довольные щелочки.

– Ты, говорят, блаженный, – зло продолжал Пашка. – Хочешь поскорее мучеником стать, да?

Мужик открыл рот и внезапно выдал:

– Топ, топ, по лбу хлоп! Не ходи с нами, у нас тетка с клыками! – и, залившись безумным смехом, ушел, шлепая по лужам.

Глядя Лешему вслед, Паша подумал, что милицию сюда подключать смысла нету. Надо действовать самому. Проследить за Лешим, посмотреть куда он ходит, когда и где встречается с татарином, и чем они вместе занимаются.

Шпионить за таким боровом легче легкого. Он, когда ходит, даже не оборачивается и почти всегда под мухой.

– Погоди, я тебя выведу на чистую воду. Я тебя вылечу, – ухмыльнулся Пашка. – На одной делянке будете лес валить!

В голове тут же развернулись захватывающие картины из фильмов про разведчиков. Надо только продумать: откуда следить, какую держать дистанцию, набросать на бумаге план хутора. Можно даже раздобыть где-нибудь шерсти и сделать себе усы или бороду для маскировки. А если у кого-то из соседских ребят есть бинокль – вообще красота. Сидишь на чердаке и смотришь, куда этот дьявол навострился.

Пашка так увлекся, составляя свой план, что не заметил, как прошел дом Михайловны. Впервые за много месяцев его окрылило чувство приключения.

Мертвая церковь

А к хутору, между тем, словно праздничный, разукрашенный паровоз, приближалось большое событие. Дочь комбайнера Краснова Катерина выходила замуж за сержанта пограничных войск Гордея Бурлака. На хуторе Гордей был парнем заметным, даже уважаемым. Вырос без родителей, окончив школу, отправился служить на советско-финскую границу, где отличился тем, что, рискуя жизнью, в одиночку задержал вооруженную группу дезертиров-перебежчиков. Приезжал на хутор раз в год, усталый, но никогда не мрачный, всегда знал, чем развеселить народ, какую историю прочитать из своего дневника. Сочинял стихи и песни, которые даже публиковались в клубной стенгазете.

Внешность Гордей имел тоже весьма внушительную: мощный, выбивающийся из-под фуражки чуб, лихие казацкие усы, шрам на подбородке. Роста был высокого и крепок в телосложении.

Красавица Катерина в него влюбилась с первого взгляда, но несколько лет стеснялась с ним даже заговорить. Наконец, не выдержала. Когда Гордей в очередной раз приехал на хутор, она подловила его на танцах. Год переписывались, и к следующему отпуску твердо было решено пожениться.

Отец Катерины поначалу сердился, но, почитав переписку и выпив с Гордеем, пошел молодым навстречу.

Старики все сплошь пророчили Катерине счастливую жизнь с таким мужем: почти офицером, честным и храбрым. Только одна старуха отчего-то вздохнула и сказала ни к селу, ни к городу: «Плохая у него фамилия «Бурлак». Несчастливая!»

Подготовка к торжествам шла полным ходом, однако Паша ничего этого не замечал. Он как-то совсем отдалился от жизни: не болтал с друзьями, перестал помогать деду с бабушкой и все ходил на разведку.

Бабушка думала, что все дело в Лизе, а вот дед стал посматривать на Пашу косо.

Следить за Лешим было и правда очень легко, но при этом ужасно скучно. Иногда Паша даже сомневался, мог ли этот тип иметь с татарином какое-то общее дело: он же вообще ничего не делал. Никаких занятий, не говоря уж о работе, у Лешего по жизни не было, кроме, разве что, художеств на стенах и распевания матерных песен на свежем воздухе. Есть он ходил к одиноким старикам, которые принимали его разносолами, должно быть из страха. Пашку так и подмывало прийти и поучить бесстыжего уму-разуму. Но выдавать себя было нельзя. Один раз Леший даже вышел из чужой избы в новой хорошей рубахе.

«Погоди, скотина, не долго тебе осталось стариков обжирать!» – с ненавистью думал Пашка.

Он сердцем чуял, что рано или поздно Леший встретится с татарином. И вот однажды это произошло…

Как-то под вечер Леший выполз из своей развалины и, пошатываясь, направился в поселок. Пашка следовал за ним, сначала по дороге, а потом, пригнувшись, через луга и поля.

Леший зашел на рынок, где очень скоро затерялся в толпе. Но унывать было рано: если он шел навестить своего друга, то должен был возвращаться назад тем же путем: через площадь, мимо каланчи. Паша спрятался за угол и стал ждать.

