Чёрная звезда заката

К сожалению, Гончаром остался – дало себя знать отсутствие необходимого опыта! – непонятым тот факт, что в квантовой физике, а в данном эксперименте вообще практически всё, зависит от стороннего наблюдателя, что и предопределило для животного печальный результат. А заодно и обрекло того на жутко нелёгкое посмертное существование, когда, как говорится по этому поводу в народе, и ни богу свечка и ни чёрту кочерга…

Впрочем, среди того же тёмного народа ходят упорные слухи, что для окончательного упокоения телу требуется никак не меньше сорока дней. Правда, касается ли это так называемых домашних питомцев и прочей живности мнения разветвляются: кто-то категорически отрицает наличие у них души, кто-то оптом признаёт за ними право на неё, а кто-то считает, что та есть только у теплокровных.

Так или иначе, но применить для этого квантовую науку с целью докопаться до истины до вчерашнего дня не додумался никто. Однако, как было уже сказано, Михаил счёл идею неудачной, и посчитал за лучшее от злосчастной кошки избавиться. Как покажет ближайшее будущее, с выводом он несколько поторопился.

Направляясь домой, склонный к разнообразию и эзотерике, а также играм с судьбой вообще, Гончар понятия не имел ещё много о чём. Среди прочего, было ему неведомо как о том, что кошачий труп уже оказался в умелых, но не очень добрых руках, так и о том, какие последствия это вызовет, и досадовал лишь на то, что не дописал лозунг.

* * *

Тем временем в отделении милиции продолжался допрос некроманта.

– Ну, слава яйцам! – заслышав исчерпывающий ответ на вопрос, воскликнул офицер, пододвинул к себе бланк и записал ФИО потенциально подозреваемого во всех смертных грехах.

Тут надо отметить два неразрывно связанных факта. Первый заключался в том, что БМВ пошёл в органы отнюдь не из-за врождённого дебилизма и, как следствие, беззаветной любви к Уголовному кодексу, но по той простой причине, что милицейская форма предоставляла тот минимум единоличной власти, которым государство делилось с подданными. И второй – в детстве его мать, преподававшая русский язык и литературу, ознакомила сына с творчеством Пушкина, поэтому от скептического фырканья капитан сейчас не удержался, тем более что в экстрасенсов напрочь не верил:

– Прямо вылитый Черномор!

Сержанты подобострастно хихикнули.

Хрюкнув в последний раз, Коломиец тут же продемонстрировал ещё и любовь к музыке, чуждой советской молодёжи:

– Так вот ты какой – Blackmore! Может, ещё и на гитарке лабаем? – видя тупое непонимание на лице задержанного, он хмыкнул презрительно, мол, так и думал, и благодушным тоном поинтересовался: – Так что же ты натворил, Черномор, а?

Сержант Поплавок, музыкальным воспитанием обязанный исключительно песням хора родного колхоза «Новая жизнь», не дал надувшемуся от обиды задержанному раскрыть рта и пояснил сам:

– Он, товарищ капитан, всякие гадости про милицию на кладбище писал.

– Какие гадости?

– Нехай живуть радянська міліція та інші дерев’яні…

Офицер приподнял левую бровь. Перевёл взгляд с сержанта на Аркадия Романовича и нехорошо расхохотался:

– Деревянные, говоришь? Игрушки, а? Так ты, выходит, не Черномор, а Папа Карло! – Его смех прекратился так же неожиданно, как и начался. Он шарахнул ладонью по столу. – За Буратино соскучился, да? На лесоповал захотел, а? Там тебе представится широкий выбор дров! Да или нет?! Отвечать!

– Я этого не делал.

– А кто делал? Пушкин, да?

– Моя совесть чиста.

– А руки? А ну-ка покажи ручонки шаловливые! Быстро!

Руки Черных, которого и в самом деле в детстве и отрочестве дразнили Черномором, тоже оказались чисты, если не считать налипшей на потные ладони кошачьей шерсти. Не став разбираться, на кой чёрт недоумку на старости лет понадобилась дохлая кошка, офицер приказал удалить невиновное тело с глаз долой. Дело было в том, что ему не терпелось посмотреть очередную серию телесериала «Спрут», где в доступной форме излагались проблемы как «Коза ностры», так и его итальянских коллег.

