Для тех, кто не в курсе, поясню: леи или линии леев – это сеть энергетических линий, оплетающих всю поверхность земли, как личинка бабочки любовно оплетает себя, превращаясь в куколку-кокон. Линия леи – это источник той самой энергии, которая понуждала наших предков вне зависимости от расы, веры и степени цивилизованности возводить храмы, святилища и капища именно в эпицентре источника. Еще говорят, что маршруты великих путешественников также пролегали именно вдоль линий леев (хотя вряд ли при Нансене или Марко Поло был свой мастер фэн-шуй, который это определял)… Но линия леи здесь… Потрясающе! Странно только, что здесь нет никакой китайской кумирни. Неужели линию никто, кроме меня, не чувствовал. Ну, Нила, гордись!

Я представила, что моя левая ладонь превратилась в тонкую лозу, и принялась осторожно водить ею над землей, определяя направление линии леи. И столкнулась с еще одной странностью.

Похоже, тут не одна, а несколько таких линий, и узел линий леев находится как раз под облюбованным мной офисом! С одной стороны, это замечательно – никогда не будет избытка в позитивной энергии для работы. Но с другой – это все равно что жить на вулкане, который в любую минуту может… того.

Впрочем, трус не вникает в фэн-шуй.

Я расслабилась и тряхнула руками.

– Ну что? – крикнул кузен, топтавшийся около машины. – Подходит?

– Вполне, – кивнула я и заторопилась к машине: все-таки изображать из себя босоногую леди мне не импонирует. Я натянула туфли и пристроилась на заднее сиденье. – Есть некоторые негативные моменты, но я их устраню. В процессе переделки всего здания.

– А позитивные?

Ох какие у меня любопытные китайские кузены!

– Линия леи. Здесь. Не одна. Эпицентр – в этом здании.

– Амитофо! – благочестиво воскликнул кузен. – Да достанет ли у тебя сил тут работать, сестричка?

– Посмотрим, – бросила я небрежно. – Поехали. На сегодня хватит геомантических изысканий. Но поверь, когда я все здесь настрою как надо, у меня отбою от клиентов не будет.

– Будем надеяться, – заметил кузен скептически, но все равно было видно, что он доволен такими тривиальными проявлениями моего профессионализма.

Застолбить здание под офис – это еще не все. Почти два месяца у меня ушло на то, чтобы устроить все внутри нескольких, отныне принадлежащих мне, помещений согласно принципам изученного мною искусства. Мало того. За свой счет я разбила перед входом в офис небольшую, милую взору клумбу в очень «китайском» стиле: цветы на ней были высажены так, что, распускаясь, образовывали иероглиф «двойная удача». Фонтан тоже возник в свое время, но это была не аляповатая дриада с неизменным кувшином и мраморной тряпочкой на заиндевевших от холода мраморных бедрах. Мой фонтан был образцовым в плане соблюдения стиля китайской непринужденности: этакое невинное нагромождение камешков, по которым тихонько струится вода с непередаваемым звуком покоя. Ох, как я люблю фонтаны, почти так же, как деньги. Кстати, совет. Хотите разбогатеть? Ставьте перед своим домом фонтан. Только не забывайте периодически его чистить и устраивать разъяснительные беседы соседям, полагающим, что фонтан – это та же урна, только почему-то мокрая…

В общем, офис у меня получился – загляденье, одна комнатка краше другой, и все оформлены и обставлены согласно принципам фэн-шуй. Первыми на открытии офиса побывали мои многочисленные кузены и кузины и, разумеется, дочка. Я чувствовала себя виноватой перед моей Катей-Кэтрин – за то, что шесть лет безвыездно жила в глухой провинции, подчиняясь воле и науке мастера Ван То. Теперь же я старалась как можно чаще и назойливее попадаться своей повзрослевшей дочери на глаза. Она похорошела и изменилась. Еще бы! Когда я «поступила в ученицы», Катерине было почти шесть, она имела довольно плаксивый характер и побаивалась всех своих китайских гувернанток. Теперь моя почти двенадцатилетняя дочь напрочь лишилась плаксивости и сентиментальности, ежедневно выполняла гимнастический комплекс под названием «Восемь кусков парчи», читала старинную «Книгу гор и морей» и на мои неловкие просьбы о прощении ответила рассудительно: «Ты же искала совершенства, мама. А это важней всего».

– Катюша, как тебе мой офис? – заискивающим тоном спрашивала я.