Расчет был верен. Минут через двадцать Леший показался на площади. В руках он нес два небольших крытых бидона для молока.

«Что это он задумал?» – удивился Пашка.

Следуя за мужиком, Паша снова миновал колхозный рынок и вышел на дорогу, ведущую на хутор. Леший, шатаясь, плыл впереди, отягощенный бидонами. Казалось, он сам не знает, куда идет.

Дойдя до середины дороги, он неожиданно свернул на тропинку, которая извилистой змеей ползла через поле и убегала в темнеющий на горизонте лес.

Паша ждал, что Леший остановится, начнет пить молоко или сделает еще какую-нибудь безумную вещь. Но тот шагал прямиком в лес.

«Во больной! Кабанов что ль пошел поить?»

День-то уже почти кончился. Усталое солнце подмигнуло из-за деревьев последними лучами. Поля накрыли сизые сумерки.

В тишине вечернего леса красться за Лешим оказалось намного труднее. Сам Леший как будто насторожился: начал поглядывать по сторонам, неожиданно останавливался, прислушиваясь к шелесту ветвей. Пашка держал дистанцию, такую большую, как только мог, шел на цыпочках, аккуратно отодвигал лезущие в лицо сухие ветки, чтобы ни одну не сломать.

Он вдруг пожалел, что не взял с собой нож или хотя бы камень. Кто знает, чего у Лешего на уме?

Прямо на глазах вечер в лесу превращался в ночь. Паша уже и не видел Лешего, только слышал хруст сучьев у него под ногами, да шорох прутьев о стенки бидонов.

Деревья неожиданно стали редеть, сделалось чуть светлее. Пашка остановился и увидел, что впереди поднимается небольшой холм, а на нем заброшенная церковь с ободранным скелетом купола и облупившимися стенами.

Эту церковь он видел давным-давно, еще когда лет в семь ходил с ребятами собирать ягоды. Говорили, что в ней живет черт.

Леший взошел на холм и вдруг полез вместе с бидонами в какую-то черную нору в земле, под фундаментом церкви.

Тут-то Пашке впервые стало по-настоящему не по себе. Чего он там забыл, куда лезет? Может, и вправду, колдун какой?

Когда Леший исчез, Пашка взбежал на холм, подошел к церкви и стал прислушиваться. Все равно, пока Леший вылезет, он уже десять раз успеет незаметно уйти.

Из темноты подвала доносилось только шарканье ног и позвякивание бидонов.

– О-оё-ёй, чей-то вы, София Александровна, совсем прихворнули-то!

Послышался хриплый вздох.

«Старуха там, что ли?» – в недоумении подумал Паша.

– А я вам вот покушать принес! Щас свет зажгу, а то темно!

Страшновато было спускаться в подвал, но любопытство пересиливало. Пашка нагнулся и как можно тише ногами вперед полез в дыру.

Как только он оказался внизу, тьму озарило пламя свечки. Пашка спрятался за каменным выступом. Он видел спину и бидоны Лешего, но не ту, с кем он разговаривал.

В ноздри заполз жуткий запах тлена.

– Во-о теперь нормально! – продолжал Леший. – У нас ведь как говорят…

Снова послышалось скверное, хрипучее дыхание. На этот раз его сопровождал тихий звон цепей.

– Щас я бидон-то открою…

Пашка осторожно выглянул из-за выступа.

Он ожидал увидеть что угодно: и сидящую на цепи жену Лешего, и даже какого-нибудь зверя, с которым сумасшедший зачем-то разговаривает, как с бабой…

Прикованное черными цепями на стене висело существо, телом напоминающее женщину. Только покрытое серой змеиной чешуей, с длинными, острыми когтями на руках и ногах. Оно было тощее, будто скелет. На плечи спадали седые, сухие как прошлогодняя трава волосы. А за плечами… Пашка зажмурил глаза и снова открыл, не веря самому себе. За плечами у чудовища росли громадные желтые крылья, с перепонками, как у летучей мыши и красными прожилками. Эти крылья безжизненным плащом распростерлись по стене, но все-таки чуть-чуть подергивались. Лицо у существа было женское, даже, может быть, когда-то красивое. Глаза большие, черные.

Леший открыл бидон, поднес его к губам чудища и наклонил, заливая подбородок и грудь густой, темной кровью.