Бравые сержанты непонимающе переглянулись, мол, странный сегодня БМВ – разве чистые руки повод, чтобы отпускать задержанного? – и протянули верхние конечности к бороде некроманта. В этот самый момент тот, однако, пришёл к выводу, что всё, что ни делается, однозначно к лучшему, поэтому покидать дежурное помещение ещё рано.

Привычка максимально использовать любую ситуацию с пользой подсказала остроумный тактический ход – он решительно плюнул сержантам под ноги. Причём тем показалось, что плевок, ударившись о пол, устремился к ним двумя извивающимся змеями весьма зловещей раскраски. Не успев отреагировать должным образом, они получили по тычку пальцем в солнечное сплетение и застыли истуканами после того, как произнёс, глядя в оловянные глаза, короткое: «Замри».

– Слышишь, – как тебя там?… – тебе не кажется, что ты достоин лучшей участи, нежели прозябание в этой клетке? – повернулся Аркадий Романович к капитану, нехорошо сверкнув глазами. – Давай знакомиться.

Ошарашенный поведением как сержантов, так и задержанного, БМВ кроликом при встрече с удавом послушно пожал протянутую миниатюрную руку и представился по всей форме:

– Капитан Коломиец, – и в ответ на требовательный взгляд продолжил: – Сергей Николаевич.

– Дура она была, Серёга, дурой и помрёт, – произнёс странный человечек и отпустил его руку. – Ты должен радоваться, что она тебя бросила.

– Это я от неё ушёл, – промямлил БМВ, отчаянно противясь наваждению, будто тот имеет право так с ним разговаривать.

– На всякую медаль можно взглянуть с двух сторон, – хмыкнул Черных. – Хочешь стать майором?

Вопрос был не в бровь, но в глаз. Однако Коломиец, благодаря ограниченности фантазии, настолько пришёл в себя, что в мелькнувшую было гипотезу, будто генералы внутренних дел бывают карликами, собирающими дохлых кошек, поверить отказался. Вместо этого зло прищурился и произнёс тоном, не скрывающим презрения к коротышке:

– Не знаю, откуда тебе известно, что я разошёлся с женой… Да мне, по большому счёту, глубоко плевать на твою осведомлённость. Об этом ты мог узнать от этих двух не в меру разговорчивых идиотов, которые… Эй! Сержант Пломба?! Поплавок?!!

– Они тебя не слышат, – недобро ухмыльнулся некромант, – и боюсь, не видят, так что мы можем с тобой говорить как будто тет-а-тет.

Затем поискал глазами веник, не нашёл и, наклонившись, смёл руками в аккуратную кучку рассыпавшуюся землю, которую пересыпал в пакет.

– Да кто ты такой?! – В нахлынувшем внезапно волнении, смешанным с лёгким испугом, в котором БМВ ни за что бы не признался, он даже привстал из-за стола.

– Вряд ли это для тебя так важно, но, так и быть, скажу, – произнёс экстрасенс, разгибаясь, – я – человек, который может изменить твоё невесёлое будущее.

– Невесёлое?…

– Я бы даже сказал – довольно мрачное будущее, – уточнил Аркадий Романович. – Открой-ка дверь своего аквариума!

Милиционер послушно отпер служебное помещение и лишь брезгливо скривился при взгляде на пластиковый пакет.

– Нельзя ли это сюда не тащить?

Черных удивлённо посмотрел на него, но потом кивнул.

– Ах, это? Ты всё ещё думаешь, что кошка дохлая, да? – с этими словами он вытряхнул чёрную гадость на стол, где лежал журнал дежурств, и злобно уставился на офицера.

– Ты что делаешь?! – воскликнул Коломиец, но едва протянул руку, чтобы сбросить труп животного, как оно неожиданно подняло голову и приняло сидячее положение.

Волосы БМВ зашевелились под фуражкой, а морда кошки повернулась к нему и открыла глаза. Мутное месиво гниющих зрачков и радужной оболочки вытаращилось на него.

– Но… оно же воняет, – только и смог выдавить из себя офицер и рухнул на стул.

По его широкоскулому лицу разлилась смертельная бледность. Для нервной системы это испытание оказалось куда как круче, чем то, которому пожилой старлей подверг его, тогда ещё курсанта Школы милиции. Случилось это во Львове, когда с ними находился молодой белобрысый сержант-кинолог с почти чистокровной немецкой овчаркой. О лёгкой беспородности собаки говорило чуток свисающее левое ухо, придававшее ей обманчиво-беззлобный вид.