– Хороший. Мне очень нравятся бамбуковые флейты, подвешенные под потолком.

– Это для…

– Мама, я знаю, для чего подвешивают под потолком бамбуковые флейты. – Моя сроднившаяся с Китаем дочь смотрела на меня серыми европейскими глазами. – И пожалуйста…

– Да, дорогая?

– Называй меня Кэтнян[2]. Меня в Семье все так называют, я привыкла.

– Хорошо…

Упоминание о Семье немного царапнуло мне душу, но, в конце концов, Семья дала мне и дочке все, что только можно пожелать, и мне ли быть неблагодарной. Я обняла дочь:

– Да, милая моя Кэтнян. Ты иногда будешь навещать меня после занятий в школе?

Вопрос был глупый: дочь меня все-таки любила. И все-таки здорово по мне соскучилась. Впрочем, она тут же задала мне еще более глупый вопрос:

– А ты никогда не вернешься к… отцу?

– Амитофо! Ты хотела бы этого, Кэтнян?!

– Нет. Нет!

– Тогда и не беспокойся. Я ведь теперь мастер фэн-шуй, и что нам Америка с ее коварными и двуличными мужчинами!

…Итак, я начала работать. Не могу похвастаться тем, что ко мне с первого дня валом повалили клиенты, но и без дела я тоже не сидела. Выполнила несколько крупных заказов по расчету благоприятных мест для строительства загородных усадеб (есть у меня подозрение, что некоторых клиентов направили ко мне мои многозаботливые кузены). Потом были у меня две (или три?) клиентки, которым требовалась консультация по гармонизации внутреннего пространства их квартир. Кстати, все эти клиентки были явно американского происхождения и жили в Китае, подчиняясь то ли собственной блажи, то ли профессиональной деятельности своих мужей… Еще пришлось потрудиться над заказом, где требовалось нейтрализовать пагубные энергетические влияния на недавно выстроенный медицинский центр в пригороде Пекина. Центр выстроили, а проконсультироваться с геомантом забыли, вот и получилось, что, вместо того чтобы выздоравливать, пациенты центра лишь чувствовали себя хуже. С центром пришлось повозиться. Перед въездными воротами я поставила восьмиугольный экран с нанесенными на него триграммами багуа; дорожку, ведущую к главному входу, из прямой сделала изломанной, вьющейся, как лента (вы же помните, что духи могут двигаться только по прямой траектории!). А еще (поскольку мои работодатели не скупились на расходы) я заказала и поставила у входа в клинику двух каменных львов, грозно поднявших лапы и предупреждающих негативную энергию, что ей в этом месте не пробиться. После моей работы в клинике дела пошли благополучно, и мои работодатели сказали фразу, которую я даже хотела сделать девизом всей своей деятельности: «Нельзя экономить на фэн-шуй. Лучше всего найти хорошего мастера геоманта, выполнить то, что он велит, и хорошо ему заплатить». Приятно слышать из чужих уст подтверждение того, что ты не зря существуешь на этой земле!

…Близился китайский Новый год, от хлопушек, петард и цветных бумажных фонариков улицы Пекина превращались в какую-то веселую кашу… Мы с Кэтнян готовились к большой встрече с Семьей (кузен Жунь доверительно сообщил мне, что ради этого события будет на несколько дней снят лучший отель Пекина и лучший же ресторан). Я поначалу озаботилась проблемой парадного платья, а потом махнула на это дело рукой. У меня на все высокоторжественные случаи есть отличный наряд: шелковая широкая блуза навыпуск, вся в вышитых драконах и фениксах (а стоячий воротничок украшен перьями зимородка, намекая на мою женскую независимость), плюс шелковые же шаровары необъятного кроя. И еще матерчатые туфельки, сплошь затканные бисером – ручная работа цены неимоверной. Все это насыщенного лилового цвета – цвета фантазии и творчества. Куда там парижским нарядам от кутюр! А чтобы быть совсем неотразимой, уложу волосы в традиционную дамскую китайскую прическу, в руки возьму дорогой веер из коллекции вееров кузена Го, и…

– Мам, смотри, тебе опять целая пачка писем и открыток!