С жадным чавканьем оно начало пить. Потом вдруг отвернулось и, издав булькающий, животный звук, разом выблевало всю кровь на пол.

Глаза твари зло уставились на кормильца.

– Покушать-то… – виновато пролепетал Леший.

Существо пыталось говорить, но до Пашки долетал лишь невнятный хрип и скрежет зубов.

– Свиньи, – промолвил Леший. – Свиная кровь-то…

Он наклонил ухо к клыкастой пасти.

– Да, да! Завтра приду с инструментом, штыри из стены вырву. Будете бегать…

Снова хрип.

– А да, это мы вам устроим, конечно! Силушки поднаберетесь сначала. А потом и того…

Тварь что-то кокетливо проворковала в ухо Лешему.

– А-а! – мужик разразился смехом идиота. – А я пожар устрою!

Пашка, как зачарованный наблюдал за этой сценой. Зрелище было настолько невероятно, что даже страх отступил куда-то на задний план.

Леший снова дал чудовищу крови. Существо высосало один бидон и принялось за второй. Паша видел, как от возбуждения содрогается его тело. Потом он заметил, что кожа постепенно начала принимать обычный человеческий цвет. Когти на ногах и руках превращались в ногти. Крылья как-то сами по себе отваливались от туловища.

Внезапно тишину оборвал чей-то чих. В следующий миг Пашка понял, что чихнул он сам.

Леший обернулся. Взгляд упырихи вонзился в чужака.

Она зарычала, заорала, завизжала, как стая бешенных кошек, как сотня ржавых ножей, скребущих металл.

Леший заорал вместе с ней и кинулся к лежащему в углу топору.

Пашка вылетел из подвала, как пуля из ружья. Бросился бежать вниз по холму, споткнулся, прокатился кубарем, вскочил и снова рванул. Следом за ним с диким воем несся Леший, рубя на пути что попадалось. Теперь Пашка боялся его, как саму смерть. Пашка чудом не выколол себе глаз, почти налетев на острый сук, едва не расшибся о ствол дерева, чуть не столкнулся лоб в лоб с летящей навстречу совой.

Позади раздался треск кустов, грохот и крик – это Леший со всей дури навернулся о торчащий из земли корень. У Пашки появилось спасительное время.

Он выскочил из леса и, пробежав метров тридцать по полю, бросился на землю и замер во ржи, неподалеку от черного, покосившегося пугала.

Паше казалось, что его дыхание слышно за версту, но это, конечно же, было не так. Появившийся вскоре из-за деревьев Леший обвел пространство невидящим взглядом и закричал: «Э-э-эй!». Его крик прокатился по полю, холодя кровь в Пашкиных жилах.

– Съест тебя! – крикнул Леший, погрозив топором пустоте.

И ушел в лес.

Кругом стояла мертвая тишина. Лишь пугало колыхало на ветру своими лохмотьями.

А на хуторе все было как обычно: уютно горели окна, где-то слышались звуки баяна и смех веселой гулянки.

Навстречу Пашке с банкой молока шла Лиза в белом платье и баретках.

– Привет! – махнула она рукой.

– Беги в дом, спрячься, не выходи! – заорал ей в лицо Паша, выпучив глаза, так что Лизка чуть не уронила банку.

Пашка влетел в свой дом как ураган, опрокинув две табуретки.

– Паш, ты чего? – испугалась бабушка.

– Там… – Пашка не мог перевести дыхание. – В церкви сидит!

– Кто сидит?

Пашка раскрыл рот и понял, что сам не знает, кто сидит в церкви.

– Баба! Мертвая!

– Какая баба?

– М-мертвая, на цепях!

– Ну какая баба-то? – плачущим голосом спросила бабушка.

– Кто? Кого убили?! – рявкнул из-за стола дед.

– Да не убили! Она живая, с крыльями… и мертвая!

Дед рывком встал из-за стола и, схватив Пашу за шиворот, поволок в другую комнату. Таким злым Пашка своего деда не видел никогда.

– Ах ты, паскуда, решил бабку раньше срока в могилу свести?! Я те покажу, как пить! Я тя так ремнем отхожу – сразу мозги на место встанут! А ну, сымай штаны!

– Дед, я правда…

– Тьфу! – дед яростно плюнул, и, развернувшись, треснул дверью. Потом Пашка услышал, как он просунул что-то в дверную ручку, наверно метлу или ухват.

Пашка стал вглядываться в окно. Ему казалось, еще чуть-чуть и он увидит кружащую в небе тварь.