Патрулируя в районе Высокого Замка, они наткнулись на пацана, которому приглянулся сиамский котёнок в одном из домов. Тот беззаботно предавался дрёме на подоконнике первого этажа. Подождав, пока мальчонка сманит котейку, старлей выпрыгнул из-за угла, где они устроили засаду, и схватил того за шиворот.

– Воруем? – ласково поинтересовался он, но невооружённым взглядом было видно, как от этой почти отцовской любознательности у задержанного по спине побежали мурашки.

– Эт-то мой…

– Неужели?

– Точно! – Пацан для наглядности принялся гладить животинку, которая начала изворачиваться и проявлять прочие признаки неудовольствия.

– Свежо предание да верится с трудом! – Офицер, словно пинцетом, выдернул у него котёнка двумя пальцами и рявкнул: – А ну брысь, пока ноги не повыдёргивал!

Отпущенный не стал настаивать на своей беззаветной любви к животным, из-за которой стоит бросаться на танки, и мгновенно исчез в одном из многочисленных проходных дворов.

– Славный, – сказал тогда курсант, увидев беспомощного, будто облитого кофе, котёнка в руках старлея. – Что будем с ним делать? Вернём хозяевам?

Овчарка глухо зарычала.

– Смотри! – Офицер бросил животное в угол между домами и тут же наклонился и спустил псину с поводка.

Поединок был недолгим. Рычание, шипение, хруст перекушенного позвоночника, предсмертное карканье и на зрителей таращится мутнеющий синий глаз. С трудом оторвавшись от гипнотизирующего взгляда смерти, вступившей в свои права, курсант дико посмотрел на старлея.

– Ну, как тебе это? – весело поинтересовался тот, буравя глазами.

Если бы у верблюжьей колючки были глаза, то она наверняка точно так же глядела бы на корабль пустыни. Взгляд требовал адекватного ответа, и его подсказала злость, захлестнувшая грудь, опустевшую от ничем неоправданного зверства старшего лейтенанта.

Тогда Коломиец опустил голову, пошарил глазами по земле и поднял железную трубу, бог весть как оказавшуюся там. Взвесил её в руке – тяжесть показалась подходящей – взмахнул да и размозжил голову овчарке, после чего с вызовом посмотрел в глаза офицеру.

– Баланс, говоришь, восстановил? Справедливо, но глупо, – расхохотался тот. – Собака-то казённая…

Преподанный урок навсегда запал в душу молодого милиционера. Последовавшие годы службы ничем не опровергли довольно спорное ещё во времена Соломона утверждение старлея, что «справедливость есть не что иное, как моральный аппендицит, который имеет право на существование исключительно в формуле: «И нашим, и вашим».

Так вот, тот выпученный глаз невинно убиенного сиамца, который ещё какое-то время возвращался во снах, не шёл ни в какое сравнение с жижей, открывшейся капитану в глазных впадинах твари, сидящей теперь перед ним здесь и сейчас.

– Конечно, воняет! Трудно добиться идеала в материальном мире, – Аркадий Романович небрежно сбросил мерзость в угол, а пакет же не спеша спрятал в карман, – однако стремиться к этому надо, разве нет?

– Какому… идеалу? – Коломиец дрожащими руками сунул в рот сигарету, сломал несколько спичек, наконец, подкурил и раза три подряд затянулся.

– Не надо так нервничать, – потрепал его по плечу Черных. – В данном случае идеалом было бы избавиться от вони. С одной стороны, можно устроить сквозняк, с другой, лишить тебя обоняния, но это, сам понимаешь, объективно ничего не меняет, ибо дело в том, что мёртвые имеют тенденцию разлагаться… Ну, ладно, что-то заговорился я с тобой. Не сомневаюсь, что наше знакомство на этом не оборвётся. Вот тебе моя визитка.

Сунув капитану прямоугольник картона, он вышел из дежурного помещения, щёлкнул младший командный состав по носу и окончательно удалился из отделения милиции через массивную дверь. Сержанты пришли в движение и вопросительно уставились на офицера.

– Пошли вон! – приказал БМВ, испытывая настоятельную нужду побыть одному.

Блюстители правопорядка направились к выходу, высоко поднимая ноги и боязливо шаря глазами по заплёванному полу. Капитан моргнул и прочитал на визитной карточке не только уже знакомую фамилию, но также и адрес бывшего задержанного. Кроме того, там стояло ещё неприятное слово: «Некромант».