…Это у китайцев просто национальная эпидемия: в канун Нового года рассылать родственникам, друзьям, возлюбленным, знакомым и благодетелям очаровательные конвертики красно-золотой расцветки с содержащимися внутри многочисленными благими пожеланиями, а иногда и денежными купюрами. Получать такие письма приятно, но отвечать на них (ежедневно и по нескольку десятков раз) довольно-таки утомительно. Но что поделать! Я иногда часами прочитывала благопожелания от теток и дядьев, от кузенов и кузин, от довольных моей работой клиентов, от продавцов в лавочке, где я всегда покупала свежую рыбу и побеги бамбука… Потом принималась отвечать, иногда подключая к этому серьезному занятию Кэтнян. Она, впрочем, не отказывалась – ей, как и мне, нравились эти яркие, раззолоченные конверты, словно и впрямь содержащие целый ворох грядущего счастья…

– Мам, мам!

Кэтнян протянула мне ярко-алый конверт с золотым тиснением.

– Что такое?

– Я не могу его открыть! Смолой его заклеивали, что ли?!

– Странно… – Я взяла конверт в руки, повертела…

И он вспыхнул в моих руках!

Точнее, не вспыхнул. То есть, конечно, вспыхнул, но не так, чтоб руки обжечь… Ох, как несвязно объясняю! Но послушала бы я ваши объяснения, если б клочок бумаги в ваших руках вдруг засиял красным светом и превратился…

В рыбку.

Прозрачную, алеющую изнутри рыбку, повисшую в воздухе в миллиметре от моей ладони!

Кэтнян пискнула и отгрызла себе ноготь, хотя бросила эту дурную привычку еще в трехлетнем возрасте.

– Что еще за новости… – пробормотала я и качнула ладонью. Рыбка потянулась за ней как приклеенная.

– И что мне с тобой делать? – спросила я у рыбки, причем от волнения перешла на русский.

Но в загадочную рыбку, по всей вероятности, была встроена система синхронного перевода. Потому что рыбка мне ответила (вот оно, китайское волшебство, – еще и рыба говорящая). Ответила, правда, на китайском:

– Человек к тебе добр. Он послал меня предупредить. Бойся неожиданной встречи. Бойся старой дружбы. Несчастья идут с востока, а у тебя нет черепашьего панциря…

От волнения я тоже перешла на упрощенный китайский:

– Кто этот добрый человек? Какой старой дружбы я должна бояться? И, ради всех святых покровителей Китая, зачем мне черепаший панцирь?

Но рыбка принципиально смолкла. А затем осыпалась мне на ладонь крошечными алыми и серебристыми чешуйками.

– Ничего себе поздравленьице! – сказала моя дочь, приходя в себя.

– Это не поздравленьице, – пояснила я, тщательно вытирая салфеткой ладонь. – Это больше похоже на предупрежденьице. Предупрежденьице о том, что у твоей мамы, Кэтнян, начались слуховые и зрительные галлюцинации. Потому что таких волшебных рыбок даже в Китае не бывает!

– Мам, я в одной книжке читала, что галлюцинации не могут быть у двух людей одновременно, – заявила Кэтнян.

– Что за книжка?

– Фантастика.

– Они напишут… Но если это не галлюцинация, то что?

– Может, у тебя есть какой-то тайный враг, вот тебя об этом и предупреждают… Причем как волшебно предупреждают!

– Да уж, действительно волшебно. Интересно, каким образом можно добиться такого эффекта – не голограмма же это… Дочь, погоди, я не уловила главного. Враги. Кэтнян откуда возьмутся враги у человека моей мирной профессии?

– Враги есть у всех, даже у кролиководов, – глубокомысленно заявила моя знающая жизнь дочь. Но к чему она приплела кролиководов, не пойму…

Мы порассуждали на тему волшебной рыбки и ее предупреждений еще с полчаса, а потом позвонила кузина Синлинь и позвала нас к себе – отведать праздничных лепешек с кунжутом, которые у нее получались просто божественные.

У кузины Синлинь мы остались до позднего вечера. Она уговорила Кэт остаться и заночевать, а я, не терпевшая спать вне стен родного дома, вызвала такси и отправилась к себе. Предварительно взяв с кузины обещание, что утром она не позволит Кэт съесть более пяти лепешек (иначе несварение желудка моему чаду обеспечено) и самолично отвезет девочку домой.

О красоте ночного Пекина можно слагать оды, исполнять хоралы и сочинять симфонии. Впрочем, красота эта – на любителя, и мне повезло, что я как раз из числа таких вот любителей. А когда проезжаешь мимо площади Тяньаньмэнь – сияющей, всегда многолюдной, переливающейся огненными иероглифами, – тебя охватывает трепетное чувство гордости за эту удивительную страну.