– Надо думать, профессия, – пробормотал офицер и поёжился, потому как род занятий владельца визитки ассоциировался с чёрной магией. Однако, интересно, что тот имел в виду, когда говорил о его, капитана, будущем?…

От размышлений отвлекло шевеление на периферии зрения, а именно в ближнем углу, куда сбросил кошачье тело Черномор. Не отдавая себе отчёта, Коломиец испуганной курицей взлетел на стол и с ужасом уставился на то место, откуда исходили в высшей степени жуткие звуки. Самочувствие его в этот момент мало чем отличалось от ощущений кота, кастрированного серпом и получившего, вдобавок, молотом по черепу, от чего, кстати, мысли о геройском капитане Каттани мигом пропали из головы.

* * *

«Формально я оставался секретарём и легального и подпольного обкомов. Но с этого дня почти все свои легальные дела передал товарищам и занялся подготовкой к новой, неизвестной жизни»[3], – читающий захлопнул книгу, которую листал на сон грядущий при свете чехословацкой настольной лампы, сделанной «под бронзу», и вздохнул:

– А вот попробовал бы ты совместить легальные дела с нелегальными, чтобы и волки, и овцы… Эх!..

Павел Александрович Лыко был определён на должность секретаря обкома КПСС одной из западных областей СССР совсем недавно и радости по этому поводу испытывал гораздо меньше, чем супруга. Ему было сорок шесть лет, неотлучно прожитых в субтильном теле, и он прекрасно понимал, что вся эта чехарда с «новыми мётлами», одной из которых оказался сам, спровоцированная так называемой перестройкой, к добру не приведёт. Нельзя сказать, что раньше предчувствия его не подводили, но в последнее неспокойное время всё чаще казалось, что уходить в подполье нужно немедленно.

Именно поэтому Павел Александрович сразу по вступлении на должность и взял в руки в качестве руководства к действию книгу с подходящим названием. Благо та оказалась в обширной библиотеке, которая досталась в наследство от деда. Тоже, надо заметить, партийного функционера, как принято нынче выражаться, причём отнюдь нешуточного уровня. Она являла собой густо испещрённый пометками бледно-розовый двухтомник, повествующий опытному глазу, что и предку жилось при Хрущёве не так легко, как ему хотелось бы. Тот, судя по нервическому почерку, а также содержанию коротеньких реплик, теснящихся на полях, воспитан был в духе осуждаемого тогда сталинизма, что лишний раз навевало потомку определённую уверенность, что и нынешние времена имеют тенденцию к ухудшению. К сожалению, явно довольно стремительному.

И, напротив, у секретаря обкома закрадывалось серьёзнейшее подозрение, что сын деда, то бишь его, товарища Лыко, настоящий отец – до того, как сгинуть бесследно на брежневских зонах вслед за сотнями диссидентов, – пользовался этим, можно без преувеличения сказать, бесценным фолиантом, с целью иной, чуток менее благородной. Связана та была скорее с насущной необходимостью, чем с борьбой за благо всего прогрессивного человечества. Об этом свидетельствовала нехватка нескольких десятков выдранных с корнем страниц, и он не на шутку сомневался, что виной тому была какая-то неслыханная крамола. Всё это нехорошо попахивало, и складывалось впечатление, что у него в данный момент много общего с крысой, которой оказали незаслуженную честь быть капитаном тонущего корабля.

Павел Александрович снова вздохнул и мысленно вознёс проклятие отчиму, сделавшему из него – пользуясь его юношеским максимализмом, естественно, – правоверного коммуниста. Тому, как и всякому покойнику, теперь, если так можно выразиться, наверняка легко и не до переживаний, что твориться здесь и сейчас. Нет, некогда… да и негде ему тревожиться за судьбу пасынка, которому теперь приходится совсем несладко.

При воспоминании о том, кто его воспитал, воображение моментально подбросило карикатурку из так называемой свободной прессы, от которой за версту несло экстремизмом и где черти на вилах подносили корчащемуся на сковородке голому грешнику скомканные газеты «Правда», «Известия» и даже «Труд». Заголовок последней явно не без умысла нарисовали так, что читались только три первые буквы, а от крайней литеры остался лишь п-образный намёк. Сам же терпящий неслыханные муки сильно смахивал на коммуниста, какими тех рисуют в западных, продавшихся с потрохами большому капиталу газетах.