Мы покинули центр Пекина, углубились в переплетение улиц, улочек и переулков, которых в этом городе имеется великое множество. С неба сыпался снег, серпантин и конфетти – везде ощущалось присутствие новогоднего настроения. Красота!

Я попросила шофера ехать помедленнее, а сама, приоткрыв окно, любовалась всполохами неона на небоскребах, сверкающими гирляндами фонарей над лавчонками и супермаркетами, шумом, суетой, велорикшами в ярко белевших шляпах-конусах…

Вот с одним из таких велорикш и столкнулось мое медленно едущее такси.

И как только их угораздило?!

Нет, ничего трагедийного, ни рек пролитой крови, ни хруста проломленных черепов. Вообще, в Пекине такие маленькие аварии не редкость и, как правило, даже не требуют вмешательства полиции, если дело обошлось без членовредительства. Велорикша свалился, его коляска опрокинулась и явила нашим взорам (шофера и моего) не очень представительную даму явно европейской наружности. Рикша немедленно принялся то кланяться своей пассажирке, то грозить кулаком нам – виновникам аварии. Шофер и рикша начали монотонно выяснять отношения, а я тем временем повнимательнее пригляделась к даме. А она – ко мне…

– Еще раз прошу прощения за этот неприятный инцидент, – сказала по-английски я, а в ответ услышала неожиданное и абсолютно русское:

– Ларина, ты, что ли?!

Я так и застыла соляным столпом. А незнакомка продолжала, теребя свой полотняный шарф, явно купленный в районе пекинских магазинов распродаж:

– Нилка Ларина, ну это надо же?! И где – в Пекине!!! Вот уж воистину мир тесен! Нилка, да хватит тебе притворяться, что ты меня не узнаешь. Сонька я, Сонька Вязова, теперь вспомнила?!

– Вспомнила, – медленно выговорила я. Нет, я вовсе не притворялась, что не узнала в этой негламурного вида даме свою бывшую однокурсницу. Ее действительно невозможно было узнать. В те благословенные годы, которые я проводила под крышей Московского универа, Сонечка Вязова была прелестна, как цветущий лотос, и легкомысленна, как стайка колибри. Студенческие одежды Сонечки Вязовой заставляли преподавателей-мужчин страдать от самых сладострастных мыслей, а нам, однокурсницам, предоставляли возможность молча изнывать от зависти. Сонечка Вязова блистала и искрилась, внося в серую атмосферу аудиторных занятий и семинаров этакий аромат солнечного зайчика, помещенного в хрустальный флакон с дорогими духами. Надо ли говорить, что все контрольные и курсовые работы ей засчитывали исключительно за шарм и голые коленки (потому что преподавательский состав у нас был сплошь мужским)… Но это все детали, которые мне услужливо подсовывала моя память, отравленная воспоминаниями о студенческих годах. А женщина, что стояла передо мной и называла себя Соней Вязовой, ну никак не отождествлялась в моем сознании с тем призрачным, мишурно-ярким образом, что всплыл из памяти, как медуза на гребень волны! Теперешняя Сонечка Вязова выглядела невнятно, блекло, уныло и как-то автоматически напрашивалась на жалость и соучастие. Если прежняя Сонечка могла бы стать звездой бразильского карнавала, то теперешняя явно пришлась бы ко двору какому-нибудь женскому монашескому ордену. С очень строгим уставом.

– Нила, – жалобно повторила она. – Неужели ты меня не узнала?

– Узнала-узнала, – успокаивающе сказала я и добавила ложь во спасение: – Ты совсем не изменилась, Сонечка.

– Правда? – просияла она и тут же одарила меня объятиями вперемешку с некоторой долей слез.

Когда с объятиями было покончено, она спросила:

– Как ты оказалась в Пекине?

– Тот же самый вопрос я только что хотела задать тебе, – усмехнувшись, сказала я. – Но у меня предложение. Ты не против посидеть где-нибудь и поболтать? Здесь неподалеку есть приличный ресторанчик…

– Там не очень дорого? – забеспокоилась Сонечка, и мне опять стало ее жалко. – А то я еще с рикшей не расплатилась.

– Рикшу я беру на себя, – снова улыбнулась я, ощущая, что в моей улыбке явно проступают черты забытого периода моей американской жизни.

…Рикша, как видно почувствовав во мне бывалого пекинского жителя, торговаться и набивать иену за ремонт своего помятого велосипеда не стал, утешившись сравнительно малой мздой. Разобравшись с рикшей, я обратилась к водителю такси:

– Отвезите нас в ресторан господина Фу, пожалуйста.

Ресторан господина Фу славился отменно приготовленными рисовыми кексами-мигао и, разумеется, фаршированной уткой. А сколько там было соусов и приправ, из которых имбирь и древесный гриб-муэр, поверьте, самые прозаические и невинные! У господина Фу я бывала нечасто, но он, как истинный китаец, не только помнил всех своих клиентов в лицо и по имени, но еще и знал о подробностях их семейной жизни.

– Здравствуйте, госпожа Чжао, вы сегодня без маленькой Кэтнян, но зато с гостьей! Какая честь для моей забегаловки, – поклонился господин Фу.

– Кэтнян вчера объелась кунжутных лепешек у кузины Синлинь, за что будет мной посажена на строгую диету… Представьте, господин Фу, это моя подруга из России. Удивительно, как мы встретились в Пекине, правда?!

– Чудеса! – развел руками господин Фу. – Ну да Пекин полон чудес! Ради такого случая я приготовлю особый стол. Прошу вас, присаживайтесь вот сюда. Не пройдет и четверти часа, как все будет готово. Не подогреть ли вина?

– Ты пьешь вино подогретым? – спросила я у Сонечки. Сама-то я давно привыкла к тонкостям местного употребления алкогольных напитков. А Сонечка растерянно моргала. – Впрочем, у господина Фу всегда есть европейские рислинг и вермут…

– Тогда я буду рислинг, – сказала Соня.

– Вам, госпожа? – обратился ко мне господин Фу.

– Вашего традиционного маотайского, господин Фу. Но совсем немного, у меня столько дел на сегодня, грех будет потерять голову и последние деньги в кошельке!

– Хорошо, госпожа Чжао. Уверяю вас, скоро вы выучитесь пить, как настоящий китаец.

– А разве я уже не выучилась?

Господин Фу улыбнулся мне глазами и ушел, точнее, плавно переместился в сторону кухни – бамбуковые занавески почти и не всколыхнулись. Столь же плавно появился официант, поставил перед Соней бокал рислинга, а передо мной чарочку маотайского.

– Ну, Соня, – сказала я, подымая чарочку. – За встречу!

Не знаю, как пришелся Сонечке местный рислинг, а мне хорошее маотайское всегда казалось жидким солнечным лучом, который, попав в мой организм, начинал освещать и радовать самые темные его закоулки. Для тех, кто не в курсе, маотайское вино – это на самом деле водка из гаоляна, которую делают в городке Маотай провинции Гуйчжоу. Эта водка не чета нашей: она семь раз проходит очистку, выдерживается не меньше трех лет, и крепость у нее пятьдесят пять градусов. Потому и принято называть ее вином, и цена у маотайского вина не ниже, чем у французского коньяка. Но я отвлеклась…

– Соня, – сказала я. – Я изнываю от нетерпения услышать твой рассказ. Как ты жила все эти годы? И каким ветром тебя занесло в Китай?

– Даже не знаю, с чего начать, – замялась Сонечка. – С прошлой жизни? Там было столько всего… Закончила университет, устроилась на престижную по тем временам работу. Замуж вышла тоже за престижного человека. По тем временам – престижного…

– Дети есть?

– Нет, – покачала головой Соня. – Один раз забеременела, в самом начале семейной жизни, но случился выкидыш, осложненный, и врачи сказали – больше мне беременеть нельзя. Другие бабы такому только радовались бы, а я… Муж мой меня потому бросил – не престижно жить с бесплодной.

– А ты любила мужа, – полувопросительно-полуутвердительно сказала я, делая глоток из чарки.

– Любила, – эхом отозвалась Сонечка. – Травилась тогда, вены себе резала, все хотела, чтоб вернулся, чтоб простил…

– За что простил? – вырвалось у меня.

– Ну, за то, что я такая, – пробормотала Сонечка.

– Какая?!

– Неудачница…

– Чушь! То, что ты не можешь рожать, еще не значит, что ты неудачница! А твой муж просто скотина, если бросил тебя из-за этого…

– Не только из-за этого, – вздохнула Сонечка. – На работе меня сократили. Было тогда такое в России повальное сокращение штатов, ты-то ведь уже в Америку уехала.

– Про мою Америку я тебе позже расскажу, тоже история хоть куда. Ты продолжай.

– В общем, уволили, а я получала хорошо, муж мог не работать, жили мы на мои деньги…

– Ой, как это мне знакомо. Ладно. Утри слезу и забудь о нем.