Одет тот был лишь в куцую шапку-ушанку со звездой, а его гипертрофированное хозяйство, чрезмерно, на взгляд Павла Александровича, выпяченное, сильно напоминало неопалимую купину. То есть тоже пылало, пылает и будет пылать до скончания веков, причиняя обладателю ужасные, ни с чем несравнимые мучения, в полной мере отражающиеся на страшно перекошенном лице.

Сопроводительная же надпись под кошмарным рисунком призывала побыстрее создать для всех без исключения последователей Карла Маркса и Фридриха Энгельса пекло на Земле, не жалеть усилий, чтобы обеспечить им максимально приближённые к адским условия и вообще всячески преследовать преданных строителей социализма. Подпись «Гончар» под этим безобразием тоже как бы намекала на то, что такие действия как минимум богоугодны, ведь всевышний якобы слепил первых людей из глины…

Секретарь обкома зажмурился, застонал, будто уже оказался на сковородке, и тут же бросил опасливый взгляд на неспокойно заворочавшуюся супругу. Та почивала на соседней кровати гэдээровского спального гарнитура, с некоторых пор разделённого тумбочкой. Не открывая глаз, женщина сладко почмокала и тоже истомно простонала что-то своё. Когда-то любимая, со временем став законной женой, она тут же захотела ребёнка, которого дать ей не мог в силу вполне объективных причин – у него попросту не хватало на это времени. Мысли же о том, что по приходе домой его будут ждать пелёнки, раздражённая от постоянного недосыпания половина и действующие на нервы детские вопли, напрочь убивали желание даже заниматься с суженой самим процессом продления рода.

Всё это, конечно же, наткнулось на чисто женское непонимание ситуации, но он продолжал твёрдо стоять на своём. И хотя временами было больно, упрямо не шёл ей навстречу, ссылаясь на занятость делами. И ведь, что характерно, практически не врал, вкладывая в работу не только всю душу, но время от времени и тело. Особенно с молодыми инструкторшами, которые выгодно отличались от напрасно ждавшей его дома, не только свежестью плотских ощущений, но и отсутствием на него планов. Во всяком случае, ему хотелось так считать.

Словно подслушав его мысли, супружница, кучерявые рыжие волосы которой сейчас были собраны в пучок специальной сеточкой, сквозь сон пробормотала что-то матерное. Вспомнив, как нравились когда-то её кудри, что, кстати, в своё время определило его выбор, он уже в который раз тяжко вздохнул. Сложившееся положение дел усугублялось тем, что лежащая рядом женщина вполне себе бальзаковского возраста была моложе его на десять с лишком лет со всеми из этого вытекающими последствиями. Надо думать, ей опять, будь они неладны, снился очередной эротический сон.

Павел Александрович мысленно сплюнул и посмотрел на окно, завешенное голубыми бархатными шторами, скрывавшими от взгляда загадочное расположение звёзд, ему явно не благоволивших. Разводиться не хотели оба, но по разным причинам: его, так сказать, обязывал пиджак обкомовского работника, которому разлука с недорогой, да уже и не так сильно любимой, вполне могла обернуться крушением надежд на продвижение по служебной лестнице, а её – пора уже настала голодная – держал обкомовский паёк мужа. Поэтому когда как-то раз по возвращении домой увидел раздвинутые кровати, только хмыкнул малодушно и ничего не сказал…

При мысли о карьере его передёрнуло от воспоминания о предшественнике, погоревшем на несуразной истории с негром дружественной страны, который умудрился отравиться в студенческой столовой. В джунглях, подумалось ему, небось, гады, пауков едят, а тут от сала нос воротят, сволочи. Можно было бы посмеяться над обоими неудачниками, но ведь остались же соплеменники умершего, и где гарантия, что они не протянут ног в его княжение?…

От последней мысли он малость расслабился. И в самом деле, повышение совсем не повод впадать в уныние. Во-первых, он таки реально располагает, пусть и где-то в чём-то и ограниченной, но властью, действительно сравнимой с той, которой в своё время обладали удельные князья. Так что вполне позволительной слабости очень даже может уделить минуту, которая минёт – и нету её, а делу, образно говоря, – целый час. Нет, делу Партии готов отдать жизнь. Пока готов, если та не потребует… А с другой стороны – всё-таки правильно сделал, что настоял на открытии курсов дегустаторов. Предосторожность на новом месте никогда не бывает излишней.

Придя к такому железобетонному выводу, товарищ Лыко с облегчением отложил книгу, выключил настольную лампу и повернулся на бок. Будто в ответ с соседней кровати донёсся протяжный стон, до неприличия напоминавший оргазм.

Секретарь обкома скрипнул зубами. Ему было не до постельных фантазий жены – Партия требовала денег, и если ничего не придумает, то вполне может оказаться в пассивном положении интимного партнёра вышестоящих товарищей. С мыслями, что слишком уж короток отпущенный свыше срок, он погрузился в беспокойный сон партноменклатурщика, зажатого на удобной кровати между серпом и молотом. Последней мыслью было: «Вот ведь умеют же делать, фашисты чёртовы!.. И не хочешь, а заснёшь…»

* * *

Если допустить, что тот посредственный талант, которым обладал Черномор, достался ему от бога, то дар этот явно прошёл через вторые руки. Надо думать, что были те не самые чистые, а очень даже наоборот, потому как Аркадию Романовичу и в голову не приходило использовать его на пользу людям. Виновато ли в этом угнетённое либидо либо деревянные игрушки детства, судить психиатрам, но так или иначе, а общаться он предпочитал с мёртвыми или с теми, кому рыл ямы отнюдь не только в переносном смысле.

Обучила его этому ремеслу бабка, которая заодно попыталась втолковать любимому отроку тот непреложный факт, что дабы живые не оказались книгой за семью печатями, нужно почаще общаться с мёртвыми. Однако, как говаривала пригревшая его после того как родители дружно исчезли в неизвестном направлении покойница – ни дна ей ни покрышки – стоит при этом помнить о живых, что неблагодарный внук делать постоянно забывал. На сегодняшний день его основным занятием было изготовление заговорённых аксессуаров, наговоры «на смерть», доставка жертвам земли с могил и прочие пакости. Бояться его боялись, но уважения к злобному недоростку не испытывал никто. Разговор с капитаном отнюдь не был ещё одной попыткой некроманта завоевать к себе человеческое отношение, но такой же необходимостью, как и посещение могилы негра. Просто как бы ещё не самой очевидной.

Вернувшись домой, Черных, который из бабкиных заветов вынес твёрдое убеждение, что отношения между людьми строятся исключительно на выгоде, злобе и ненависти, продолжал скрежетать зубами, кляня людей в форме на все заставки. Его, который способен всех сжить со свету, – за бороду!.. Да как эти ничтожные людишки посмели!.. Ух, будь его воля, он бы им устроил, хм, жутко весёлую, но малость загробную жизнь!..

Чтобы успокоиться, Аркадий Романович, сняв плащ и надев тапочки, налил себе транквилизирующего зелья собственного приготовления. Спиртного он не употреблял, потому как усопшая же нагадала внуку, что смерть его будет напрямую связана с алкоголем.

Глубоко выдохнув, некромант выпил жидкость зловещего цвета и стал ждать, когда с ним, если, можно так выразиться, свяжется ещё один недавний знакомый. Из-за которого, между прочим, и заварилась сегодняшняя каша. И ведь нельзя сказать, что тот подставил его намеренно – как ни крути, а помочь вызвался сам. И вот лишний раз доказал себе справедливость полюбившейся песенки из мультфильма, в которой его предупреждали – причём неоднократно, чёрт побери! – о том, что кто людям помогает, тот тратит время зря. И какой ценой!..

Продолжая бормотать изощрённые проклятия в адрес милиционеров, чернокнижник не сразу ощутил, как аромат неведомых экзотических плодов защекотал его заросшие ноздри. Одновременно внутри головы возник образ, который простые смертные могут узреть при «белой горячке» или в музее африканского искусства. Черномор не был ни посетителем музея, ни рядовым гражданином, поэтому вызывать экскурсовода или выбрасываться в окно не стал, а лишь мысленно приветствовал долгожданного визави.

Тот, представший перед ним в облике очень старого и с виду весьма злобного африканского колдуна, наряженного в перья и ожерелья из высушенных человеческих органов, пожелал ему здравствовать в ответ. Одиозное это чучело, как было ему уже известно, являлось ни кем иным, как отцом Иохимбе Зумбезе. Сведения эти он познал во время первого транса связи – вот тот был поистине ужасен. Несколько дней Черных продирала дрожь, когда вспоминал, как чужая воля вторглась в его сон, смяла железным кулаком сознание и потребовала подчинения. Да, его хотели зомбировать, но ценой неимоверных усилий ему удалось выскользнуть из лап заморского чародея!