– Да я и забыла. Осталась я без мужа, без работы, без денег. Квартиру хорошую пришлось продать, с жильем кое-как перебивалась у родственников… Работу искала… За что только не хваталась, ты и представить себе не можешь…

– Почему же, – тихо пробормотала я. – Вполне могу.

– Так-то вот… – сказала Соня. – Годы идут, а ни счастья, ни удачи нет, живу как будто за стеклом. Этим стеклом меня отгородили от всего остального, нормального мира, некому даже душу излить… Ты, Нила, первая, кому я вот так откровенно. Может, потому что мы не в России, а в Китае встретились?

– Кстати, – задала я наводящий вопрос – А в Китае-то ты как оказалась?

– Бизнес, – невесело усмехнулась Соня. – Нет, ты не подумай, не мой бизнес. У меня хозяева – семейная пара – в Туле держат сеть магазинчиков со всякой китайской экзотикой: веера там, картинки, статуэтки, сервизы дешевые… Ширпотреб, в общем. Но сами они по закупкам не ездят, для этого есть я и еще пара девчонок. Мы по разным дешевым лавчонкам таскаемся целыми днями, договариваемся на опт, на скидки. А потом товар – контейнерами – в Россию.

– А-а… – протянула я. – И выгодно тебе так работать?

– По деньгам – не очень, но зато возможность есть другую страну увидеть, хоть и вижу я ее только со стороны магазинов… Веришь, мне Россия такой чужой кажется, что я, когда из Китая возвращаюсь, больше месяца там и, не живу.

…Нам давно принесли заказанную фаршированную утку и мигао, но было как-то не до еды. Понимаете, странный я человек. Когда мне кто-нибудь принимается рассказывать о судьбе, которая не сложилась, о любви, которая обманула, о бизнесе, который прогорел, у меня возникает желание вмешаться и все исправить. Учитель Ван То, когда я сказала ему о таком, ответил мне загадочно: «Стрелка компаса не может не указывать на север».

Сейчас эта «стрелка» во мне точнехонько указывала на Соню. Из ее рассказа нельзя было вывести, что она катастрофически и глобально несчастна, но… Соня представлялась мне домом, в котором все устроено не по фэн-шуй, и оттого удача обходит этот дом стороной. А кто у нас мастер фэн-шуй?..

– Нила, а ты как жила все эти годы? Я думала – ты в Америке, со своим… Его, кажется, зовут Роджер?

– Да, я жила в Америке со «своим» и с дочерью. Потом мы с Роджером развелись – это в Америке почти повседневная и тем не менее треплющая нервы процедура. Мне досталась моя Кэтрин, а Роджеру – свобода. Какое-то время мы с дочкой жили, прямо скажу, несахарно, потому что Роджер не высылал нам никакого пособия, А потом у меня обнаружилась Семья.

Теперь и я научилась произносить это слово с большой буквы!

– Семья? – удивленно переспросила Соня.

– Угу. Моя большая и дружная китайская Семья. Ну что ты так смотришь? Моя бабушка, да вкушать ей райскую жизнь на острове Пэнлай, была стопроцентной китаянкой. Я очень ее любила, а она любила меня – даже больше, чем моя собственная мать. И вот в один прекрасный день, когда мы жили с Кэтрин в паршивой американской дыре под названием Висконсин, к нам в дверь постучалось счастье…

Продолжение моей истории Соня слушала с горящими глазами и белыми, словно дорогой фарфор, щеками. Еще бы! Я понимала ход ее мыслей. Кто она – бывшая университетская звезда, скатившаяся до банальной «челночницы», и кто я – никогда не подающая надежд особь, которой нежданно привалило счастье влиться в богатую иностранную семью. Может быть, поэтому она почти пропустила мимо ушей мой рассказ о годах обучения у учителя Ван То; похоже, истории о моих состоятельных кузенах импонировали ей куда больше…

– И теперь, – решила закруглить свой рассказ я. – Я работаю мастером фэн-шуй. И, похоже, это у меня неплохо получается.

Только теперь Соня вышла из транса, в который погрузил ее мой рассказ.

– Ты работаешь? – переспросила она. – А зачем?

– Потому что иначе скучно, – найдя верный тон, ответила я. – Потому что мне нравится такая работа. И учитель Ван То не зря тратил на меня шесть лет. Я действительно умею делать некоторые дома и некоторых людей счастливыми. Я умею менять чужие жизни и дела в другую сторону. В лучшую сторону.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

2 из 5